Глава VII. Изгнание и возвращение
Через несколько дней после нашей свадьбы я отправился в Санкт-Петербург, чтобы сообщить об этом отцу, а на следующий день с той же целью посетить Государя. Отец принял это известие с радостью. Однако в день моего прибытия, после обеда, когда мы в небольшой компании играли в бридж, отцу сообщили, что министр двора граф Фредерикc прибыл с поручением и спрашивает его. Подобные поздние визиты не сулят, как правило, ничего хорошего. Я даже догадывался, чем он вызван, но совершенно не предполагал, что меры против меня окажутся столь суровыми. Они явились для нашей семьи настоящим ударом.
Граф Фредерике объявил, что по Высочайшему повелению я лишаюсь всех наград, что я исключен из состава армии и флота и в течение 48 часов должен покинуть Россию. Таким образом мне было дано понять, что я, по сути дела, поставлен вне закона.
Строгость этого решения совершенно ошеломила нас, так как Государь никогда прежде не намекал на возможность таких суровых мер в отношении меня и Даки. Более того, когда бы я ни поднимал этот вопрос, он всегда выражал искреннюю надежду, что все образуется.
Впоследствии, когда я вернулся на родину и всем распрям пришел конец, они с Государыней были бесконечно добры ко мне и Даки, но теперь мне предстояло отправиться в изгнание.
Отец был возмущен отношением племянника и на следующий день отправился к нему и, когда выяснилось, что ничего уже нельзя изменить, подал прошение об отставке с поста главнокомандующего Санкт-Петербургского гарнизона и военного округа.
Моя жена встретила меня в Берлине. Оттуда мы поехали в Кобург. Из-за суровости решения, вынесенного в Санкт-Петербурге, наш брак, увы, не принес ей, английской принцессе, титула Великой княгини. Однако разразившаяся буря нисколько не омрачила нашей радости от возможности быть наконец вместе, и жизнь манила обещанием счастья.
Мы провели восхитительную зиму в Каннах, куда прибыли на автомобиле через Страсбург, где посетили отца моего шурина, наместника Эльзас-Лотарингии князя Гогенлоэ-Лангенбургского. Мы остановились на ночь в его замке в этом очень красивом городе, ставшем свидетелем многих драматических событий европейской истории.
Три года изгнания и первые три года нашего супружества связаны с самыми интимными и счастливыми переживаниями моей жизни. Несмотря на крушение карьеры, утрату положения и всего прочего, я сохранил то, что было для меня всего дороже. Эти годы были радостными и пролетели незаметно, как проходит любая радость. Мы много путешествовали, в основном на автомобиле, и увидели много интересного и прекрасного.
К январю 1907 года Даки приняла православие, и 2 февраля на вилле „Эдинбург" в Кобурге у нас родился первый ребенок - Мария[58].
Осенью 1908 года в Париже я получил телеграмму, извещавшую о кончине дяди Алексея Александровича и о том, что мне разрешалось приехать в Россию на похороны. Так, даже в своей смерти он пришел мне на помощь, как всегда делал в течение всей жизни. В моей памяти он останется одним из самых достойных и благородных людей, которых я когда-либо знал. Подобно своему брату, дяде Саше, он воплощал тип старинных русских героев и был настоящим богатырем по облику и характеру.
Мой брат Борис получил для меня согласие Государя присутствовать на похоронах в военном мундире. Таким образом, смерть дяди Алексея стала первым шагом на пути к моей полной реабилитации.
Я провел два дня с родителями, а потом вернулся в Канны к моей Даки и маленькой Маше.
В начале 1909 года мой отец серьезно заболел. Он скончался 13 февраля. Тем временем Борис всеми силами старался добиться моей реабилитации. За несколько дней до смерти отца я получил от матери короткую телеграмму: „Та femme est Grande Duchesse" (Твоя жена - Великая княгиня). Я все еще храню ее вместе с теми семейными реликвиями, которые мне удалось спасти в революционной катастрофе[59].
