Введение. Социальную действительность нельзя познать с помощью одного только наблюдения

Социальную действительность нельзя познать с помощью одного только наблюдения. Необходимо вооружиться инструментами, которые усилили бы наши природные способности, как это было сделано при изучении природы. Одним из таких вспомогательных средств и являются опросы.

Разработка методики опросов началась с конца XVIII столетия и шла с трудом, преодолевая упорное сопротивление. Характерно, что, когда после 1945 года в Германии возобновилось проведение опросов, немецкая традиция их, создававшаяся на протяжении XIX и начала XX века, была почти забыта. Этот метод стали считать изобрете-1 нием американцев.

Новый инструмент наблюдения был встречен весьма холодно. Мало кто считал его шагом вперед в расширении возможностей человеческого познания. Он вызывал недоверие. Удивлялись, почему вдруг повсюду - в газетах, на радио, в политических речах и в деловых бумагах фирм - стали фигурировать результаты опроса. Порой виделив этомданьмоде.

Естественно, что для выявления ранее неизвестного положения вещей нередко приходится использовать соответствующий инструмент, особенно когда такая информация крайне необходима - в данном случае для широкого охвата социальной действительности. Но это простое объяснение быстрого распространения метода опросов в ФРГ никому не пришло в голову. Мешал барьер непонимания.

Не оказался ли Гэллап несостоятельным?'

Неприязнь и недоверие к репрезентативным опросам населения, распространившимся прежде всего в США, объясняли тем[2], что широкая немецкая общественность впервые услышала об исследовании общественного мнения в связи с неверными прогнозами Института Гэллапа по поводу президентских выборов 1948 года. Таким образом, исследование общественного мнения фактически сначала появилось на первых страницах газет не как успех, а как неудача. Однако отрицательное отношение к нему исходит, в сущности, не от широкой публики и усугубляется с повышением культурного уровня. По-видимому, неверные прогнозы Гэллапа именно потому приобрели такую известность, что послужили хотя и поверхностным, но эффективным подтверждением уже существовавшей антипатии к опросам.

Начиная с 1948 года и в Федеративной Республике Германии, и в Соединенных Штатах Америки были опубликованы многочисленные прогнозы по поводу выборов со средним отклонением от фактических результатов на 1-2 процента. Тем не менее в публичной дискуссии снова и снова фигурировала неудача 1948 года.

Ниже приведены прогнозы Алленсбахского института демоскопии относительно результатов выборов в бундестаг.

В скобках даны фактические результаты выборов (первые голоса, в %)

хдс/хсс сдпг СвДП Прочие Среднее отклонение (в %) "0,4 Максимальное откло нение (в %) 0,8

15.9.,195717.9.196119.9.1965 28.9.1969

50 (50,3) 46 (46,0) 49,5 (48,7) 44,8 (46,6)

32 (32,0) 38 (36,5) 38,5 (40,1) 45,9 (44,0)

7(7,5) И (12,1) 8,0(7,9) 5,3 (4,8)

1,2 1,9

0,75

И (10,2) 5(5,4) 4,0 (3,3) 4,0 (4,6)

0,8 1,6

примечание. Прогнозы Института демоскопии были опубликованы до официального сообщения о результатах выборов: «Франк-фуртер альгемайне цайтунг» от 14.9.57 и 16.9.61. В 1965 и 1969 годах прогнозы института сообщались по телевидению и агентством печати ДПА. Статистическое основание: в 1957 и в 1961 годах было опрошено по 1800 человек, в 1965 и 1969 годах - около 3000. Репрезентативная квотная выборка.

То, что во время четырех последовательных выборов в бундестаг ФРГ прогнозы Алленсбахского института так точно совпадали с официальными результатами голосования, оставалось, как правило, неизвестным. По каким причинам? Именно это и надлежало бы исследовать более тщательно.

Вместоподразделенияна«истинно»или «ложно»-вероятностное мышление

Трудность, которая обнаруживается здесь, прежде всего обусловлена тем, что в обыденном сознании отсутствует привычка принимать во внимание степень точности или неточности. Выбор происходит обычно только из альтернатив «истинно» и «ложно». Категории «истинно» или «ложно» закрепляются самыми разнообразными способами - воспитанием в раннем детстве, в процессе начального школьного обучения, позже - тренировкой в логическом мышлении. Мы хотим здесь указать лишь на то, какой перестройки требует понимание метода, при котором получают данные, всегда имеющие приблизительное значение, и где следует принимать во внимание «погрешности» («интервалы между оценками», «допуски»).

Другие характеристики репрезентативного метода также требуют отхода от общепринятых способов мышления. Необычность его - опрос нескольких сотен или тысяч людей выявляет отношение или мнение миллионов - не обязательно должна специально осознаваться. Несмотря на быстрое внедрение метода опросов в практику, к собиранию данных таким путем все еще относятся, как к трюку фокусника.

По-видимому, дискуссии о «правомерности»[3] этого метода стараются избегать, а в ходе такого обсуждения приходится преодолевать значительные трудности, прежде всего эмоционального характера. Неприязнь к методам репрезентативного опроса можно считать вполне обоснованной. Однако ее можно уменьшить, ибо отрицание этого метода является - по крайней мере отчасти - лишь следствием того, что место и результаты его еще четко не опре-делены.

