Кодексы и единообразные законы
Система общего права внутренне беспорядочна; для того чтобы понять, что же представляет собой это право, необходимо (теоретически) перерыть многие тома опубликованных дел. Право, создаваемое судьями пятидесяти штатов, особенно разорвано, неединообразно, непоследовательно. Кодекс, состоящий из норм права, более определенен и сжат. Возможно, он и более справедлив, поскольку заранее дает четкое представление о сущности права. Как отмечал в начале 19 века английский философ И. Бентам, судьи, создающие систему общего права, создают законы так же, «как человек создает законы для своей собаки. Когда ваша собака делает что-то, что вам не нравится, вы ждете, пока она не закончит, а затем бьете ее за это». Система гражданского права, с ее ясными, логичными кодексами, выглядит по крайней мере более рациональной.
Ряд ученых-юристов в Соединенных Штатах в 19 веке также были поглощены идеей кодификации права — они намеревались отобрать излишек власти у судей и закрепить основные нормы права в современных кодексах. Эта идея в первую очередь ассоциируется с нью-йоркским адвокатом Дэвидом Д. Филдом (1805—1894). Филд разработал и создал наброски целой серии кодексов. Наиболее ценным из них является, пожалуй, Кодекс гражданской процедуры. В 1848 году Нью-Йорк одобрил этот кодекс. С одной стороны, Филд свел системы общего права справедливости в единую систему, с другой — упростил и модернизировал систему судопроизводства. Но Нью-Йорком были отвергнуты все остальные
кодексы Филда, которые касались сущности права. Эти кодексы, не принятые в Нью-Йорке, нашли свое пристанище в некоторых западных штатах, таких, как Калифорния и Монтана. Но даже в этих штатах судьи и адвокаты так и не приобрели привычку ссылаться на писаные законы. Мысли и мнения по поводу гражданского кодекса Калифорнии сильно отличаются от мыслей и мнений французских судей и адвокатов в отношении своего гражданского кодекса.
В конце 19 века возникло еще одно мощное, но коренным образом отличающееся по направленности от описанного выше движение за введение кодификации. Это движение сфокусировало все свое внимание на коммерческом праве. Соединенные Штаты вступили в эру железных дорог, телеграфа, телефона, бизнеса, сразу захватившую многие штаты. Товарные и трудовые ресурсы свободно пересекали границы штатов, тогда как законы были лишены этого. Компаний, имеющие филиалы в нескольких штатах или производящие сбыт своих товаров на территории многих штатов, должны были пытаться как-то подладиться под целый сонм не очень сильно, но все же различающихся законов штатов.
Движение за «единообразные законы» было интеллектуальным продуктом деятельности профессоров права, юристов и адвокатских коллегий, но причина успеха его практического воплощения определенно состоит в том, что деловые люди почувствовали настоятельную необходимость в этом. В 1892 году была основана Конференция уполномоченных по единообразным законам Соединенных Штатов; уполномоченных назначили губернаторы штатов. Первым «единообразным» законом, предложенным конференцией, стал касающийся чеков, биржевых бумаг и долговых обязательств Закон о документах переговоров (1896). Этот закон имел успех: практически все штаты одобрили его. Следующий шаг в законотворчестве — Единый акт о продажах (1906) — добился успеха в тридцати четырех штатах. Уполномоченные продолжали свою работу и создали еще немалое количество и других законов, некоторые из которых также приобрели популярность. Одним из таких примеров может служить Единообразный закон об одновременной смерти. Этот закон рассматривает неопределенность, возникающую, например, в результате одновременной гибели супружеской пары во время несчастного случая, катастрофы, если их права на владение имуществом были сильно переплетены между собой. Этот единообразный закон был одобрен большинством штатов.