Эти несколько слов означали, что я восстановлен во всех правах и могу вернуться. Теперь Государь и Государыня относились к нам обоим с величайшей добротой и симпатией. Я приехал в Россию на похороны отца. Его смерть явилась для меня очень тяжелой утратой, поскольку в течение всей своей жизни, как я уже упоминал ранее, он был мне не только любящим отцом и добрым другом, но и надежной опорой в минуты печалей и тревог. Как и в случае с дядей Алексеем, его смерть способствовала моему возвращению. Даже на смертном одре они думали о тех, кто в них нуждался. Они воплощали в себе все самое лучшее и благородное, что есть в человеке. Как знать, если бы они не умерли, мы бы могли избежать многое из того, что произошло потом.
9 мая 1909 года в нашем парижском доме на авеню Анри Мартен родилась наша вторая дочь Кира[60]. Вскоре после ее рождения я был назначен старшим помощником на легкий крейсер „Олег".
Мы занимались обычными флотскими учениями и стрельбой в Балтийском море, а затем, когда весь флот вернулся в Кронштадт на зимнюю стоянку, „Олег" получил приказ следовать в Средиземное море, где, как я уже говорил, у нас было несколько кораблей в составе международной эскадры, патрулировавшей в Эгейском море. Ее базой была Суда на острове Крит.
Я сушей добрался до Каннов, где находилась моя жена с двумя малышками, а затем в Бриндизи возвратился на „Олег". После ничем не примечательной службы в Суде, которая сводилась к обычной флотской рутине, наш крейсер ушел в Пирей. Хочу отметить, что Крит - это интереснейший остров, сохранивший многое из того, что представляет ценность для исследователей доисторических эпох. Он богат уникальными сокровищами единственной в своем роде цивилизации доклассического периода. К сожалению, мне не довелось увидеть развалин Кносского дворца и других замечательных памятников эгейской культуры, которая, по всей вероятности, значительно опережала свое время. Когда я был на Крите, археологи только приступали к фундаментальным исследованиям на острове, но с тех пор обнаружено много нового, и находки позволяют предполагать, что эта островная цивилизация оказывала когда-то огромное влияние на весь средиземноморский бассейн, включая Египет и далекую Испанию.
18 апреля 1910 года я получил звание капитана I ранга.
Когда мы пришли в Пирей, моя жена была уже в Афинах, и Государь разрешил мне взять ее с собой в Тулон на борту корабля. Из Тулона она должна была поехать в Санкт-Петербург вместе с детьми, которые в то время находились в Каннах, а я продолжал на „Олеге" свое плавание домой.
Мы прибыли в Россию одновременно: она с детьми в столицу, а я на „Олеге" в Кронштадт. Это была наша первая встреча на родной земле и начало нашей супружеской жизни в России.
Шел май 1910 года. В наше распоряжение предоставили Кавалерский дом в Царском Селе, красивое здание с просторными и удобными помещениями.
Началась тихая семейная жизнь. Конечно, мы бывали при дворе и выезжали в свет, но светская жизнь была довольно скромной и не шла ни в какое сравнение с блестящими приемами и празднествами царствования дяди Саши и первых лет правления покойного Государя, если не считать юбилейных торжеств, состоявшихся в 1913 году по случаю 300-летней годовщины восшествия на престол первого из Романовых.
Осенью 1910 года я поступил в Морскую академию, которая более других наших учебных заведений походила на Гринвич. Здесь офицеры флота совершенствовались в различных специальностях или готовились к работе в Адмиралтействе. Я был слушателем академии два года и окончил ее в 1912 году.
