Религию может сменить только религия 2 страница
Германии тех времен.
На рисунке с изображением Карла, датированном февралем 1821 г., мы видим молодого человека с длинными локонами, чарующими глазами, тяжелыми веками и поистине орлиным носом; человек этот напоминает тевтонского Байрона9. В юности он был одновременно политическим активистом, поэтом, драматургом и врачом. За свою жизнь ему суждено было подарить своим трем женам тринадцать детей. Подвижный, экстравертированный, полный страсти к жизни, он пронимал, а порой и подавлял окружающих своей безграничной энергией. На его похоронах в 1864 г. его друг Шоенбрюм сказал: "Там, где был Юнг, была жизнь и движение, страсть и радость"1". На состоявшемся в 1875 г. открытии анатомического института (Vesalianum) при Базельском университете пожилой Вильгельм Хис напомнил о "не сломленных семейными горестями непрерывном оптимизме и непреклонном мужестве" Юнга. Этими горестями были ранние смерти как большинства юнговских детей, так и его первых двух жен. Одним из его потомков, доживших до взрослого возраста, был его последний ребенок'— тринадцатый счастливчик — Иоганн Пауль Ахиллес Юнг, произведший на свет сына Карла Густава (в 1875 г.) и дочь Гертруду (в 1884 г.).
Карл Густав Юнг (старший), так же как его отец и внук, был врачом. Он учился в Гейдельберге — известном университетском городе, являвшемся важным центром алхимии и символом розенк-рейцеровской учености. Он получил свою медицинскую степень в 1816 г., после чего перебрался в Берлин практиковать в качестве хирурга, ассистирующего офтальмологу. Берлин изменил его навсегда.
Место, ландшафт, почва — это центральные пункты, где конденсируется смысл, где пересекаются пути земные, по которым течет история; без осознания их как таковых совершенно невозможно понять имагинальный мир Юнга. Таковым местом был дом берлинского книготорговца и издателя Георга Андреаса Реймера — близкого друга Шлейермахера. Реймер был основателем Общества. Читателей — патриотического клуба, собиравшегося у него дома. Здесь подружился со Шлейермахером Эрнст Мориц Арндт - один из отцов-основателей националистического Народнического движения (V'olkstMmbezvegimg) в Германии. Во избежание преследований за антифранцузскую деятельность в сердце оккупированной Германии Арндт бежал в столицу Пруссии Берлин, где прожил в реймеровском доме с 1809 по 1810 г.11. В 1816-1817 гг. то же самое сделал Карл Густав Юнг.
У Реймера Юнг оказался в одном из основных инкубаторов немецкого Романтизма и национализма. Он вступил в контакт с устойчивым потоком идей, шедших от определенных людей (ряд которых были политическими изгнанниками), убежденных в идее Vol-kgeist, т.е. в неповторимом своеобразии или гении немецкого народа как единой нации, характеризующейся языком, климатом, почвой или ландшафтом, определенными экономическими факторами, и, конечно же, расой. Эти идеи нашли выражение в эссе И.Г.Гердера, Арндта, Яна и в речах Шлейермахера. Здесь Юнг повстречался с братьями Шлегелями (Фридрихом и Августом Вильгельмом) и с Людвигом Тиком — признанными писателями и основателями романтического движения. Трансформацию претерпело не только политическое сознание Юнга (что явствует из его вклада в Teutsche Liederbuch — антологию немецких националистических поэм-песен (Lieder)), но и его религиозное сознание. Пройдя конфирмацию, удостоверенную подписью Шлейермахера (еще одного предмета глубокой страсти со стороны его внука12), Карл Густав Юнг (старший) отрекся от римской католической веры и стал евангелическим протестантом с романтическим и националистическим оттенком.
Шоковые последствия юнговского отречения от веры предков по-прежнему весьма ощутимы для всех тех, кто касается жизни и работы его внука. Внезапное обращение деда, его акт измены, его гневное отрицание Рима могут не без основания считаться одной из главнейших детерминант судьбы К.Г.Юнга (младшего). Значимость этой семейной каиновой печати трудно преувеличить13.
