Подростки — жертвы насилия 1 страница

Пока твой друг или подруга не признаются тебе, что им — в школе, дома или где-то еще — нанесли физическую, эмоциональную или сексуальную травму, ты скорее всего будешь в полном неведении относительно происшедшего. Однако кое-какие улики дадут тебе основание заподозрить, что твой друг или подруга стали жертвой насилия и жестокости.

Например, синяки и кровоподтеки на лице и теле твоего друга будут вполне недвусмысленно свидетельствовать о том, что с ним жестоко обращаются. Возможно, твоему другу будет нелегко объяснить, что произошло. Может быть, он пробормочет что-то невнятное или, рассказывая, будет прятать глаза, а может быть, просто скажет, что говорить о побоях не желает.

Наглядным доказательством эмоциональной травмы будут служить заниженная самооценка, а также грубые словесные препирательства между твоим другом и его родителями. Впрочем, молодые люди, которым нанесена эмоциональная травма, держатся обыкновенно робко, застенчиво, словно боясь привлечь к себе внимание. Их приучили к мысли, что они ни на что не способны, глупы и невежественны. Часто поэтому им не хватает уверенности в себе, каждое слово в свою защиту дается им с неимоверным трудом.

Сексуальную травму отследить особенно трудно, поскольку обычно такая травма держится в глубокой тайне. Нанесение сексуальной травмы пугает молодых людей, они теряют почву под ногами, испытывают стыд и чувство брезгливости. Такую травму многие подростки стараются держать в секрете, ибо боятся, что им никто не поверит. Боятся они и того, как бы насильник не расправился с ними или членами их семьи.

Вследствие насилия молодые люди попадают в суицидоопасную зону, поскольку иного выхода, кроме смерти, не видят.

Если ты знаешь или догадываешься, что твой друг стал жертвой жестокого обращения, уговори его обо всем рассказать кому-нибудь из взрослых. Если же твой друг подвергается жестокому обращению, однако довериться взрослому отказывается, это можешь за него сделать ты. Пойди к взрослому, которому доверяешь, и расскажи все, что тебе о твоем друге известно.

Ты прав, выдавать секреты друга нелегко. Твой друг может рассердиться, если узнает, что ты его выдал, злоупотребил его доверием. Ведь в случае огласки родителям твоего друга может не поздоровиться.

Если ты беспокоишься, что причинишь своему другу вред, выдав его секрет, имей в виду: жестокое обращение, жертвой которого он регулярно становится, причиняет ему вред гораздо больший. От постоянно наносимых травм подростки несут тяжкий урон, не только физический, но и моральный, и, не видя иного выхода, пытаются уйти из жизни. Многим из них, к сожалению, это удается.

Итак, если у тебя есть друзья в группе повышенного суицидального риска, ты сможешь им помочь при условии, что будешь находиться с ними в тесном контакте, будешь в курсе того, что происходит в их жизни. Помни, когда ты им нужен больше всего, ты должен быть рядом!

Глава вторая

ПРЕВРАТНОСТИ ВОЗРАСТА

Главная беда взрослых (по отношению к детям) заключается в том, что они забыли, что значит быть ребенком.

Рэндолл Джарелл, американский писатель

Школа — всего лишь служба

Часто на консультации у психотерапевта выясняется: проблемы, по поводу которых обращаются родители подростков, на самом деле появились значительно раньше — когда ребенок только пошел в школу. А в ней начались: новая, непривычная жизнь, жесткий режим, обязанности, а главное, новые взаимоотношения, не всегда искренние и справедливые и ох как часто — недоброжелательные. Все это в сочетании с легко возникающим переутомлением нередко приводит к психическим нарушениям. И распознать первые их признаки крайне важно.

Нужно при этом не забывать: шести-семилетний ребенок, как правило, не умеет еще выразить свои переживания, найти слова, чтобы описать тягостные ощущения. Пусть он и не жалуется на страх и тревогу, не говорит о своем подавленном настроении — об этой опасности сигнализируют изменения в его поведении.

Ребенок возвращается из школы необычно тихий и вялый. Или, наоборот, он так возбужден, взвинчен, как будто бы в нем отпустили пружину, туго сжатую в течение нескольких часов пребывания в школе.

Обыкновенно очень разговорчивый и даже болтливый, ваш малыш помалкивает о том, что происходит; ни о ком и ни о чем не отзывается плохо — просто не хочет говорить.

