Глава 7. социально-психологические проблемы преступности и исследование речи

Среди многих и разнообразных функций языка видное место занимает функция коммуникативная. Она, как и остальные функции, актуализуется в практике речевого общения, в значительной степени проявляясь в качестве регулятора социально-психологических норм. Социально-психологическая норма есть по сути проявление в деятельности социальных форм поведения. Социальные формы поведения организуют совместные действия людей. Принимая участие в совместном действии, каждый человек выполняет определенную социальную — конвенциональную роль. Конвенциональная роль определяется как «представление о предписанном шаблоне поведения, которое ожидается и требуется от человека в данной ситуации, если известна позиция, занимаемая им в совместном действии»1.

В этом плане речевая деятельность тоже совместна и является одной из составляющих совместной деятельности —результативной и продуктивной. Экспектации (ожидания) других людей, значимых для человека (референтной группы, партнеров и т. п.), могут распространяться не только на предметную, практическую деятельность субъекта, но и на его речевую деятельность. Речевая деятельность в большой степени связана с самоосознанием, с представлением о себе как исполнителе определенной конвенциональной роли. Она подчинена самоконтролю и весьма организованна. Самоконтроль предполагает: а) принятие роли, б) формирование поведения, в) коррекцию своего поведения в соответствии с возможными экспектациями партнеров.

Чаще всего самоконтроль направлен на «нормальное» исполнение роли. От социальной нормы в указанном смысле не отличается языковая норма2. Поэтому признание или непризнание социальных норм может проявляться в признании или непризнании норм языковых.

Мы специально говорим о признании или непризнании норм, а не следовании или неследовании им потому, что предполагается именно осознанный отказ от следования норме и, следовательно, ее признания (внешне, во всяком случае).

В интересующем нас аспекте очень удобным материалом является противопоставление себя принятым нормам с помощью арго—особого тайного языка преступного мира.

Русское воровское арго (тайный язык), известное под названием «блатная музыка» или «блат», образовалось примерно на рубеже XVII—XVIII вв. из языка офеней — бродячих торговцев3. Язык этот, изменяясь и впитывая в себя элементы иноязычного происхождения, сохранился до наших дней.

Происхождение «блата» ясно. Он возник из потребности объясняться с товарищами в заключении и на воле на таком языке, который не был бы понятен окружающим. Этот язык выполнял две функции: коммуникативную и индикативную. Он служил средством передачи важной для данной группы информации, с тем чтобы никто из окружающих не понял содержания высказывания. Кроме того, «блат» быт сигналом принадлежности к преступному миру, к определенной социальной группе: носитель этого языка сразу же опознавался как «свой» другими носителями арго.

Следует учитывать, что носители тайного языка всегда ,как бы двуязычны—они владеют литературным (разговорным) языком и арготическим4. Фонетика и морфология арго не отличаются от литературного языка. Впрочем, фонетика, как правило, является не литературно нормативной, а скорее всегда диалектной. Однако этот вопрос заслуживает отдельного исследования и описания. Можно, однако, считать, что у арго есть только количественные отличия от литературного языка (изменяются значения некоторых слов, появляются новые слова и т. п.). Поэтому арго, в сущности, не является настоящим «языком», это профессиональная лексика, которая сродни профессиональной лексике музыкантов, моряков, сапожников и т. л.

В настоящее время функции «блата» изменились. Рост общей культуры — в том числе речевой — несомненно, сказался и на арго. Некоторая часть лексики тайного языка вышла из употребления, другую часть можно рассматривать уже не как специфические термины преступного мира, но как явления просторечия:

общий язык включил эти слова в свой состав, изменив их стилистическую окраску. Кроме того, с течением времени определенная часть арготической лексики «рассекретилась»: многие слова, бывшие ранее тайными, перестали таковыми быть и потеряли главное свое назначение—быть непонятными для посторонних.

Таким образом, изменилась главная—коммуникативная—функция арго. «Блат» перестал быть языком для посвященных, он уже не локализуется в узких социальных и профессиональных границах.

Также изменилась индикативная функция «блата». Далеко не всякий, кто его употребляет, тем самым принадлежит к уголовному миру или даже, не принадлежа к нему, хочет, однако, чтобы другие в это поверили.

