Сказка про два лаптя одного хозяина 5 страница

Это значит, что при всем обладании великим человек должен понимать, что истинное величие - только у неба, и компенсиро­вать свои блеск и удачу скромностью, самопожертвованием - «от­рицанием пышности». Король этого не понимает, и Лунная жен­щина проводит его через это насильно, сделав невидимым (неви­димость - крайнее выражение скромности). Постепенно король принимает эту ситуацию, что он - лишь невидимая миру основа для своего волшебного сына. Когда он полностью смиряется с этим, к нему возвращается видимость и королевство.

Лунная женщина и позже ее сын выражают сущность верх­ней триграммы «света» (они светятся). Они в определенном смыс­ле «падают» на короля сверху, как падает на героя «обладание ве­ликим» в виде полцарства и прочих приятных штучек. Да, он уже победил своего первого дракона и правильно прошел начальный отрезок пути, но впереди еще немало испытаний и перемен. Обла­дание великим еще не есть становление великим. «Изначальное развитие» - говорит в главном комментарии И Цзин. Герою есть куда развиваться.

Так к тридцати с чем-то, уже заработав деньги, или славу, или прочное место в какой-нибудь системе, мы гордимся, купаясь какое-то время в «обладании великим» и не понимая, что это во многом аванс неба, который требует развития. И сделан этот аванс не ради нас, но ради «сына», ради того прекрасного, что мы спо­собны принести в этот мир. И тот, кто не понимает участия неба в этой ситуации, а считает именно себя и свои заслуги причиной «обладания великим», скоро жестоко обломается и падет на дно, как пал в продолжении этой сказки король, решив, что это он «об­ладает» сыном и имеет право навязывать ему свой мир и сценарий жизни.

15. Сиротинушка

КОЛОКОЛЬЦЫ

(Русский народный анекдот)

Как-то раз к попу пришел молодой парень, странно одетый: на губах у него была повязка из белой ткани, а к коленям привя­заны колокольчики. Молодой человек держался очень скромно и стеснительно, сам первый не заговаривал.

- Что за странный костюм на тебе, отрок? - поинтересовал­ся поп.

- А я, батюшка, человек очень богобоязненный, - отвечал отрок, как бы оправдываясь, нежным голосом, - очень чту цер­ковные заповеди. Особенно заповедь «не убий». Так вот, коло­кольцами стремлюсь разогнать всякую мелкую тварь с дороги,

дабы не наступить случайно. Чтобы от звона ведали, что я иду. И повязка сия на губах ради того же - чтобы не вдохнуть случайно какую-либо мошку и не причинить ей смертельный вред.

- Что ж, дело похвальное, - сказал поп, несколько, впрочем, сомневаясь. - А в чем же дело твое?

- Исповедаться хотел и отпущение грехов обрести.

- Что ж, исповедуйся, - сказал поп. - Чем грешен? Воро­вал ли?

- Упаси Боже, - отмахнулся отрок. - Ни-ни!

- Словом ли лживым согрешил? Отца с матерью не почи­тал? - продолжал допытываться поп.

- Нет и нет, как можно! - повторял отрок.

- Так в чем же грех твой? - наконец спросил поп.

- Да вот, батюшка, я с месяц назад устроился работать в тор­говую лавку. Работает там со мною одна молодая девица. И вот как-то задержались мы с нею в лавке по работе допоздна, а потом... Одним словом, согрешил я с ней прелюбодействием.

- Ага, - сказал поп, - конечно, сие есть грех. Но бывает та­кое, в молодом-то возрасте. Вкупе с твоей похвальной богобояз­ненностью, не так уж и страшен сей грех и легко милостью Божи­ей будет отпущен. Всё ли?

- Нет, батюшка, не совсем. Вот в чем еще хотел я признать­ся: у хозяина лавки, в которой я работаю, есть дочь, молодая и премилая девица. И вот как-то... И с нею я согрешил.

- Что ж, это хуже, - нахмурился поп. - Но и сие может быть прощено и отпущено. Все ли твои грехи на этом?

