Спонтанное зарождение мифа

Юнг как-то заметил, что из всех социальных наук психоло­гия появилась последней, потому что психологические проблемы и инсайты уже содержались в великих мифах.

Основатели современной психологии, включая Фрейда и Юнга, для построения своих теорий в ochobhqm использовали психодинамические подходы и предпосылки. Однако недавно проведенные исследования говорят о том, что лишь десять про­центов американских психологов считают свой подход преимуще­ственно психодинамическим. Отдавая дань современной тенден­ции практически все измерять количественно, большинство тера­певтов предпочли бихевиоральные подходы, когнитивную коррек­цию или фармакологическую интервенцию. Хотя все эти методы, вне всякого сомнения, имеют свои достоинства, они привлекают многих людей, потому что позволяют получить результаты, под­дающиеся оценке, и концентрируются на краткосрочном решении проблем, преодолении кризисной ситуации и адаптации. Транс­формация не является их целью, ибо достижение этой цели тре­бует длительного времени и огромных усилий; оно недоступно оценке и связано с немалым риском.

Многие критики пытаются развенчать научную основу пси­ходинамической терапии, а некоторые просто называют ее псевдо­религией. Ни одно из этих критических замечаний не следует от­рицать, хотя некоторые необходимо переформулировать. Деятель­ность психики нужно считывать на символическом языке, и даже научные понятия при их буквальном понимании рискуют превра­титься в старую ересь. Их следует понимать символически, то есть видеть в них образы, выходящие за пределы своих ограничений и

Пожирание солнца



обращенные к движениям души. Такими понятиями являются метафоры, которые соединяют нас с непостижимым, и по-друго­му считают только люди, никогда не вступавшие в диалог со сво­им бессознательным.

Психодинамическая терапия появилась вследствие разруше­ния великих мифов и социальных институтов, которые поддержи­вали эти мифы. Хотя существуют и явная патология, и проявле­ния характерных симптомов, указанных в справочнике DSM-IV, они не имеют отношения к глубинной работе; первичная травма современного человека - это чаще всего душевная травма. Упав с крыши средневекового собора, мы попали в пропасть. Глубин­ная психология - это процесс, благодаря которому может про­изойти исцеление расщепленной психики, человек может узнать свой индивидуальный миф, и этот миф вытеснит культурную иде­ологию, которая потерпела банкротство. Это не догма, а скорее методология, позволяющая человеку искать возможность сопри­коснуться с внутренней трансформирующей энергией. Это не Но­вая Эра, а Древняя Эпоха, возраст которой соответствует возрас­ту архетипов.

Глубинный метод исследования психики требует серьезного наблюдения за состоянием человека, чтобы отмечать приступы страха и трепета из-за воздействия динамических сил бессозна­тельного. Древние греки отдавали дань уважения этим силам в драматургии, создав образ Медеи, которая так подчинялась воле богов, что была вынуждена убить своих детей. Древние греки со­здали и образ Эдипа, который не мог осознать самого простого -своей идентичности, а также образ Клитемнестры, которая могла быть скорбящей матерью, проницательным политиком, любовни­цей и вместе с тем мстить своему мужу Агамемнону, сначала за­манивая его в ловушку, а затем убивая.

Человеку, посвятившему себя глубинной психологии, прихо­дится часами размышлять над деятельностью психики: как в сно­видение могут вплетаться отдельные фрагменты, создавая крити­ческую канву повседневной сознательной жизни, как ребенок не­заметно проживает непрожитую жизнь родителя и как легко со­блазняется Эго, слыша то, что хочет слышать. Точно так же ана­литик размышляет над возможностью психической энергии слу­жить самоисцелению психики, а также внутреннему стремлению человека к достижению целостности, когда ему приходится пере­живать самые ужасные травмы. Этот трепет перед таинством -



Глава 3

ежедневное переживание аналитика или любого другого человека, всерьез занимающегося исследованием души.

Нам говорят, что среднестатистический человек тратит на сон шесть лет жизни. Это поразительное посягательство на время жизни - часть телеологического намерения психики. Сны отража­ют внутренний мир души и формируют процесс создания мифа у отдельно взятого человека. Сложное переплетение мельчайших подробностей, связь с законами, присущими месту и времени, син­тетическая энергия новых сочетаний фрагментов, многочисленные связи с прошлыми переживаниями - все эти свойства сновидений известны их исследователям. Работа со сновидениями удивитель­на, она часто сбивает нас с толку и всегда включает в себя таин­ство. Если человек в какой-то период времени может проследить свои сны, они обязательно укажут на внутреннее движение, пред­ставят, как человек работает над проблемами и решает их. В сово­купности эти сновидения формируют героический эпос, не хуже произведений Гомера или Данте. Погружение в «мир мертвых», ужасные чудовища, самые разнообразные персонажи, титаниче­ская борьба - все это составляет содержание мифов.