Прежде вполне крепкий ребенок регулярно жалуется на плохое самочувствие: у него болит голова, а чаще — живот. И при этом, как правило, по утрам. Исключительно в будние дни; в субботу же наступает заметное облегчение.

Давно уже и днем, и ночью опрятный ребенок приходит из школы с влажными трусиками, вдруг мочит постель ночью.

Появляются сначала еле заметные, но постепенно усиливающиеся непроизвольные движения: ребенок смаргивает, как будто бы в глаз попала соринка, морщит брови, хмурит лоб, шмыгает носом, покашливает, пожимает плечами, стучит пальцами по любой поверхности, вертит в руках мелкие предметы, рвет в клочки всякую бумажку, оказавшуюся под рукой. Появляются запинки в речи — не то чтобы прямо заикание, но какие-то помехи.

Если вы заметили что-то похожее — прежде всего не пугайтесь и не сердитесь. Не торопитесь объявить малыша хитрецом, симулянтом и прогульщиком, не стыдите его, что он «такой большой, а мокрый», не одергивайте его и не требуйте прекратить шмыгать носом и моргать, не донимайте расспросами и не обвиняйте в скрытности. Но не пропустите тревожные симптомы и обсудите их с врачом — когда расстройства уже появились, требуются специальные меры.

Причинами таких расстройств, как правило, оказываются психологический дискомфорт в школе, эмоциональные и прочие перегрузки. Школьный невроз — это заболевание, крайние проявления которого приводят к полному отказу ребенка от школы, формированию тяжелых страхов и навязчивостей; они трудно лечатся и нарушают развитие ребенка.

Быть может, мы сумеем оградить его от ненужного напряжения, если назовем своими именами то, что ему предстоит в школе, и сами выпутаемся из сети страхов и обманов.

Обман № 1. Школа — это твоя семья.

Семья для ребенка — единственная в жизни. Семья вашего ребенка — вы. Не отдавайте чужим людям свое сокровенное, не перекладывайте на них своей ответственности. Ведь школа по вашим законам жить не станет; да и вы, быть может, не во всем с ней согласитесь. Как же быть ребенку? Любое раздвоение нарушает цельность мира, особенно — мира маленького ребенка. Что же такое школа, если она не семья? Работа. И хороню, если работа — любимая и интересная; а ведь может быть скучная и постылая. Однако — необходимая. Нужно терпеть; терпеть всем вместе.

Обман № 2. Учительница — вторая мать.

Храни нас, Господи, от учительниц-матерей и от начальников-отцов. Это, как правило, маска тех, кто стремится полностью подчинить нас себе. Учительница, вошедшая в роль матери, теряет чувство реальности, она признает за собой право контролировать вашего ребенка во всем, а с ним — и вас. Она не довольствуется местом возле вас, она старается — и нередко вполне успешно — занять ваше место. А чего стоит «доверительность», с которой вам звонят из школы и сообщают: у вашего ребенка нашли в ранце сигареты или что-нибудь не менее недозволенное? И просят «принять меры»... Назовем вещи своими именами: сначала вашего ребенка обыскали, а потом на него донесли. Уясните себе: это именно донос. И реагируйте — соответственно.

Очень часто мы не решаемся взять сторону ребенка и объясниться с учителями, потому что не освободились еще от собственного, детского страха перед ними. Мы думаем: если я буду спорить — отыграются на моем же ребенке. Но ведь мы испытывали страх перед школой именно оттого, что наши родители верили обману № 1 и обману № 2. И отдавали нас в полную власть чужим людям...

Попробуем же выпутаться из этих заблуждений. Школа, даже самая замечательная, — это всего лишь служба.

Новая жизнь

Когда наступает первое сентября, всем, у кого в доме есть первоклассники, приходится вместе с ними начинать новую жизнь. Одни — и дети, и взрослые — врастают в нее легче, другие — труднее. Но трудности возникают у всех; ведь наша школа — это традиционно очень жесткая, строго нормативная, с высокими требованиями к порядку и дисциплине.

К чему нужно привыкать первокласснику? Прежде всего к ограничению свободы, к необходимости соблюдать режим, подчиняться чужим и нередко малосимпатичным людям, быть одним из многих, а не единственным...

