Келейные восьмидесятые или ночной портье

Восьмидесятые же были для меня временем, если так можно выразиться, келейной жизни. Мы все — я имею в виду свою небольшую компанию друзей, среди которых многие были художниками (сейчас некоторые из них процветают в Лос-Анджелесе), — были эстетами и вели очень замкнутый образ жизни и практически не общались с окружающим нас советским миром. Это было такое элитарное существование, внутри нашего круга много чего варилось, вырабатывалась наша собственная эстетическая позиция. Нас тогда формировала «новая волна», и мы очень серьезно восприняли ее не только как музыку, но и как целую эстетику, которой, безусловно, она и была.

Андрей Бухарин — 1997

Я точно помню момент, когда нас ударила «новая волна» — это было три пластинки, прослушанные за раз: Japan «TinDrum», TheCure «Pornography» и группы, которую сейчас никто не помнит, Theater Of Hate «Westworld», отличной, кстати. Мир никогда больше не был для нас прежним. Но для нас «новая волна» было гораздо шире, чем просто постпанк, электро-поп, новые романтики и те или иные группы. Нью-вейв мы видели как продолжение традиций английского дендизма, западноевропейского романтизма, Байрона, Шелли, готической литературы. Нашими богами, и не только в музыкальном плане, были Дэвид Сильвиан, Брайан Ферри, Сьюкси Сью, Питер Мерфи, Роберт Смит. Мы занялись своим внешним видом, причем тогда невозможно было пойти, как сегодня, в магазин и накупить модных шмоток. Вокруг был серый совок, который не подозревал ни о чем, смотрел свои фильмы, слушал свои ВИА, поэтому, мы были теми немногими людьми, которые жили в своеобразной башне из слоновой кости. Много думали, много читали, много слушали самой актуальной передовой музыки. Когда в начале восьмидесятых началось личное общение с редкими иностранцами, они были совершенно шокированы тем, что мы были в курсе всего. Мы знали всех, слышали всё и видели достаточно для людей, живущих в закрытом коммунистическом режиме за железным занавесом. И, повторюсь, это была не сиюминутная модность, скопированная из глянцевых журналов, мы понимали всё гораздо шире, были погружены в культуру и смотрели правильных режиссёров и читали правильные книги, получали то образование, которое советское воспитание нам дать никак не могло. Конечно, всё строилось на людях, на личностях, и каждая ценилась на вес золота. Все остальные были для нас одной безликой серой массой.

Стараясь свести свои контакты с советской властью к минимуму, я в начале 80-х работал ночным сторожем (почти «ночным портье», прямо по фильму Лилиан Кавани или песне «Оберманекена») — сторожил здание «Моспроекта» на Маяковке прямо рядом с гостиницей «Пекин». Это была великолепная работа, на которую я попал по большому блату, через одного своего друга, писателя Алексея Григоренко. Когда заканчивался рабочий день, наступало моё время, моя власть, — я держал нечто вроде салона, куда захаживали испуганные иностранцы, православные писатели, добрые драгдилеры, политические диссиденты, знойные красавицы и так далее. Иногда мы устраивали бурные вечеринки, привозя и устанавливая в холле здания мощную аппаратуру. Помню, молодые архитекторы, задерживающиеся по вечерам на работе, мне дико завидовали.