Как только будет точно выяснено, при каких обстоятельствах и с какой целью можно вообще применять этот метод,- сразу же разрешатся многочисленные сомнения, исчезнут многие широко распространенные ошибочные представления.

Разумеется, для понимания этого метода необходимо приучиться постоянно думать; нужно, в частности, отказаться от понятий «истинно» и «ложно» и переключиться на область вероятностных оценок, вычисляемых неточностей.

Личность и признак

Изменение" мышления облегчается применением новых принципов различения. Следует различать естественную и привычную сферу нашего мышления и наших представлений, которую мы обозначим как сферу индивидуального или целостного, и сферу признака, статистическую сферу- мир переменных и индексов[4].

Мы увидим далее, что при строгом соблюдении этого понятийного разделения репрезентативные методы опроса утрачивают свою необычность.

«Мыслить признаками», систематически классифицировать и анализировать явления, связанные с цифровыми данными и с «законом больших чисел», означает добиться преодоления эмоционального барьера, ограждающего нас от цифр, статистики и их производного - опросных методов. Эта сфера, естественно, кажется нам чуждой, потому что мы не можем представить себе ее наглядно; ее нельзя ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать. Речь здесь идет о процессе абстрагирования, о сведении нашего мира явлений к признакам.

Распространение статистики - можно ли считать людей?

В своей книге «О литературе» мадам де Сталь сначала в 1795 году, а затем более подробно в 1800 году писала: «Почему бы однажды не оказалось возможным сопоставление таблиц... основывающихся на статистических выводах и содержащих ответ на все вопросы политического характера?.. Развитие статистики и теории вероятности дает возможность... определять и предсказывать, каким в среднем будет поведение людей. Чем больше анализируемая масса людей,тем точнее расчет»[5].

Еще в начале XX столетия это высказывание звучало бы не менее утопически, чем в 1800 году. Даже сегодня такое представление кажется не совсем обычным, хотя за это время прогнозы такого рода стали вполне возможными, и во многих странах уже ведется постоянное наблюдение за политическим поведением населения статистическими способами. При этом результаты наблюдений часто используются на практике. Если проследить за историческим развитием этого метода, то упомянутую робость при мысли о применении статистического метода к людям можно встретить на каждом шагу.

Слово «статистика»[6] появилось в XVII веке. Метод, состоящий в том, что изучаемая действительность выражается и описывается количественным отношением предметов или признаков, сознательно абстрагированных от индивидуальных различий, а из найденных количественных соотношений делаются выводы, имеет, по всей вероятности, свою предысторию, которая ненамного моложе, чем само использование чисел.

Применение статистического метода к людям, к группам населения до XIX столетия не имело широкого распро странения. Этому не приходится удивляться, так как выдвигались даже требования запретить его[7].

В Ветхом завете есть указание на то, что применение статистики к людям следует считать опасным. За проведение по распоряжению царя Давида переписи бог покарал людей чумой, унесшей70 000 жизней.

Количественное обобщение в основных понятиях, вероятно, всегда было привилегией бога или королей либо воспринималось как своего рода рискованное вмешательство в божественный порядок. В исламе и в первобытных религиях также имеются подобные свидетельства примерно следующего содержания: нельзя считать вместе верующих и неверующих, праведников и неправедных, счастливых и несчастных, потому что это может привести к неверию или навлечь беду.

Со времени упадка Римской империи до начала XVII столетия общие переписи населения почти не производились. Еще в 1753 году в Англии было отвергнуто предложение о проведении переписи, так как-де подобное мероприятие являлось греховным и подрывающим свободу личности.

Сфера множественного и моральная статистика

Первые сведения о явлениях, статистики или к сфере признаков, сотлетнюю давность. Речь идет об обнаружении странной регулярности, с какой из года в год происходит почти одинаковое количество смертей и о которой английский коммерсант Джон Граунт сообщил в своей работе «Observations on the Bills of Mortality», опубликованной в Лондоне в 1662 году. Впечатление странности возникает здесь уже в силу противоречия между не поддающимся предвидению фактом смерти и явной закономерностью количества смертей.

Высказанная Граунтом мысль получила развитие, хотя и не привлекла к себе особого внимания. Столетие спустя (1761) прусский армейский проповедник Зюссмильх[8] использует, как и Граунт, но уже более широко, данные статистики населения. Наряду с количеством смертей, которые на этот раз подразделяются на виды, причем убийства, самоубийства и т. п. приводятся отдельно, указывается также число родившихся и количество бракосочетаний, а из выявленной странной закономерности делается вывод о «божественном порядке в изменениях человеческогорода».