Ребенок реагирует на эти трудности так, как дети чаще всего реагируют на любую напряженную ситуацию: взбудораженностью, раздражительностью, двигательной расторможенностью. На это и жалуются учителя начальной школы: ребенок излишне подвижен, болтлив, неусидчив, отвлекается. Все так и есть. Но ему действительно трудно. Чего стоит необходимость не только рано встать, но и моментально умыться, одеться, поесть... Мы очень хорошо понимаем собственные проблемы, связанные с плохим самочувствием утром, если мы «совы», а не «жаворонки», — но не хотим посчитаться с тем, что у разбуженного в семь утра ребенка точно так же, как и у нас, может кружиться голова и подступать к горлу «отвращение к жизни». Как часто мы злимся оттого, что не можем добудиться его утром... Тормошим его и кричим; утро начинается со скандала... И ребенок отправляется в школу взвинченным и усталым. Как же требовать от него в классе сосредоточенности и послушания?

К счастью, многие из нас понимают: переход от сна к бодрствованию — дело тонкое, и к нему следует подходить с осторожностью; нужно воздержаться от резкого тона, будить ребенка заранее, растянув этот процесс минут на десять. И постараться быть при этом помягче...

Это мы понимаем; но вот из-за утренней еды конфликтуют почти все. Нам почему-то кажется, будто голодным ребенок идти в школу не может «ни в коем случае». Мы кормим его почти насильно; и добиваемся своего: ребенок поел — глотая завтрак вместе со слезами. Результат тот же: за парту он сядет раздраженным и расстроенным. Почему бы нам не вспомнить собственное ощущение ранним утром, когда кусок не лезет в горло? Душевное равновесие с утра — вещь очень важная, и ценность ее значительно выше сотни-другой калорий...

Школа зачастую требует от ребенка полной перестройки его поведения и привычек. К примеру, как умиляет нас, взрослых, в детях их веселость, бойкость, забавная болтливость — особенно если ребенок единственный в семье. Оказавшись в школе, «всеобщий любимец» не сразу понимает, что здесь другие взрослые и вести себя нужно по-другому: соблюдать дистанцию, не выкрикивать с места, а дожидаться, пока тебя спросят, да просто — высиживать тихо положенное время, даже если тебе смертельно скучно. А привыкать к новым правилам так трудно.

Случается, однако, что чрезмерная двигательная активность может быть признаком психического расстройства. Расторможенность — это нервно-психическое нарушение, распространенное очень широко; в основе его лежит органическая патология нервной системы, возникающая до или во время рождения ребенка. Самые разнообразные факторы вредно влияют на внутриутробное развитие нервной системы: эмоциональные перегрузки матери, экологическое неблагополучие, любые заболевания (пусть самые невинные, простудные), воздействие алкоголя и никотина... Даже — переселение матери на новое место жительства, не говоря о тяжелейших стрессах при переселении насильственном... Все это закладывает основу для нервно-психических расстройств будущего ребенка.

Расстройства эти очень часто проявляются двигательной расторможенностыо; и обнаруживают себя именно в школе, когда ребенок оказывается в тесных рамках порядка и дисциплины. Ему никак не удается адаптироваться. Такие дети вызывают больше всего нареканий: они мешают учителю, будоражат весь класс; их наказывают, от них стараются отделаться, им редко сочувствуют. А жаль! Ведь на самом деле они в буквальном смысле не владеют собой. И провокационность их поведения — лишь ответ на неразумное и жесткое давление на них и в школе, и дома.

Что же делать? Понятно, что здесь родителям в одиночку не справиться. Прежде всего эту проблему следует обсудить с учителем. Терпимый и квалифицированный учитель может сделать очень многое; ведь главная беда таких детей — это рассеянное внимание и повышенная утомляемость. Если посадить ребенка поближе и держать его в поле зрения, давать ему возможность переключаться, не обижать его, а поддерживать, — можно добиться реального успеха.

Кроме того, сегодня в школе появляется новая фигура: школьный психолог. С его помощью и при его участии можно создать условия, когда и расторможенный ребенок постепенно освоится — и сможет нормально учиться. Не исключено, что потребуется совет детского психиатра; не нужно этого бояться.

Действуя разумно, представляя себе границы возможного, обращаясь вовремя за помощью к специалистам, мы сумеем вместе с детьми — именно вместе! — преодолеть трудности. И быть может, действительно начнем новую жизнь.

Ученье — свет...