Другие погружения в мир мертвых приводят к созданию та­кого же мифологического материала. Фрейд в основном работал с истерией (или, говоря на современном языке, соматоформны-ми расстройствами), тогда как Юнг сначала работал с шизофре­никами. Оба они обнаружили, что людям, которых в соответствии с медицинским диагнозом поместили в психиатрическую клини­ку, всегда было что рассказать; они заслуживали уважительного отношения и усилий, необходимых для того, чтобы их понять. В третьем томе собрания сочинений Юнга («Психогенезис психи­ческих расстройств») можно прочитать об усилиях, необходимых для интерпретации смысла, который можно найти в деятельности психики с явно выраженными расстройствами. В самом начале XX века Юнг узнал о том, что несколько десятилетий спустя опи­сал Сильвано Ариетти:

«Когда боль оказывается такой интенсивной, что уже не дос­тигает порога сознания, когда мысли настолько разбросаны, что их перестают понимать окружающие, когда обрывается большая часть жизненно важных контактов с миром, - даже тогда человеческий дух не умирает и может настойчиво про­являться порыв к творчеству. Поиск, зов, тоска, возмущение, надежда - все это может существовать и все это можно рас-

Пожирание солнца 97

познать в тумане эмоциональной бури пациента-шизофрени­ка и внутри фрагментов его когнитивной структуры»117.

Даже слово шизофрения, как и слова миф, трагедия и герой, все чаще употребляются в обыденном контексте. Так, например, человек, пребывающий в состоянии неопределенности, говорит: «У меня шизофрения». Потеря организующего центра цивилизации вызывает в обществе анархию, низвержение организующего цент­ра «мятежными» частями психики. (Вспомним Йейтса: «Все рас­падается вокруг, и центру не сдержать распад / Анархия царит над миром»118.) С точки зрения отдельной личности, утрата центра, то есть потеря Эго с его способностью к обработке информации, а также потеря аффективной энергии, которая ощущается в самой крайней форме, определяет сущность заболевания, называемого шизофренией. (В начале XX века руководитель Юнга доктор Эй-ген Блейлер ввел этот термин, чтобы заменить термин dementia praecox, «раннее сумасшествие», возникший вследствие типичных ранних приступов болезни в отличие от dementia senilis.)

Этиология шизофрении до сих пор остается неясной, несмот­ря на общее согласие о присутствии в ней биохимического компо­нента. Существуют медикаменты, снижающие остроту симптомов, но в целом лечение шизофрении до сих пор не изобретено. Какие-то ее проявления могут возникать периодически или один раз в жизни, или же такое состояние может быть хроническим. Во вся­ком случае человек испытывает дезориентацию, напоминающую ощущение наших современников, утративших связь с мифом. Тог­да его искаженный взгляд на мир и свое «Я» становится таким же эксцентричным и сконцентрированным на идее, как в случаях крайней изоляции или публичного отречения. Юнг первым стал утверждать, что результаты деятельности психики, страдающей такими расстройствами, могут иметь очень важное значение и вы­полнять некую телеологическую функцию; вслед за Юнгом об этом стали говорить Р.Д. Лэйнг и Джон Уэйр Перри.

Наверное, самое полезное общее представление о шизофре­нии, подходящее для нашей цели, получается из ее описания как совокупности расстройств, которые характеризуются глубинным нарушением мышления, чувствования, восприятия и идентично­сти. Расстройства мышления проявляются в неадекватных выво-

117 Arietti, Interpretation of Schizophrenia, p. 14.

118 Гм rkttttp. ппимрчянир 17



Глава З

дах из полученного опыта и/или в связанной с ними системе бре­да. Расстройства чувств приводят к глубинной амбивалентности, резким перепадам настроения, депрессивному отчуждению и об­щему чувству одиночества. Расстройства восприятия проявляют­ся в видениях и галлюцинациях. По всей вероятности, самыми се­рьезными являются нарушения идентичности. Они указывают на то, что у центра отсутствуют сдерживающие силы и что Эго боль­ше не может интерпретировать и интегрировать материал внут­реннего ощущения и внешнего восприятия.

Аналогией ощущений шизофреника может послужить жизнь во сне. Все мы засыпаем, а затем просыпаемся, чтобы пойти на работу или куда-то еще. Можно заметить то, что мы спали, или не обращать на это внимания. В той или иной мере жизнь идет как обычно. Но шизофреник просыпается в мире, где сон все еще про­должается; Эго не обладает достаточной силой, чтобы различать внутреннюю и внешнюю реальность.

Деятельность психики часто направлена на достижение ре­зультата, который остается тайной для эго-сознания, но являет­ся очень важным для души. Иногда мы ощущаем это во сне, иног­да - через аффект возбужденного комплекса, во власти которого находится Эго. Но в любом случае, включая и шизофрению, пси­хика не прекращает свою деятельность. Согласно утверждению Г.Дж. Бэйнса,

«Существует один простой факт (который могут подтвердить все, кто изучал рисунки шизофреников), что эти пациенты имеют склонность к продуцированию определенных ключевых образов, в которых чрезвычайно важную роль играют симво­лы-диаграммы. Эти символы-диаграммы затем можно эффек­тивно применять при разыгрывании символической драмы»119.

