Что им нужно? Найдена утопленница

Одно из двух: либо серийный убийца, так называемый Номер Восемь, был не кем иным, как г-ном Бесконечность, китайцем, к чему склоняется комиссар, либо кто-то пытался заставить нас в это поверить, но в таком случае этот кто-то знал Номера Восемь, то бишь г-на Бесконечность, как самого себя. Верилось с трудом… При нынешнем состоянии расследования Попов не мог отдать предпочтение ни одному из предположений.

Генетическая экспертиза дала весьма озадачивающие результаты. Хромосомы Фа Чан и китайскою г-на Бесконечность, оставившего следы, позволившие выделить ДНК, на последнем из своих посланий, написанном иероглифами, оказались поразительным образом одинаковыми — ученые собрали даже по этому поводу консилиум. Генетический код одного человеческого существа не совпадает ни с одним другим, разве что речь идет о клонах. Ничто, конечно, не мешало «Новому Пантеону» вступить в контакт с раэлистами[99]с целью клонировать кого-либо прямо под носом у комиссара, но в данном случае речь не шла о полной идентичности, к тому же обоим индивидам было под тридцать, ergo , они появились на свет задолго до успехов науки в данной области. Столь разительная генетическая схожесть давала повод думать, что утопленница и г-н Бесконечность были либо близкими родственниками, либо даже братом и сестрой-близнецами. А поскольку у мадемуазель Чан имелся лишь один известный брат — что не исключало наличия и других, но все же отчего бы не начать с законного? — г-н Бесконечность не мог быть никем иным, кроме как Сяо Чаном, ее братом-близнецом, математиком, орнитологом и антиглобалистом, то ли сумасшедшим, то ли наркоманом, недоступным по причине каникулярного времени.

Слишком много «либо»? Пойдем дальше. Если до сих пор все верно, выходит, Сяо Чан намеренно оставил следы слюны, крови и пота на своем послании, то есть с целью разоблачить себя? Покерный прием, последний маневр Чистильщика или заявка на новый этап Мести с большой буквы? Фатальное предзнаменование из Апокалипсиса, ответственность за которое он готов взять на себя? Бросить наконец вызов миру?

Другая загадка: почему убит Минальди? У ассистента профессора Крест-Джонса были разовые контакты с «Новым Пантеоном», как и у всех, но не более того: его приглашали на коктейли-совещания к его преподобию, по примеру большинства интеллектуалов в этой стране, в которой почитают «учителей мысли», имеющих отношение к власти, по преимуществу оккультного характера. Он даже прочел лекцию на тему «Опасность глобализации для метилированного человечества» — оксюморон, который не просит хлеба, по выражению комиссара (а уж он-то, само собой , знает, о чем говорит!). Кроме того, он посещал известное закрытое заведение, как и все другие, находящиеся на содержании мафии, а значит — «Нового Пантеона». Пожалуй, все. Хотя еще одна деталь: утопленница Фа Чан была на четвертом месяце беременности, в утробе формировался зародыш мужского пола. Может, это нить, ведущая к Минальди? У него та же группа крови, что и у зародыша, что само по себе еще ничего не доказывает. Пока на этом можно остановиться — ну не искать же в самом деле отца бедного зародыша. И без того уже с этими близнецами научный отдел полиции стоит на ушах! Может, Сью Оливер что-нибудь скажет?

Попов потер глаза — с тех пор, как шеф сделал упор на истории с китайцем, спать ему приходилось очень мало — и позвонил в дверь своей стародавней подружки, известной в городе проститутки и осведомительницы. «Министерство иностранных дел — это она!» — иронизировали злые языки в Санта-Барбаре. «И министерство культуры в придачу», — подтрунивали знатоки, коим была ведома, так сказать, структуральная взаимозависимость между сексуальной свободой и современным искусством.

Сью открыла не сразу. Обычный для этого часа видок: темные круги под глазами, щеки кирпичного цвета, запах табака и виски, которым разило, когда она пыталась говорить громче, что у нее не всегда с похмелья получалось.

— Я, наверное, слишком рано, ты не одна? — проговорил Попов, весь в мыслях обо всех тех «либо», что не давали ему покоя.

— Не волнуйся, дорогой. Собрание за собранием, я ведь борюсь, ты же знаешь. Кофе? — Сью подставила ему дряблую щеку и направилась на кухню. Из спальни донесся треск застегивающейся молнии.