Но нигде не зафиксировано, что штат должен строго следовать духу и букве «единообразного закона», и на практике законы могут не стать такими единообразными, как выглядят на бумаге. Интерпретации таких законов, как правило, для каждого штата свои, и практически всегда существуют местные поправки к этим законам. Не остановившись на достигнутом, в 1940-х и 1950-х годах ученые занялись решением более сложной задачи: разработкой (и внедрением) целого коммерческого кодекса. Лидером этого движения стал один из самых известных и авторитетных ученых-правоведов — Карл Ллевеллин. Созданный в результате этой деятельности Единообразный коммерческий кодекс, разбитый на десять разделов («статей») охватывает поле деятельности как минимум дюжины старых законов. Он заменяет собой Закон о документах переговоров, Акт о продажах и другие старые «единообразные» законы. Внедрение этого кодекса было нелегким и встретило значительное сопротивление со стороны торговцев. Тем не менее Массачусетс и Пенсильвания одобрили его, и в конце концов после нескольких интенсивных попыток он был принят повсюду. В настоящее время лишь Луизиана является воздержавшейся. Однако формально каждый штат волен (если такое желание появится) отказаться от использования этого кодекса или изменить его. Кодекс наглядно демонстрирует путь, по которому можно приблизиться к правовому единству в огромной стране, — путь, пролегающий через кооперациюи парал-
лелизм штатов. Но вполне очевидно, что подобный вид единообразия никогда не сможет стать столь же стабильным и полным, как то единообразие, которое исходит из единого центрального правительства.
ЗАКОНЫ: ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ
Трудно говорить общими словами о форме или содержании «бумажных» законов (статутов). Закон может касаться любого явления, которое регулируется правом. Форма также имеет бесчисленное множество вариантов. Как правило, под статутами мы понимаем общие директивы в отличие от решений, применяемых к частным делам. Именно «бумажный», писаный закон делает грабителя преступником и фиксирует рамки наказания, но попадет ли конкретный грабитель в тюрьму, определяется судьей и присяжными, но отнюдь не легислатурой.
Но даже это утверждение верно лишь отчасти. Не все законы являются общими директивами. Конгресс, например, принимает многие так называемые частные законы, которые могут быть применены к отдельной личности. Частный закон за номером 95-19 девяносто пятого Конгресса (1977) позволил выдать визу и вид на постоянное жительство Кам Лин Чену, несмотря на положение статьи 212 (а) (25) Закона об иммиграции и гражданстве. Днем позже частный закон позволил министру торговли продать два устаревших судна АОГ-1 «Патапско» и АОГ-2 «Кишвауки» корпорации «Мид-Пасифик си харвестерс». Еще один частный закон от 1977 года простил грузовой компании последствия слишком поздней уплаты налогов и определил к выплате компании вознаграждение в размере 172 560 долларов за перевозку взрывоопасного груза в Форт-Волтерс (штат Техас).
Частные законы когда-то были обычной практикой и для легислатур; они выдавали разрешения корпорациям, решали мелкие спорные вопросы, исправляли административные несуразности и даже давали разводы. Например, в 1850 году законодательное собрание Алабамы выпустило закон, изменявший имя Мэтью Робинсон Мак-Кланг на Мэтью Мак-Кланг Робинсон. Еще один частный закон разрешал некоему Джону Б. Муру (который занимался практической медициной в течение девяти лет, и его деятельность оценивалась как умелая и полезная) продолжение работы в качестве врача, несмотря на отсутствие у него лицензии. Но принятие частных законов отнимало слишком много времени у легислатур, кроме того, вызывало возможность коррумпирования должностных лиц легислатуры. После Гражданской войны конституции штатов начали отказываться от подобной практики. Конституция Иллинойса 1870 года законодательно запретила принятие каких-либо местных или специальных законов и гласила, что «во всех случаях, когда может быть применен общий закон, никакой специальный закон не должен приниматься».
Продукт деятельности Конгресса или законодательного собрания штата в течение любой сессии состоит из десятков и десятков новых статутов. Некоторые из них громоздки, сложны и важны, другие могут изменять лишь запятую или две или давать некоторые тривиальные поправки к старому закону. Некоторые статуты определяют лишь достаточно широкие границы, которые суды или другие учреждения должны наполнить содержанием или интерпретировать; другие законы содержат детальные инструкции.