Автомобильный клуб, основанный дворянством прибалтийских губерний России, устраивал ежегодные пробеги, которые назывались „Ралли Виктория" в честь моей жены. Это было хорошо организованное и увлекательное мероприятие, включавшее посещение многих знаменитых замков трех прибалтийских губерний. Члены клуба устраивали для нас приемы, а владельцы замков, встречавшихся на пути, очень гостеприимно принимали нас в своих поместьях. Меня особенно поразила величавая красота некоторых уголков Лифляндии. Мы посетили замок Кремон в имении Павла Павловича Ливена. Я его хорошо помню - он расположен среди великолепной природы в красивой долине реки Аа[61]. Господство на этих землях Тевтонского ордена[62] и шведов, начиная с XIII века и до 1721 года, когда Петр Великий отвоевал их у Карла XII, оставило полунемецкий, полускандинавский отпечаток на опрятных деревенских домиках, фермах и церквах. Рига, столица Лифляндии, поразительно напоминает северонемецкий портовый город. В то время она являлась одним из наших крупнейших портовых и промышленных центров. Ее гавань кишела судами, так как здесь проходил важный торговый путь России. Сюда стекались железнодорожные грузы со всех концов страны и далее морем шли на Запад. В живописных уголках старых кварталов Риги есть дома XVI-XVII веков и три красивые церкви, построенные в ганзейском стиле.
Из Риги мы с Даки отправились на автомобиле в Германию и Кобург.
Ранней весной 1912 года я закончил Морскую академию и был назначен командиром „Олега". Когда я поднялся на его борт в Либаве, флот еще стоял во льдах. Лед и снег, так воспеваемые сейчас из-за модного увлечения зимним спортом, для всех нас были настоящим проклятьем. Чтобы выйти в море, нам приходилось ждать, когда очистится акватория.
Хотя мне уже приходилось командовать кораблем, когда мы потеряли капитана на „Нахимове", сейчас я стал командиром в полном смысле этого слова. Я наравне со всеми продвигался по служебной лестнице, делил опасности, тяготы и превратности морской службы, испытал ужас смерти, и вот сейчас сбылись мои честолюбивые мечты - у меня был собственный корабль. К сожалению, опыт Порт-Артура повлиял на меня самым злополучным образом. У меня появился страх перед морем, не оставлявший меня много лет. Эта естественная реакция психики стала настоящей бедой, потому что постоянно мешала моей карьере.
Мне часто виделась во сне темная пучина водоворота и слышался рев тонущего корабля, который увлекал за собой сотни людей, отчаянно цеплявшихся за его остов. Всякий раз, когда я оказывался на море, меня преследовал призрак этой катастрофы, и прошло много лет, прежде чем он покинул меня.
В начале лета того же года мы приняли участие в учениях Балтийского флота под командованием адмирала Эссена, который полностью реорганизовал наш флот в соответствии с современными требованиями, сделав его боеспособным во всех отношениях. Мы извлекли урок из японской войны, и благодаря энергии и старанию адмирала наш флот был в то время одним из лучших в мире по своему составу.
В июле 1912 года в Стокгольме, если не ошибаюсь, должны были состояться Олимпийские игры, возобновленные спустя 2000 лет в Афинах в 1910 году[63]. Как и у древних, они были призваны напомнить народам мира что, несмотря на территориальные различия, они являются членами одной семьи и цивилизации.
Государь назначил меня официальным представителем Российской Империи на этих Играх. Я отправился в Стокгольм на борту „Олега". Король Густав, одетый в форму русского адмирала, нанес нам официальный визит. Как командир крейсера я отдал рапорт по-русски. Король улыбнулся, заметив, что ничего не понял, но выразил уверенность, что рапорт сделан надлежащим образом.
Даки прибыла в Стокгольм на яхте Адмиралтейства, и мы чудесно провели время в этом красивом городе на островах.
Моя кузина, Великая княгиня Мария Павловна, была замужем за шведским принцем Вильгельмом и носила титул герцогини Зюдерманландской. Вместе с ними мы выезжали в свет и катались на яхте среди многочисленных гранитных шхер в живописных окрестностях столицы.
По окончании этого очень веселого и приятного визита, я ушел на „Олеге" в российские территориальные воды, где мы продолжили учения и артиллерийские стрельбы.
Поздней осенью мне с судном приказали следовать в Средиземное море, но на подходе к Ревелю меня вновь охватило чувство жуткого неотвязного страха перед морем. Я был вынужден оставить корабль и испытывал огромное сожаление, оттого что мне приходится отказываться от своего первого командования, но иного выхода не было.
Даки приехала ко мне в Ревель, и мы провели две очень счастливые недели в поместье графов Орловых-Давыдовых поблизости от этого интересного средневекового города. Из окон дома открывался великолепный вид на Ревельский залив.