Года два назад — Попов совсем потерял счет времени с тех пор, как этот мерзавец серийный убийца нарушил покой в городе, — Сью Оливер прославилась признаниями о своей сексуальной жизни, сделанными одной журналистке. Это было что-то! Люди «инь», то есть идущие в ногу со временем, приветствовали новую Еву, отсылавшую наконец феминисток к их лживому и реакционному пуританизму, те, в свою очередь, почитывали ее тайком, и только несколько бездарных психоаналитиков заявляли, что Сью лишена женскою начала и принимает себя за гомосексуалиста на службе всех желающих. Кто был прав, кто виноват — отгадать Попову было не по зубам, да и к чему? Книжонка увлекательная, что верно, то верно, не в обиду будь сказано шефу, который по прочтении высказался в том духе, что манера письма без излишеств, а сам предмет исследования описан с глубокой проникновенностью. Никто и не ждал, что комиссар отреагирует как все, но все же на сей раз он малость перегнул палку. Что до проникновенности — тут уж не поспоришь, что есть, то есть!

Судите сами: Сью предпочитает определенную зрелищность и постановочный эффект — быть взнузданной по средневековому обычаю, с завязанными глазами, и бесстрастно подставлять все что можно всем имеющимся в наличии удам, при этом вслух считая удавшиеся соития. Чувств — отвращения там, экстаза — никаких, все должно происходить как на плацу во время парада, к примеру, в армии Спасения, в батальоне спецназа. И потому книга представляет собой голую констатацию физиологических отправлений и описание органов, причем мужские особи показаны в виде механизмов, используемых женскими, также механизмами, да и вообще различия между полами как бы уже и не существует. Счет идет не на лица, а на головки половых членов, работа длится часами, порой описывается состояние собственной плоти при попытках со стороны задушить ее — насладиться, так сказать, по полной до смерти — не своей, конечно. В конце концов, это она, Сью, их всех поимела, а не они ее, только это и важно. Словом, полный триумф — и профессиональный, и литературный. Стойкость весталки, научная любознательность, брошенная под ноги божеству — Фаллосу, искусство, поставленное на службу прав потребителей, — чем, скажите, не революция? Прорыв человечества из ставшего посмешищем XX века с его психологизмом и тендерными исследованиями! Мировой успех обрушился и на саму Сью, и на Санта-Барбару, породившую феномен. (Я имею в виду текст!) Целые автобусы, набитые мужчинами и женщинами — последних даже больше, — потянулись вереницами из Японии и Америки с целью прикоснуться к жрице любви, облаченной в костюм от Кензо, — ни дать ни взять священная реликвия. Ибо Сью превратилась в творца и одевалась соответствующим образом, что даже самые завистливые из ее недругов нашли в порядке вещей: садомазохистское общество получило звезду, которую заслужило.

— Первопроходец, пионер! — ликовал и Рильски, но не в унисон со всеми, а как-то иначе — как всегда, на свой лад.

Попов же, задетый, как говорился, за живое, припал к источнику в прямом смысле слова. И глоток им был сделан немалый, и не один, не станет же он их считать, в самом деле, разве что это сделала Сью, тогда что ж, он не прочь подтвердить, но куда там, смеетесь, в этакой-то неразберихе! Да вряд ли ей вообще кто-нибудь запоминается в этом угаре! Рай, да и только. Самым же удивительным было то, что она выжила среди садистов и наркоманов. Кому, как не Попову, было знать, что от таких, как она, обычно остается лишь труп после подобных приобщений к райским кущам, так нет же, в этом театральном действе инициатива принадлежала ей, режиссером была она, и самое удивительное — им это нравилось, и они уходили от нее довольные. Сама же Сью — не без потерь, конечно, не без телесных повреждений, но живая и с холодной головой появлялась с некоторых пор в телеящике и вещала.

— Ты борешься? А с чем? — Лейтенант был немало удивлен словами той, которую средства массовой информации окрестили богиней Небытия.

Дверь спальни распахнулась, и на пороге появился Ники Смит в своих вечных замшевых штанах, клетчатой рубашке и кроссовках. Этот ублюдок был главным сутенером Санта-Барбары. С тех пор, как слава коснулась Сью своим крылом, он не отходил от нее ни на шаг. «Такое сокровище! Как же ее не защищать?» (Он считал себя обязанным объяснять, в чем был его собственный вклад в феномен Сью. Только подумать, этот остолоп был когда-то мужиком!)