Продукты бурной психической деятельности могут не счи­таться искусством в его традиционном понимании; но общее меж­ду художником и шизофреником состоит в том, что каждый из них входит в непосредственный контакт с глубинными слоями психики. Эти глубины совершенно недоступны рациональному мышлению или дискурсу; их можно распознать только через сим­волические образы, указывающие на скрытое за ними таинство.

119 The Mythology of the Soul, p. 92.

Пожирание солнца 99

4*

Художник, мифологическим прототипом которого является Орфей, должен иметь потребность и мужество, чтобы погрузить­ся в «мир мертвых», вступить в контакт с потусторонними сила­ми и вернуться обратно, в мир людей, с песней, рассказом или об­разом, в которых отразились бы неуловимые мгновения опасного странствия. Но шизофреник остается там, в глубине, очарованный или одержимый этой глубинной динамикой, и в результате мы по­лучаем не песню, а симптом, не цельное произведение искусства, а частицы здравого смысла. (Вспомните о словах Дали, что разни­ца между ним и сумасшедшим заключается в том, что он не сума­сшедший.)

Вникнуть в галлюцинаторное странствие шизофреника -значит оказаться рядом с таинственной деятельностью психики и непосредственно наблюдать, как энергетически формируются символы. В такие моменты мы находимся намного ближе к ядру психической жизни, чем позволяет нам интеллект или понятие. Древние люди, отдававшие должное снам и видениям, очень хоро­шо это знали. То, что мы наблюдаем в мифе, сновидении или дея­тельности воображения шизофреников, все больше сближает нас с фундаментальными процессами, происходящими в нашей внут­ренней вселенной.

Перед исследованием рисунков, внешне выражающих ощу­щения шизофреников, давайте рассмотрим сущность процесса, который можно назвать работой с мифом. В процессе работы ху­дожника над мифом символически выражается эмоциональная истина; у шизофреника сам образ является эмоциональной исти­ной; иными словами, здесь присутствует буквальность, совершен­но не свойственная художнику. Художник манипулирует образа­ми, цветами, формами, словами и звуками; шизофреник манипу­лирует материалом, с которым он работает. Художник может раз­личать разные уровни символической истины. Например, Данте сознательно использовал метафору архетипа погружения-подъема на четырех разных уровнях смысла. Шизофреник живет одновре­менно на всех четырех уровнях. Скажем, человек может вообра­зить себя римским императором и объяснять отсутствие у него соответствующих полномочий временной игрой фортуны или не­пониманием происходящего недостойным плебейским окружени­ем. Он совершенно не понимает, что императорский сан компен­сирует его отсутствующие полномочия, но бессознательно так живет, одержимый этим материалом. Данте или Дали могли бес-



Глава 3

сознательно использовать архетипический мотив или сознательно извлечь его, а ощущение шизофреника является непосредствен­ным и уникальным.

Что касается характера работы с мифом, то здесь весьма по­лезны открытия Фрейда, описанные в его труде «Интерпретация сновидений». В сновидениях бессознательное превращает совер­шенно случайные события в осознанное и внутренне важное про­зрение. Бессознательное обращает Эго к личности, времени и ме­сту. Его внешним выражением служит не когнитивное содержа­ние, а аффективно заряженные образы. Смысл таких образов во­площается в метафоре или символе.

К фрейдовскому описанию работы со сновидениями Юнг до­бавил идею коллективного бессознательного, в соответствии с ко­торой образы участвуют не только в жизни отдельной личности, но и в жизни всей вселенной. Он обнаружил также, что сновиде­ния не обязательно маскируют исполнение желаний, а часто скры­вают спонтанное отношение Самости к жизни человека. Согласно Юнгу, сны человека не только могут быть телеологическими, ве­дущими к развитию сознания и достижению целостности, но и компенсировать одностороннюю адаптацию сознания. Таким об­разом, сновидения имеют целеполагающую и корректирующую функцию; и, конечно же, дают возможность человеческому созна­нию ассимилировать их послание.

В той мере, в которой психика является вневременной и охва­тывает все человеческое, нам следует признать, что жизнь, кото­рую мы себе представляем, является неполной, фрагментарной и привязанной к историческому времени. Если, делая свой осознан­ный выбор, мы отклонились вправо, психика сразу же тянет нас влево, чтобы восстановить равновесие. К тому же сновидения осу­ществляют конфронтацию человека с непрожитой им жизнью: не с такими, какими мы стали, а с такими, какими могли бы стать; не с тем, что мы сделали, а с тем, что не смогли сделать. Зная харак­тер и мотив работы со сновидениями, мы можем увидеть этот про­цесс в работе с мифом. Как уже отмечалось, сон - это мифология отдельной личности, а миф - это сновидение всего сообщества. И миф, и сновидение спонтанно рождаются в глубине психики и от­носятся непосредственно к ее саморегулирующей деятельности. Как сны отчасти выполняют телеологическую корректирующую функцию, на которую воздействует индивидуальная психика че­ловека, продолжая таинственную миссию природы, так и миф,

Пожирание солнца



поднимаясь из тех же глубин, содержит корректирующую теле­ологию души. Соглашаясь с тем, что сновидения имеют смысл, мы можем согласиться и с тем, что деятельность шизофреника тоже имеет смысл - не только в жизни отдельно взятого человека, но и в жизни всего сообщества, ибо отдельный человек несет в себе часть универсального содержания*.