До того как мы раскроем последний тезис, остановимся на вопросе о взаимоотношении в социально-психологическом плане арго и профессиональных языков. В последних встречаются образования двух видов: профессионализмы и термины. Профессионализмы иногда относят к жаргону профессий, отмечая их экспрессивный характер, которого термины лишены. Экспрессия объединяет Профессионализмы с арготизмами. Объединяет их также метафоричность, играющая большую роль в образовании обеих групп слов. Ср., например: «синхрофазотрон»—кастрюля, «негашеная известь»— кипелка, «стеклоочиститель» — дворник5.

Однако «профессиональные слова, служащие названиями предметов, явлений, процессов того или иного производства, присущи людям этой профессии, хотя могут быть присущи и другим людям»6. Слова, составляющие идеологический инвентарь арго, как правило, за пределами узко ограниченной группы неизвестны.

В отличие от профессионализмов и арготизмов термины имеют очень узкий диапазон реалий, однозначны и адекватны обозначаемым понятиям. Они начисто лишены экспрессии я, как правило, известны только специалистам. Кроме того, термины принадлежат литературному языку, а слова двух указанных групп— вне литературного языка7.

Вместе с тем «блат» обладает одной особенностью, резко отличающей его от терминов и профессионализмов. Арготизмы образуют синонимические ряды, иногда очень многоэлементные. Однако синонимическими эти ряды можно назвать только с некоторыми оговорками. Дело в том, что каждое слово такого ряда обозначает или ступень «иерархии», или тонко различающиеся виды какого-нибудь действия. Так, у слава бить зафиксировано 26 таких синонимов, у слова украсть — 16 (например, торговать, работать, стырить, купить, сбандить, стибрить, и т. д.8).

Можно говорить о некотором тезаурусе, словаре, идеологическом инвентаре группы, пользующейся «блатом». «Блат» в этом случае выступает как совокупность (микросистема) 'профессионально окрашенной лексики. В коммуникативной функции «блат» служит целям максимальной организации речевой деятельности. Вот почему, в частности, проблема использования «блата» для целей общения есть проблема его сознательного использования. Уместно в связи с этим отметить большую степень «речевой самокритики», отсутствие безразличия говорящего к автоматизированной речи. (Это наиболее часто встречающееся явление, однако могут быть случаи чисто автоматического «выскакивания» арготизмов—в силу привычки и т. п.) Это оказывается прямо противоположным тем закономерностям оценок речи, которые отмечаются для «нормы»9.

Мы уже отмечали «билингвизм» носителей арго. Это обстоятельство важно для описания индикативной функции «блата». Поскольку арготирующие составляют, как правило, ограниченную группу, одним из показателей причастности к группе служит владение некоторым кодом, принятым в данной группе. Таким кодом и оказывается «блат». Носитель «блатного языка» мог опознаваться другими его носителями как «свой».

Важно отметить, что «блат» с момента своего возникновения был одним из средств социального противопоставления. Группа людей, пользующихся этим кодом, и в языке выражала свой протест против существующих норм поведения.

Теперь обратимся к несобственным функциям «блатного языка», исходя из анализа использования его в настоящее время людьми, не имеющими к нему никакого (в описанном выше смысле) отношения.

Использование специфических слов и выражений в речи людей, не имеющих к преступному миру никакого отношения, можно скорее всего объяснить интуитивным стремлением: а) избежать речевых штампов, б) обратить на себя внимание окружающих, выделить себя при помощи речи.

Чаще всего в наше время арготические слова и выражения используются подростками, причем отнюдь не профессиональными уголовниками. Особенно вторая причина характерна для употребления «блата» подростками, которым стремление к самоутверждению вообще свойственно в большей степени, чем взрослым. Следует также учитывать, что у подростков менее регламентирован выбор норм поведения.

Там, где взрослый имеет определенные стереотипы поведения и выражения, подросток их не имеет, там, где взрослый из опыта знает, как себя вести, знает нужное слово или выражение, подросток лишь смутно чувствует, что нужно употребить какое-то иное выражение или повести себя как-то по-другому. Это выражается нередко в отрицании общепринятых норм, в том числе и речевых. В таких случаях как бы возникает «норма наоборот»—«блат» воспринимается как заведомая «не норма».