Внутренний налоговый кодекс (федеральный налоговый закон), вероятно, является одним из самых сложных законов или системой законов в Соединенных Штатах. Некоторые из его положений являются достаточно широкими и общими;
другие части кодекса заняты рассмотрением самых невероятных деталей. Он также представляется абсолютно нечитабельным, темным и непроницаемым лабиринтом, в котором только специалисты могут не заплутать, и даже они при этом испытывают массу сложностей и неудобств. Сейчас мы попытаемся представить вам
подобный пример. Это статья 71 данного кодекса, и, по сути, она несет в себе следующую информацию: если разведенная или законно отдельно проживающая женщина получает алименты, она обязана сообщать в своей налоговой декларации об этих платежах. Это правило, однако, неприменимо к денежным суммам, выплачиваемым единовременно.
«(1) — Декрет о разводе и отдельном проживании. — Если жена разведена или законно проживает отдельно от своего мужа, то, согласно декрету о разводе и отдельном проживании, общий доход жены включает в себя периодические платежи (производящиеся или не производящиеся через регулярные интервалы времени), полученные после вступления в силу декрета, в уплату (или относящиеся к уступленной собственности, по доверенности или иначе, в уплату) правовых обязательств, которые вследствие супружеских или семейных отношений наложены на, или относящиеся к мужу, согласно декрету или письменному документу, имеющему касательство к данному разводу или разделению.
(2).Письменное соглашение об отделении. Если жена проживает отдельно от своего мужа и существует письменное соглашение об этом, оформленное после вступления в силу данного параграфа, обычный доход жены включает в себя периодические платежи (производящиеся или не производящиеся через регулярные интервалы времени), полученные после того, как такое соглашение оформлено, которые являются результатом этого соглашения вследствие супружеских или семейных отношений (или относятся к уступленной собственности, по доверенности или иначе согласно такому соглашению и вследствие таких отношений). Этот параграф неприменим, если муж и жена имеют совместный доход.
(3).Декрет о содержании. Если жена проживает отдельно от своего мужа, общий доход жены включает в себя периодические платежи (производящиеся или не производящиеся через регулярные интервалы времени), полученные ею после вступления в силу данного документа; от ее мужа, согласно декрету, вступающему в силу после 1 марта 1954 года, требуется, чтобы муж производил платежи для ее поддержки и содержания. Этот параграф неприменим, если муж и жена имеют совместный доход.
(С) Основная сумма, выплаченная отдельно по частям.
(1)Общее правило. С целью, оговариваемой в подразделе (а), отдельные платежи в уплату части обязательств по основной сумме как в денежной форме, так и в форме собственности, оговоренные в декрете, документе или соглашении, не должны рассматриваться как периодические платежи.
(2)Когда период платежей длится более 10 лет. Если, согласно пунктам декрета, документа или соглашения, основная сумма, о которой говорится в параграфе (1), должна быть выплачена или может быть выплачена в период, превышающий 10 лет с момента вступления в силу данного декрета, документа или соглашения, то (несмотря на параграф (1)) отдельные платежи должны рассматриваться как периодические платежи с целью, оговоренной в подразделе (а), но так, чтобы (рассматривая любой отдельный платежный год жены) не превышать 10% основной суммы. С целью, оговоренной в предыдущем предложении, любая часть основной суммы, распределенной на период после платежного года жены, в котором была получена, должна рассматриваться как отдельный платеж для платежного года, в который она была получена».
На другом конце спектра находятся законы, которые передают широкие полномочия президенту или некоторым официальным учреждениям или которые говорят о своем предмете очень неопределенно, в общих словах. Знаменитый Акт Шермана, принятый Конгрессом США в 1890 году, является центральным моментом федерального антитрестовского законодательства — отрасли права, имеющей дело с монополиями и ограничителями торговли. Акт Шермана занимает всего лишь одну страницу или что-то около того. Одно его существование просто ставит вне закона «любой контракт или тайную сделку, которые сдерживают
торговлю», и еще: каждый, кто «будет монополизировать или пытаться монополизировать» какую-либо часть торговли между штатами, будет обвинен в противозаконных действиях. Очевидно, что этот акт оставляет многие вопросы без ответов. Что такое «монополия»? Что значит «сдерживают торговлю»? Если компания контролирует 56% рынка грифельных карандашей, монополизирует ли она при этом рынок? Вообще-то составляют ли карандаши «рынок»?