"Религия сердца"
Религия соединилась с германским национализмом в восемнадцатом столетии и вызвала у людей страсть под названием "Пиетизм"14. Эта страсть охватила Шлейермахера в юности, и хотя ему — как теологу и философу — удалось найти свой собственный путь, он говорил, что его идеи оставались очень близкими к этой "религии сердца". Для Шлейермахера высшей формой религии была интуиция (Anschauung) "Целого", непосредственное переживание всего отдельного в качестве части целого, каждой конечной вещи в качестве репрезентации бесконечного. Эта теология была вполне подстать эпохе одержимого природой Романтизма, и временами шлей-ермахеровская риторика, приукрашенная органическими метафорами порожденного природой целого, переходила в пантеизм и мистицизм. К 1817 г. он определенно заразил этим жаром Карла Юнга; то же самое он совершил с целым поколением молодых патриотов посредством своих проповедей, сочинений, а главным образом -посредством переработки реформированной протестантской литургии, которую он сделал более простой, праздничной и народной. В добавок к этому, в течении десятилетия, предшествовавшего его встрече с Юнгом, он опубликовал переводы Платона и — вполне по собственной воле — оказался под сильным влиянием платонизма. Об этом также следует помнить, фантазируя насчет того, что именно передалось исполненному воодушевления молодому неофиту от старшего духовного советчика.
Германский пиетизм был тесно связан с современными ему религиозными движениями, такими как квакерство и методизм в Англии и Америке, а также квиетизм и янсенизм во Франции. Пиетизму, однако, суждено было сыграть ключевую роль в становлении народнического самосознания и национального чувства в политически разобщенных германских землях. Как и идеологии Лютера, пиетизм родился из недовольства ортодоксией, догмами и иерархиями в традиционных протестантских конфессиях, что придавало ему вид радикального лютеранства. Пиетисты отважились усомниться в авторитете и в иностранных интерпретаторах христианства. Они называли свою веру Herzensreligion — "религией сердца". Это было духовное движение, делавшее акцент на чувстве, интуиции, сущности, а также на личном переживании Бога (15). Функция мышления (т.е. сам разум) была умалена, к ней относились с недоверием. Для того, чтобы пережить Бога нужно было принести в жертву интеллект. (Например, согласно графу Николаусу Людвигу фон Цинцен-дорфу, видному пиетисту восемнадцатого столетия, оказавшему влияние на Шлейермахера, а также на таких деятелей нашего века как Рудольф Отто и Герман Гессе, лишь атеисты пытались постичь Бога собственным умом; верные же искали откровения16.)
Мистическое воодушевление пиетистов отражено в некоторых из излюбленных ими метафор по поводу экстатического опыта. Вообще-то внутри должен зажечься огонь Святого Духа, но часто говорилось, что "должно воспламениться сердце". Взамен бездушной, автоматической веры в догму "Христа для нас", они придавали особое значение пламенному опыту "Христа в нас". Некоторые едва уловимые различия имели глубокие последствия для немецкого национализма, ибо вера вырастала не как нечто внешнее, существующее для индивида, а из чувства групповой идентичности и мистического кровного союза на основе общего внутреннего опыта. Отсюда пиетистский акцент на служении другим как способе служения Богу.
