Эксперимент 16 ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ИНТРОЕКТОВ И ИХ ПЕРЕВАРИВАНИЕ

Интроекция характеризуется определенным сочетанием эмоций и тенденций поведения: это нетерпение и жадность, отвращение и борьба с ним посредством потери вкуса и аппетита, фиксация с ее отчаянной привязанностью и прикрепленностью к тому, что перестало быть питательным. Рассмотрим это подробнее.

Говорят, что подростки и дети нетерпеливы и жадны. Но эти термины, которыми могут быть охарактеризованы недоразвитые взрослые, неуместны по отношению к детям. Голодный младенец хочет получить грудь. Если он не получает ее немедленно, он кричит. Нетерпеливо? – нет, потому что это единственное, что он может делать в направлении удовлетворения своей потребности. Это не что-то, подлежащее исправлению, из этого нужно просто вырасти. Нетерпение имеет значение только по отношению к своей противоположности, терпению. Взрослые имели возможность дифференцировать эти типы поведения посредством освоения различных приемов, порождающих терпение. Ребенок не имел еще такой возможности.

Если у него есть любящая мать, его "крик голода" явится для нее адекватным и не вызывающим возмущения сигналом. Когда младенцу дадут грудь, он немедленно высасывает молоко и глотает его. Жадно? Нет, потому что жидкая пища не требует задерживания перед перевариванием. Называть поведение ребенка нетерпеливым и жадным – ошибочно; это, совершено очевидно, агрессия, полностью адекватная ситуации слияния ребенка и матери. Мы можем говорить о нетерпении и жадности, только если примитивная агрессия по мере взросления ребенка не дифференцируется в приемы обращения с препятствиями и переработки их. Такой "взрослый ребенок", будучи уже снабженным аппаратом и возможностью самому заботиться о себе, все еще сохраняет свою агрессию в ее первоначальной примитивной форме и настаивает, что нечто должно быть сделано для него и за него, и сделано немедленно.

Если вы рассмотрите собственное нетерпение, вы сможете в этом убедиться. Вы поймете, что это примитивная агрессия – жесткая, сердитая реакция на фрустрацию. Сказать: "Я нетерпелив по отношению к тебе", равнозначно: "Ты раздражаешь меня, потому что не спешишь дать мне то, чего я хочу прямо сейчас, а я не хочу прикладывать дополнительных усилий (разрушать препятствия), чтобы ты мог соответствовать моим желаниям."

У детей мы можем легко наблюдать дифференциацию агрессии, происходящую на стадии кусания. Они стремятся применять эту новую способность ко всему, что только можно схватить зубами. Рот становится органом манипулирования. Впоследствии руки перенимают "исследовательскую" манипулятивную функцию рта.

По мере того, как пища требует все больше различения и переработки, рот специализируется, соответственно, на пробовании на вкус и разрушении.

Влияние родителей на стадии кусания может оказаться весьма серьезным. С одной стороны, кусание наказывается и объявляется жестоким и дурным; с другой стороны, ребенка принуждают есть пищу, которую он не хочет есть, по крайней мере в данный момент. Его попытка создать в этих обстоятельствах для не желаемой пищи преграду из зубов насильно преодолевается. Лишенная возможности адекватного выражения, оральная агрессия ребенка должна быть помещена куда-то еще. Часть ее ретрофлектируется для подавления наказуемого отвержения пищи. Часть обращается против людей. Это подоплека так называемого "каннибализма", когда человек "готов вас съесть".

Чтобы проглотить и удерживать в себе пищу, которой ребенок не хочет, он должен подавлять свое отвращение. Кроме того, его лишают спонтанного употребления зубов: его наказывали за "жестокое и дурное кусание" также как и за сжимание зубов перед не желаемой пищей. Безопасным оказывается только поведение сосунка – то самое, в процессе вырастания из которого он находился. Таким образом, его развитие, его выход из этой стадии прерывается; его "кусание" повреждено, и он либо до некоторой степени задерживается в развитии, либо возвращается к "нетерпению и жадности" сосунка. Только жидкая пища для него хороша, но ее никогда не хватает для удовлетворения голода.