- Увы, батюшка, - чуть не плача сказал молодой человек. -Не все! У хозяина лавки есть жена. Так вот и с нею вышел у меня... прелюбодеяние...

- Ай-ай-ай, - покачал головою поп. - Это уж совсем грешно. Замужняя женщина! Наложу я на тебя суровую епитимию! Всё ли на этом?

- Еще одно, батюшка. Один раз с хозяином лавки... как-то задержались поздно... И с ним я согрешил...

- Ну вот что, - решительно сказал поп. - Велики грехи твои, сын мой. Не в силах я сейчас отпустить тебе их. А надо тебе вер­нуться сейчас домой и три недели постом, и молитвой, и покаяни­ем очищаться, и только после сего прийти опять ко мне. И помо­ги тебе Бог воздержаться от новых искушений!

Молодой человек послушно собрался и вышел. А поп закри­чал ему вслед:

- А колокольцы ты не на то место привесил!

И Цзин называет соответствующую гексаграмму «смирение». «Смиренный из смиренных благородный человек», - говорит комментарий. В гексаграмме видны внизу гора, сверху земля, то есть ситуация, обратная «нормальной» (гора должна возвышать­ся над землей). Гора, которая попадает ниже уровня земли, -очень странная гора. Скромной можно назвать ее, - но эта скром­ность особого рода.

В огромном количестве сказок герой попадает из высокого социального положения (вроде принца) в крайне низкое (вроде слуги или свинопаса). Это происходит так часто, что кажется не­обходимой ступенью его путешествия. Принц теряет свой пер­вый - врожденный - трон по наивности (гексаграмма 4) или из-за злого рока, вероятно даже, что и неважно почему. Видать, пер­вый этот трон - не совсем настоящий.

Так или иначе, социальное «нисхождение» совершается и рождается такой вот как бы двойной герой: внутри принц, а сна­ружи бродяга, свинопас или даже осел. Вот это как раз и есть об­раз сиротинушки - царского сына, облаченного в лохмотья и скромность. Горы, скрывшейся под землей.

Земному сиротинушке - обычному нашему современнику -приличествует сутулость, стеснительность, опущенные глаза, вы­сокий голос, сверхмягкие манеры. Он «транслирует» вовне подат­ливость, услужливость, самоуничижение.

* * *

Но не спешите нагло этим воспользоваться! В конце своих комментариев про эту скромную гексаграмму «скромность» И Цзин вдруг заявляет: «Благоприятна необходимость совершить

карающее нападение... Благоприятствует необходимости двинуть войска и пойти на города и царства». Почему вдруг? Да потому что сиротинушка, как правило, тайно полон внутренней агрессии, обиды, гнева. Ему есть за что - его, принца, опустили вниз. Пусть он сам даже продолжает себя опускать - не верьте ему! За каждую свою уступку он спросит счет, да какой! Внутренняя его логика указывает ему на необходимость становиться королем. Он не зна­ет, как, но от этого только сильнее становится его внутренний огонь. И рано или поздно, по законам этой сказки, произойдет взрыв.

И при хорошем развитии сюжета сиротинушка станет коро­лем, как принц-свинопас, Золушка и прочие их собратья. И тог­да уже действительно утвердится на троне и будет «править мно­го лет», как говорят народные сказки. «Благородному человеку предстоит завершение» - так выражается в главном коммента­рии И Цзин.

Вольная вольность

ЧАСТУШКИ СКОМОРОЧЬИ,

ЧТОБ ПУБЛИКУ ПРИМОРОЧИТЬ,

О ВОЛЬНОЙ ПТАХЕ КРАСАВИЦЕ НАТАХЕ

Натаха птаха По ветке пряха, Головкой суючи, Лапкой пляшучи, Летала, пела, В кабаке засела. Давай мне бражки И простоквашки! За знамо дело С кабака-то вылетела.