Интересно, что подростки владеют «блатом» лучше, полнее и шире, чем взрослые правонарушители. Более того, закоренелые преступники нередко говорят на хорошем литературном языке, не используют арготизмов и всячески их избегают, понимая, каков будет результат отражения в речи их принадлежности к преступному миру. Наряду с таким «негативным» употреблением «блата» следует учитывать, что в представлении подростков отсутствует отождествление арготических выражений с той деятельностью, которая в них фиксируется: арго для них практически бессодержательно или связывается с такими особенностями жизни преступного мира, которые привлекательны для этого возраста — «романтикой», силой и ловкостью, находчивостью в опасных ситуациях и т. д. Большую роль играет здесь то, что вообще любые арготизмы обладают очень яркой экспрессивной окраской и в этом смысле очень агрессивны: желая избежать обычности, стандартности речи и в то же время не владея другими речевыми средствами, люди используют «блатную музыку».

В связи с этим особую роль приобретает раннее и достаточно полное формирование речевых навыков и умений—богатство словаря, умение правильно и уместно пользоваться выразительными средствами языка, развитое «чувство языка» и т. д. с детства воспитывают в ребенке иммунитет к таким явлениям, как «блат», снимают объективную потребность в нем как выразительном средстве, а в значительной мере и уравновешивают интерес к нему. Не следует забывать, что в речевом воспитании ребенка и подростка участвуют не только близкие ему люди и школа, но и гораздо более широкий круг людей. Попадая в разные ситуации во дворе, на улице, в школе, ребенок (или подросток) попадает в разное речевое окружение. И не всегда за разъяснением непонятного слова он обращается к родителям или учителям. Часто интерпретаторами, толкователями непонятных слов и выражений выступают старшие (более опытные, в представлении ребенка) товарищи. Нередко это—люди, принадлежащие к преступному миру. Естественно, что обучение «блатной музыке» подводит подростка (с его стороны несознательно, а со стороны учителя, быть может, вполне сознательно) и к усвоению содержательной стороны понятий преступного мира. Овладение содержательной стороной «блата» приводит, в свою очередь, к деформации мировоззренческой структуры подростка, к отступлениям от норм поведения, в том числе и к правонарушениям.

Наконец, хотя «блат» и не является обычно признаком принадлежности к преступному миру, он иногда используется для демонстрации стремления войти в этот мир. Последний случай наиболее опасен и требует наибольшего внимания со стороны тех, кто призван заниматься воспитанием .подростка.

В целом необходимо иметь в виду, что, хотя употребление «блата» в наше время совершенно не означает принадлежности к преступному миру или связи с ним, в большинстве случаев его употребление вызвано объективными причинами и может повлечь за собой совершенно определенные нежелательные последствия. «Блат» — сигнал о возможности правонарушения, и его систематическое употребление не может не вызвать интерес у юриста, занимающегося предупреждением преступности. Он совсем не безобидное явление, и школа, семья, общество в целом заинтересованы в его искоренении. Следует, однако, учесть, что это должно делаться умно и тактично, осторожно, как результат анализа порождающих «блат» объективных причин и без какого бы то ни было администрирования, которое обычно производит на подростков как раз обратное действие.

Рассмотрев те функции, в которых выступает «блат» в речи, мы можем отметить его социально-психологическое значение на уровне символизма. Можно думать, что это—одна из распространенных функций «блатной музыки», подробный анализ которой выходит за пределы настоящей работы и принадлежит социальной психологии речевого общения, той ее части, которая исследует социальный символизм в речевом поведении.

1 Т. Шибутани. Социальная психология, пер. с англ., М., 1969, с. 132.

2 См.: А. А. Леонтьев, Языковая норма как социальная норма,—«II Международный коллоквиум по социальной психологии. Тезисы докладов», Тбилиси, 1970.

3 В. Ф. Трахтенберг, Блатная музыка («жаргон» тюрьмы), СПб., 1908, с. 101—ПОЗ.

4 Б. А. Ларин, О лингвистическом изучении города, «Русская речь», вып. III, 1928, с. 61—64.

5 Развитие лексики современного русского языка. М., 1965, с. 82.

6 Там же.

7 Современный русский язык, ч. I. М., 1966, стр. 77 и сл.

8 Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка, М., 1970, с. 485.

9 Б. С. Шварцкопф, Проблемы индивидуальных и общественно-групповых оценок речи,— «Актуальные проблемы культуры речи», М., 1970.

Наши рекомендации