Еще почти столетие спустя (1835), через 75 лет после выхода в свет труда Зюссмильха, бельгийский статистик Кетле[9] выходит за пределы материалов статистики естественного движения населения и прослеживает такую же закономерность в кажущихся произвольными человеческих действиях, фиксируемых моральной статистикой[10]: рождении внебрачных детей, преступлениях, самоубийствах и т. д. С этих пор самоубийства и их статистика остаются образцом, по которому снова и снова исследуется взаимоотношение между сферой личностного и сферой признаков. Постоянный возврат к этому предмету исследования объясняется, по-видимому, отчетливо выраженным здесь ощущением противоречия между индивидуальным актом и регулярностью, проявляющейся при статистическом суммировании[11].

В этом труде Кетле встречаются не только словообразования, исчерпывающе выражающие дух сферы множественного, как, например, меткое обозначение «средний человек»; прежде всего здесь есть резкое противопоставление концепции свободной воли человека, относящейся к сфере личностного, явлению статистической регулярности человеческих действий,свойственному сфере признаков.

Но Кетле уже не останавливается на указанном противопоставлении, а воспринимает контраст как противоречие, из чего следует, что свободы воли, очевидно, не существует и что необходимо признать господство закона природы, стоящего выше свободы воличеловека.

Закон больших чисел и свобода воли человека

Под влиянием труда Кетле Адольф Вагнер[12] описывает яркими красками новую удивительную область, открывающую широкий простор для изучения:

«Представим себе, что в добрые старые времена, когда в фантастических описаниях путешествий, подобных тем, которые мы читаем у Свифта в его рассказах о Гулливере, находили больше привлекательности, чем сейчас, какому-то писателю, желающему предложить читателям что-то новое, пришлось бы дать примерно такое изображение чужого народа и чужеземного государства. В этой стране государственным законом ежегодно заранее устанавливается, какое количество пар и какого возраста имеют право вступить в брак, сколько молодых девушек выходят замуж за стариков и сколько юношей женятся на старухах, у скольких пар разница в возрасте такая-то, у скольких пар она может быть такой-то, сколько вдовцов и вдов снова вступают в брак, сколько браков должно быть расторгнуто по суду и т. д.».

«Однако все, что таким искусственным путем никогда нельзя было бы осуществить по воле и властью людей, удивительным образом происходит само по себе, вследствие естественной организации человеческого общества. И не является ли эта фантастическая картина копией нашей действительности, с той лишь разницей, что у нас все подчиняется закону природы, не осознаваемому отдельным человеком?» «Исследование браков, самоубийств, преступлений и выявление их закономерностей точно так же позволяет предсказать их количество и распределение в следующем году. И последующая проверка покажет точное совпадение прогнозов с фактическими результатами, как если бы мы находились в том необычном государстве. Но самое удивительное здесь то, что мы, таким образом, действуем как части какого-то огромного механизма и наша неограниченная свобода воли совершенно не нарушает егозаданногохода».

В период между 1860 и 1890 годами дискуссия между сторонниками моральной статистики и сторонниками свободы воли широко развернулась не только в Германии[13], но ивАнглии[14].

Положения Кетле категорически отвергались многими современными ему авторами. Прежде всего следует упомянуть труд лейпцигского математика и философа Морица Вильгельма Дробиша «Моральная статистика и свобода воли человека». Дробиш исследует вопрос: принуждают ли человека к совершению поступков его индивидуальные особенности и давление обстоятельств? Отвечая на этот вопрос отрицательно, он приходит, таким образом, к подтверждениютезиса о свободе воли[15]. При этом он может сослаться прежде всего на Канта[16], который еще до выхода в свет труда Кетле занимался проблемой «естественной причинности», как он ее называл, исвободойволи человека.

Так закончилось столкновение в публичной дискуссии закона больших чисел и человека, рассматриваемого как объект этого закона. В начале XX столетия Инама-Штернегг[17] с удовлетворением констатировал конец «наивного периода моральной статистики, начавшегося у Зюсс-мильха и завершившегося Эттингеном».

Правда, в общем, тогдашние споры с идеями Кетле, изложенными в его книге «О человеке», представляются довольно вялыми. Начиная с Вагнера и кончая фон Мизе-сом, вновь и вновь раздаются замечания и жалобы по поводу нежелания философов заниматься этой проблемой.

«Если мы в основных работах философов всех времен станем искать установку по отношению к понятию вероятности, мы будем поражены тем, как мало об этом написано; до начала XIX столетия нет почти ничего, да и позже вряд ли есть что-нибудь, достойное внимания. Мы узнаем, кроме того, что нельзя надеяться найти существенную помощь или объяснение в философской литературе, являющейся в вопросах вероятности лишь зеркалом идей, возникших у математиков и физиков».

Вагнер объяснял отсутствие у философов интереса к результатам моральной статистики антипатией многих ученых к цифрам и таблицам.

Наряду с безучастностью философов бросается в глаза и странное равнодушие социологов. В работах, где рассматриваются понятия и проблемы социологии, понятие «моральная статистика» или трактовку соответствующих явлений искать, как правило, бесполезно.

Правда, эта странность наблюдается не у всех. Подробный анализ можно найти у Дюркгейма в его исследовании самоубийства, где в числе прочего проводится параллель с близкими моральной статистике явлениями эпидемий. Следствием этого анализа является дюркгеймовская концепция «социального потока», принуждающего определенное количество людей к самоубийству[18].

