Мы вольные птицы, пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер... да я...

А.Ф. Лосев считал стихотворение показательным примером символа, так как главное в нем не самодовлеющая образность (не «фотографическая» передача тюрьмы, орла, горы и моря), а большая смысловая перспектива, «выражен мощный, хотя пока еще беспомощный порыв к свободе»[3]. Фольклорный источник художественного символа придает свободолюбивому стремлению народный, естественно-природный характер, а символика вольной птицы (у Пушкина она усиливается символикой моря) вводит стихотворение в русло поэзии гражданственного романтизма.

Возвращаясь к «морским» элегиям, остановимся на шедевре «Редеет облаков летучая гряда» (1820), в котором заметно обновляется семантика образа моря по сравнению с первой элегией. Пушкин усиливает живописное начало и идею внутренней свободы человека. Последовательно рисуется морской пейзаж: «дремлющий залив и черных скал вершины», «и сладостно шумят полуденные волны», «Там некогда в горах, сердечной думы полный, / Над морем я влачил задумчивую лень...» Элегия воспроизвела все то, что «для сердца мило», а им оказались «мирная страна» над морем, любовь и покой – «задумчивая лень» – в сердце «элегического человека»; передано ощущение счастья. Здесь снова предвосхищение философской максимы о покое и воле как замене счастья.

«Земля и море» (1821) концентрирует элементы предыдущих картин и бросает свет на будущую элегию «К морю»: «Мне моря сладкий шум милее» (ср.: «Шуми, шуми, послушное ветрило»; «и сладостно шумят полуденные волны»); «Тогда ленюсь я веселее» (ср.: «задумчивая лень» в предыдущей элегии). Снова апология моря и душевного покоя. Но главной в стихотворении оказывается ситуация «обманчивых морей»: то Зефир лелеет на волнах гордые корабли и челны, то море преображается:

Когда же волны по брегам

Ревут, кипят и пеной плещут,

И гром гремит по небесам,

И молнии во мраке блещут –

Я удаляюсь от морей

В гостеприимные дубровы;

Земля мне кажется верней,

И жалок мне рыбак суровый;

Живет на утлом он челне,

Игралище слепой пучины,

А я в надежной тишине

Внимаю шум ручья долины.

Третья «морская» элегия – «Кто видел край, где роскошью природы», перекликающаяся с шедевром «Редеет облаков летучая гряда». Снова через всю элегию прошел влекущий, чарующий поэта образ того полуденного моря, о котором он вспоминал и раньше. Постоянные атрибуты моря и повторяющиеся здесь его признаки – «шум» и «блеск», как бы веселье: «весело шумят и блещут воды», «Я помню вод веселые струи / И тень, и шум...», «и моря блеск лазурный, / И ясные, как радость, небеса...».

Романтическая особенность восприятия морского пейзажа прежде всего в том, что оно существует не в действительности, сейчас увиденной человеком, а в его мечте-воспоминании, в его субъективном сознании. Вся картина эмоционально окрашена влюбленностью лирического «я»; «Скажите мне: кто видел край прелестный, / Где я любил, изгнанник неизвестный?» Эта «морская» элегия не меланхолической тональности, а восторженной. Сплетаются в сознании чувства и образы: любви, восторга, мирной страны, моря, душевного успокоения и счастья («Приду ли вновь под сладостные тени / Душой уснуть на лоне мирной лени?»).

Эволюция образа моря в лирике состоит в том, что оно все больше роднится с душой поэта, все глубже в его сердце входит, все сильнее объединяется с любовным чувством.

1823 год принес поэту разочарования и сомнения, вместившиеся в образ Демона. Однако проблема свободы остается для Пушкина генеральной. Как поэт, он ищет и осознает символику свободы и само понятие «символ свободы» вводит в свои стихи («Кто, волны, вас остановил...», «Завидую тебе, питомец моря смелый...», «Кораблю»).

Теперь образ моря – не «самодовлеющая действительность», а «принцип порождения какой-то действительности, создающий большую смысловую перспективу» (терминология А.Ф. Лосева).

Уже в первом из названных стихотворений психологический параллелизм подан таким образом, что объективное бытие и мир человеческой души отождествлены. Здесь отсутствует конкретно-живописный образ моря, хотя «бег могучий» волн может быть соотнесен только с ним. Конкретный образ раздваивается в антитезе: не могучий бег волн, не поток мятежный, а «пруд безмолвный и дремучий», «невольные воды» видит поэт. Штриховой рисунок изобразил стоячие воды, а рядом или над ними желанное: взыгравшие ветры и волны. Вырисовывается смысловая перспектива: волны моря в оковах – волны души («надежда, скорбь и радость») в оковах (в «дремотной лени») – бег жизни остановлен. Также и пожелание человека меньше всего адресовано конкретному морю, а главным образом собственной душе и самой жизни. Поэтому и понадобился символ:

Взыграйте, ветры, взройте воды,

Разрушьте гибельный оплот –