Пруссия — наиболее абсолютистское из многих немецких политических образований — приглашала пиетистов в Берлин. Прельщенные тем, что последние отрицали лютеранскую церковную иерархию (угрожавшую легитимности их государства), прусские правители восемнадцатого века признали религиозную философию пиетизма и предоставили убежище многим лидерам этого движения, находившимся в изгнании. Будучи движениями популистскими и бросающими вызов политическому "статус-кво", пиетизм и пангер-манский национализм, несли угрозу как монаршим властителям дюжин германских государств, так и лютеранским церковникам. В свою очередь Пруссии, как сильнейшему из германских государств, была уготована вполне очевидная судьба — быть объединителем Германии, и потому ее краткосрочные цели совпадали с целями этих движений. Николаус Бойль, один из биографов Гете, описал колоссальную значимость этого сближения для двух последующих столетий германской религиозной жизни и политической истории:
Специфической чертой пиетизма, делающей его привлекательным для нас, является его природная симпатия к государственному абсолютизму. Религия, концентрирующая свое внимание на чувстве тревоги (но вовсе не ипохондрии), на этих внутренних переживаниях по поводу сухости или обильности, безнадежности или, наоборот, несомненности любви со стороны Бога, из которой индивид может вывести утверждение о бессмертии своей души; религия, представители которой предпочитают встречаться не публично, а частным образом, в сообществах, группирующихся вокруг харизматической личности, которой совершенно не обязательно иметь духовный сан; религия, игнорирующая все земные (а в особенности церковные) чины и ранги и считающая своей подлинной ролью в реальном мире благотворительную активность, максимально гармонирующую с господствующим порядком... — такая религия была просто таки предназначена для той государственной системы, все члены которой, независимо от ранга, должны были в равной степени служить одной цели, в которой древние права и отличия были упразднены, и в которой церковная оппозиция была особо нежелательной, независимо от того, исходила ли она со стороны самоуверенных прелатов или крикливых энтузиастов, неспособных сохранить свои собственные религиозные жизни17.
К середине восемнадцатого века германский национализм столь тесно сплелся с пиетизмом, что в литературе тех времен стерлось различие между внутренней и внешней Отчизнами18. "Внутреннее Царство Небесное" стало идентичным с духовной почвой германских предков — тевтонской "Землей Мертвых". В этих патриотических религиозных трактатах жертвенные смерти тевтонских героев, таких как Арминий (Херманн Германский, победивший римлян в тевтобергском лесу) и мифический Зигфрид, сопоставлялись с распятием Христа, что уравнивало языческих и христианских спасителей. К началу девятнадцатого века эта идентичность стала еще более явной. Согласно Морицу Арндту, субъективное переживание "Христа внутри" превратилось в немецкую народническую метафору. В своем памфлете 1816 г. Zur Befreiung Deutschlands ("Об освобождении Германии") Арндт взывал к немцам: "Храните в своем сердце немецкого Бога и немецкую добродетель"19. Они так и поступили. К концу девятнадцатого века немецкий Бог пробудился ото сна. и после тысячелетнего междуцарствия востребовал свой трон обратно.
Первоначальная литература о пиетизме состояла из дневников и автобиографий, по большей части порожденных психологическим обращением вовнутрь, расценивавшимся как путь к достижению царства Божьего. В этих исповедальных текстах в центре внимания находится духовная эволюция их авторов. В каждом рассказе драматически акцентируется описание того, что Шлейермахер назвал "тайным моментом", т.е. того потрясающего субъективного переживания, которое полностью поменяло направление жизни индивида и стало центральной и самой яркой вехой в его или ее вере. Это переживание было известно как Wiedergeburt — "возрождение" или "перерождение". Порой эти переживания сопровождались или шли вслед за видениями. Несколько наиболее известных текстов, таких как автобиография Генриха Юнга-Штиллинга, стали частью обязательного чтива среди образованных немцев девятнадцатого века.
Некоторые из этих духовных автобиографий находились в библиотеке того дома, в котором рос К.Г.Юнг (младший) и он цитировал их (например, работу Юнга-Штиллинга) в MDR и на своих семинарах^0. Хотя в целом MDR совершенно непохожи на обычные биографии или автобиографии, рассказанная в них история о духовном путешествии Юнга во многих аспектах схожа с исповедями пиетистов о пережитом ими Wiedergeburt. MDR — это действительно история о юнговском возрождении, однако, в одном пункте эта книга пугающе нетрадиционна: вместо того, чтобы свидетельствовать о его обновлении в качестве "вновь рожденного христианина", MDR являются замечательнейшей исповедью Юнга о его языческом перерождении.