Выдвигая концепцию «социального потока», Дюрк-гейм пытался привлечь внимание социологов именно к явлениям сферы признаков - как мы ее называем - как к непосредственному предмету социологии. У Дюркгейма это подчеркивается неоднократно, особенно там, где он указывает, что социальные силы действуют совершенно независимо от отдельного индивида, что подтверждается полной взаимозаменимостью индивидов. «Хотя для обновления личного состава армии достаточно нескольких лет, процент самоубийств в армии какого-нибудь государства в течение длительного времени почти не изменяется»[19].

Следовательно, Дюркгейм, как в свое время Кетле в «Социальной физике», считает данные моральной статистики величинами более высокого порядка сравнительно с индивидуальной мотивацией.

В этом отношении взгляды того и другого не получили одобрения. Осуждались ли их взгляды как естественнонаучно-механистические или как социологизирующие,- в любом случае они находились в резком противоречии с полученной из опыта субъективной уверенностью, с убеждениями, которые человек приобрел самостоятельно, с категориями этики, с кантовским пониманием свободы воли человекакак необходимой предпосылки мышления.

Появление опросов

Практически одновременно с дискуссией о моральной статистике, но безотносительно к ней наблюдался новый «взрыв» опросов населения, также основывавшихся на законе больших чисел. Попытка проведения таких опросов была предпринята в Англии в конце XVIII столетия, в начале XIX века был проведен первый опрос в Соединенных Штатах Америки, а с середины того же века были организованы первые опросы во Франции (1848), Германии (1848) и Бельгии (1868-1869). К концу этого столетия в Англии было уже проведено несколько крупных опросов, а в начале следующего (1906) в Лондоне профессор статистики Артур Л. Боули сделал доклад в Королевском статистическом обществе о методе составления репрезентативной выборки при опросах населени[20].

Столкновение с выборочным методом

До тех пор пока статистические данные были делом сугубо ведомственным, а сходные ряды чисел статистики самоубийств, преступлений, несчастных случаев, рождений, браков и т. д. публиковались только в ежегодниках и в специальной литературе, исследование взаимосвязей не получало развития. Даже наиболее образованным слоям, не говоря уже об остальном населении, связь между законом больших чисел и человеком не была ясна.

Это обнаружилось при вторичном сопоставлении, то есть при появлении выборочного и демоскопического методов, когда с применением статистики отпала необходимость в полных данных и официальной документации и когда повсеместное распространение получили выдержки и компиляции из сферы признаков. Теперь речь шла не только о зловещем однообразии моральной статистики из пятилетия в пятилетие. Данное математиками объяснение этого явления постоянными причинами было принято, не встретив особых препятствий в понимании, поскольку nj эта проблема, и связанная с ней идея предопределенности человеческих действий уже были предметом обсуждения.

Теперь добавились два новых обстоятельства: во-первых, принцип репрезентативной выборки, согласно которому выводы, сделанные применительно к небольшой части населения, распространяются на все население; во-вторых, существенное расширение исследуемых вопросов, выход за пределы более или менее очевидных фактов официальной статистики. При этом широкой публике представляется непостижимым, если не абсурдным, сходство данных, наблюдаемое независимо от того, были ли они получены от тысячи человек или от многих миллионов, то есть тот факт, что часть, крохотная доля может выступать от имени всех.

И снова (как и в случае с моральной статистикой) доказуемое положение в сфере статистики противоречило опыту в сфере индивидуального. Рядовой критик, по-видимому, рассуждает примерно: так меня самого не опрашивали, так что о моем мнении вообще ничего не известно. 99% населения, как и я, не были опрошены, так что и о мнении этой части населения тоже ничего сказать нельзя.

Свой опыт в сфере индивидуального он, как нечто само собой разумеющееся, переносит на сферу статистики. Согласно его опыту, никто не может знать его мнение, не опросив его самого или каким-нибудь другим путем не наведя справки о нем лично.

Несмотря на эту уверенность, объективные данные говорят о том, что возможны такие высказывания, которые включают и его мнение.

Иногда для облегчения понимания пытаются наглядно объяснить теорию выборки на конкретных объектах и примерах. Так, для того чтобы судить о качестве целой бутылки или бочки вина, достаточно сделать один глоток; торговец зерном для определения качества предлагаемой пшеницы берет лишь по одной горсти из разных мест и т. д. Однако при этом поставленная здесь проблема недооценивается.

Действенность принципа выборки по отношению к вещам (а также к растениям и животным) - черные и белые шары, орехи; мы называем только некоторые из наиболее часто используемых для демонстрации объектов - эмоционально не оспаривается. Недопустимым и невозможным считается перенос этого принципа на людей. Основную трудность, решающий момент здесь следует усматривать в оскорблении чувства собственного достоинства людей. С самим по себе противоречием между объективно доказуемым положением и субъективным опытом вполне можно было бы смириться. В самом деле, в многочисленных случаях обмана чувств человек охотно выслушивал доводы прогрессирующего естествознания, так что противоречие между действительностью и иллюзией воспринималось даже как нечто привлекательное.