Полетела наша пташка

во кабак, во кабак, В кабаке пила-то бражку,

приговаривала так: Не пойду я на работу,

не воспримею заботу, А пойду я ко забору, Упаду там в бурьяны! Запою на полстраны!

Уж она пела, трудилась, Покуда чуть не обмочилась. Стала среди поля, Видит - повсюду ей воля! Счастье, свобода, Хорошая погода!

Пошла Натаха птаха

на речку искупать милое сердечко чтобы раздеться голыша, вынула перышки сплоша, в речке искупалась, в перья одевалась.

Купила себе Натаха бусы украсила волосы русы, шею, плечи, запясти расфуфырила

различной масти. Вышла такая кокетка, как шоколадна конфетка!

Постаралась Натаха

однавожды Найти себе

мужика важного Прошла по проспекту С большим эффектом Мужик вокруг мелкой -Осталася целкой.

Купила Натаха дудочку как подула в нее чуточку -от этого свиста стало вокруг чисто! Улетела крыша, красиво вышло!

Нашла Натаха птаха еду засунула ее в п...у, схоронила на зиму, отнесла любимому: пусть ест, не давится Натахой удивляется.

Эй, друзей Натахе мало! Где волшебное зеркало? Симпатичнейших людей я наделаю скорей! Пусть орут как детвора, Водят танцы до утра!

А как пришла к нам

осень ветровеюшко,

стало Натахе

туговеюшко.

Летят листы со берёз,

осопливливеет нос,

а она ведь птица,

ей так не годицца!

Пришли к Натахе-птахе трудные дни охи-ахи: клювик сморщился, хохолок стопорщился, жалко ее бедную, птицу любезную.

Ура! Пришла красная пора! Выкрасили сени

как едрени фени, Расставили лавки

на шелковой травке, Сели пить бражку, вспоминать милашку. Была-то лепа, была-то люба, А теперь улетела на небо, голуба. Сверху глядит, улыбается, Радугой перехитряется.

Ах, какая чудесная ситуация! Вольность! Внизу земля, а над нею - молния! (Так образно расшифровываются составляющие триграммы в Книге Перемен.) Неукротимая и свободно льющая­ся энергия!

Вот как переводится комментарий И Цзин к четвертой чер­те, в данном случае основной (единственная янская черта «пра­вит» остальными иньскими): «Исходи из вольности. Обладание великим - доступно. Не сомневайся. Друзья соберутся вокруг тебя, как волосы, покрывающие шпильку».

Очень красивый иероглиф описывает гексаграмму «вольно­сти» - он изображает ребенка, едущего на слоне.

Смирение, достигнутое на предыдущей стадии «Сиротинуш­ки», уравнивает «высокое» и «низкое». Отсюда и стартует воль­ность, с этой дионисийской энергетики, которая в карнавале стал­кивает на равных герцогиню и прачку. Натаха птаха из наших ча­стушек также легко перемешивает слои, отправляясь то в кабак, то на проспект; она на самом деле «идет» дальше, нарушая грани­цу между животными и людьми (кто она - птица или женщина?)

Вместе с выравниваем «вы­сокого» и «низкого» наступает вольность как нарушение запре­тов и законов. Все эти Натахины штучки вроде выдергивания соб­ственных перышек у речки и де­лание «симпатичнейших людей» из зеркала (надо полагать, соб­ственные копии, кого же еще?) -из этой оперы. Она «исходит из вольности», а потому шикарно не­предсказуема. И дела ей в основном удаются, это благоприятное для дел время. И даже не просто для дел, а для больших, сильных дел. Главный комментарий таков: «Вольность благоприятствует возведению на престол феодалов и движению войск».

* * *

И входит в комплект этой замечательной вольности еще та­кая штука, как «раскаяние». В этом сюжете, когда среда не огра­ничивает действие, оно может быть ограничено только изнутри. Здесь благоприятна расстановка собственных границ и стойкое их уважение. И если этого нет, то легко оправдывается предсказание И Цзин: «Заглядишься на вольность - раскаешься».