Далее мы исследуем рисунки двух пациентов с диагнозом шизофрения. Оба они еще не достигли двадцати лет и ходили в школу, пока у них не произошло нарушение процесса мышления.

Железная бабочка

Первые два рисунка принадлежат семнадцатилетней девуш­ке. Сьюзен (так я буду ее называть) выросла в семье, принадле­жавшей к среднему классу, в истории которой ранее никогда не наблюдалось психических нарушений. Она получила нормальное воспитание, в подростковом возрасте у нее возникали обычные приступы аффективного возбуждения. Сьюзен начала курить ма­рихуану, но в ее анамнезе не было наркотической зависимости. Впервые она услышала «внутренние голоса» еще в школе, они го­ворили, что девушка обладает особым даром видения, который спасет мир. Однажды у нее произошел срыв, и она прямо посере­дине четырехполосной скоростной магистрали отправилась с ви­зитом к президенту Картеру, чтобы поделиться своими планами о том, как достичь согласия во всем мире. Девушку задержала поли­ция и доставила в местную психиатрическую клинику, где ее об­следовали, назначили курс фармакологического лечения и на двадцать один день поместили в стационар.

Сьюзен отнеслась к своему пребыванию в стационаре как к заключению в тюрьму. Осознавая, что происходит нечто ужасное и совершенно неправильное, она надеялась освободиться и вер­нуться обратно к родителям. В дополнение к медикаментозному лечению и групповой терапии ее три раза в неделю посещал пси-

* В данном случае следует пояснить, что именно имеет в виду автор. С точки зрения ограниченного сознания сны можно считать психозом. Однако в них содер­жится смысл. Точно так же образы, порожденные в психотическом состоянии, ко­торое называется шизофренией, тоже имеют смысл, если у нас есть достаточно времени, чтобы их интерпретировать. - Прим. переводчика.



Глава 3

хотерапевт. Высказывания Сьюзен были относительно связными, хотя иногда по-прежнему прорывались бредовые идеи относитель­но ее величия. Она с радостью согласилась выразить свое эмоцио­нальное состояние на рисунке. Цветными карандашами она нари­совала серию фигур, которым дала название «Железная бабочка». На стр. 103 показан один из типичных рисунков этой серии.


Спонтанное зарождение мифа - student2.ru


Рис. 1.

Пожирание солнца



Сьюзен нарисовала железную бабочку, так как этот образ сильно резонировал с ее ощущением своего состояния. Она не знала, что в переводе с греческого слово «бабочка» соотносится с одним из этимологических значений слова «психика». Вполне возможно, что бабочке, как и душе, нужно пройти через опреде­ленные стадии трансформации, прежде чем она сможет достичь утонченной, неуловимой прелести, дарованной ей судьбой. К тому же это хрупкое порхающее создание оказалось в ловушке архаичного железного мира. Образы, созданные Сьюзен, являют­ся архетипическими, однако у нее не было никакого сознатель­ного представления об их глубинном смысле. Надписи на изоб­ражении бабочки отражают расщепление, которое она ощущала: надежду на «мир и любовь» - в одной части рисунка, пустоту и одиночество - в другой.

Стоит чуть «зацепить» любого подростка, и у него возник­нут такие чувства. И все же мы видим, что в целом рисунок Сью­зен словно помещен в «морозильную камеру», в которой засты­вает любое движение психики. В самом центре рисунка выраже­на надежда на благоприятное развитие: надпись «я стану силь­ной личностью», несмотря на жалобное выражение лица и ры­дания бабочки. Девушка может очень хорошо выразить напря­жение, которое она испытывает; заметно, что она ощущает рас­щепление. Это хороший знак, так как части психики, которые поддаются идентификации и с которыми можно вступить в диа­лог, можно интегрировать. Более того, в ее рисунках повторя­ется тема четверичности; число четыре архетипически предпо­лагает наличие целостности, то есть соединение противополож­ностей120.

Рисунок Сьюзен, который она назвала автопортретом, насы­щен мифическим материалом. Хотя пациентка могла осознанно называть ощущаемые ею напряжения (что предвещало ее потен­циальное исцеление), однако она испытывала глубокое оцепене­ние и влечение к архаичному содержанию. Может быть, это было ощущение бессознательного оттока энергии, вызывавшее у нее компенсаторные ощущения собственной грандиозности. Безус-

120 Здесь приходит в голову алхимическая Аксиома Марии, которую часто от­мечал Юнг в качестве парадигмы индивидуационного процесса: «Один превраща­ется в два, два превращается в три, а из трех следует один в качестве четвертого». (См., например, Psychology and Alchemy, CW 12, par. 26).