Сколько раз я уже имела возможность убедиться: даже если подростковая проблема, с которой обращаются в медико-психологическую консультацию, выглядит банальной и обыденной, она, как правило, создает в жизни всей семьи поистине кризисную ситуацию. Что поделаешь — родители зачастую бывают удивительно слепы и глухи ко всему, что составляет суть жизни собственного ребенка... Так часто на глазах у нас шоры стереотипных тоталитарных представлений о воспитании, об образовании — и мы не видим совершенно очевидных вещей.

...У меня на консультации девочка четырнадцати лет с мамой. Проблема как будто бы заурядная: восьмой класс, дочка совершенно потеряла интерес к учебе.

Мать так измучена и задергана, что выглядит значительно старше своего возраста. Девочка же производит впечатление десятилетней: щуплая, маленькая, с детской челочкой... И одета как ребенок — она в рейтузах, не в лосинах, а именно в детских вязаных рейтузах со штрипками... Неуютно же ей, должно быть, среди сверстниц.

Не успев сесть, мать эмоционально и довольно агрессивно принимается жаловаться на дочку: по всем предметам «съехала», учиться не желает, ответственности никакой... Совсем уже взрослая, а ей все бы в куклы играть, школу пропускает, целыми днями сидит дома и смотрит телевизор. Девочка ни словом в беседу, точнее, в этот монолог не вмешивается только все ниже и ниже наклоняет голову и наконец полностью занавешивается от меня челкой.

Мать так взволнованна, так кричит, что я, для того чтобы немного снизить напряжение и не дать ей довести девочку до слез, задаю несколько вполне нейтральных вопросов: как девочка родилась, чем болела в первый год жизни? Эффект поразительный: женщина замолкает на полуслове и почти шепотом спрашивает, можно ли продолжить наш разговор наедине. Отпускаем повеселевшую девочку, и я узнаю, что моя пациентка — удочеренная. Приемная мать нашла ее в захолустном детском доме в Средней Азии, куда брошенную полуторакилограммовую девочку отправили из роддома буквально умирать, — оборудования для выхаживания недоношенных детей в тех местах не было. Ребенок оказался живучим, дожил до двух лет. Тогда ее удочерили. Так что никаких сведений ни о наследственности, ни о раннем развитии толком нет; а то, что можно предположить, — очень и очень неутешительно. Потому-то так ужасно взволнованна и напугана мать из-за банальных школьных «двоек»: а вдруг это проявляется дурная наследственность, врожденные порочные наклонности.

Продолжаем разговор втроем. Мать заметно успокоилась, девочка уже улыбается мне из-под своей челки... И я вдруг замечаю: на коленях у этой невзрачной, явно отстающей в развитии девочки сложены замечательной красоты, с длинными гибкими пальцами руки — руки, создающие ощущение удивительного достоинства и благородства...

«Ну хорошо, — спрашиваю, — в школе тебе все неинтересно и не очень получается. А есть что-то такое, что ты любишь делать?» — «Ну конечно, — со счастливой улыбкой сообщает она. — Я шью мягкие игрушки». — «Точно,— подтверждает мать, — и не поверишь, что это она сама сделала: игрушки просто как покупные...» — «И еще я всех стригу и причесываю». — «Да, — подхватывает мать, — поразительное дело, ведь ее никто не учил. И еще, знаете, у меня сестра — врач. Она ей показала всего два приема массажа — так к нам весь дом бегает. Когда спина болит, она помогает лучше профессиональной массажистки». Я осторожно интересуюсь: «А вы не хотели бы дать девочке возможность развить эти способности? Ну хотя бы в кружок мягкой игрушки отдать?» — «Ну какой же кружок? Можно ли так отвлекаться? Ведь мне ее на ноги ставить, а у нас сплошные «двойки». Вот будет учиться как следует, тогда...»

Ну что здесь возразишь? Учение, конечно, свет, но учение — а не обязательное среднее образование. Сама мать одна с маленьким ребенком на руках, из последних сил сдавала кандидатский минимум и защищала диссертацию. Отчасти и поэтому боится, что дочка «не выбьется в люди». А выбиться в люди — так она считает — без школьного аттестата невозможно. Вот она и не замечает, что ее дочка явно одарена от природы, не видит, как широко сейчас поле для приложения таких способностей — нужно лишь разумно направить девочку. И на время оставить ее в покое со школой. Нужно дать ей возможность дозреть — и она непременно все нагонит.