* * *

Когда я дошел до этой гексаграммы в своей работе, произош­ла следующая история. Я был в гостях, где мне предложили поку­рить хорошей марихуаны. Я очень редко это делаю, но тут согла­сился. Трава была действительно очень хорошей и сильной. В на­хлынувшем потоке образов и необычных для меня состояний я совершенно не знал, что делать. Потом наконец решил сесть напи­сать сказку. Я сел и вывел слова «Натаха птаха». Опять - я прак­тически никогда не записываю непродуманные вещи, а здесь я писал каждую строчку, абсолютно не представляя себе следую­щую - не только ее смысл, но даже возможную рифму.

Постепенно родился текст «частушек». Только когда закон­чил его писать, я понял, что он явно относится к гексаграмме 16, которую я собирался проработать. Меня охватило чувство все­сильности. На одном порыве до глубокой ночи я принялся писать

сказки для следующих гексаграмм, хотя - опять-таки, обычно -прорабатывал не больше одной гексаграммы за раз. И еще обыч­но я записывал вместе со сказкой комментарии, а тут «понесся» чисто по волнам творчества, пропуская всякое «заземление».

Было это две недели назад. Все эти две недели я не мог запи­сать ни строчки, хотя думал о книге каждый день. Что-то явно пошло не так. Постепенно я вымарал все сказки, написанные вслед за частушками. Потом долго черкал сами частушки. И толь­ко когда сумел доправить (и дополнить) их до состояния, которое я не знаю, как называется, но которое ощущаю как закончен­ность, - вот тут ко мне «вернулась» книга. Кстати, все «сдвину­лось» только тогда, когда я решил, что стишков должно быть 12 (а было то 8, то 11).

Что нам иллюстрирует данная история? А вот в аккурат си­туацию «вольности», с ее безбрежным и кайфовым потоком, кото­рый легко «зашкаливает» и рушит некие неизвестные, но очень важные законы. Этот поток ничто не ограничивает извне, и вся надежда только на внутреннее ограничение.

Чуточку подробнее: в этой ситуации есть следующие черты сюжетики вольности. Нарушение запрета вначале - и личного (обычно я не курю), и общественного (курение марихуаны запре­щено в нашем государстве). Уравнивание «высокого» и «низко­го» - и потому, что курение травы я обычно считаю чем-то при­митивным и «низкопробным»; и в сочетании поэзии (для меня бе­зусловно «высокого» искусства) с примитивной сюжетикой, «ду­бовой» рифмой и вполне пошлой символикой. Высвобождение буйного неконтролируемого потока - в данном случае слов и, кстати, чувств. Чувство вседозволенности. И незаметный «пере­бор», который постепенно проявляется так же явно, как первона­чальная пьянящая воля. Так и заканчивается комментарий И Цзин: «В становлении будет чрезмерность. Но беды не будет».

17. Последование

ВЫШЕЛ ЁЖИК ИЗ ТУМАНА

Дети мои, я хочу рассказать вам сказку. В одном лесу, хвой­ном да вольном, в тихой норке под кустом, под малиновым лис-

том жил Ёж, собою весьма хорош. Был он скрытен, хотя любопы­тен, глазки острые, ножки шустрые, плюс иголочки от хвостика до челочки. Знался с зайцами, бегал за белками, и жизнь его была та­кая себе певучая, а сказка начинается вот с какого случая.

Однажды на лес опустился туман, густой и теплый, как пар­ное молоко. Ёжик спал, а потом проснулся, вышел на дорожку и обомлел. Всё, всё, всё было скрыто туманом-туманищем. Как за­чарованный, Ёжик пошёл по лесной дороге, неведомо куда, а по­том стало и неведомо откуда. Совсем по-другому пахли травы, и деревья, и цветы, и длинные волшебные нити плыли по земле, как нестрашные змеи. Ёжик шёл, и даже немного спешил, как будто кто-то звал его.