Этот акт, мягко говоря, не является очень-то подробным. Он не определяет никаких специальных органов или учреждений, которые проводили бы борьбу с «трестами» и решали бы, как закон должен быть интерпретирован и проведен в жизнь. В этом отношении Акт Шермана весьма сильно отличается от других регулирующих законов, в особенности от более поздних. Но закон, который создал Федеральную комиссию по коммуникациям, также удивительно туманен. Комиссия имеет право на выдачу лицензий радио- и телевизионным компаниям; единственное условие, упомянутое в законе, — это «общественное удобство и необходимость». Само по себе это значит не слишком много, но по крайней мере мы знаем, что комиссия наделена определенными полномочиями. Голый скелет статута будет покрыт мясом предписаний. Было бы лучше, если бы Конгресс дал комиссии некоторые инструкции, но он решил не делать этого.
Что касается Акта Шермана, то политика по его реализации определяется министром юстиции, министерством юстиции и низшими судами. Их работа состоит в том, чтобы решать, собственно говоря, что считать нарушением, кого подвергать преследованию, а кого оставить в покое. Министр юстиции и министерство юстиции принимают эти решения в первой инстанции; федеральные суды следуют за правительственной линией или отвергают ее. Более девяноста лет прошло с тех пор, как был принят Акт Шермана, и на сегодняшний день принято огромное количество законов. Без этого статута все это множество законодательных актов не появилось бы на свет, хотя его форма лишь в малой степени соответствует статуту.
Почему же Конгресс должен был передать так много власти? Почему он делегировал свой авторитет другим учреждениям? Многие события приобретают смысл лишь в том случае, если мы посмотрим на сферу деятельности правительства. Конгресс состоит лишь из определенного числа мужчин и женщин, а в сутках имеется определенное количество часов. Конгресс не имеет ни времени, ни специфических знаний для того, чтобы суметь управиться с каждой деталью, которой требует современное право. Например, Конгресс решил в Законе о чистых продуктах питания от 1906 года запретить изготовление и продажу недоброкачественных пищевых продуктов. Это общий принцип. А конкретным правом выбора обладает Управление пищевых продуктов и медикаментов (УППМ). УППМ, а не Конгресс будет решать, какое количество жиров должно содержать мороженое и какие химикаты могут или не могут применяться для того, чтобы сделать огурцы зелеными и привлекательными в витринах магазинов. Именно УППМ создает комиссию из химиков и врачей, которые работают над этой проблемой. Решение вопросов о жирах и добавках и составляет работу управления. Конгресс же занят совсем иными делами.
Это не единственная причина передачи своих полномочий. Передача полномочий является также формой отсрочки, способом увильнуть от решения или пойти на компромисс. В основании Акта Шермана заложено весьма существенное противоречие по поводу определения понятия «трест». Тресты — это огромные промышленные объединения. Самым большим из них была империя «Стандарт ойл», принадлежавшая Д. Рокфеллеру. Конгресс должен был что-либо предпринять, для того чтобы успокоить взбудораженную общественность 1880-х годов. Но он не знал, что ему делать; а большой бизнес, естественно, являлся могущественной политической силой. В ответ на противоречивое давление Конгресс выпустил широкий, всеохватывающий акт, удивительно расплывчатый. Он одновременно послужил и успокоительным для публики, и в то же самое время он не создал никаких
реальных механизмов для проведения политики, которая столь широко провозглашалась. В этом вопросе Конгресс увильнул от решения сложной проблемы и взвалил обязанности на исполнительные органы и суды.
Любой достаточно важный закон или указ, был ли он выпущен Конгрессом, или законодательным собранием штата, или городским советом, представляет собой некоторую смесь специфических деталей и весьма широких, туманных принципов. Некоторые, конечно, опускают все детали, другие, наоборот, опускают широкие, общие описания. Но большинство смешивает обе части. Огайо (мы выбрали из множества лишь один пример) имеет закон о пищевых продуктах, медикаментах и косметике, который запрещает торговлю «недоброкачественными» продуктами. Что означает слово «недоброкачественный»? Имеется длинная цепь определений. Некоторые из них носят весьма общий характер: продукт недоброкачествен, если любой «значимый ингредиент» был «опущен». Но закон также обращает внимание и на мелкие детали: продукт признается недоброкачественным, если он имеет какую-либо алкогольную или непитательную составляющую, за исключением безвредных красителей, безвредных ароматических добавок, безвредной смолистой глазури, количество которых не превышает 0,4% общего состава, и т. д.