Вообще недоношенные дети часто бывают наделены всяческими талантами; но для того чтобы развиваться гармонически, они требуют очень тщательного ухода в младенчестве. Говорят, что Наполеона, родившегося весом меньше килограмма, первый месяц продержали в вате в большой пивной кружке. Про кружку, быть может, и сказки; но то, что выхаживали его очень старательно, — это факт. Моя же пациентка узнала о том, что такое тепло и забота, лишь в два года, когда попала к приемной матери. Удивительно ли, что в четырнадцать лет она остается еще ребенком? Ребенком, который страдает оттого, что ему навязывают чужой выбор.

Аршином общим...

Когда мы говорим «трудный ребенок», «ребенок с проблемами», мы обыкновенно имеем в виду не только сложный, тяжелый характер и неуравновешенность, но и неважные способности, неровные успехи в школе, а то и вовсе неуспеваемость. Здесь как будто бы все понятно: школьные беды такого ребенка представляются почти естественными. Неспособный ребенок действительно труден; однако не меньше сложностей возникает и с детьми способными, вундеркиндами.

Школа зачастую выдавливает из своей среды всякого, кто выбивается из общего ряда, кого аршином общим не измерить. Это в первую очередь касается детей одаренных, поскольку они зачастую — именно из-за своей одаренности — имеют психологические проблемы и труднее адаптируются в жизни, чем другие дети.

Привычный образ «рассеянного ученого», посыпающего селедку сахарным песком и размешивающего соль в стакане с чаем, традиционно вызывает у нас умиление. Но какое же раздражение и возмущение обрушиваем мы на маленького математика, так и не научившегося завязывать шнурки и щеголяющего в футболке, надетой наизнанку! Ему мы почему-то отказываем в праве быть оторванным от действительности, погруженным в мир умозрительных построений и расчетов. А ведь незрелая психика ребенка вообще менее дифференцированна, чем психика взрослого. Ему труднее концентрироваться и выбирать более или менее важное для размышления; а выбрав, делить свое внимание между этими предметами в «разумной пропорции». Увлекаясь, незрелый ум бывает охвачен этим увлечением всецело. Поведение такого ребенка зачастую выглядит нелепым, а школа на это поведение, как правило, реагирует непримиримо, зачастую безжалостно. Особенно отличаются сверстники: чудака и умника называют «дурачком» и «юродивым».

Я помню двенадцатилетнего мальчика, замкнутого и одинокого, необычайно увлеченного физикой: по-настоящему одаренного. Он занимался в школе юного физика в МГУ, в группе, где все были старше, чем он, на три-четыре года — и даже на этом фоне выделялся как очень сильный. В своем же седьмом классе он был хуже всех. На уроках физики, изнемогая от скуки, а чаще — задумавшись о своем, он вполне мог встать и, напевая что-то под нос, прогуляться между рядами. Учительница, которая всех учеников в сердцах иначе как «чертановскими идиотами» не называла, от таких его выходок приходила просто в ярость. Дневник мальчика был весь исписан угрозами и «последними предупреждениями»; ему грозил «второй год», а то и вовсе отчисление из школы. Конечно, это случай, где необычность поведения одаренного ребенка в обыденной жизни проявилась в крайней степени. Здесь мне пришлось вмешаться как специалисту; но никакое лечение не помогло бы, останься ребенок в прежних условиях обучения. Мальчик не перестал быть и странным, и одиноким; но когда он оказался в физико-математическом классе с расширенной программой, где ему разрешили экстернат и он «перескочил» сразу через два класса, мой пациент бродить во время уроков перестал: программа соответствовала силе его интеллекта. Он был занят, ему было интересно.

Можно с уверенностью утверждать: почти нет одаренных детей в нашей школе, кто ни разу в жизни не переживал подобных трудностей.