Глава З

ловно, борьба ее души за интеграцию отдельных частей своего восприятия жизни и поиск возможности выхода за границы ар­хаичного мира имеют прямое отношение к универсальному геро­ическому странствию. Однако воздействия аффектов и биохими­ческих процессов истощили ее жизненные силы и привели к ин­нервации Эго.

В сумрачном лесу

Вспомним, как начинается дантовское описание погружения в ад: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрач­ном лесу, утратив правый путь во тьме долины»121. Несмотря на то, что Сьюзен была еще подростком, именно этот архетипический мотив просматривается в другой серии ее рисунков, один из кото­рых приведен ниже (см. с. 106).

Читатели мифологической литературы и исследователи сно­видений быстро узнают характерный мотив, проявившийся в этом рисунке. В центре квадратичной структуры Сьюзен поместила себя («М-me»). Очень часто непроходимый лес и океан, характе­ризующие дикую, первобытную природу, символизируют бессоз­нательное. Во время погружения Сьюзен попадает в дремучий лес и сбивается с пути. Она знает о мощной силе глубинных плас­тов архаического мира и о том, что нуждается «в помощи, чтобы освободиться». Чтобы поддержать себя, она пишет христианское изречение (внизу слева), хотя при этом ощущает неблагоприятное воздействие Сатурна, вызывающее у нее депрессию и чувство тя­жести на душе. Сьюзен, никогда не слышавшая голоса коллектив­ного бессознательного, все-таки называет эту свою глубинную часть вселенской. В лесу в левой части рисунка находятся «члены семьи» (от которых она обычно получала поддержку). Ее астроло­гические ассоциации простираются от потенциального счастья, традиционно связываемого с Юпитером, до помощи трикстера Меркурия.

С одной стороны, мы видим погружение Сьюзен в архаичный мир подростковой апатии, многократно усиленной ее психотичес­ким расщеплением, а с другой - ресурсы, необходимые для «рос-

121 Данте. Божественная комедия. М.: Худ. литература., 1974, с. 18.

Пожирание солнца



Спонтанное зарождение мифа - student2.ru


Рис. 2.



Глава 3

та» и «зрелости». Верхний квадрант представляет собой ее буду­щее: «ME», лучи солнца, проникающие из-за гор, находящихся вдалеке, что указывает на продолжительность и серьезность странствия, а также на возможность пути трансформации. Другие «М-формы» ощущаются пациенткой как ее «Я» и вместе с тем как птицы, предвещающие духовную свободу и освобождение желез­ной бабочки.

В своих спонтанных рисунках Сьюзен мифопоэтически отра­зила свою внутреннюю дилемму и странствие. Она чувствовала себя загнанной в угол, но ее способность называть все части сво­ей психики позволяет предположить, что рядом с поверхностью существуют кластеры сознательной энергии, которые могут рабо­тать, ассимилируя и интегрируя расщепленные части ее психики. Над горами светит солнце как символ мудрости души, прошедшей индивидуацию.

Сьюзен заблудилась в дремучем лесу, но внутренний про­цесс продолжался. В итоге этот процесс принес ей облегчение и она успешно возобновила жизнь в семье и учебу в школе. На ее рисунках, очень похожих на детские, мы видим и цикл смерти-возрождения, и героическое странствие. Так как психика Сьюзен содержит в себе вселенную и она добралась до истоков снов и видений, ее индивидуальные образы рассказывают нам все. Сью­зен не создает миф - наоборот, миф создает Сьюзен. Ее задача похожа на ту, которая стоит перед нами: осознать этот миф и тем самым получить власть над энергией, дабы соединить свои уси­лия с таинственной телеологией души. Человек, сформировав­ший осознанное отношение к глубинным образам и постигший великое таинство, которое они воплощают, обрел смысл жизни -независимо от того, насколько бедной и скудной была его вне­шняя жизнь.

Пожирание солнца

Другому пациенту, юноше, тоже было семнадцать лет. Он родился в семье морского офицера и все свое детство провел на военных базах в разных частях света. Когда семья пациента жила в Европе, у него начались галлюцинации, которые ужасно его ис­пугали. Например, он мог увидеть страшную смерть своего отца, разбившегося на мотоцикле, или изнасилование своей матери.

Пожирание солнца



Неподалеку от базы, где он жил, можно было приобрести гашиш, поэтому, как и Сьюзен, чтобы избавиться от ужасных видений, юноша стал употреблять этот наркотик. В течение какого-то вре­мени все считали, что эксцентричность его поведения усилилась именно из-за употребления наркотика.

Когда пациента поместили в военный госпиталь во Франк­фурте, он услышал голос, побуждавший его летать. Он прыгнул в лестничный проем третьего этажа и целым и невредимым приземлился прямо перед центральным входом. После госпи­тализации стало ясно, что употребление наркотиков было вто­ричной, а не основной причиной нарушений процесса его мыш­ления.