Тюрьма и изгнание
Через два года после Вартбургского фестиваля Карл Юнг (старший) был арестован прусскими властями, после того как его друг убил государственного чиновника. Обвиненный в политической демагогии, Юнг провел последующие тринадцать месяцев в берлинской тюрьме.
Сидя в своей грязной камере, пропитанной смрадом человеческих отходов, он оплакивал тот печальный факт, что его медицинская карьера в любимой Отчизне завершилась, так и не начавшись. Теряя с каждым месяцем надежду, он боролся с искушением истолковать свое Длительное тюремное заключение как месть Создателя за дерзкое отступничество. Его настойчивое желание участвовать в политическом, культурном и духовном союзе народников, его ненависть к Папе и папистам, его пиетисткое возрождение в объятиях Шлей-ермахера — все эти недавно расцветшие ветви были внезапно и безжалостно обрублены со ствола его живой души, на всю жизнь оставив его один на один с мучительными фантазиями, вращавшимися вокруг вопросов, на которые ему не суждено было ответить и героических задач, которые ему уже не суждено было разрешить.
В 1821 г. высланный из Пруссии, не имеющий возможности работать в большинстве германских земель ввиду наличия криминальной статьи, Карл Юнг бежал в Париж — столицу недавних угнетателей немецкого народа. Это могло бы выглядеть как абсолютная капитуляция, однако данному отступлению в самое сердце его врага и вступлению на путь отрицания всех своих представлений о том, кем он был и хотел бы быть, суждено было принести неожиданные плоды. Юнг умерил свой народнический романтизм и националистический активизм и перенаправил свое внимание и витальность на медицинскую практику. Религиозное рвение неофита, переполнявшее его в Берлине, в римско-католической Франции пришлось поневоле отставить на задний план. Он женился на француженке, научился быть более политически осмотрительным. Место народнического утопизма заняли карьера и дом.
В Париже ему посчастливилось встретиться с Александром фон Гумбольдтом, по известности являвшимся в те времена вторым после Гете научным мужем Германии21. На Гумбольдта молодой врач произвел хорошее впечатление и по его рекомендации Юнг получил должность хирурга в знаменитом Hotel Dieu. В 1822 г. Гумбольдт написал для Юнга рекомендательное письмо на медицинский факультет Базельского университета в Швейцарии, куда тот прибыл, чтобы получить кафедру хирургии, анатомии и акушерства, а потом за один год прошел путь от доцента до ординарного профессора.
Должность, полученная Юнгом, была отнюдь не самой престижной в Европе. С 1806 по 1814 гг. Базельский университет выпустил лишь одного доктора по медицине. В течение многих лет здесь на медицинском факультете был лишь один преподаватель, лекции часто читались для единственного студента по медицине и нескольких цирюльников, нуждавшихся в очень кратком курсе по кровопусканию, стрижке ногтей и стрижке волос. К чести своей, Юнг преуспел в модернизации медицинского образования и исследовательской работы в данном заведении, и его многолетняя популярность в Базеле была следствием этих пионерских усилий. В 1828 г. Юнг был назначен ректором университета. Для Базеля он стал легендарной фигурой, и многие знавшие старого Профессора Доктора Карла. Юнга были свидетелями того, как в этом же городе рос и-получал медицинское образование в университете ( в конце 1890-х) его внук.
Однако в 1822 г. душа Карла Юнга (старшего) все еще была глубоко укоренена в его германской родине и поначалу он чувствовал себя чужаком среди швейцарцев. Он очень тосковал по родине, а ввиду того, что швейцарцы говорили на своем особом диалекте немецкого языка, он к тому же испытывал немало трудностей с пониманием. Он прибыл в Швейцарию как изгнанник, зная, что, по всей вероятности, ему никогда не удастся вернуться домой. Хотя географически Базель расположен недалеко от Германии, психологически он очень удален, почти как иной мир — "на отшибе, вдали от Отчизны". Вероятно наиболее болезненной была утрата национальной идентичности: "Я больше не немец", — стенал Юнг-стар-ший22.
