Законность и совесть как сила
Насколько сильны наши чувства законности, или доверия, или совести в целом? Здравый смысл говорит нам, что мы имеем большую склонность к одним нормам, чем к другим. Большинство из нас не станет убивать, исключая случай крайней необходимости, если он возникнет; но мы не задумываясь превысим скорость. Эти различия затрудняют разговор о том, как люди разрешают конфликты между различными мотивами правового поведения. Все зависит от обстоятельств, ситуации и конкретного правила. Люди, которые воспринимают превышение скорости как явление опасное и антисоциальное, и те, кто боится полиции, не поедут со скоростью 70 миль в час, если ситуация достаточно серьезна.
Если Санкции, люди вокруг нас и наше сознание действуют в одном направлении, то норма будет действительно жесткой и прочной. Это лежит в основе норм об убийстве. Закон рассматривает убийство как серьезное преступление и строго за него наказывает. Совесть тоже против; друзья и соседи разделяют общее отвращение к убийству. Вследствие этого данная норма одна из самых строгих среди всех.
Не так-то просто найти что-либо еще подобное. Предположим, совесть толкает на один путь, а закон — на другой: кто победит? Сильнее ли угроза наказания, чем голос совести? Общего ответа нет. Случайные исследователи пытаются изучить этот вопрос экспериментально. В одном из таких проектов два исследователя использовали в качестве подопытных кроликов студентов колледжа во Флориде. Студентам разрешали проверять и оценивать свои собственные курсовые экзаменационные работы. Без ведома студентов преподаватели могли перепроверить отметки и установить, в какой степени имел место обман. Как оказалось, не в очень большой. Некоторым студенам после этого пригрозили перепроверкой и наказанием; это совершенно пресекло обман. Другие получили моральное порицание. Оно сработало очень плохо. Наказание было значительно сильнее, чем совесть.
Но это — ненадежное свидетельство. Фактически общий случай проверить нельзя, потому что термин «наказание» нельзя объяснить чем-то одним, и ничем нельзя объяснить термин «совесть». Есть много типов совести и много способов попытаться пробудить совесть. Их нельзя суммировать в простую формулу. Иногда в разгаре войны призыв к жертве имел невероятный успех; и многие люди были готовы умереть за свою страну. В другое время и при других обстоятельствах моральные увещевания и проповеди попросту пропускали мимо ушей. Директивы о ценах, например, часто терпят мрачные провалы; необходимы строгие санкции, чтобы их поддержать.
Итак, санкции бывают всех форм и размеров, от денежных штрафов до конфискаций, тюрьмы и даже виселицы. Некоторые санкции нас ужасают, некоторые лишь слабо укалывают. Одни стимулы сильны, другие слабы. Мы уже говорили, что все зависит от обстоятельства.
Флоридское исследование в таком случае не может дать общий ответ на вопрос, поскольку в нем противопоставлялись только один сорт морального призыва и только один сорт санкций. Мы не знаем, что бывает при конфликте между государственными санкциями и личной совестью, между совестью и групповой лояльностью, между давлением равной группы и правительства. Конфликты этого рода есть каждодневная реальность. Нет ничего более обыденного, чем обнаружить себя в центре, разрывающимся между чувством, что мы должны подчиняться (или не подчиняться) закону, и противоположными посылами, исходящими от окружающих нас людей или от правительства. Нет никаких правил разрешения таких конфликтов и никаких исследований, говорящих нам о том, как люди их решают.
Гражданское неповиновение — важный общественный факт в нашей истории.
Гражданское неповиновение есть открытый вызов праву, но в его основе лежит принцип. Личность, проявляющая гражданское неповиновение, не отрицает, что законы, которые она атакует, формально еще живы. Но она (личность) чувствует, что они настолько отталкивающи морально или настолько вредны для общества, что высший долг гражданина — не подчиняться.