Поместье принадлежало семье графини, до замужества баронессы Теклы фон Сталь. В 1935 году ее сын Серж женился на Елизавете Скот-Эллис, одной из очаровательных дочерей лорда и леди Говард де Уолден.
Я должен был вернуться на корабль в Средиземном море и вместе с женой уехал на юг Франции. Когда я собирался сесть на немецкий пароход, отправлявшийся в Порт-Саид, где тогда стоял „Олег", меня снова охватил „священный ужас" перед морем. Признаюсь, я был просто не в состоянии ступить на борт судна.
В Саутгемптоне я заказал моторную яхту, и фирма Торникрофтов уже начала ее строить, поэтому мне очень хотелось поехать в Англию и посмотреть, как идут дела.
С этой целью я отправился в Париж, чтобы сесть в поезд, идущий к Ла-Маншу, но едва я вошел в вагон, как мысль о том, что мне придется пересесть на пароход, настолько ужаснула меня, что я должен был отменить поездку. Постоянный страх моря неумолимо преследовал меня и заставил отказаться от морской карьеры. Я ничего не мог с этим поделать. Я видел много опасностей и даже смерть, но не смог найти в себе силы, чтобы побороть свою болезнь.
В это время в близком окружении императорской семьи появилась странная личность - Распутин. Об этом человеке написано много неправды, и в связи с ним сказано много несправедливого в адрес Государя и Государыни.
Хотя я лично никогда не сталкивался с Распутиным, у меня есть все основания утверждать, что его присутствие в близком окружении августейшей четы имело вполне логичное объяснение. Наследник престола царевич Алексей был единственным сыном, и совершенно естественно, что родители были к нему очень привязаны. К несчастью, он страдал гемофилией, и любая рана или ушиб вызывали у него кровотечение, которое никто не мог остановить. Его родители обращались ко всем светилам медицинского мира, но напрасно. Убедившись в том, что наука бессильна спасти их ребенка от неизлечимой болезни, Государь с Государыней пришли в отчаяние. Наследник престола был обречен.
Не знаю точно, каким образом Распутин попал в столицу, но, как известно, он был представлен Государю и Государыне кем-то из доверенного круга людей.
Уроженец сибирского захолустья, он рано потерял родителей и воспитывался вместе с другими сиротами при монастыре. Когда он достаточно повзрослел, чтобы прокормить себя, то поменял много ремесел, но нигде не задерживался надолго и, по-видимому, вел бродячий образ жизни. Вероятно, он прослыл целителем у себя на родине, излечивая крестьян от разных хворей, а это в народе считается признаком святости.
Распутина нельзя причислить ни к святым, ни к монахам, ни к сумасшедшим. Здоровый русский мужик себе на уме, он был наделен необычным даром, которому наука до сих пор не нашла объяснения. Такой дар встречается чаще среди простых людей, чем среди тех, кого коснулась цивилизация.
Тем не менее факт остается фактом, что, когда Распутина привели к постели моего больного племянника, он сумел остановить внутреннее кровотечение и избавить ребенка от ужасных болей. Не знаю, как ему это удалось, только он преуспел там, где другие терпели неудачу, и поскольку он стал незаменим, многие при дворе стремились использовать его в своих целях. Выходец из народа, он занял важное положение в столице. Успех вскружил ему голову, чего и следовало ожидать при таком быстром восхождении к славе и власти. Его испортила роскошь, к которой он не привык. Распутин знал, что люди легковерны, и изображал из себя святого. В личной жизни это был безнравственный человек, но при дворе он вел себя безукоризненно. С Государем и Государыней Распутин держался совершенно естественно и благопристойно.
К чести Распутина, ему хватило здравого крестьянского ума до конца остаться сыном народа, о благе которого он всегда радел. К нему часто обращались с просьбами о наградах и повышениях. Вообще история с Распутиным сильно преувеличена. Люди, жаждавшие попасть в его общество, получить совет или помощь, заискивали перед ним, и их лесть и восхищение развратили этого крестьянина, что вполне понятно для человека его происхождения. А между тем царевич здравствовал, и для царской четы это было самое важное. Они совсем не заслужили клеветы, обрушившейся на их головы в связи с Распутиным.