Терри (назовем его так) был сыном офицера, который в юно­шеском возрасте покинул свой дом, чтобы попасть на службу в военно-морские силы. Его подруга в восемнадцать лет заберемене­ла, и с тех пор, как все военные моряки, они жили кочевой жиз­нью. Гнев, который отец сдерживал еще со времен своего трудно­го детства, находил выход в пьянстве и ругани, а иногда и в руко­прикладстве по отношению к сыну. Его мать была созависимой и пассивно податливой. Терри часто чувствовал, что разрывается между родителями. Он любил и идеализировал своего отца, одна­ко считал его аутоагрессию оскорблением для себя. В его галлю­цинациях о гибели отца отразилось содержание, которое он не хо­тел осознавать. Что касается матери, она была в семье уютной и безопасной пристанью; при этом подрастающему сыну она не только казалась беженкой, но и была объектом его тайной любви. Возможности сознания юноши не позволяли ему ассимилировать смысл этой потенциальной эдиповой драмы, поэтому произошло расщепление сознания, и это содержание было воспроизведено в фантазии.

Терри тоже охотно согласился на предложение порисовать. Степень его психического расстройства оказалась гораздо выше, чем у Сьюзен, поэтому рисунки юноши получились более жутки­ми, и, как правило, он не мог связно о них рассказывать. Часто его речь становилась совершенно невнятной, у него возникали косми­ческие видения. Пациент путешествовал на другие планеты и вни­мал богам; его фантазии принимали масштабы «звездных войн». Из многочисленных рисунков Терри мое внимание особенно при­влек один, с изображением противоположностей, так как он мог послужить прекрасной иллюстрацией его внутреннего противоре-



Глава 3

чия, протекающего психодинамического процесса и архетипичес-кого характера его переживаний. Цветной оригинал рисунка дает полное представление о его драме и способности проникать в душу зрителя.

Исследуя этот рисунок (см. с. НО), нам следует иметь в виду, что наш интерес не является чисто эстетическим. Чем более при­митивным и спонтанным оказывается рисунок, тем больше он дает возможностей непосредственно наблюдать бессознательный процесс. Джозеф Кэмпбелл напоминает о содержании такой рабо­ты над мифом:

«Следует понять, что фрагментарные знаки и сигналы озна­чают, что пациент, совершенно не способный мыслить и об­щаться рационально, пытается как-то вступить в контакт. В такой интерпретации приступ шизофрении представляет со­бой возвращение в процессе его внутреннего странствия, что­бы вновь обрести то, что отсутствовало или было утеряно, и тем самым восстановить жизненное равновесие. Поэтому пусть странник отправляется в путь. Он погрузился в океан и тонет; возможно, он утонет. Вместе с тем это происходит как в древ­ней легенде о Гильгамеше, когда герой долго погружается в глубины космического океана, чтобы добыть цветок, дарую­щий бессмертие, одну из вечнозеленых ценностей его жизни, которая находится где-то в глубине. Не лишайте его этой цен­ности; помогите ему пройти через все это»122.

Когда Терри попросили просто изобразить, что он чувствует («нарисуй, где ты сейчас находишься»), он нарисовал быстро и совершенно не задумываясь. Отступив на шаг назад, он с удоволь­ствием оглядел то, что у него получилось. Значительно более связ­но, чем обычно, описывая фигуру животного в левой части рисун­ка (в оригинале она была оранжевого цвета), он назвал его драко­ном типа ящерицы-игуаны, проникающим сквозь пространство и время. Этот «дракон, пораженный солнечным светом», будет бро­дить по миру и «пожирать солнце»; солнцем Терри называл пур­пурную вращающуюся массу, изображенную на рисунке внизу справа. Тогда это животное умрет, а затем «оживет снова и будет ярко-оранжевым».

122 Myths to Live By, p. 209.

Пожирание солнца



Спонтанное зарождение мифа - student2.ru


Рис. 3.



Глава 3

По его мнению, скоро должно произойти солнечное затме­ние - на солнце видны огненные завихрения. Прямо над солнцем находится перевернутый паук, который следит за тем, что проис­ходит. (Желтое) изображение справа от «дракона» - это «опавшие желтые зимние листья, пораженные солнечным светом». (Зеленая) продолговатая фигура вверху справа - это «кобра, заранее рази­нувшая пасть». Вверху слева от нее изображен «ананас со струпь­ями, или открытая вена, или волдыри». (Хотя дословные ответы подростка и не совсем нормальны, они приводятся без изменений.) Затем Терри внезапно остановился, прикрыл рот рукой и сказал, что забыл кое-что очень важное. Он забыл нарисовать позади дра­кона половину луны (которую затем дорисовал простым каранда­шом); дракон появился именно из этой луны. Луна, сказал он, «то испускает дерьмо, то не испускает. Она просто там висит».