Что же делать нам, родителям? Прежде всего — осознавать происходящее и изо всех сил пытаться отыскать для своего ребенка подходящую школу. Не менее важно иметь в виду: опережение в интеллектуальном развитии — к примеру, необычное и слишком раннее речевое развитие, когда маленький ребенок сыплет целыми фразами взрослой речи, рассуждает и резонерствует, как старичок, — может быть весьма тревожным признаком. Или такая, вожделенная для нас, родителей, и столь редкая сегодня страсть ребенка к чтению... Не обольщайтесь: иногда чтение становится у ребенка чисто механическим процессом; он как гоголевский Петрушка — читает оттого, что ему нравится, как буковки в слова складываются, а смысл прочитанного ускользает или вовсе ему не интересен. Ребенок читает все подряд — газеты, словари, учебники... Такое чтение имеет даже обозначение на профессиональном языке — симптом запойного чтения. И это — симптом серьезного психического нарушения. Будьте внимательны: не перегружайте ребенка интеллектуальной работой, не отдавайте его раньше времени в школу, консультируйтесь со специалистом — возможно, вашему ребенку вообще со школой лучше повременить. Закон об образовании позволяет обучать ребенка и дома.

Крик о помощи

Да, именно так, криком о помощи (cry for help), назвал подростковые попытки самоубийства создатель крупнейшего кризисного центра для оказания помощи суицидентам, замечательный психолог и психотерапевт из Лос-Анджелеса Норман Фарбероу.

Такой взгляд на попытки подростка оборвать свою жизнь верен по своей сути; даже если внешне ситуация выглядит иначе. Поднимая на себя руку, наш ребенок прибегает к последнему аргументу в споре с нами — к такому аргументу, который, по его мнению, не может быть не услышан. Не вполне еще ощущая непреодолимость границы между жизнью и смертью, ребенок нередко представляет себе смерть как некое состояние, имеющее начало и конец. Совершенно искренне желая умереть в невыносимой для него ситуации, он в действительности «предполагает жить». И здесь нет холодного расчета, и попытки шантажа, нередких у взрослых, — но есть наивная вера: пусть хотя бы его смерть образумит родителей, тогда окончатся все беды и они снова заживут в мире и согласии...

Восьмилетний мальчишка, который пытался повеситься на собственных колготках, но вовремя был из петли вынут, рассказывал мне, что решился умереть, потому что не было никакой другой возможности убедить родителей не отправлять его в детский дом. Родители, впрочем, делать этого не собирались: они его таким образом «воспитывали» — очень уж много на него жаловались в школе, да и двойки получал.

«Понимаете, — говорит мальчик, — иначе на них подействовать было невозможно. Я уж и прощения просил, и ревел, и ругался, и скандалил — не слышат, и все. В детский дом, говорят, сдадим — будешь знать». — «И ты решил умереть? А что это такое, по-твоему, — умереть? Что потом будет?» — «Ну, если я умру, мама тогда уже точно поймет, что в детский дом меня сдавать нельзя, и все будет хорошо». — «Когда?» — «Когда смерть кончится».

По счастью, его из петли вынуть успели — умирать он собирался не навсегда; но узел из колготок затянул настоящий...

Что же происходит с нами, если собственный ребенок не может нас дозваться? Отчего мы так глухи, что нужно ему лезть в петлю, чтобы долетел до нас его крик о помощи?

Сознание собственной правоты и непогрешимости (или, напротив, потаенные наши грехи) делают нас поразительно нетерпимыми, неспособными без оценок, без осуждения и поучения просто любить и поддерживать собственного ребенка. Нетерпимостью в той или иной мере страдаем все мы — родители сегодняшних подростков. Что делать, мы дети и внуки тоталитарной эпохи; отсутствие толерантности — наша болезнь, наше несчастье. Да, мы несчастливые дети; и, как все несчастливые дети, бываем злыми и очень, очень грубыми. Выговаривая подростку, а точнее, выкрикивая ему свои упреки, мы произносим порой слова настолько злобные и оскорбительные, что ими поистине можно убить. Забываем при этом или не думаем вовсе, что безобразным своим криком буквально толкаем его на опасный для жизни поступок.

Пятнадцатилетняя девочка после ожога пищевода (она выпила бутылку ацетона во время скандала с матерью) сказала мне: «Я была готова на все, лишь бы заставить ее замолчать, я даже выговорить вам не могу, как она меня обзывала». Девочка не собиралась умирать. А годы скитаний по хирургическим отделениям, тяжелые операции и погубленное на всю жизнь здоровье — это цена неумения и нежелания матери держать себя в руках, когда ей показалось, что дочка слишком ярко накрасилась...