И вдруг он увидел Лошадь. Мало того: это была Лошадь та­кого цвета... оранжевая - или светло-красная - и шёлково-ры­жая - и волшебно прекрасная. Странно, что он смог её увидеть в тумане; застыл, а потом как пошёл - она шевельнулась и исчезла, а стук копыт он услышал лапками, и они застучали в его груди гулко-гулко среди безмолвного тумана.

И всё. Потом облако стало расходиться, подниматься, и Ёжик пошёл домой. Но только сердце его потеряло покой, сначала вро­де легонько, а потом довольно, а потом по-настоящему. Рыжая Лошадь, оранжевая Лошадь, которую он видел в тумане, вмеша­лась в его мысли. Ничто в лесу не могло сравниться с ней. И вот Ёжик пожил-пожил в лесу, под своим кустом, под малиновым ли­стом, а потом стал собираться в дорогу. Он узнал, что лошади жи­вут на полях, и это совсем не лес, и идти туда долго-долго. Ну что ж! Он пошёл. Сначала по лесу, потом по долине, потом вдоль ов­рага, долго ли, коротко ли, вышел на поля и обомлел. Это что ж за ширь! Вообще! И ни одного дерева!

Путешествовать по полю было совсем не так легко, как в лесу. Куда идти - совсем непонятно. Маленькие животные вдали за два часа пути становились невероятно большими. (Так Ёжик узнал коров.) И трава, и мухи, и червячки были там совсем дру­гими.

Так он шёл, шёл, а потом однажды увидел свою Лошадь. Но только издалека: пока он шёл к ней, она исчезла. И ещё через сколько-то дней повторилось то же самое. Но вот в третий раз, рано утром, она возникла совсем близко. Она паслась, ела траву, а он побежал к ней и уже совсем рядом понял, до чего она огромна! Одно её копыто было размером с ежа! Она уходила вверх, безмер-

но прекрасная, оранжевая, светло-красная; ноги её были как дерев­ца, а уж где бока и где голова! Ёжик стоял, потрясённый. Он никог­да особенно не думал, что будет, когда он встретит свою мечту.

Потом она убежала, но страсть увидеть её только выросла, и Ёжик продолжил свои странствия по степи. Постепенно он понял, что оранжевая Лошадь (вместе с прочими лошадьми, чёрными и белыми) пасётся обычно в трёх-четырёх местах, и между ними -всего несколько дней ежиного пути. Он стал видеть её довольно часто. Однажды - однажды он нашёл её, когда она спала. Как сладко было лазать вокруг неё всю ночь! Таинственная грива ле­жала на земле, болтливые запахи обволакивали шкуру... Это было как тогда в тумане - было то, чего не бывает.

Так и жил Ёжик в таинственной степи, бродил в поисках ры­жей Лошади. Постепенно он заметил, что лошади паслись не вез­де, а искали свои травы, а больше всего любили клевер. Тогда Ёжик стал привечать это растение и разносить его семена. Он был близок к земле и хорошо знал, где и отчего будет расти одна тра­ва, а где и отчего - другая. В одном месте, которое и ему, и Лоша­ди нравилось, он устроил целую поляну сладкого клевера, выры­вая прочую траву и разбрасывая нужные семена (вряд ли рыжая Лошадь могла догадаться о таком). Лошади стали приходить туда так часто, что Ёжику не было нужды пускаться в далёкие степные переходы; надёжнее было ждать её у своей поляны клевера.

А ещё потом он понял, куда убегала его Лошадь, даже когда клевер не кончался: к водопою. Ёжик стал мечтать о том, как бы устроить водопой там же, где клевер. Это было, конечно, трудной задачей. Но Ёжик, всегда сам живший во влажных ложбинках земли, много знал о том, где вода стоит долго, куда уходит, отку­да просачивается. Долго, трудно он рыл канавку; но вырыл, и вода была там почти всегда. Он не давал ей застаиваться, и чистый род­ник привлекал оранжевую Лошадь ещё пуще клевера. Когда она пила, Ёжик иногда затаивался совсем близко, и это было прекрас­но: её морда с огромными глазами, длиннющими ресницами, не­жными кисточками на ушах...