Почему же одни законы таковы, а другие следуют по иному пути? Кто принимает решения и почему? Смесь деталей и общего зависит в каждом конкретном случае от исторической и политической подоплеки рассматриваемого закона. Кроме этого, трудно сказать что-либо более определенное, разве что отметить, что «историческая случайность» почти никогда не играет роли и даже не является просто вопросом техники составления документов. Легислатуры не занимаются принятием законов только в целях академического интереса или по своей прихоти, а лишь потому, что нечто подталкивает их; социальные силы, которые стоят за любым конкретным законом, объясняют его форму в той же мере, что и сущность.
ЗАКОНЫ И ИХ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
Закон является разновидностью команды. Законодательные собрания лишь принимают их, но отнюдь не занимаются проведением их в жизнь или их интерпретацией. Эта работа достается другим. Таким образом, каждый закон несет в себе информацию о двойном воздействии. Прежде всего, закон доносит до общественности (или ее части) положение о том, что можно и чего нельзя делать, информацию о правах и привилегиях. Во-вторых, закон также содержит послание к определенным юридическим властям, снабжая их инструкциями о том, как обеспечить исполнение требований закона. Это послание может быть, и довольно часто бывает, емким; сам же закон обычно не тратит по этому поводу слишком много слов.
Например, уголовный кодекс Индианы (статья 35-42-5-1) говорит о том, что если некое лицо намеренно присваивает собственность другого лица с применением или угрозой применения силы, то тем самым совершает преступление, именуемое «грабеж». Лицо, обвиненное в грабеже, может быть посажено в тюрьму. Эта статья уголовного кодекса предназначена прежде всего для широкой общественности, предостерегая людей (если они в этом нуждаются), что грабеж запрещен и лицо, совершившее его, может быть наказано. В то же самое время закон несет и информацию для районного прокурора, полицейских, судей, жюри присяжных, давая им полномочия на обращение с грабителем соответствующим образом. При этом никто из этих официальных лиц не упомянут в этом конкретном законе. Другие законы Индианы имеют дело со структурой системы уголовного правосудия, и статьи кодекса, касающиеся ограбления, подразумевают и предполагают эти другие положения. Если мы хотим знать, «работает» закон об ограблениях или нет, мы должны выявить влияние обеих этих частей. Подходит ли он для грабителей или
потенциальных грабителей? А также подходит ли он официальным представителям закона, проводящим его в жизнь? Выполняют ли они свою работу? Эти вопросы, конечно же, являются взаимозависимыми.
Это довольно простой пример, поскольку и закон об ограблении сам по себе довольно прост. Формулирование описания также не представляет особых затруднений. Уличное нападение — вот вполне очевидный пример ограбления. Возможны и пограничные ситуации, но основной смысл закона ясен любому, кто читал его. Более того, обыватель и не должен читать его. Люди, не читавшие уголовный кодекс, тем не менее знают, что грабеж является преступлением, поскольку этот закон основывается на хорошо известной, основной норме американской культуры. Другая часть сообщения также довольно ясна. Обращение с грабителями является частью нормальной, обычной работы полиции, судей, служащих тюрем и так далее.
Многие законы гораздо более сложны для понимания, они двусмысленны, или приводят в замешательство, или новы, или очень сложны и объемны, или крайне туманны. Рассмотрим некоторые примеры. Внутренний налоговый кодекс является примером огромной сложности, Акт Шермана — примером крайней скудности. Даже «ясные» законы сопряжены с трудностями их интерпретации. Жизнь полна неожиданностей, и часто возникают ситуации, которые не совсем подходят под статут, но через некоторое время, возможно, они под него подойдут. Другими словами, постоянно имеют место вопросы по поводу того, что же на самом деле говорит закон, как интерпретировать его, если имеется два противоположных мнения, или что делать, если мы не уверены, что он охватывает некоторую конкретную ситуацию.