Погрузившись в создание новых госпиталей и клиник (включая и клинику для психически больных), Карл Юнг завязал новые связи, стал известным гражданином и относительно зажиточным человеком. Дабы вновь разжечь в себе чувство принадлежности к братству идеалистов, утрата которого далась ему столь дорогой ценой, Юнг вступил в могущественное тайное общество. Со временем он стал его главой на территории Швейцарии.
Воспроизводя храм Соломона с помощью философских камней
Карл Юнг впервые познакомился с масонством в годы своего студенчества. В Париже была масса процветающих лож, но вступить в них у него как у немца практически не было возможности. Однако в Швейцарии таких возможностей было предостаточно. Как чужак в чужой стране, Юнг естественным образом тяготел к местному масонству, дававшему ему возможность ассимилироваться в швейцарском обществе. Тогда, как и теперь, масонство предоставляло уникальные возможности заводить друзей и продвигаться по службе посредством контактов с представителями самых разных социальных, политических и религиозных кругов. В Швейцарии, как и где бы то ни было, масонские ложи были местами, где люди могли встречаться не в качестве членов своей семьи, представителей своей церкви или подданных своего государства. Движимые этическим идеализмом Просвещения, масонские ложи зачастую оказывались местами, где могли объединяться и вступать в сговор националисты, где могли излить свою злобу антипаписты, а также где могли планироваться и осуществляться филантропические проекты. Юнговс-кие проекты по госпиталям и клиникам в Базеле тоже, вне всяких сомнений, были реализованы благодаря его связям с тайным масонским братством23.
Однако у масонства была и другая сторона: его эзотерический подход к религии. За не столь уж тайными обрядами и ритуалами, званиями и степенями сквозил совершенно иной порядок. Масоны верили, что достичь духовного роста наилучшим образом можно лишь в тайном обществе, состоящем из идущих по освещенному пути и посвящающих тех, кто менее просвещен.
Когда Карл Юнг впервые столкнулся с масонством в Германии, это было движение, все еще не восстановившееся после запрета, наложенного на него в 1794 г. баварским правительством, заявившим о раскрытии в среде представителей высших кругов масонов-иллюминатов радикального республиканского заговора. Бавария установила смертную кару за вербовку в это тайное общество новых членов и большинство германских правительств последовали ее примеру. В Германии и Швейцарии масоны продолжали собираться и совершать ритуалы под личиной патриотических клубов и филантропических обществ. Не удивительно, что в годы наполеоновских войн они оказались действенными центрами по организации антифранцузского сопротивления.
Традиционно, германские масоны были расколоты на два, порой дискутирующих между собой, лагеря. Одни отстаивали в качестве организационной цели развитие у немецкого народа таких добродетелей Просвещения, как свобода, равенство и этический универсализм. Их идеологические конкуренты — фракция, в целом относившая себя к Розенкрейцерам — рассматривали себя в качестве носителей факела древней теологии, полученного первыми масонами из рук prisci theologi ("первотеологов"), от которых пошла вся мудрость24. Хотя в Германии масонство не объединялось ни с одной из сил вплоть до 1740-х годов, масонские розенкрейцеры утверждали, что они являются хранителями оккультного знания, переданного им древними розенкрейцерами, символом которых был христианский крест, увитый розами. Мудрость древних передавалась в тайне — от человека к человеку — посредством серии ступеней посвящения, званий или степеней. Великие Мастера были подлинными адептами, знатоками тайн и, как утверждают, обладали целительными способностями и вторым зрением.