Из-за "кормления по расписанию" и других "научных" нововведений, из-за блокирования оральной агрессии, или по другим причинам, в вашем случае может быть также имеет место тенденция к интроецированию – проглатыванию целиком того, что не принадлежит организму. Мы будем заниматься этой проблемой у ее истока – то есть самим процессом еды. Разрешение проблемы может включать восстановление чувства отвращения, что неприятно и вызовет сильное сопротивление. Потому в данном случае мы предлагаем это не как нечто, что можно попробовать в духе спонтанности, и посмотреть, что будет происходить, а апеллируем к вашему мужеству, предлагая это вам как задание.

Один кусок – помните, только один! – разжевывайте во время каждой еды полностью до разжижения; не дайте ни одному кусочку проскользнуть не разрушенным, выискивайте их своим языком и вытаскивайте из уголков рта для дальнейшего разжевывания; когда вы чувствуете, что пища полностью разжижена – выпивайте ее.

Выполняя этот эксперимент, вы, может быть, будете "забывать себя" во время этого действия и глотать. Вы станете невнимательны. Вам будет некогда. Временами вам будет казаться, что вы "испортили вкус" "чего-то хорошего". Когда вы встретитесь с отвращением, вы пожалеете, что все это начали. Но раньше или позже в результате этого эксперимента вы начнете получать от пищи больше питательности и вкусовых ощущений, чем вы могли себе представить, а вместе с этим вы начнете все больше чувствовать собственную активность.

Задание ограничивается одним куском во время каждой еды, потому что даже это, сколь бы простым это ни казалось, довольно трудно сделать. Это потребует мобилизации огромного количества энергии. Задача состоит не в жевании самом по себе, а в разрушении и усвоении реального материала. Избегайте разных навязчивых действий, вроде счета жевательных движений (флетчеризм), потому что это только отвлекает внимание.

В качестве функционального соответствия жеванию одного куска, дайте себе такую же работу в интеллектуальной сфере. Например, возьмите одно трудное предложение в книге, которое кажется "крепким орешком", и тщательно его проанализируйте, разложите на части. Найдите точное значение каждого слова. Относительно предложения в целом определите, ясно оно или смутно, истинно или ложно. Сделайте это предложение своим, или уясните себе, какую часть его вы не понимаете. Может быть, дело не в вас, а предложение действительно непонятно. Решите это для себя.

Еще один полезный эксперимент, использующий функциональную тождественность между съеданием физической пищи и "перевариванием" межличностной ситуации, таков: когда вы в неспокойном настроении – сердиты, подавлены, обвиняете кого-то – то есть склонны к проглатыванию, примените произвольно свою агрессию с какой-нибудь физической пище. Возьмите яблоко или кусок черствого хлеба, и обратите на него свое возмездие. В соответствии со своим состоянием, жуйте его так нетерпеливо, поспешно, злобно, жестоко, как вы только можете. Но – кусайте и жуйте, не глотайте!

Невротический отказ от агрессии имеет два исключения. Первое – когда агрессия ретрофлектирована и человек обращает ее на себя; второе – когда агрессия помещена в "совесть" и моральные суждения, так что направлена и против себя, и против других. Если невротик использует некоторую часть агрессии в виде биологической агрессии зубов – он, соответственно, уменьшит энергию нападения на себя и на других и, главное, он научится видеть в агрессии здоровую функцию, предотвращающую интроецирование. Он научится отвергать то, что неперевариваемо для его физической и психологической системы, и откусывать и жевать то, что потенциально перевариваемо и питательно, если правильно жевать и усваивать. А в отношении интроектов, которые он уже имеет, он научится извлекать их на поверхность и избавляться от них или, по крайней мере, хорошо прожевывать их в качестве подготовки к действительному усвоению.