Кто решает, что же действительно означает тот или иной закон? Адвокат мог бы почти автоматически ответить: суды. Во многих случаях это действительно так. Суды обладают последним словом в решении вопроса о том, что означает закон. Когда Конгресс ратифицировал Титул VII Акта о гражданских правах 1964 года, имели ли в виду законодатели избавиться только от дискриминации по отношению к чернокожему населению и другим меньшинствам или они хотели очистить право от любой формы расовой дискриминации, под каким бы предлогом она ни проводилась? Могли ли белые люди требовать защиты от законов о гражданских правах? Основание было двусмысленным, и слова статута не могли помочь в сложных делах. Верховный суд должен был в конце концов решить, что делать с «обратной дискриминацией». Например, в нашумевшем деле «Юнайтед стилверкерс» против Вебера, суд прямо столкнулся с этим вопросом. Профсоюз заключил коллективный договор с «Кайзер алюминиум», резервируя для чернокожих половину вновь открываемых вакансий в программе по переподготовке. Белые рабочие запротестовали. В разделившемся решении суд поддержал профсоюзный план и указал на то, что Акт о гражданских правах не запрещает такого устройства дел.
Если трезво смотреть на вещи, то становится ясным, что во многих случаях суды являются творцами законов, поскольку именно они интерпретируют его,» Без авторитетной интерпретации многие законы теряют и сам смысл. Однако это замечание может исказить нашу общую картину правового процесса. Из сотен законов и поправок к законам, которые ежегодно выходят из палат законодательных собраний, только крошечное (хотя и важное) меньшинство когда-нибудь попадет в суд для интерпретации. Остальные будут интерпретированы другими людьми. Каждый, кто каким-либо образом имеет дело с законом, включая полисменов, чиновников Управления социального обеспечения, да и широкую публику, интерпретирует закон, знает он об этом или нет. Ключевую роль в этом процессе играют, конечно же, адвокаты. Возьмем, например, туманное положение Внутреннего налогового кодекса, которое уже цитировалось. Этот документ является слишком сложным, слишком «юридическим» для широкой общественности. Кто-нибудь
еще должен получить эту информацию, обработать ее, собрать в единое и представить в более доступной форме. Это работа для налогового юриста.
Естественно, он не делает ее в одиночку. В своем учреждении он собирает информацию, исходящую от компаний, выпускающих книги по законодательству, служб коммерческих налогов, различных ассоциаций и так далее, которая помогает ему постоянно быть в курсе текущих событий. Аналогично существуют люди, работающие в больших компаниях или крупных учреждения (университетах, госпиталях), которые занимаются тем, что пробираются через завалы бумаг, наводняющих эти учреждения, — через все эти законы, нормы, инструкции, которые влияют на то, чем они занимаются. Эти состоящие на службе люди также перерабатывают и собирают информацию, а затем представляют ее в форме, которую их организации могут использовать. Они также являются интерпретаторами законов.
Те статуты, которые интерпретируют суды, становятся все более и более противоречивыми. Именно поэтому они прежде всего и попадают в суд. Как же суд решает, что означает закон? Суды имеют практику работы со статутами, исчисляемую веками. Они создали доктрину об «истолковании» (интерпретации) статутов. Это правила о правилах, или, если более трезво, руководящие линии, нормы большого пальца. Некоторые из них представлены в форме «максим» или «канонов истолкования» — лозунгов или изречений, которые суммируют руководящие линии или интерпретацию в виде одного или двух афористичных высказываний.
Например, одна из максим утверждает, что уголовные законы должны быть «строго истолкованы». Это означает, что если закон определяет некоторое поведение как преступное, то суды должны интерпретировать этот закон крайне узко. Они должны понимать его буквально. Они долны избегать всякой интерпретации, которая могла бы привести к применению закона к ситуации, которая неясна, в случае когда нельзя с уверенностью сказать, что текст закона охватывает именно данное событие. В противном случае мы могли бы наказать людей, которые бы не имели возможности узнать заранее, что их поведение может быть квалифицировано как преступное.