Со времени своего возникновения в середине семнадцатого века масонство было связано с розенкрейцеровской мифологией, хотя и нет никаких свидетельств в пользу того, что подобное тайное общество когда-либо существовало25. Увлечение розенкрейцерством может быть прослежено вплоть до появления двух анонимных памфлетов, опубликованных в Касселе — Fama (1614; на немецком) и Confessio (1615; на латыни); а также немецкой книги иод названием Chymische Hochzeit Ghristiani Rosencreutz ("Химическая свадьба Христиана Розенкрейца"), написанной Иоганном Андрэ и вышедшей в свет в 1616 г. В обоих манифестах рассказывается история об "Отце Х.Р.К". (также известном как "Христиан Розенкрейц") — основателе древнего ордена или братства (символами которого являются красный крест и красная роза), прежде бывшего тайным, но ныне разыскивающего новых членов. Появление этих таинственных приглашений породило массу домыслов, и вскоре были созданы секретные общества-подделки, многие из которых претендовали на роль подлинных хранителей розенкрейцеровского пламени. Рождение масонства было обусловлено этой розенкрейцеровской манией.
Одна легенда, услышанная Карлом Юнгом в начале девятнадцатого века, и по сей день в большой степени является базисом тайного масонского знания; она гласит: первые масоны были каменщиками, строившими Храм Соломона в Иерусалиме. Во время строительства некоторые из них были посвящены в космические мистерии, связанные с геометрией, математикой и, как было сказано позднее, алхимией. Каждый камень, использовавшийся ими при постройке Храма, был не просто камнем, а алхимическим Философским Камнем. Это знание, в течении столетий в тайне передававшееся от масона к масону, дошло до членов средневековых гильдий, построивших великолепные соборы. Соответственно, эзотерической целью каждого из масонских братств было метафизическое воспроизведение священного Храма Соломона в рамках каждой ложи. В масонском знании Философский Камень имел множество имен. Иногда его называли Словом Божьим, а путь просветления описывался как поиск утраченного Ковчега Завета. Мы постоянно обнаруживаем бесчисленное множество выражений коллективной фантазии о совместном странствии, поиске Священного Грааля. Но прежде всего, ключом к духовному росту индивида была способность хранить тайну.
На самом деле, масонство, по всей вероятности, возникло в гильдиях каменщиков, где у мастеров действительно были некоторые тайные приемы и зашифрованное знание, которое новичкам знать не следовало. Из этих гильдий искусных ремесленников и образовались впоследствии тайные общества, транслировавшие философии, дававшие строительству моральную и мистическую интерпретацию. В конце концов, в рамках своих профессиональных гильдий эти "спекулятивные каменщики" ритуализировали процесс передачи знаний и практику хранения секретов, позволявшую мастерам опознавать "своих".
В отличие от своих собратьев на севере, швейцарские ложи не были закрыты в ходе чистки конца 1780-х и потому служили пристанищем для всех немецких масонов: как иллюминатов, так и ро-зенкрейцеровцев. Когда Карл Юнг познакомился с ними, все они, независимо от своих степеней, продолжали традиции вольных каменщиков: были передовыми поборниками гражданских добродетелей эпохи Просвещения, а также членами оккультных братств, объединенных символами розы и креста. Тайные ритуалы посвящения требовали ношения специальных шапочек и передников, декламации специальных арканных заклинаний и мастерства в эзотерическом толковании символов трансформации, извлеченных из герметизма, неоплатонизма и особенно из алхимии — оккультных философий, столь хорошо знакомых Великому Мастеру Юнгу (старшему). Даже его личный образ бога как "вечного Пространства" вызывает в памяти масонские образы внутреннего пространства в Храме Соломона. На самом деле самоидентификация с вольным каменщиком была для него настолько важна, что он даже добавил к юнговскому семейному гербу такой традиционный масонский символ как алхимическая золотая звезда. В двадцатом веке его внук нарисует эти масонские эмблемы с семейного гербового щита на потолке своей Башни в Боллингене. Другие арканные символы, знакомые его деду, он высечет на стенах и специальных монументах, обрабатывая каждый камень своими собственными руками и в весьма преклонном возрасте.
Роза, крест и мистерии
В этом пункте в нашу историю вступает Гете, не столько как видение, а скорее как посещение со стороны бога.
Между этими двумя современниками — Карлом Густавом Юнгом и Иоганном Вольфгангом фон Гете — было много общего. Гете также был вольным каменщиком, но в отличие от Юнга, он недолго оставался пылким приверженцем этого покрытого тайной братства.