Английское слово "disgust" (отвращение) состоит из приставки "dis", что означает "без", и латинского "gustus", что означает "вкус". Это соответствует тому, что мы переживаем, испытывая отвращение. При отвращении мы испытываем тошноту, которая сопровождается обращенной перистальтикой в пищеводе. Это измененное направление сокращений желудка и пищевода направлено, разумеется, на то, чтобы изрыгнуть проглоченное, сделать таким образом возможным выплевывание или дальнейшее пережевывание (как у жвачных вроде коровы) неперевариваемой или недостаточно пережеванной пищи.

Тот же процесс происходит в организме, когда в среде появляются объекты или ситуации, которые, может быть, не принимаются за физическую пищу, но воспринимаются как "перцептивная пища". Нас тошнит даже при виде мертвой и разлагающейся лошади. Может быть, у вас что-то подступает к горлу, даже когда вы просто читаете эти слова, и уж конечно вам станет нехорошо, если мы начнем описывать возможность принять такую разлагающуюся конину в качестве пищи. Иными словами, организм реагирует на определенные объекты и ситуации – это трудно переоценить! – так, будто они принимаются в пищевод.

Наш язык полон выражений, отображающих психосоматическую тождественность отвращения, порождаемого физической пищей и тем, что неперевариваемо лишь в психологическом смысле. Вспомните, например, "мне дурно от этого", "меня тошнит при одной мысли, что...", "это выглядело так тошнотворно..." и пр. Нетрудно вспомнить ряд других вербализаций по поводу тошноты, указывающих на этот вездесущий индикатор неперевариваемости.

Отвращение – это желание поднять пищу вверх из желудка, изрыгнуть ее, отвергнуть материал, который неприемлем для организма. Человек проглатывает нечто подобное только из-за притупления своих ощущений или недоверия к здоровым естественным средствам организма, позволяющим осуществить различие: нюху, вкусу и пр. В таких случаях важно, что, по крайней мере впоследствии, человек испытывает отвращение и может "отправить это обратно". Поскольку интроекты проглатываются подобным же образом, их устранение из вашей системы требует восстановления чувства отвращения.

Невротики много говорят о том, что их отвергают. Это, по большей части, проецирование на других их собственного отвержения других (как мы рассмотрим подробнее в следующем эксперименте). Они отказываются ощущать свое латентное отвращение к тому, что они включают в собственную личность. Если бы они почувствовали его, им пришлось бы отказаться от многих своих "любимых" отождествлений, – которые были неприятны на вкус и ненавистны, когда проглатывались. Или им следовало бы пройти трудоемкий процесс их выявления, проработки и усвоения.

Насильственное кормление, насильственное образование, насильственная мораль, насильственные отождествления с родителями и братьями или сестрами – все это оставляет буквально тысячи неусвоенных обрывков того и сего, вклинивающихся в психосоматический организм в качестве интроектов. Они не переварены, и, как интроекты, неперевариваемы. А люди, давно привыкшие смирятся с тем, как "обстоят вещи", продолжают закрывать носы, десенситизировать вкус, и проглатывать все больше.

В психоаналитической практике пациент может лечь и выбросить вербально весь непереваренный материал, накопленный после предыдущего сеанса. Это дает облегчение, будучи психологическим эквивалентом рвоты. Но терапевтический эффект как таковой равен нулю, потому что пациент будет продолжать интроецировать дальше. В момент принятия в себя он не чувствует отвращения к тому, что позже будет изрыгать. Если бы он чувствовал отвращение сразу, он бы тогда же и отверг это, не оставляя до психоаналитического часа. Он не научился жевать и прорабатывать то, что питательно и необходимо. Он также "выпьет" то, что скажет ему аналитик, – как нечто новое, с чем он может отождествиться, без обдумывания и усвоения. Он ждет, что терапевт проделает за него работу по истолкованию, а он позже изрыгнет эти "инсайты" своим скучающим друзьям. Иными словами, "интеллектуально" принимая чужое толкование, – без конфликта, страдания, отвращения – он просто надевает на себя новую цепь, дальнейшее усложнение своего представления о самом себе.