Поступая так, закон поступает справедливо и мудро. На практике эта идея может простираться и дальше. В одном знаменитом деле Верховный суд Соединенных Штатов должен был истолковать Государственный акт о краже моторных экипажей от 1919 года. Закон определял моторный экипаж как «автомобиль, грузовую автомашину, мотоцикл или какое-нибудь другое самодвижущееся транспортное средство, не предназначенное для езды по рельсам». Конгресс установил, что пересечение границы штата на таком средстве лицом, которому «известно, что оно было украдено», является преступлением. Обвиняемый Мак-Бойл перелетел на украденном аэроплане из Иллинойса в Оклахому. Нарушил ли Мак-Бойл закон 1919 года? Аэроплан — это моторное средство, и он определенно не ездит по рельсам. Но Верховный суд оставил Мак-Бойла на свободе. Уголовное право должно давать «честное предупреждение» на «языке, понятном обычному миру». Статут в данном случае был изложен в словах, которые могли бы вызвать в нормальном, обычном уме только картину средства, движущегося по земле. Было бы несправедливым, если бы суд расширил толкование закона, включив в него аэроплан. Мак-Бойл вышел из зала суда свободным, а Конгресс в 1945 году внес поправку в закон, включая в него и самолет.
Согласно следующей максиме, статут для недопущения «умаления общего права» должен быть также строго интерпретирован. Эта максима не имеет точного значения, но она выражает определенную линию. Сущность этой линии заключается в следующем: суды должны с подозрением следить за изменениями в праве, исходящими от законодательных собраний, а не от самих судов. Исторически сложилось, что многие суды на самом деле смотрели на статут весьма узко и неблаго-
желательно. Они рассматривали статут как нечто инородное, разрушающее красоту и симметрию общего права. Этот широко распространенный взгляд судов на статут позволяет объяснить довольно специфический стиль американских (и английских) статутов. Многие из этих статутов невероятно многословны, состоят из целых гирлянд синонимов и перечисления. Для того чтобы не быть голословным, приведем пример.
«Все обещания, соглашения, обязательства, векселя, договоры и другие документы, целиком или частично касающиеся денег или других ценных вещей, выигранных или проигранных, положенных, поставленных или находящихся в игре любого рода, или на скачках, или петушинных боях, спортивных или развлекательных играх, соревнованиях или пари, или выдача денег в долг или вперед во время игры, соревнования, пари с целью быть положенными, поставленными, находящимися в игре или пари, признаются недействительными».
Этот тяжеловесный язык принадлежит одному из статутов штата Огайо, означающему, если говорить нормальным языком, лишь то, что договор, касающийся азартных игр, признается недействительным (то есть суд и пальцем не пошевелит для того, чтобы какая-либо из сторон получила по подобному договору деньги или ценные бумаги). Основной смысл этого статута может быть выражен в четырех словах; еще около десятка слов могли бы полностью объяснить всю его суть. В кодексах используется более восьмидесяти отдельных слов, являющихся частью единого очень длинного и сложного предложения. Составитель написал его так, как будто он должен был предотвратить любую возможную щель или трещину в смысле статута; как если бы текст статута был утлой лодчонкой в будущем враждебном море. Эти предосторожности, эти синонимы, эти бесчисленные оговорки должны были бы отвратить суды от поиска лазеек в статуте или превращения мелких щелок в большие.
Существует огромное множество других максим и канонов интерпретации. Довольно значительное количество штатов собирает их в официальные списки и превращает их в часть законодательных книг. Даже при условии, что это сделано, остается вопрос, являются ли эти максимы достаточно эффективными, являются ли они еще чем-то, кроме как удобными оправданиями для судов, позволяющими им делать в большей или меньшей степени то, что они хотят делать, интерпретируя закон. Карл Ллевеллин в своем довольно известном эссе отмечал, что большинство максим имеет свои контрмаксимы; всегда существуют пути к отступлению, так что суд всегда может игнорировать какую-либо из двух максим и использовать именно ту, какую пожелает. Например, согласно одной максиме, суд должен интерпретировать статуты таким образом, чтобы придать смысл и содержание каждому слову или предложению в тексте. С другой стороны, суд должен (согласно другой максиме) оставлять без внимания как «излишние» слова, которые «случайно попали в текст» или «противоречат» всему остальному статуту. Очевидно, что эти две максимы противоречат друг другу.