Говорится, что в 1780 г. в Веймаре Гете обратился с просьбой о принятий его в ложу Амалии. К 1782 г. он уже дорос до степени Мастера, а в феврале 1783 г. оказался во внутреннем круге — среди самых высокопоставленных иллюминатов. Освоив все секретные приемы, масонские мифы об истоках, алхимические метафоры о личной трансформации и росте, а также последовательность оккультных символов, соответствующих каждой ступени (таких как шкатулка с находящейся на ней печатью Соломона или образ Ковчега Завета) он выразил неудовлетворенность, а точнее досаду от того, что оказался столь наивным, чтобы поверить в то, что какая-то великая тайна могла быть открыта, ему лишь за то, что он достиг этого внутреннего круга. Через несколько недель после последнего посещения этого круга, Гете сказал своему другу: "Они говорят, что лучше всего можно узнать человека за игрой, и вот я достиг Ковчега Завета, и мне нечего больше добавить. Для мудрого все вещи мудры, для глупого - глупы26.
Впоследствии Гете примешал порции полученных им у масонов арканных знаний и символизма в своего "Фауста", но прямым следствием его игры с "братией" были два. других литературных произведения. Первым из них была масонская комедия Der Gross-Cophta, написанная им в 1790 г. Протагонист этой пьесы, юный рыцарь, вступает в особое братство, утверждающее, что оно служит лишь наиболее духовным и самым благородным целям. И в самом деле, это альтруистическое братство верит, что его делом является спасе-ние введенного в заблуждение человечества. Однако юный рыцарь вскоре осознает, что он был обманут и что у братства имеются значительно более приземленные и меркантильные мотивы. Исполненный миссионерского рвения уберечь души близких ему людей от разрушения, он задумывается над тем, что делать с его растраченным впустую идеализмом. Умудренный опытом, юный рыцарь осознает: "Счастлив тот, кто по-прежнему в состоянии найти себе жену или друга, которых он может непосредственно одарить тем, что ранее предназначалось для всего рода человеческого"27.
Гетевское освобождение от иллюзий по поводу своего вовлечения в масонство открыто выражено в ранящей слух мудрости юного рыцаря. Однако его гуманистический идеализм и прежние упования на настоящий Священный Орден Розы и Креста, способный объединить род людской в одно духовное братство, проявляются во втором произведении (так никогда и не завершенном), озаглавленном Die Geheimnisse ("Мистерии")28. Оба Юнга — и дед и внук — приняли его глубоко к сердцу.
Действие, как и во всех инициациях, начинается с поиска. Некий Брат Маркус, путешествующий по горам во время страстной недели, ищет приюта, на ночь в незнакомом монастыре. Как только солнце исчезает за верхушками гор, внезапно начинают звонить монастырские колокола, придающие ему надежду и утешение. Приблизившись к воротам, он видит христианский крест. Внезапно он осознает, что это не обычное распятие, а нечто весьма примечательное и никогда прежде им не виденное: крест, туго обвитый розами. "Кто обвил розами этот крест?" — недоумевает он. Ворота башни открываются и Брата Маркуса приветствует и приглашает вовнутрь мудрый старец, чья открытость, невинность и жестикуляция делают его похожим на человека из иного мира. Вскоре Брата Маркуса приглашают в общество седовласых рыцарей, которые хоть и слишком стары для приключений, но тем не менее исполнены гордости как люди, прожившие свою жизнь сполна. Они решили провести остаток своих дней в мирном созерцании; они также не принимают в свое братство тех, кто еще "молод и чье сердце привело к отречению от мира слишком рано".
Но не все ладно в их монастыре. Его основатель и мастер, Брат Хуманус, сообщил собратьям, что вскоре покинет их. Брат Маркус слышит дивные рассказы о детстве Хумануса, наполненном такими чудесами как, например, высечение ручья из сухого камня после удара по нему мечом. Он очарован мудростью Хумануса ("Он святой, он мудрец, он наилучший из людей, которых мне приводилось лицезреть"), однако, слышит, как тот рассказывает нечто непостижимое:
Von der Gewalt, die all Wesen bindet, Befreit der Mensch sich, der sich ueberwindet
От той силы, что связывает все существа Освобождает себя тот, кто превозмогает, себя.