Однако положение в корне меняется, когда затрагиваются и подвергаются сомнению предпосылки, жизненно важные для человека. А ведь именно об этом идет речь при применении прежде всего моральной статистики, а затем выборочного метода; ибо, несмотря на логико-математическое объяснение, в данном случае создается полное впечатление утраты человеком свободы воли, а вместе с ней и чувства собственного достоинства.

Неприязнькцифрам

В Германии эту неприязнь, антипатию по отношению к сфере признаков, статистической сфере, миру переменных мы наблюдаем почти повсеместно. Прежде всего, разумеется, речь идет об антипатии к цифре как символу и важнейшему элементу сферы множественного.

Нелишне еще раз напомнить о замечании Адольфа Вагнера о том, что ученые, возможно, потому уделяли столь мало внимания тезисам Кетле о законах «социальной физики», что очень многие из них испытывали неприязнь к цифрам и таблицам. Полное отсутствие чувства числа, всякой памяти на цифры не считается недостатком интеллигенции (если речь не идет о каком-нибудь мотовстве) и неставится ей в упрек.

Александр Эттинген во введении к своей «Моральной статистике»[21] призвал к тому, чтобы размышление и счет стали близкими понятиями и чтобы об этом всегда помнили, но этот призыв не имел, разумеется, особого успеха. И наоборот, такое требование, как «В центре экономических выкладок должен стоять человек, а не цифра»[22], или же такое заглавие книги, как «Не поддающийся учету человек»[23], импонировали публике.

Отталкивающее однообразие статистической сферы

Другая характеристика статистической сферы - однообразие, неизбежное при счете,- тоже воспринимается неприязненно. Об этом свидетельствуют такие обороты, как «стричь всех под одну гребенку», «по схеме F», «шаблон», «подражание», и тому подобные, которые применительно к людям имеют явно отрицательное значение.

Такая же неприязнь наблюдается и по отношению к самой статистике. Так, бытует мнение, будто статистика может доказать все, что угодно. Статистикам хорошо знакома распространенная тенденция принципиально отмежевываться от статистики и в то же время широко использовать ее в практических целях.

Человек как частица человеческого рода

Словотворчество, сопутствующее созданию и развитию сферы признаков, только усиливает эту неприязнь. Примером может служить «Божественный порядок» Зюссмильха, где говорится, например, о «замечательном порядке смертей в различном возрасте». Соответствующие таблицы озаглавлены: «Об удивительном порядке смертей в зависимости от возраста[24].

Заявление Кетле типа: «Прежде всего мы должны абстрагироваться от отдельного человека, рассматривая его только какчастицу человеческого рода»[25] или его понятие «среднего человека» и такие выражения, как «человеческий материал», в возникновении которого Пауль Райвальд обвиняет статистику[26], в достаточной степени иллюстрируют сказанное.

Возвращаясь к поднятому ранее вопросу о корнях неприязни к сфере признаков, мы можем, пожалуй, считать, что статистическая демонстрация детерминированности, провозглашенной моральной статистикой, и игнорирование индивида при выборочном методе служат достаточным основанием для возбуждения чувства протеста.

Доброе единственное число, злое множественное число

И все же здесь имеются признаки благоприятных изменений. Начинать опять же следует с приведенного выше тезиса: «В центре экономических выкладок должен стоять человек, а не цифра».

Примечательно, что здесь употреблено единственное число «человек», а не множественное «люди», хотя, по существу, когда речь идет о тех или иных экономических вопросах, скорее напрашивалось бы употребление множественного числа. Однако, говоря в доброжелательном, возвышенном, позитивном смысле, чаще обращаются к единственному числу -«человек добр»[27], тогда как для негативного суждения более подходящим кажется множественное число - «люди именно таковы». Предполагается, что единственное число как бы имеет положительный знак, а множественное - отрицательный[28]. Вследствие этого неприязнь к статистической сфере возникла, очевидно, и под воздействием неприязни к множественному числу. Так, уже Зигеле и Лебон безотносительно к закону больших чисел считали, что в большой толпе негативные элементы умножаются и усиливаются. Опыт, по-видимому, подтверждает это предположение; каждый демагог пользуется тем, что в толпе легче разжечь ненависть, чем любовь.

И все же так происходит не всегда. В толпе могут усилиться и положительные аффекты. Именно в толпе радость усиливается до ликования (характерно, что слово «ликование» в сфере индивидуального употребляется реже), и именно в большой группе отдельный человек может воодушевиться, стать более бескорыстным и самоотверженным.

Тезис Зигеле и Лебона основывается, очевидно, на заблуждении. Тот факт, что в толпе особенно часто проявляются именно отрицательные аффекты, современная социальная психология объясняет примерно следующим образом.