Прояснить до конца все мотивы этого рисунка совершенно невозможно. Но вспомним о том, что молодой человек всегда на­ходился в «подвешенном состоянии» между гневным и агрессив­ным отцом, постоянно бросающим ему вызов «вырасти и стать мужчиной», и пассивной и податливой матерью, от которой он был эмоционально зависим. Если все это вспомнить, становится ясно, что на этом рисунке показана семейная драма и драма моло­дого человека.

Сам Терри идентифицировался с драконом. Исторически солнце ассоциировалась с Богом Неба, Отцом Мироздания, сим­волом солярного сознания, принципом логоса. Сила солнца - все­силие отца, чей гнев проецировался на ребенка, - была слишком велика. Давление на мальчика, заставлявшее его становиться муж­чиной, - это тяжкое воздействие Сатурна, наносившее ему глубо­кую эмоциональную травму.

Без старейшин племени, посвящающих мальчика в таинства любви и мудрости, ему совершенно некуда податься в этом чужом для него мире под названием «мужская зрелость», в нем нет ни одного места, куда бы ему хотелось попасть. Вместе с тем он не может продолжать прятаться за материнскую юбку, ибо оставать­ся там - значит погибнуть, распростившись с героическим стран­ствием123. Солнце создает мощный поток энергии, который может

123 См. мою книгу «Под тенью Сатурна», особенно главу 2 («Дракон ужасен») и главу 4 («Жажда отца».) Там подробно обсуждается вопрос о том, как мужчи­ны, не прошедшие в сообществе ритуал инициации, оказываются пленниками на этой «немужской территории».

Пожирание солнца



оплодотворять, порождать жизнь, сознание и божественность, но избыток этой энергии способен высушить и погубить все нежное и утонченное, все, что нуждается в поддержке.

Луна - это воплощение бессознательного, материнского на­чала, приливов и отливов в циклах продолжительностью 28 дней, всеобщего источника, временной передышки и песнопений сирен, зовущих к регрессии. Как мы уже знаем из мифа о вечном возвра­щении, море эроса может возрождать, но может и привести чело­века к тому, что он начинает «тонуть» в ностальгии (этимологи­чески слово «ностальгия» означает «болезненная тоска по дому»). Серебряная чувственность луны воплощает интуитивное созна­ние, тогда как солнечные лучи символизируют рациональное на­чало.

Образ дракона, с которым идентифицировался Терри, - это творение первобытных сил. Их происхождение явно свидетель­ствует о связи с матерью; но наряду с этой связью Терри был при­вязан и к отцу. Чтобы выжить, ему приходилось избегать силы притяжения материнского комплекса и каким-то образом проти­водействовать негативному воздействию отцовского комплекса. (Мать и отец - это реальные люди, и вместе с тем человек инте-риоризирует их образы в виде энергетически заряженных комп­лексов, за которыми скрываются архетипы Матери и Отца). По желанию Терри, раскрывшемуся в его галлюцинациях, отец дол­жен умереть, никому не причинив при этом боли, - то есть Терри должен был лишить силы отцовский комплекс, не проявляя агрес­сии к родному отцу. Следовательно, его задача состояла в «пожи­рании солнца» - в том, чтобы ассимилировать негативизм, уме­реть в качестве прежней эго-идентичности и возродиться как ав­тономная, уникальная личность.

Паук ассоциировался с матерью; на рисунке он перевернут, что указывает на возможность применения ее энергии в геройском поединке. Кобра также связана с матерью. Что касается ананаса, то этот образ очень часто символизирует гостеприимство и воз­вращение домой. Юноше крайне трудно собрать воедино энергию, необходимую для того, чтобы справиться с энергией солнца, а сле­довательно, наличие расщепленных энергетических компонент предполагает повсеместное воздействие материнского комплекса. Дракон все еще обладает огромной силой.

Движение дракона слева направо - это движение из бессоз­нательного к росту осознания. Движение по спирали вниз, чтобы



Глава 3

съесть солнце, которое «снова оживет», - это другой известный архетипический паттерн, уроборос, который символически вопло­щается в образе змея-дракона, поедающего собственный хвост. Этот символ довольно часто повторяется в разных древних куль­турах - как восточных, так и западных. Он воплощает мотив смер­ти-возрождения, который, несомненно, связан со способностью змеи сбрасывать старую кожу и наращивать новую. В литературе очень широко распространен образ змеи (или змея) как символа смерти и возрождения, а также как проводника душ и признака протекания архетипического процесса. (Стоит поразмышлять об эмблеме медиков, на которой змея обвивает чашу с ядом.) Как и все архетипические образы, он является амбивалентным, ибо име­ет характерную особенность выражать разные стороны одной про­блемы. Змей-дракон может обвивать, разрушать, пожирать, а так­же исцелять, направлять и превращать124.