Брата Маркуса ведут в большой зал и показывают то, что редко можно увидеть: похожую на часовню ритуальную комнату с тринадцатью сиденьями вдоль стен — одно для мастера ордена и двенадцать для рыцарей. Позади сиденья каждого из рыцарей висит уникальный герб с незнакомыми символами далеких земель. Брат Маркус видит, что сиденья расположены вокруг креста с обвитыми около него ветвями розы. По комнате также разложены мечи, копья и другие виды оружия. Это священное место, но совершенно непохожее ни на одну из когда-либо виденных им часовен29.
Той же ночью Брат Маркус всматривается в окно и видит "странный свет, блуждающий по саду". Затем его изумляет вид одетых в белое и держащихся поодаль друг от друга трех молодых людей с факелами. Кто они? Этого мы не узнаем никогда, ибо как раз в этом месте гетевский фрагмент преждевременно обрывается.
Гете решил опубликовать его именно в таком виде, однако в ответ на появившиеся 9-го апреля 1816 г. во влиятельной газете Morgan-blatt вопросы, он напечатал описание того, как должны были бы закончиться Die Geheimnisse. Двенадцать рыцарей должны были представлять различные религии и национальности, и каждому из них предстояло рассказать историю о замечательной жизни Хума-нуса. Взятые вместе, эти истории должны были охватить весь спектр человеческого религиозного опыта, единство которого символизирует этот Орден Розы и Креста. Гете сообщил, что поэма должна была завершиться, пришедшейся на Пасху, смертью Хумануса, заменить которого предстояло Брату Маркусу — естественно, в качестве великого мастера ордена.
Ровно сто лет спустя, после того как Die Geheimnisse появились в печати, Карл Густав Юнг (младший) стоял перед эпохальным собранием своих последователей в Цюрихе и держал вдохновенную речь, практически полностью посвященную духовным предметам, таким как самообожествление, преодоление, беспокойство мертвых и эта поэма(30). Делал он это по случаю основания Психологического Клуба, базирующегося на новых психологических теориях, которыеон создал благодаря прозрениям, полученным им в собственных видениях и в ходе встреч со своим духовным мастером Филемоном.
Для того, чтобы описать, как он представлял себе их коллективную цель, Юнг вызвал в памяти своих слушателей образы рыцарей Грааля из вагнеровского "Парсифаля" и розенкрейцеровского братства из этой фрагментарной фантазии Гете. Юнг сплачивал Психологический Клуб вокруг этих древних германских мотивов священных рыцарских орденов, занятых поисками оккультного знания, целительных способностей и, прежде всего, духовного освобождения. Упоминая эту поэму и пробуждая дух Гете, Юнг также отдавал дань почтения своим предкам, своей укорененной в них душе. Я говорю об этом в нескольких смыслах: это было почтение к мертвым как таковым, к его собственным предкам, а также к прародителям его Отчизны — духам, прошедшим теми же путями в поисках того же самого Грааля. Далее, вполне вероятно то, что державший эту инаугурационную речь Карл Густав Юнга (младший)действительно верил в то, что его дед, Карл Густав Юнг (старший), был внебрачным сыном великого Гете. Для представителя эпохи и культуры, одержимых идеями о том, что на индивида определяющее воздействие оказывают наследственность и расовая принадлежность, возможность считать Гете своим прадедом была могущественной фантазией.
Однако ближе к концу своей жизни Юнг видоизменил историю. Теперь он стал не просто кровным родственником величайшего гения, рожденного германским народом (Volk). Он был уверен, что является вечным возвращением, ававтарой, пришельцем с того света. Карл Юнг верил, что он в буквальном смысле является реинкарнацией Иоганна Вольфганга фон Гете.