В 1913 году праздновалось 300-летие восшествия на престол Михаила, первого русского Государя нашей династии. За время правления Романовых Россия превратилась из малоизвестной страны на северо-востоке Европы в великую мировую державу.
Она достигла положения мировой державы не только благодаря вдохновенному гению Петра Великого, но и той постоянной настойчивости, с какой его предшественники и последователи выполняли выпавшую на их долю историческую миссию - создать и упрочить великую и сильную Россию.
Романовы неотделимы от России. Они связаны с ней одной судьбой, и несмотря на что эта связь сейчас временно прервана, 21 год в нашей истории - лишь короткий отрезок времени. Страны, как и люди, мужают в жизненных испытаниях, являющихся частью формирующего процесса истории, и хотя бывает трудно осознать истинное значение великих испытаний, выпадающих на долю людей или народов, но, когда пройдут годы и из отдельных видимых сейчас деталей сложится единая четкая картина,- станет ясно, почему был необходим путь на Голгофу.
На юбилейные торжества в столицу съехались представители всех российских губерний. Здесь были де-легаты из наших азиатских владений, одетые в красочные национальные одежды и сотни других посланцев почти 50 различных народностей нашей огромной страны. Вновь вспыхнул яркий луч российской славы, прежде чем погаснуть на время, прежде чем на смену свету придут горе и гнетущая тьма и величественное здание славной империи рассыпется в прах и пепел; одна-ко среди этого пепла еще теплятся искры, и когда-нибудь новая Россия поднимется подобно Фениксу навстречу еще большей славе и могуществу, чтобы продолжить путь, уготованный судьбой, и выполнить предначертанную ей в мире историческую миссию...
В том же году по поручению Государя я присутствовал на открытии мемориала солдатам русской и союзных армий, павшим в битве при Лейпциге, которая получила название „Битвы народов" и явилась началом освобождения Европы и падения Наполеона.
В конце июля 1914 года моя яхта прибыла из Саутгемптона с английским инженером и командой Гвардейского Флотского экипажа на борту. Мы с Даки совершили на ней небольшое плавание в Финском заливе и затем отправились в Прибалтику для участия в традиционном авторалли, проводившемся в тот год с необычным размахом. Мы переезжали из одного замка в другой и финишировали в Риге, где гостеприимные хозяева устроили нам банкет в фешенебельном ресторане „Штрандт". На следующий день мы собирались уехать в Кобург и уже сделали все необходимые приготовления для отъезда в Германию, как вдруг на банкет явился генерал-губернатор М. Звягинцов и зачитал телеграмму о том, что Германия объявила нам войну.
Среди всеобщего веселья известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Должен признать, что эта война явилась крайней неожиданностью, даже более, чем японская война. Государь, который всегда был сторонником мира и доброго согласия между народами, во что бы то ни стало старался сохранить мир, но как оказалось, его министры, так часто подводившие его в прошлом и в конце концов послужившие причиной его трагедии, представили ему международную ситуацию в выгодном для них свете, нисколько не заботясь об интересах Государя и его политики, равно как и об интересах русского народа.
Наша армия все еще находилась в процессе реорганизации и совсем не была готова выступить против германской военной машины с надеждой на успех. Не прошло и десяти лет со времени катастрофической войны с Японией, а также революции, которая хотя и не привела к гибели Империи, тем не менее сильно пошатнула ее, показав, что ожидает Россию в случае еще одной неудачной войны.
Мы уехали из Риги в Царское Село на автомобиле графа Сергея Шувалова. Граф был отличным водителем, хотя порой слишком лихим. На дорогах царил страшный хаос. Они были забиты людьми, лошадьми и скотом. Резервисты направлялись на сборные пункты - мобилизация шла полным ходом.
В Пскове или Луге, точно не помню, мы пересели в поезд, так как дороги были переполнены транспортом и продвигаться на автомашине становилось невозможно. На железной дороге тоже царил хаос, и мы радовались, что нам удалось проделать остаток пути в вагоне третьего класса.