Ортодоксальный психоанализ ошибается, не считая все интроекты "незавершенными делами", которые должны быть проработаны и усвоены. Вследствие этого он принимает за нормальное многое в жизни пациента, что не является его собственным и спонтанным. Если, не ограничивая себя проработкой снов и наиболее очевидных симптомов, аналитик с вниманием отнесется ко всем аспектам поведения, он увидит, что интроецированное "я" – это не здоровое "я". Последнее полностью динамично, целиком состоит из функций и подвижных границ между тем, что принимается, и тем, что отвергается.

Если смотреть на интроект как на "незавершенное дело", его генезис нетрудно проследить до ситуации прерванного возбуждения. Каждый интроект – это осадок конфликта, в котором человек сдался прежде, чем конфликт был разрешен. Одна из сторон конфликта – обычно импульс действовать определенным образом – оставил поле битвы; его замещает, чтобы создать определенную цельность (правда, ложную и неорганическую), – соответствующее желание принуждающего авторитета. "Я" захвачено. Сдаваясь, оно, чтобы выжить, будучи разбитым, довольствуется вторичной интеграцией, отождествляет себя с завоевателем и обращается против себя. Оно принимает на себя роль принуждающего, завоевывая себя, ретрофлектируя ту враждебность, которая прежде была направлена вовне, на принуждающего. Такова ситуация, которую обычно называют "самоконтролем". Будучи уже разбитой, жертва побуждаема победившим принудителем к продлению поражения обманчивым представлением, что это она, жертва, и есть победитель!

Только отвращение и сопровождающий его импульс отвержения – сколь бы ни были неприятны подобные переживания – может дать человеку возможность обнаружить, что в нем не является его подлинной, органической частью.. Если вы хотите освободиться от этих интроектов, чуждых вкраплений в вашей личности, вы должны, в дополнение к жевательному эксперименту, интенсифицировать сознавание вкуса, находить места, где вкус отсутствует, и восстанавливать его. Сознавайте изменение вкуса во время жевания, различия в структуре, консистенции, температуре пищи. Делая это, вы наверняка возродите отвращение. Сознавая его, необходимо его принять, как и любое другое болезненное переживание, которое является вашим собственным. Когда, наконец, появится импульс рвоты, – последуйте ему. Это кажется вам ужасным и болезненным только из-за ваших сопротивлений. Маленький ребенок делает это с легкостью, органичным потоком; сразу же после этого он снова счастлив, освободившись от чуждой материи, беспокоившей его. "Фиксация" составляет второй важнейший момент интроекции. Фиксация – это стремление вцепиться и продолжать сосать, в то время как ситуация уже требует активного кусания и жевания. Это слияние с ситуацией сосания, телесной близости, привязанности, воспоминаний и грез, и т.п. С нашей точки зрения, причиной фиксации является не травматический межличностный или эдипов опыт; это действие структуры "характера" (в смысле Райха), то есть ригидного поведенческого стереотипа, постоянно повторяющегося в жизни невротика. Вы можете узнать человека такого типа по сомкнутым челюстям, неразборчивому голосу, лености в жевании.

Он вцепляется "по-бульдожьи". Он не отпустит, но он также не может – и это решающий фактор – откусить кусок. Он привязывается к истощившимся отношениям, из которых ни он, ни его партнер не получают уже ничего. Он привязывается к отжившим привычкам, к воспоминаниям, к недовольствам. Он не будет завершать незавершенное и не предпримет ничего нового. Так, где есть риск, он видит только возможные потери, и никогда – компенсирующие их приобретения. Его агрессия, ограниченная сжиманием челюстей, как будто он пытается сам себя укусить, не может быть использована ни для разрушения объекта, на котором он фиксирован, ни для преодоления новых препятствий, которые могут возникнуть. Он щепетилен в отношении возможности повредить и боится – проецируя свое не признаваемое желание вредить – что нанесут вред ему.

Страх кастрации содержит в качестве основного компонента прилипчивый страх нанести или получить повреждение, и "вагина с зубами", часто встречающаяся фантазия кастрационной тревожности, – это незавершенное кусание самого мужчины, проецированное на женщину. С кастрационными фантазиями мало что можно сделать, пока не будет восстановлена способность кусать; когда же эта естественная агрессивность воссоединяется с личностью как целым, то не только страх повреждения пениса, но и страх других потерь – чести, собственности, зрения и пр. – может быть сведен к нормальным размерам.