Замечала ли Лошадь Ёжика? Он этого не знал. Как-то, конеч­но, замечала; но знала ли, что это был один и тот же ёж? Чувство­вала ли, что он поглаживает иногда её гриву ночами? Знала ли о его связи с родником и клевером? Ёжик не знал об этом и не очень задумывался. Иногда он крепко задумывался о другом: не сходить ли проведать свой лес? Но он знал, что пока он будет ходить, род-

ник и клевер исчезнут, степь изменится, и слишком вероятно, что свою Лошадь он больше не увидит. А видеть её он очень хотел. Так и прожил Ёжик свою жизнь в безбрежной степи, поближе к огромной оранжевой Лошади. И было ему хорошо.

Простой и чудесный сюжет «Последования» основывается на том, что свободное существо (чья свобода была достигнута в пре­дыдущей ситуации «вольной вольности») обладает естественной потребностью следовать за вышестоящим, более развитым, пре­красным. Не амбиции и не жадность человеческие, но сама душа стремится к этому. Отлично сказано в И Цзин: «Будь правдив по отношению к прекрасному». Что же это значит? В первообразном смысле - следуй за прекрасным, будь с ним, сливайся с ним. По­тому оно и кажется прекрасным, что душа стремится.

Итак, все начинается с того, что «в правящем предстоит пе­ремена... Выйдешь за ворота, в твоих связях будет успех». Так и происходит с Ёжиком в сказке. Перемена в правящем - это смена идеала, к которому стремишься. Здесь стоит учесть, что настоя­щий идеал, как правило, бессознателен. То есть, например, при психотерапевтической работе «официальным идеалом» обычно будет заявленная цель, а реальным, работающим идеалом - необ­ходимость соблюсти правила приличия и отыграть агрессию. И «переменой в правящем» может быть инсайт внезапного осознава­ния такого положения дел. «Так вот я что, оказывается, здесь все время делаю - терапевту мозги морочу...» Тут человек может за­брать часть энергии из негативного поля и направить ее «за воро­та» - на достижение желанной цели.

На это намекает название сказки. Туман - образ инфантиль­ного состояния, путаницы намерений, внутренней «затуманенно­сти».

Далее сказано: «Если свяжешься с младенцем, то утратишь возмужалых». А потом еще интереснее: «Если свяжешься с возму­жалым, то утратишь младенца». Вот ведь елки-моталки! Нельзя в этой ситуации и рыбку съесть, и лапки не промочить. Ситуация

побуждает совершить четкий выбор - за кем или за чем ты следу­ешь. Ненавязчиво намекая: следуй за возмужалым, младенца же «впоследствии будешь искать и обретешь».

* * *

В гексаграмме «последования» мы видим внизу «молнию» -символ движения, а сверху «водоем» - символ радости. То есть речь идет о движении к радости. Не к обогащению и не к лично­стной трансформации, а именно просто к радости душевной. Вот сидит человек дома и слышит голос дудочки. Он открывает окно, потом дверь, а потом выходит на улицу и следует за бродячим му­зыкантом. Просто так, по движению сердца.

Этот сюжет можно проиллюстрировать историей Марии Магдалины, которая последовала за Христом не в армии апосто­лов, которых он направил и обещал место в Царствии небесном, но по простому, внезапному и очевидному велению сердца. И не по земной любви, мечтая об обладании, как происходит в сюжете «Приближения» (позиция 8). Сердце ее было свободно и заполни­лось великой любовью; она взяла драгоценное масло мирра и омы­ла ноги Иисуса и вытерла своими волосами. Иуда, который воз­мущался такой растрате средств, был, конечно, не в сюжете «Пос­ледования». Его поведение сильно походит на ситуацию «невро­за» или «суда» (гексаграмма 6) - конфликта между «высоким» и «низким». Поэтому он тревожится внутри и судит снаружи. Он стремится поиметь что-то от учителя, чтобы можно было удержать у себя. Ни Ёжик, ни Мария Магдалина на это не рассчитывают. Они как будто знают на память комментарий Книги: «Если в по­следовании будет захват и пребудешь стойким, то будет несчастье. Если же, владея правдой, пребудешь на пути и от него будет яс­ность, то какая может быть хула?»