В анонимной ситуации, когда индивид является частью толпы, он чувствует себя освобожденным от напряжения, создаваемого окружающей его средой, с которой он связан многосторонними обязательствами; в этой ситуации индивид может проявить аффекты и склонности, совершенно ненаблюдаемые в его повседневной жизни. Часто эти аффекты бывают отрицательными, и общество в целях самосохранения должно их подавлять. Поэтому индивидобычно скрывает их от окружающих. Именно эти негативные аффекты в толпе, где человек становится «безликим», «скрытым», могут привести к такому поведению, на которое отдельный человек в обычной, повседневной жизни никогда бы не отважился. Исходя из этого может создаться впечатление, будто в толпе «суммируются» лишь отрицательные свойства, хотя в силу того же психологического «механизма» в толпе могут «пробуждаться» и социальные инстинкты, оцениваемые всеми как положительные, такие, как самопожертвование и отзывчивость. Проявлению их в обычной, повседневной ситуации может препятствовать чувство самосохранения, «благоразумия[29]. Но и к этому люди - особенно образованные - относятся, в общем, со значительным недоверием. Таким образом, аффективное отношение к толпе, к большинству вообще, даже мешающее проведению научных исследований, очевидно, объясняется неприязнью к инстинкту, к инстинктивному, как таковому, вполне понятной в культурном обществе.

Поверхностна ли статистика?

К изложенным причинам эмоциональной неприязни к демоскопическому методу добавляется еще одна, вызывающая своего рода рассудочную неприязнь: результаты опросов - как и вообще данные в сфере множественного - характеризуются известной фрагментарностью. Это объясняется сущностью метода, при котором глубоко изучить можно только немногих выбранных, от остальных же приходится абстрагироваться; такая фрагментарность не удовлетворяет умственную потребность в цельности, в полном понимании и полном охвате. Иногда ощущение фрагментарности приводит к мнению, что данные взяты только «с поверхности». Это, конечно же, заблуждение (см. по этому поводу параграф «Симптомы, сигналы», с. 325).

Неправильное понимание метода опросов и его результатов возникает из-за переноса представлений, мыслительных привычек, опыта и ожиданий, относящихся к сфере индивидуального, на статистическую сферу или сферу признаков, и наоборот - в- результате объяснения явлений, свойственных сфере признаков, понятиями, взятыми из сферы индивидуального. Когда учитывают необходимость отделения одной сферы от другой, когда ожидания и приобретаемый опыт отвечают статистическому мышлению, когда создаются мыслительные привычки, методы и представления, соответствующие статистическому мышлению, недоразумения разъясняются.

Такой неправомерный перенос играет значительную роль и в методически ошибочных концепциях исследования опросов, которые мы рассмотрим в последующих параграфах.

Приведем несколько примеров того, как происходит перенос представлений, относящихся к сфере индивидуального, в сферу множественного, и наоборот, и как он неизбежно приводит к неправильному пониманию.

Неправомерный перенос представлений, относящихся к сфере индивидуального, в сферу статистики

Первый пример касается упомянутых вначале ошибочных прогнозов Института Гэллапа относительно результатов президентских выборов 1948 года в США. Фактические результаты, опровергнувшие этот прогноз, были восприняты как своего рода реабилитация свободного, независимого американца, который как бы дал исследователю общественного мнения урок и показал, что он не позволяет, чтобы ему предписывали, за кого он должен отдать свой голос при тайном голосовании в кабине избирательного участка, находясь под защитой своих закрепленных конституциейгражданских прав.

Свобода, независимость, тайна - слова и понятия, относящиеся к сфере личности, были здесь перенесены в сферу теории вероятности и вызвали недоразумение в оценке взаимосвязи между прогнозами и результатами выборов.

Демоскопия и превращение людей в некую безликую массу.

Второй пример может быть взят из повседневного опыта любого института, использующего в своих исследованиях метод опросов. Обсуждая с посетителями проблемы достоверности данных опроса, им объясняют, как по одной-двум тысячам интервью можно судить о мнениях или желаниях взрослого населения Западной Германии, превышающего 40 миллионов. При этом иногда показывают на диаграмме, как выглядят результаты опроса по данным, полученным от первой сотни, затем от двухсот, трехсот поступающих с территории ФРГ интервью. Посетители могут видеть, как довольно быстро - после восьмисот или тысячи интервью - результаты стабилизируются и последующие тысяча, две тысячи и более анкет не приносят существенных изменений.

Но очевидный вывод, что опрос восьмисот или тысячи человек достаточен для вполне достоверного окончательного результата, часто вызывает возражение пессимистически настроенного посетителя. Он видит в этом лишь убедительное доказательство всеобщего превращения людей в некую безликую массу.

Здесь явления, взятые из сферы признаков и основывающиеся на законе больших чисел, выглядят так, словно речь идет о населении, состоящем из явных чудаков и оригиналов, и переносятся в мир представлений, относящихся к сфере единственного. Отсюда делается вывод о наличии большого числа единообразных в общем и целом людей и даже - о «превращении людей в некую безликую массу»[30].

Утрата целостности

Третий пример - это часто раздающееся в адрес организаторов опросов требование, чтобы в центре исследований стояла не цифра, а человек. Приведем две типичные ошибки из области исследования радиослушателей.