Вот простой прием для повышения подвижности фиксированной челюсти. Если вы заметили, что ваши зубы часто сжаты, или что вы находитесь в состоянии суровой решимости, вместо того, чтобы работать с легкостью и интересом, – дайте своим верхним и нижним зубам легко соприкасаться. Держите их не сжатыми и не разомкнутыми. Сосредоточьтесь и ждите развития. Рано или поздно ваши зубы начнут стучать, как от холода. Дайте этому развиться – если это будет происходить – в возбуждение общей дрожи по всем мышцам. Попробуйте отдаться этому, пока вы не будете целиком трястись и дрожать.

Если вам удался этот эксперимент, используйте возможность увеличить свободу и растяжение челюсти. Соприкасайте зубы в различных положениях: резцы, передние коренные, задние коренные – а в это время сожмите пальцами голову там, где челюсти переходят в уши. Найдя болезненные точки напряжения, используйте их как места сосредоточения. Также, если вы достигли общего дрожания в этом или других экспериментах, используйте это для того, чтобы полностью распустить все зажимы – до головокружения или прекращения напряжения.

Попробуйте противоположное – сильное сжатие зубов в любом положении – как при откусывании. Это создаст болезненное напряжение в челюстях, которое распространится на десны, рот, горло, глаза. Сосредоточьтесь на этом напряжении, и затем, как можно более внезапно, освободите челюсти.

Чтобы вернуть движение жесткому рту, откройте его широко, разговаривая, а затем "откусывайте" свои слова. Выбрасывайте их, как пули из пулемета.

"Вцепленность зубами" не ограничивается челюстями, а распространяется на горло и грудь, препятствуя дыханию и утяжеляя тревогу. Она распространяется также на глаза, создавая фиксированность взгляда и не давая ему быть проницательным. Если состояние тревоги появляется, когда вы говорите – например, публично, или даже в небольшой группе – вам может помочь следующее: речь – это организованный выдох. Вдох принимает кислород для метаболизма; выдох порождает голос (обратите внимание, как трудно говорить на входе). При возбуждении вы ускоряете речь (нетерпение и жадность проявляются не только во вбирании в себя, но, в данном случае, в обратном, в выходе из себя), но не вдыхаете достаточно, и дыхание становится затрудненным.

Эксперимент, простой по структуре, но очень сложный для волнения, может излечить это; кроме того, это прекрасное средство дать себе почувствовать свое невербальное существование по отношению к вербализации. Частично это уже делалось при работе над внутренним молчанием. В этом эксперименте координируются дыхание и "мышление" (внутренняя речь). Поговорите в фантазии (молча, внутренне), но с определенной аудиторией, может быть одним человеком. Будьте внимательны к своему говорению и своему дыханию. Постарайтесь не иметь слов в горле ("уме") во время вдоха; выпускайте одновременно дыхание и мысли. Заметьте, как часто вы сдерживаете дыхание.

Вы вновь увидите, как много в вашем мышлении одностороннего говорения другим, а не обмена; вы всегда читаете лекцию, комментируете, судите или защищаете, расследуете и пр. Поищите ритм говорения и слушания, давания и принятия, выдоха и вдоха. (Эта координация дыхания и внутренней речи – основа терапии заикания, хотя одного этого и недостаточно.)

Эксперименты на интроекцию вызвали больше яростных протестов, чем все предыдущие.

"Авторы заходят в этом сознавании жевания и пищи слишком далеко – до отвращения. Без сомнения, есть более легкие способы показать, что мы обычно не сознаем, как мы едим."

"Ваши утверждения – сплошная организованная иррациональность."

"Если вы буквально предлагаете нам жевать кусок пищи, пока он не начнет вызывать отвращение не настолько, что мы его выплюнем, – тогда это самая большая глупость, с какой я только встречался. Я согласен, что мы часто испытываем нечто вроде позыва к рвоте по разным причинам, и возможно, мы чувствовали бы себя лучше, если бы могли отрыгнуть то, что хотим; однако это, как что угодно другое, может стать привычкой, и мы окажемся в весьма затруднительном положении."