«...И было ему хорошо».

18. Исправление порчи

САШКА И ТИШКА, УРОДЫ

Жил-был Писатель. Вы мне скажете, что так людей не зовут, а я вам скажу, что тех, которым имя дали мама с папой, конечно,

так не зовут; но только бывают люди, которые из своего первого имени уходят, как из села, и дальше уже - куда прибьются!

Этот Писатель, или скажем, чтоб вы опять не возмущались, -этот Сочинитель (потому что он почти никогда ничего не записы­вал) - жил за городом, за лесом, за лугом, за рекой и за дорогой. Там стоял его скромный домик, где обитал он и все его создания; и все как один - уроды.

Вы спросите - как это, все уроды? А я вам скажу, что если все время перебивать, до конца не доберемся, а это сказка из тех, где в конце есть кое-что, чего нет в начале. Так что наберитесь тер­пения, я все постараюсь объяснить ясно. Как-то уж так получа­лось, что все, кого он придумывал, были дурные, нескладные или совсем уж невезучие, так что он и поселился подальше от людей, чтобы им на глаза не попадались (он их сам так называл, я бы та­кого не придумал) его уроды, дебильчики и недоноски. Он их ни­когда не бросал и не прогонял, наоборот, кормил и ухаживал. Так он и жил в этом веселом месте, придумывая новых уродов и уха­живая за прежними.

Вы вот зря думаете, что, о-о-о, в этой сказке, кажись, ника­кой жар-птицей не пахнет. Обождите. В сердце самого дурака тоже сидит жар-птица, может, в кривой и вонючей клетке, но она там есть, и когда-нибудь да вылетит. Вот, среди прочих, жили там такие уроды Сашка и Тишка. Они были из ранних его тво­рений (поздним он уже не давал таких простых имен). Сашка был низенький, слегка перекособоченный, всюду заросший воло­сами, с темной кожей и огромными пришлепнутыми губами. Тишка был другой модели: руки как трактор, плечи и голова квадратные (так задумывал Писатель, но природа сгладила углы), ноги - коряги, живот - барабан. Тишка был молчаливый, а у Сашки рот не закрывался, даже поесть ему поэтому было трудно. Но в доме этому никто не удивлялся, там за многими нужен был уход и спецпитание, и Писатель терпеливо за всеми ухаживал. Он и рад был бы куда-нибудь выехать, съездить хоть куда-то, да хозяйство держало.

А однажды Сашка убежал. Писатель и Тишка бросились в погоню, но уже и дулю в поле не нашли. Боясь далеко уходить от дома, Писатель сказал возвращаться. Он думал: «Вернется!» - но Сашка не вернулся, пропал, исчез. Писатель погоревал, но забот было много; он со злости придумал двух замечательных уродов, да тем дело и кончилось.

Но не кончилось! Через пару лет от Сашки пришло письмо. Откуда-то с далекого Севера он писал, что пошел учиться, что в какой-то королевской деревне он живет и говорит по-французски. Дурость какая-то: если деревня, то почему королевская? Писатель издевательски прочитал письмо Тишке, тот ржал, но оба обрадо­вались и затосковали. Писатель тайком ответил, коротко и смеш­но, что-то вроде «Придурок, возвращайся!», - но Сашка не вер­нулся, хотя продолжал иногда писать, и даже стал присылать свои сочинения, слава Богу, на нормальном русском, хотя и стихи.