— У вас, я вижу, как ни придешь, все последний день карнавала накануне поста. Борьба и вечный карнавал. — Эту реплику Попов позаимствовал у героя недавно прочитанного детектива, ему хотелось поставить себя повыше, на самом же деле он ревновал.

— Смейся, смейся, нам не до шуток. Времена-то непростые. Либо аболиционизм, либо закрытые клубы: и ты называешь это выбором? — Хриплый голос Сью окреп и зазвучал угрожающе. Попову же эти «либо-либо» надоели хуже пареной репы.

— Кто смеется? Я? Разве я вообще что-нибудь сказал? Ну-ну, котенок, успокойся, ты же меня знаешь. Интересно, что приводит тебя в такую ярость? — Попов и впрямь на глазах рос над собой и окружающими.

В местной газете заспорили два клана. И хотя заместителю главного комиссара было не до литературных баталий, он понимал: новая власть готовится регламентировать проституцию. Снова? Да, мой дорогой! А поскольку секс-туризм становился одной из статей дохода в бюджет, правительство не могло безучастно взирать на снижение доходов от манны небесной при том, что мафия загребала лопатами. Вот только граждане — они еще водились даже в этих местах — возмутились торговлей живым товаром, дурным примером, подаваемым молодежи, как и различными видимыми и слышимыми неудобствами, сопряженными с наличием в городе — и прежде всего в богатых кварталах — социального дна. Что делать? Аболиционисты потребовали полного искоренения проституции. Но начинать пришлось бы с клиентов: за решетку всех, кто поощряет проституцию, тогда и с желанием будет покончено. То есть искорени причину — и постыдная торговля женщинами будет стерта с лица земли: так считали самые светлые головы.

— А знаешь ли ты, Попов, что такое аболиционизм? Нет, не знаешь и не хитри! Эти ребята в давние времена хотели уничтожить рабство, ни больше, ни меньше, и добиться этого, к примеру, в Америке. Я же — в понимании здешних аболиционистов — рабыня. Что еще? Я не говорю, что в нашей профессии, как и в других, нет издержек, уж ты-то это знаешь, мы все в большей или меньшей степени преступники. Все это так. Но что ты скажешь насчет того секса, которого они добиваются: «при взаимном уважении пришедших к согласию сторон». Да со времен Тумая секс и дубинка неразлучны! Эрос и Танатос, как говорит этот, как его, ну, ты знаешь. Сексу нужна определенная обстановка, это ведь искусство, трагедия, комедия, маскарад, риск. Чувства тут ни при чем. Даже святые отцы это знают — заходят ко мне, так сказать, наверстать упущенное. — С тех пор, как Сью познала успех на литературном поприще и стала посещать интеллектуальные круги, участвовать в дебатах и обмене мнениями в телепередачах, она заговорила уже как специалист, чуть ли не антрополог.

Попов ждал продолжения, она же упивалась эффектом, произведенным ее словами.

— Мы тут собрались и составили депутацию. Дорогие папа-мама, сказали мы им, нет нужды в ваших заботах, мы уже большие, чтобы самостоятельно защищаться, оставьте нас и дайте нам слово. Результат тебе известен. Ничего не поделаешь: они хотят нас изничтожить и мужика в придачу.

— Ты права, крошка, и мужика. — Ники довольно закивал головой. Ну как тут не подумать, что идея «депутации» исходит от мафии?

— Кому сегодня есть дело до мужика? Тебе да мне. Вымирающий вид, одним словом, — поддержал Попов.

— Большинство женщин соглашаются на секс лишь при наличии любви — сказала их главная феминистка. Возможно. Не уверена, но допустим. А большинство мужиков? Думаешь, они смешивают секс и любовь? — Поистине Сью была редчайшим образчиком женской особи, по праву могущим рассчитывать на поддержку и одобрение со стороны мужчин.

— Остается клубная модель, закрытые заведения. Что ж, годится. — Попов старался быть объективным, кроме того, водились у него и соображения относительно общественной гигиены.