"Еда – это еда, и все тут. Последовав вашему предложению, я откусил кусок и жевал его, жевал, жевал, пока не устал и не смог уже больше жевать. Тогда я проглотил. Ну вот, о'кей. Я не чувствовал тошноты. Не понимаю, как можно входить в такие подробности относительно рвоты. Чем рвет? Пищей! Люди едят ее каждый день. И вот, вдруг, прочтя про ваш эксперимент, кто-то будет есть ту же пищу, и его вырвет. Конечно, это внушение!"

Такого рода суждения, как это последнее, принадлежит одному из немногих студентов, которые удивились, что пища, если ее тщательно жевать, может вызвать в ком-нибудь отвращение. Большинство просто приняли как само собой разумеющееся, что жевание до разжижения пищи вызовет тошноту, более того, что так будет постоянно! Но почему?! Как хорошо сказано выше: "Что тут может вызвать рвоту? Это же пища!"

Если нет ничего внутренне отвратительного в этом определенном куске пищи, иными словами, если это хорошая пища и вы голодны, и при этом тщательное жевание вызывает тошноту, – вы, по-видимому, ошибаетесь. Наверное вы извлекаете ранее вытесненное отвращение, которое возникло, но не было выражено в каких-то прежних ситуациях. Когда вам приходилось проглатывать что-то невкусное, вы исключали жевание и десенситизировали процесс еды. Сейчас вы ведете себя так, как будто вам все еще нужно это делать – по отношению во всей пище.

В действительности вы сейчас в состоянии различать. Вы теперь уже не должны быть, как сказал один студент, "хорошим мальчиком, который съедает все". То, что вызывает у вас отвращение, вы можете отвергнуть; то, что кажется питательным и вызывает аппетит, вы можете есть со вкусом. Но это возможно только после того, как вы восстановите и выразите ранее подавлявшееся отвращение.

Рассмотрим это еще раз. Отвращение – это естественный барьер, которым обладает каждый здоровый организм. Это защита против принятия в организм того, что к нему не принадлежит, что неперевариваемо и чуждо его природе. Однако, приложив большое усилие, родители и другие авторитеты могут заставить ребенка демобилизовать свое отвращение, – то есть напасть на собственную защиту от того, что нездорово, и вывести ее из строя. Способность ребенка – экспериментально показанная множество раз – подбирать хорошо сбалансированную диету, соответствующую его нуждам, – отвергается и разрушается произвольным режимом официально признанного "правильного" питания в "правильных" количествах и в "правильное" время. Ребенок в конце концов "приспосабливается" к этому, проглатывая то, что ему дают, при наименьшем контакте с пищей. Поскольку естественная защита организма разрушена, теперь уже довольно легко заставить ребенка проглатывать всякого рода неестественную и произвольную "умственную пищу", и это "сохраняет общество" для следующего поколения.

Здоровый, органический способ питания – или, в широком смысле, способ отбора и усвоения из среды того, что нужно для поддержания и роста организма, – не может быть, к сожалению, восстановлен за одну ночь. Полное восстановление отвращения к тому, что действительно отвратительно, останавливает дальнейшее интроецирование, но не создает немедленно выталкивания того, что уже интроецировано и "камнем лежит в желудке" (умственном). Это требует времени и переходного периода с более или менее частой или хронической тошнотой.

Люди очень по-разному относятся к рвоте. Для одних это сравнительно легко и приносит глубокое облегчение. Другие имеют высокоорганизованные защиты против нее.

"Я не мог мобилизовать чувство отвращения, о котором идет речь, может быть, из-за ужасного страха перед рвотой. Я не помню происхождения этого страха, но могу припомнить, что маленьким ребенком я часами боролся, чтобы не допустить рвоту. Было ли это связано с насильственным кормлением, – я не знаю, но моя мать до сих пор рассказывает, что когда я был маленьким, она должна была кормить меня насильно, кусок за куском."