Дальше - больше. Как-то Сашка прислал целую поэму. Странны были писателю творения своего губошлепа (он его так ласково за губки называл, каждая весом в полкило). Захотелось ему приехать к Сашке, посмотреть, что да как, но трудно было бросить дом, полный недоносков, и оставить не на кого. Так они и жили: этот тому - письмо, тот ему - ответ, и так прошло не­сколько лет, потом еще несколько, потом еще десяток. Так Писа­тель и не собрался в гости на север.

Пока однажды не пришло ему письмо, что Сашка убит на ду­эли. Писал какой-то его друг, «ставил в известность», что после­завтра хоронят, там-то и там-то. Крикнув Тишке, чтоб поухаживал за семьей, Писатель мигом вылетел со двора, кинулся в поезд и помчался на север, и успел к сроку, хоть не повидаться, так похо­ронить. На похоронах было много народа, его никто там не знал, а он из уголка удивленно глядел на мир своего сына. Но порази­ли его там не гусары, чиновники или поэты. Эта братия никогда его сильно не интересовала. Были там, на похоронах, во множе­стве удивительные и прекрасные существа, и не надо было быть писателем, чтобы различить, что это собрались Сашкины творе­ния и герои. Так вот: писатель обалдел от их красоты. Некоторых он узнавал: еще из первой поэмы там были Русалка и Дядька Чер­номор. Потом незнакомые, братья разбойники... И много, много иных.

Он никогда не представлял себе, что герои могут быть таки­ми прекрасными. Тихонько, когда закончились поминки, он уехал к себе домой. Там, ни с кем не поздоровавшись, он выгнал из сво­ей комнаты всех придурков, закрыл окно и двери и крикнул, чтоб не беспокоили. Он видеть не мог своих уродов. Те скулили под дверьми, стучались, лезли в дымоход, но он их гнал, сидел там вза­перти и орал, чтоб все убирались. Так постепенно и произошло: увидев, что их не кормят и не заботятся, уроды стали расчухивать-

ся и расползаться. Через неделю не осталось никого. Остался, впрочем, Тишка, он и ухаживал за старым Писателем. Тот уже ничего никогда не сочинял, с Тишкой почти не разговаривал, бла­го, тот не обижался.

Так все постепенно и кончилось. Писатель умер, Тишка дел­ся неизвестно куда.

Вот разве что из тех уродов, что разбрелись из дома, один стал литературным критиком, и вот он заметил в одной своей ста­тье, что Сашка никогда, ни в одном своем стихотворении из мно­гих томов, ни в прозе, ни в письме, ни в записке, во всем своем богатом и многогранном языке не использовал это слово - «урод».

Нигде, никогда, ни разу.

Впрочем, и Писатель свое первое имя так никому и не назвал.

Тут они вышли квиты.

Это трудная позиция, в ней внутреннее начало роста (ниж­няя триграмма «дерева») зажато сверху незыблемостью горы (вер­хней триграммой).

«Исправление испорченного отцом», - говорится в коммен­тариях И Цзин трижды. То, что испортил отец, - это, например, очень распространенная история о грехопадении. Наш отец Адам испортил хорошие отношения с Господом Богом не только для себя, но и для своих потомков; и теперь дело каждого потомка -исправить «греховное» положение дел и вернуться в Райский сад.

* * *

Уран, рождавший страшных чудищ, которых хоронил внут­ри своей супруги Земли-Геи, похож на фигуру нашего Писателя. Это загадка, конечно, почему и как отец порождает детей, которых он сам считает уродами и которым сам не желает жизни. Мне это кажется некой начальной, грубой стадией творения, пока умение

порождать еще не развилось в тонкое мастерство, пока энергии чрезвычайно много, но она груба и хаотична. Очень часто, кстати, отец такого типа чрезвычайно плодотворен, как тот же Уран или наш Писатель, в смысле количества своих творений. Но душой своей он детей не наполняет, и потом, после «исправления», кото­рое совершают дети, трудно становится найти хоть какие-то его следы (так до нас не дошли фактически изображения Урана; и образ отца А.С. Пушкина нигде в его творчестве не ощущается, в отличие, скажем, от няни Арины Родионовны).