Сознание высшего долга может быть основано на религии. Мормоны в штате Юта в 19 веке верили, что Бог разрешает и приветствует многоженство. Идея была совершенно неприемлема для остального населения страны; но мормоны стукнули оземь прикладами своих ружей и игнорировали авторитеты, пока их церковь сама не взяла назад своих слов. «Бостонское чаепитие», движение аболиционистов, гражданские права, протесты против вербовки — историческая хроника полна примеров гражданского неповиновения. Некоторые из них были чрезвычайно эффективны в деле изменения законов; вспомним Мартина Лютера Кинга и негритянские движения протеста в 50-е и 60-е годы.
Гражданское неповиновение не всегда отказывается от насильственных методов. «Бостонское чаепитие» разрушило частную собственность. Джон Браун был готов убивать в своем крестовом походе против рабства. Тем не менее нет сомнений, что отказ от насильственных мер укрепляет гражданское неповиновение. Это был урок, преподанный Махатмой Ганди в Индии и воспринятый во многих странах. Одна из причин в том, что отказ от насилия выражает, и очень эффективным способом, мораль гражданского неповиновения. Он убедительно отрицает какой бы то ни был «эффект перелива». Это способ сказать: мы возражаем против этого закона, но не против права вообще. Протестующие, в сущности, глубоко преданы порядку, законности и организованному обществу. Но они утверждают, словами и языком своих тел, что есть исключения из официального права, которые слишком коррумпированы морально, чтобы это перенести.
ПРАВО И МОРАЛЬ
Мы часто слышим разговоры о конфликте между правом и моралью. Многие авторы подчеркивают, насколько отличается право от морали и насколько сильно правовой кодекс отличается от морального кодекса. Другие настаивают на том, что право нельзя отделить от морали или что несправедливые правила или несправедливый режим не могут быть законом. Сущность философии права отражается в сложных и филигранных вопросах.
Отношение между правовым кодексом и моральными нормами и обычаями общества — ив особенности американского общества ненормативна. Очевидно, У что право воплощает моральный кодекс, и делает это определенным образом. Своды законов любого штата и федерального правительства — ив других странах тоже — отражают этот вопрос максимально простым способом. Убийство, кража, изнасилование и мошенничество в налогах вне морали — и вне закона.
Но любое сложное общество (а наше общество, конечно, сложно) имеет больше чем один простой моральный кодекс: в нем их много, и они различны. Люди спорят, иногда очень резко, о том, какой кодекс должен главенствовать и что делать с конкурирующими моральными нормами. Некоторые расхождения с нормами можно принять, или нормы можно считать равными. Право, например, нейтрально к субъекту религии в большей или меньшей степени. Оно не требует исповедовать ту или иную веру. Во многих обществах были или есть государственные религии;
и те, кто придерживается неортодоксальной веры и следует неортодоксальным обычаям, преследуется — иногда речь идет о смерти.
Но в некоторых ситуациях нейтралитет невозможен. Право не может быть одновременно за и против чего-либо. Это значит, что конфликты между законом и моралью или — реже — между законом и моралью какой-то части населения
возникают постоянно. Одним из примеров был диспут о полигамии. Перед Гражданской войной аболиционисты столкнулись с защитниками рабства. Существует бесчисленное множество других примеров.
Одним из наиболее мучительных случаев сегодня является дискуссия об абортах. Верховный суд постановил, что Конституция, наш высший закон, защищает право женщины на аборт как минимум на первых месяцах беременности. Суд отменил законы, противоречившие этому праву. Многие люди находили, что это решение было мудрым, законным и моральным. Но многие были оскорблены. По их мнению, аборт есть не что иное, как убийство, и любой закон, позволяющий аборт, разрешает наихудшее из возможных преступлений: убийство невинного младенца. Конечно, эти защитники «права на жизнь» не могут принять представленный закон, который расходится с их собственным моральным кодексом. Их противники, с другой стороны, еще тверже полагаются на законность этого решения — на подтверждение права женщины на контроль за своим собственным телом.