"Выполняя эксперимент, я действительно почувствовал отвращение и позыв рвоты. Но дальше я не пошел, потому что всегда питал к рвоте неприязнь. Когда я понял, что это было бы хорошо для меня и попробовал, усилие всегда казалось слишком большим. Попытки вызвать рвоту, засовывая пальцы в горло вызывали вместо этого боль в груди, что заставило меня подавить делание закончить акт."

"Меня рвет легко. В детстве, когда у меня был не в порядке желудок, родители посылали меня в ванну, показывая, как добиться рвоты. В результате для меня это очень естественный и чрезвычайно облегчающий процесс."

"Когда я проглатываю пищу, то очень скоро после этого ощущаю давление в желудке, или (чаще) выше, в пищеводе. Такое чувство, будто что-то застряло там, и не может сдвинуться ни туда, ни сюда. Такое же ощущение я испытывал в детстве, когда опаздывал в школу. В таких случаях по дороге в школу меня часто рвало."

"Еда была тем моментом в моем детстве, когда отец был строг и применял закон. Иногда это лишало меня аппетита до такой степени, что я не мог проглотить ни кусочка, и я помню несколько случаев, когда мне приходилось извиниться и выйти из-за стола, потому что начиналась рвота."

Восстановление отвращения в связи с едой может вывести на поверхность многие воспоминания прошлых переживаний.

"Может быть, это своего рода обобщение, но в результате эксперимента с едой я начал размышлять о многих вещах в своей жизни. Мне часто вспоминался отец. Это очень деспотичный человек, из тех, кто старался не дать детям повзрослеть. Мне кажется, что разыгрывание родителя для него – дело жизни в гораздо большей степени, чем профессия, и я думаю, что от этого он никогда не откажется. Многими идеями, которые он втолкнул мне в глотку, меня теперь начинает "рвать". Они всплывают в моем уме и я анализирую их с точки зрения сегодняшних социальных и моральных взглядов. Я просто поражаюсь тому, сколь многие вещи я считал само собой разумеющимися, своими собственными взглядами, хотя сейчас мне совершенно очевидно, что это его взгляды. Они делают мою жизнь столь ненужно сложной."

Один студент подробно описывал выявление "интроецированного стыда" и освобождение себя от него в связи со случайной смертью брата в детстве. Процесс выбрасывания интроекта начался жгучим ощущением в желудке. Это происходило вскоре после того, как он начал выполнять эксперимент с едой.

Другой студент сообщил, что жгучее ощущение в желудке возникло почти сразу же в начале этих экспериментов, но только при работе с интроектами произошло следующее:

"В связи с размышлением над тем, какие интроекты существуют во мне как посторонние тела, я вернулся к работе над слиянием, где мы рассматривали черты, речь, одежду и пр., и кому мы в этом подражаем. Я заметил, что думаю о терпимости. И тогда возникла фраза: "Как я ее ненавижу!" Слова "я" и "ее" были подчеркнуты – реально подчеркнуты, со сжатыми кулаками, напряженными бицепсами, сжатыми губами и зубами, нахмуренными бровями, пульсацией в висках, напряжением сзади в ушах; все тело впечаталось в скамейку и навалилось на опирающиеся в землю ноги (я сидел в парке). Одновременно с этим – мне это показалось важным – напряжение в желудке и ранее довольно слабое жгучее ощущение усилились до такой степени, что мне стало плохо. Тогда пришли слова "Тетя Агнесса!" – и все напряжение, жжение, зажимы и пульсации исчезли. Единственный симптом, остававшийся еще несколько минут – кислый вкус во рту. "Тетя Агнесса" – была мужеподобной, деспотичной, властной женщиной, которой временами поручали смотреть за мной, когда мне было три года. Перед тем, как начались эксперименты на сознавание, сколько я себя помню, я легко засыпал и редко видел сны. Однако как раз перед экспериментом на слияние у меня начались ночные кошмары, повторявшиеся каждую ночь. Как только я избавился от этого "ненавистного интроекта", кошмары исчезли и с тех пор я сплю спокойно."

Глава 8

ПРОЕКЦИИ