В статье, озаглавленной «Не зашло ли исследование радиослушателей в тупик?»[31], один из работников радиовещания описал тот путь, которым, по его мнению, должно идти исследование радиослушателей в целях составления программы радиостанции:

«Небольшие, специально подобранные по слоям населения группы - группу рабочих, группу жителей маленькой сельской общины, группу секретарш, группу домашних хозяек - следует привести в радиостудию, дать им прослушать одну-две определенные радиопередачи, а затем опросить их, побеседовать с ними... Здесь важно не столько количество (я не говорю, что им можно совсем пренебречь!), сколько мотивировка и взаимосвязь высказывания и личности радиослушателя. Важен не точный процент случайных радиослушателей, а суждение ограниченного числа отдельных лиц, равно как и вся подоплёка этого суждения. Поменьше процентов и поменьше таблиц. Поменьше опрошенных. Никаких анкет, никакого экзамена, а обстоятельная беседа с небольшим числом квалифицированных в этой области людей, побольше кропотливой работы...»

И еще один комментарий, принадлежащий одной из радиостанций[32]: «Требования работников радиовещания к исследованиюрадиослушателей».

«Редакторы... вы можете сколько угодно говорить, что письма радиослушателей нерепрезентативны и поэтому не имеют значения. В действительности же одно-единственное из этих писем, по-моему, важнее, чем все проценты в мире. Ибо это письмо радиослушателя содержит в себе аргументы, настроение, почерк - словом, что-то человеческое. А мы, как лица, ответственные за составление программы радиопередач, обязаны знать людей.

Поэтому вы часто можете наблюдать, как при проблемных радиопередачах многие редакторы (иногда даже не имеющие отношения к данной передаче) интересуются телефонными звонками радиослушателей, раздающимися во время радиопередачи. Здесь слышится живой голос, говорит живой человек - безразлично, в порыве ли гнева или радости. Но вы никогда не услышите обсуждения вопроса о процентном соотношении тех или иных видов радиопередач. К этому не апеллируют, даже когда добиваются предоставления времени для каких-нибудь тематических радиопередач. Даже таблица частот, на которых ведется радиопередача, сравнительно редко становится предметом обсуждения, хотя она постоянно висит у всех перед глазами».

Может ли исследование радиослушателей сообщить о них составителю программ радиовещания что-нибудь полезное и поучительное, что пригодилось бы ему при составлении программ радиопередач?»

«Нам нужны сведения, мы не в таком положении, как работники театра, которым, чтобы уловить момент, когда пролетит пресловутая муха, достаточно лишь прислушаться к сидящей в зрительном зале публике. Должен сразу же отметить, что для людей компетентных это прислушивание к зрительному залу несравненно важнее, чем аплодисменты по окончании спектакля. Общеизвестно, что эти аплодисменты не критерий. Высокий кассовый сбор тоже часто определяет только уровень. Поэтому дайте нам сведения не только о кассовом сборе (то есть, применительно к радиовещанию, о количестве людей, слушающих данную радиопередачу) и не только о заключительных аплодисментах (то есть о всеобщем одобрении или осуждении), но и об упомянутой мухе. И тогда вы нам действительно поможете».

Эти требования, обусловленные указанной потребностью в полном понимании, охвате, проникновении в сложный жизненный процесс, потребностью в «целостности», свойственной сфере индивидуального, перенесены в мир чисел. Метод опросов удовлетворить их не может, ожидать этого от него бессмысленно, и эта его особенность нуждается в пояснениях.

Почему такие ожидания не могут сбыться? Это связано с сущностью счета, над которой критики исследования методом опросов обычно мало задумываются. Однако для понимания указанного метода необходима нолная ясность в требованиях, предъявляемых этой сущностью.

Мы не можем считать, не произведя предварительно унификацию и, следовательно, не отойдя от полной целостности к одному признаку или к сочетанию нескольких признаков - смотря по обстоятельствам,-то есть, короче, не«пренебрегая» целостностью.

Но надо ли вообще считать? Нет ли других, лучших путей познания, нет ли в нашем распоряжении более тонких способов восприятия? К этому вопросу мы сейчас и перейдем.

Абстрагирование от личности

В какой бы области ни применялось исследование методом опросов - в экономике ли, организации производства, социологии, психологии, публицистике, юриспруденции,медицине,- получаемыевитогезнаниявсегда обладают одним общим свойством: непривычно изменяется точка зрения, с которой рассматривается человек. Мы привыкли видеть в людях, с которыми мы встречаемся, контактируем, живем, единственных в своем роде индивидов. Даже когда наше восприятие обобщает характерные черты в один тип, мы составляем себе единую картину, представляем себе человека целиком.

Однако как только речь заходит о подсчете или классификации людей под определенным углом зрения - как это делает, например, статистика или бюрократия, - от рассмотрения человека в качестве индивида неизбежно приходится отказаться. Абстрагирование от личности является предварительным условием счета людей, управления ими, «введения их в бой» (например, во время военных действий). Выражение «Human Engineering» («человеческая инженерия»), введенное в американское словоупотребление и до сих пор - в отличие, например, от «Human Relations» («человеческие отношения») - почти не используемое в Германии, в какой-то степени иллюстрирует такое отношение к человеку, которое вполне можно было бы назвать «бесчеловечным».