Образ дракона как символа этой архаической инерции, кото­рую следует преодолеть, присутствует в мифах древнего Китая, а также в финикийских, саксонских и многих других мифах. Апол­лон, Кадм, Персей, Зигфрид, Святой Георгий и Святой Михаил -все эти герои одолевали дракона-тирана, который ассоциировал­ся с огромной хтонической силой и регрессией. Кроме того, змей-дракон символизирует часть великого цикла смерти-возрождения. Например, в ацтекском мифе о сотворении мира тучный змей-Бог наносит себе рану и отдает людям свою кровь, питающую их жизнь. Разные гностические рисунки иллюстрируют роль змея-дракона как предвестника рождения. Существует множество ми­фов, в которых герой возрождается из утробы чудовища: гречес­кий Ясон, Вишну в индуистском мифе, ветхозаветный Иона. В каждом из них используется мифологема возрождения из той сущности, которая сначала гибнет.

Такое амплифицированное обобщение лишь позволяет уви­деть след мощного резонанса архетипического мотива дракона как постоянно повторяющегося символа. Но что предполагает эта ам­плификация и чем она может быть полезна для человека, который должен помочь юноше, находящемуся в смертельной опасности?

Прежде всего повсеместная распространенность этих симво­лов подтверждает существование сильно резонирующей бессоз-

124 Там же (в книге «Под тенью Сатурна»), стр. 38-39, так как страх людей проецировался на змея именно вследствие тех глубин, в которые он тянет.

Пожирание солнца



нательной жизни, которая находит свое внешнее выражение в об­разах, и каждое ее проявление представляет собой продолжение вневременной драмы души. Зная, что появление дракона из лу-нарных, материнских глубин и последующее пожирание патриар­хального бога-солнца непосредственно относится к мифам, обна­руженным в древнем Китае, на Яве в XV веке, в средневековой ев­ропейской алхимии и во многих других местах и в разные эпохи, -мы можем себе представить, что Терри, как и Сьюзен, не создавал миф - миф сам создавал его. Из-за радикального разрушения Эго, центра, утратившего сдерживающую силу, Терри живет в мифи­ческом пространстве.

Оказавшись привязанным к своим «специфическим» родите­лям и травмированный ими, Терри пошел по собственному пути индивидуации. Однако он присоединился к длинной череде лю­дей, совершающих странствие, которое происходит внутри каждо­го из нас. Коран напоминает нам: «Вы думаете, что можете войти в Сад Блаженства, не пройдя по тем тропинкам, по которым про­шли те, кто был перед вами?»125

Это странствие содержится у нас в крови, и совершить его мы обречены судьбой - независимо от того, помогает или мешает нам рок или осознанный выбор. Индивидуальная и архетипичес-кая задача, стоящая перед Терри, заключается в том, чтобы встряхнуться, освободившись от воздействия затягивающих глу­бин бессознательного, символически уничтожить сатурнианского Отца-Солнце и умереть для заповедника детства*. Этот самый древний образ, воплощающий энергию разрушения и обновления, живет в психике Терри, пожирает свой древний хвост и дышит огнем.

На приведенных рисунках мы увидели воображаемый логос души, находящейся в состоянии, которое Карл Ясперс назвал по­граничным126. И Сьюзен, и Терри совершили первый великий пе­реход, открыто отказавшись от родительской зависимости ради временной неопытности, - но собственной неопытности. В той культуре, где они выросли, им неоткуда ждать помощи, ибо в ней не существует ни священных переходных ритуалов, ни мудрых старейшин, которые помогли бы им совершить этот переход. Оба

125 Цит. по: Joseph Campbell, The Power of Myth, p. xvii.

* Чтобы затем произошло его возрождение. - Прим. автора.

126 Philosophy and the World, p. 24.



Глава З

страдают радикальной иннервацией способности Эго интегриро­вать их осмысленные ощущения в связное ощущение «Я». К тому же на их рисунках мы видим, что самые глубинные психические процессы являются динамическими и автономными; и в том и в другом случае они воодушевляют человека и ведут его на поиски целостности.

На рисунках Сьюзен и Терри мы увидели уже знакомую нам стихию - два великих мифологических мотива: цикл жертвопри­ношения-смерти-возрождения и героического странствия от рег­рессивной власти природы, через дремучий лес, к дифференциа­ции и индивидуации. Как могло получиться, что эти два подрост­ка, становящиеся взрослыми, не прочитав и не узнав ни одной древней истории, смогли нарисовать эти образы? Единственный ответ заключается в том, что психика, которая раньше служила нашим предкам, теперь служит нам. Она спонтанно рождает эти образы, чтобы активизировать нашу энергию, направить ее и при­дать ей смысл. Если бы мы забыли эти образы, они бы канули в никуда. Как писал Рильке в седьмой Дуинской элегии,

Нет вселенной нигде, любимая, кроме как в нас. Жизнь, преображаясь, идет, и внешний мир убывает127.

Поэтому трансформирующая энергия все равно движет нами, осознаем мы это или нет. Насколько более осмысленной могла бы быть жизнь, если бы мы могли знать такие истории и согласовы­вать с ними свою волю и энергию?

127 Рильке Р.-М. Седьмая Дуинская элегия // Рильке Р.-М. Часослов: Стихо­творения. М.-Харьков: ФОЛИО, ACT, 2000, с. 317.

Глава 4

Наши рекомендации