Боюсь, снова посыплются на меня упреки, что чересчур резко обрушиваюсь я на родителей, что сама слишком к ним нетерпима; а уж мне, хотя бы как врачу, стоило бы... Всё так. Не только подростку трудно жить; уживаться с ним взрослому — тоже чистое мучение. Но почему-то в подобных ситуациях руки на себя накладывают именно подростки — не родители. Почти всегда! И не только у нас; так называемые детско-родительские конфликты — наиболее частая причина покушения на самоубийство подростков во всем мире.

Что же делать? Можно ли предупредить подростковый суицид? Мне кажется, можно.

Если же обсуждать именно эти примеры... Когда скандал уже разгорелся, сумейте остановиться, заставьте себя замолчать — далее если вы тысячу раз правы. Испугайтесь! В состоянии аффекта подросток крайне импульсивен. Та агрессия, которую он проявлял по отношению к вам, моментально обернется против него самого. Любой попавшийся под руку острый предмет, лекарство в вашей аптечке, подоконник в вашей квартире — все станет реально опасным, угрожающим его жизни.

И не кричите, не распускайтесь, не лейте на собственного ребенка грязь и помои, в которых и взрослый захлебнется! Ведь ребенок действительно может подумать, что вы его ненавидите. Он будет в отчаянии, а вы, оглохнув от собственного крика, его крика о помощи не услышите.

«Жизнь — копейка»

Подростковые депрессии... Какие признаки сигнализируют об опасности их возникновения? Насколько они опасны? Жизненно важные органы при этой болезни не страдают, от нее не умирают — так думают многие. Какая ошибка! Депрессия — одна из частых причин подростковых покушений на самоубийство (или, говоря профессиональным языком, суицидальных попыток). Мировая статистика свидетельствует: среди причин смертности подростков самоубийство занимает третье место — сразу после тяжелых травм и неизлечимых врожденных болезней. Опасность подростковых депрессий в том, что их трудно вовремя распознать. Замаскированное течение этого душевного расстройства оставляет подростка без помощи врача; и очень часто лишь суицидальная попытка вынуждает окружающих обратиться к специалисту.

Впрочем, подростки совершают покушение на самоубийство не только в депрессии, как это чаще всего происходит со взрослыми. Известный русский психоневролог В. К. Хорошко заметил когда-то: подросток наделен некоторыми свойствами характера, которые по самому факту своего существования предрасполагают к самоубийству. Это и крайняя изменчивость настроения, взрывчатость; и неустойчивая самооценка; это и максимализм, и импульсивность; это неумение «высказать себя», поделиться своими проблемами — и тем самым разрядить напряжение; это и легко возникающие тревога и страх — зачастую по ничтожному поводу. Есть и еще одно свойство подростков, которое объединяет их всех в группу суицидального риска — отсутствие сознания ценности человеческой жизни. Считается, что по мере взросления личность в этом смысле «дозревает» — и постепенно формируется представление о ценности человеческой жизни. Правда, и среди взрослых немало вечных подростков, для которых и своя жизнь, и чужая — копейка; это очень опасные люди. Опасные, впрочем, чаще для других, чем для себя... Подростку же собственная жизнь не представляется слишком большой платой за то, чтобы отомстить обидчику, доказать свою правоту, добиться справедливости, продемонстрировать смелость и геройство, получить удовольствие от рискованной игры или увлечения, опасного для здоровья.

...Четырнадцатилетняя девочка две недели как из реанимации. Она — ученица девятого класса подмосковной школы; учится нормально. Спортсменка, немного похожа на мальчишку, решительна и долго раздумывать над своими поступками не имеет обыкновения. Месяц назад девочке нужно было выступать со своей командой, и она попробовала отпроситься с контрольной по математике. (Отпроситься — а ведь можно было и прогулять.) Учительница, женщина грубая и упрямая, ее не отпустила — и очень резко при этом отчитала, при всех. Надо сказать, что у «математички» сложились напряженные отношения со всем классом; столкновение такого рода было далеко не первым. Команда проиграла. Все очень расстроились; моя же пациентка, которой вообще свойственно преувеличенное чувство долга и ответственности, сочла именно себя виноватой в этом проигрыше. В тот же день, дождавшись, когда дома никого не будет, она написала записку: «В моей смерти прошу винить...» — и выгребла всю домашнюю аптечку. Дальше события развивались по обычному сценарию: родители обнаружили ее через несколько часов. «Скорая», детская реанимация, где просто творят чудеса,— девочка осталась жива. И вот мы с ней обсуждаем случившееся.

Наши рекомендации