— Ну и решение, ничего не скажешь! Нас, значит, запереть, как скот, и держать под наблюдением! Тогда уж лучше больницы! А нас превратить в кур. Спасибо, не надо! — Сью чуть не стошнило (слава Богу, хоть от чего-то).

Она была права. Почему никто не думает об удовольствии современного мужика? Не голубых, у этих-то все в порядке, им больше нет надобности прятаться, а других! Но молчок! Попову вспомнились все, с кем он сталкивался по работе: водители грузовиков, судьи, консьержи, священники (эти втайне), всякого рода отбросы, деятели культуры, чиновники разных уровней, экс- и будущие министры, ну, в общем, из всех слоев общества, демократия, так сказать, ниже пояса. Вроде бы все они счастливы не хуже королей. Да нет, мужики и впрямь короли! Интимные признания Сью расходятся на «ура» по всей планете, и ни одному журналисту не придет в голову поинтересоваться мнением самих мужиков! Это и есть последнее из табу. Куда до нее всяким там голубым и прочим!

— Я тебе скажу, что меня шокирует больше всего. — Сью уже не сбить с пути. — То, что они хотят ввести закон, — это нормально, это их работа, всех этих юристов, синдикалистов и т. п. Но ты же знаешь, их уже не остановить, а бабы — так те от этого еще и возбуждаются, прямо кипятком писают, так мы им не даем покоя! Тьфу, гадость!

Попов пришел сюда, однако, не за тем, чтобы выслушивать ее разглагольствования по поводу секс-тружениц.

— Скажи-ка, ты уже в курсе по поводу убийства на факультете? Кстати, дарю тебе сюжет для твоих депутаток: «Университет и проституция»… Некий Минальди — это тебе что-нибудь говорит? — Попов самостоятельно докопался до того, что Минальди посещал Клуб деятелей культуры, иначе говоря, бордель, хозяйкой которого была Сью, а главным охранником — Ники.

— Не смотрю телевизор и не читаю. Ты меня знаешь: я пишу, — с апломбом отвечала Сью.

— От тебя не требуется читать, и телевизор смотреть — не преступление. Успокойся, я знаю, что не ты кокнула Минальди. Он был одним из твоих клиентов, — проговорил Попов, глядя ей прямо в глаза.

Сью не была уверена на все сто, что ее литературная слава способна оградить ее от полицейских ищеек. Ну да, знала она этого Минальди — кстати, совсем не в ее вкусе, — приходил вкусить острых ощущений, выдавая себя за кафедральное начальство, перед тем как отправиться к жене своего шефа, которая наставляла с ним рога своему муженьку. Здесь он разогревался. Нет, не по ней весь этот психологический бульон… Слабак, хлюпик. И это не секрет, все в клубе это знали, да и на роже у него было написано…

— А он тебе, случаем, не говорил, что у него и с китаянкой была интрижка? — перебил ее Попов.

— Да нет, ты на ложном пути! Эта малышка — вулкан, насколько мне известно от одной из моих девушек, хорошо ее знавших, потому как они были землячками, обе из Гонконга. Минальди был не в ее вкусе. Зато к его завкафедрой она была неравнодушна, если верить той же девице, но это — суперсекретно. Девица как раз принимала этого самого Минальди, он представился ей как завкафедрой, имя вот только позабыла… Ну и видок у тебя! Об этой китаянке и ее завкафедрой тебе могла бы много чего рассказать ее землячка, если ты не спешишь. Но это не Минальди. Ну, пока, — в замешательстве протянула она.

Попов уже не слушал ее. Инспектор был оглушен известием, которому предстояло поколебать все гипотезы комиссара. Ежели только Рильски самолично… либо… либо…

— Да-да, красотка, ты же знаешь, как я тебя ценю. Ей нет цены, правда, Ники? Увидимся. — Он заспешил. Мобильный звонил не переставая. — В этой треклятой стране ни шагу без полиции. Ну все, больше не беспокою. Чао.

Вот уже десять дней, как Санта-Барбару заливало дождем. Сплошной мрак! Просветы наступали внезапно и длились недолго. Как раз сейчас немного прояснело, и грязные стекла заведения Сью озарились пробившимися сквозь тучи солнечными лучами. Было похоже на то, как если бы робкая надежда коснулась сердец обитателей этой потерявшей ориентиры планеты, чтобы потом еще сильнее прибить их к земле, отняв даже тень иллюзии.