Систематизированная информация о методах, которыми на самом деле пользуются суды при интерпретации статутов, отсутствует. Вероятно, многое зависит от отношения судей к сущности законов. Даже максимы относятся к ним по-разному, например дискриминируя уголовные статуты, как мы уже имели повод убедиться. В любом случае суды действуют в определенных рамках. Они могут что-то подвинуть, что-то передвинуть, но они не могут истолковывать закон таким образом, чтобы на черное сказать белое или верх интерпретировать как низ. Слова статута, скорее всего, напоминают не пластилин, а резиновую фигуру, которую можно немного растянуть или смять здесь или там, но нельзя изменить ее форму полностью. «Интерпретировать» таким образом, чтобы черное оказалось белым или чтобы день превратился в ночь, значило бы нарушить границы юридической традиции и собственное понимание судьями своей юридической роли.
Как уже было отмечено, было бы неверным говорить об интрепретировании статутов как о чем-то таком, что находится в полном распоряжении судов, как если бы не существовали такие вещи, как значение и сущность статута до того и помимо того, как суды соизволят истолковать его. Как мы знаем, большинство статутов вообще не подлежит интерпретации судами, но тем не менее имеет свои сущность и значение: они интерпретируются тем или иным способом людьми, которые их создают и выпускают и которые им подчиняются. Помимо этого, возникает вопрос о том, каковой должна быть роль судов, когда статут поступает к ним для интерпретации. Существует ли такая вещь, как «правильное» или «действительное» значение текста статута?
Как правило, статут обладает буквальным значением, которое, однако, зачастую не дает никакого понимания или при анализе приводит к абсурдным результатам. Прежде всего значение текста статута должно как-то соотноситься с его целью — с тем, что члены законодательного органа имели в виду, или с причинами, по которым был выпущен данный статут. Но эта информация в действительности лишь в малой степени способствует нашему продвижению вперед. Намерения и мысль законодателей трудноопределимая и тонкая вещь. Однако реально никто не может прочитать мысли законодателей; далее, существует слишком большое количество самых законодателей — 435 человек только в Палате представителей. Ни с теоретической, ни с практической точек зрения поиск и обнаружение истинной цели или намерения закона отнюдь не являются легкой задачей.
На самом деле даже если бы мы смогли проникнуть в помыслы конгрессменов, то обнаружили бы, что внутри большинства голов отсутствуют какие-либо четкие мысли. Ведь многие конгрессмены никогда и не читают законопроектов, за которые должны голосовать; другие же имеют о них лишь только общее представление. Одни голосуют, исходя из партийной лояльности, другие — чтобы сделать приятное еще какому-нибудь законодателю, заинтересованному в этом. Даже те конгрессмены, которые принимают активное участие в составлении или прохождении какого-либо конкретного закона, могут понимать его значение по-разному, имея разные представления о его цели и смысле.
Конечно, в каждом случае, вызывающем сомнения, интерпретатор должен проводить исследования смысла и цели. Задавшись этим • вопросом, он мог бы начать с выяснения того, что же подтолкнуло законодателей на принятие этого закона. Возможно, главным ключом к пониманию послужило бы то, что называется юридической историей. Этот термин относится в основном к предшествующим материалам, находящимся за рамками настоящего текста, которые могут пролить свет на его значение. Этот термин включает в себя события и ситуации, которые привели к принятию закона или написанию законопроекта, различные варианты того, как они изменялись, обсуждались в комиссиях, дебатировались в законодательном собрании и вне его, воспринимались общественностью, то есть все то, что происходило, пока президент или губернатор своей подписью не превратил законопроект в закон.
В Англии суды, вообще-то говоря, отказываются уделять внимание юридической истории; они предпочитают использовать только текст. Американская доктрина несколько отлична. Некоторые судьи пытались утверждать, что подоплека важна только в тех случаях, когда текст имеет двусмысленность; если же закон обладает ясным смыслом, то нет никаких оснований для того, чтобы тратить время на исследование пухлых томов отчетов Конгресса и тому подобных материалов. Но нормы с «ясным смыслом» исчезли уже в прошлом поколении, и ныне стало обычной практикой при интерпретировании статутов привлекать материалы юридической истории. Например, в деле 1979 года «Юнайтед стилверкерс» против Вебера, в котором белый рабо<