Однако в некотором смысле право и мораль конфликуют даже без острых различий во мнениях подобного сорта. Большинство из нас, вероятно, согласится, что нехорошо лгать или плутовать в картах. Однако ни то, ни другое не является преступлением; ни того, ни другого нет в уголовном кодексе. Некоторые случаи столь велики и ужасны, что равнозначны клевете, и плутовство в картах при некоторых обстоятельствах может достигнуть уровня мошенничества; но это исключительные ситуации. Почему право обходит ложь и плутовство? Почему не устанавливает хотя бы маленький штраф? Неужели превышение времени парковки действительно уже, чем плутовство в бридже?
Может быть, эти примеры подтвердят, что право и мораль различные сферы и имеют различные цели. Но есть и еще одно толкование. Если мы сделаем преступлением плутовство в картах, мы можем открыть дорогу некоторым мрачным последствием. Люди могут начать доносить на других людей. Мы дали бы полиции огромную свободу действий и силу, если бы позволили арестовывать людей за ложь. Мы открыли бы двери шантажу и коррупции. Мы могли бы наказывать людей вне зависимости от того, насколько они это заслужили.
Заметим, что все это формулировки о морали. Другими словами, когда «аморальные» действия выпадают из уголовного кодекса, то не по причине непреодолимых различий между правом и моралью, а потому, что существует много конкурирующих моральных принципов, и мы должны выбирать между ними. Это реальные ситуации, и общество все время делает выбор, хотя и не всегда корректно, тем или иным образом. Закон Мэнна объявил федеральным преступлением «транспортировку» женщины через границы штата «с целью проституции или оргий или с другими аморальными целями». Предполагалось, что этот закон пресечет «белое рабство», практику принуждения женщин к проституции. Вероятно, закон не оказал воздействия на проституцию. Он, вероятно, открыл дорогу шантажу, а это другое зло, и очень серьезное.
Правовая система основана на социальных нормах; так и должно быть. Она отражает принципы и идеи, соответствующие представлениям о морали какой-то части общества. Но не обязательно всеми. Мораль — это абстракция. Дебаты и конфликты сложны, специфичны, конкретны — об абортах, смертной казни, полигамии; о наркотиках, порнобизнесе, военной службе, проституции. Список длинный, борьба тяжела. Но вопрос не в том, должно или нет право поддерживать мораль. Конечно, должно. Вопрос в том, чью мораль и как.
Выразим это по-другому: в сложном, плюралистическом обществе, — обществе, в котором есть люди всех сортов, форм и вкусов, со многими образами жизни, как далеко должна заходить правовая система в установлении единого официального морального кодекса? Многие ответят довольно быстро: «Никак». Мы должны жить и давать жить другим. Открытое, демократическое общество должно принимать различные образы жизни.
Не все, конечно, согласятся с этой философией. Фактически никто не согласится с ней всецело. В конце концов есть люди, чей личный моральный кодекс позволяет или даже предписывает им грабить банки, взрывать здания и угонять самолеты «во имя». Даже ку-клукс-клан или американские нацисты имеют принципы, которые остальное общество находит омерзительными. Мы не видим оснований для правовой системы приспосабливаться к этим воззрениям, за исключением права на свободу слова; и почему мы должны видеть эти основания?
С другой стороны, философия «живи и давай жить другим» примиряет множество разных точек зрения — множество верований, мнений и стилей жизни. Это не вопрос одного кодекса норм или еще бесконечного множества, вопрос не столь общий. Преступление без жертв, например, есть как минимум часть вопроса о правах меньшинства. Наша правовая система безируется на идее лимитов: большинство имеет моральную и физическую силу, но желания и потребности меньшинств тоже должны быть защищены. Где эти пределы? Никто не может сказать. Но многие из наиболее резких конфликтов сегодня вращаются вокруг вопросов «социальной революции», которая рассматривается в главе четырнадцать.