Все процессы, виды деятельности или подходы, при которых люди рассматриваются только в определенных аспектах и только под углом зрения немногих своих приз-паков и (преднамеренно) без учета сложных характеристик, составляющих всю их сущность, их индивидуальность, вызывают эмоциональное сопротивление. И та система словоупотребления, которая при этом складывается, представляется какой-то «неуютной». Вместо человеческих индивидуальностей «охватываются» такие люди, которые анонимно подсчитываются или характеризуются как «носители» определенных признаков либо функций[33].

Внутри групп, создаваемых по признакам, индивиды принципиально рассматриваются как равноценные, однородные, взаимозаменяемые и анонимные. Этот фактор предполагаемой, приписываемой идентичности является характерным; операционально ему соответствуют идентичные методы трактовки и идентичный образ действий. Можно предположить,что там, например,где раздают анкеты, выписывают пропуска, ставят печать, нужные задачи решаются методами, свойственными мышлению признаками, без учета индивидуальности, и люди попадают в поле зрения только как носители определенного признака.

Сферапризнаков - перспективная сфера для власть имущих, военачальников, бюрократии и социологов

Тот факт, что указанные виды деятельности вызывают к себе известную неприязнь, можно, пожалуй, объяснить издавна существующей тесной связью между мышлением признаками и властью. Человек, который хочет руководить и управлять массами, вынужден мыслить признаками, и наоборот - мышление признаками содействует властвованию. В этом заключается еще один аффективный источник сопротивления исследованию посредством опросов: отвращение к манере смотреть на людей сквозь призму определенных признаков - это одновременно отвращение к предположительно стоящемузанейпритязаниюна власть.

Объект неприязни при таком образе мыслей выявляется еще яснее, если учесть, что все формы «охватывания» большого числа людей и «манипулирования» ими чреваты жестокостью в отношении отдельного человека, даже когда речь идет, в общем-то, о благих намерениях (например, о пенсионных реформах). Из такого мышления исходит призыв бюрократии к тому, чтобы быть «бессердечным», «бесчеловечным» , «несправедливым» и вообще поступать вопреки здравому смыслу. С другой стороны, никакое управление, никакое исследование большого числа людей, никакой «порядок» без мышления категориями множестваневозможны.

Перенос такого отношения, может быть и вполне обоснованного, на исследование путем опросов базируется на недоразумении. Поскольку социолог при опросах говорит на том же «языке», что и законодатель или администратор, опросы предстают как опасное притязание на власть. Демоскопия даже в какой-то степени ставится - без всякого на то основания - в один ряд с «мнениеобразующими» факторами[34]. То, что исследование путем опросов имеет дело - чисто рецептивно - с людской массой, очевидно, эмоционально связывается с деятельностью демагогов, использующих способность толпы к проявлению импульсов и инстинктов.

Чтобы уметь доказывать, мы должны считать

Для более наглядного представления о мышлении признаками можно сравнить его с перспективой, предлагающей новые взгляды, открывающей новые возможности познания, новые подходы и одновременно приводящей к утере некоторых существующих взглядов.

При сужении взгляда на переменную социальное исследование приобретает возможность считать и измерять. Это значит, что социологи, как и естествоиспытатели, могут при помощи статистических методов подвергнуть свои теории эмпирической проверке, могут с помощью статистического наблюдения делать открытия, проводить эксперименты, поддающиеся повторению и перепроверке, представлять доказательства и из поколения в поколение накапливать точные знания о людях, расширяя эти знанияпутемустановлениявзаимосвязей.

При таком своем функционировании общественная наука столь же мало бесчеловечна, как биология или медицина, которые, имея дело с людьми, стали гораздо раньше мыслить признаками. Перевод на перфокарту мнения того или иного человека еще и сегодня на многих производит тягостноевпечатление, рентгеновский снимок - уженет.

Высказываниеобовсех

не является высказыванием о каждом

Во введении к работе о методах мы постарались как можно яснее показать неприязнь к демоскопии. Ибо, если не принимать во внимание данное обстоятельство, трудно будет понять эти во многом необычные методические принципы.

Описанная неприязнь основывается на неправильном понимании, на перенесении образа мыслей, представлений, опыта, шкалы ценностей из мира индивидуальных явлений всферустатистики, определяемуютолькопосредством признаков и переменных, йа вводящих в заблуждение перенесениях, производимых ив обратном направлении. Методы исследования путем опросов остаются непонятными, если не тренироваться в этом изменении перспективы, если не научиться различать обе эти сферы. Статистическая сфера нуждается и в собственном языке - the language of variables (языке переменных), как его сформулировали американцы.

В сущности, нельзя сказать, что сопоставление обеих сфер нам так уж чуждо, ибо наш язык уже - как давно? - обладает необходимой различительной способностью для отличия высказываний о каждом от высказываний обо всех.

Моральная статистика и репрезентативные опросы могут давать достаточно достоверные сведения обо всех, о группе, о какой-то совокупности, но не о каждом отдельном человеке. Об отдельных людях они не позволяют судить, личности человека они не касаются, она не входит в сферу их рассмотрения.