Глава 26. Гэрехем ронал абено 1 страница

Шумеляк А. М.

Ш 96 Веллоэнс. Царские игры: Фантастический роман / А.М. Шумеляк

Юный Авенир, выжив после схватки с одержимым правителем Зуритаем, начинает жизнь заново. Встреча с бывшим наставником и соратником Мархом побуждает его возобновить путь в Царство Веллоэнс и вернуть к жизни старых друзей – Пармена и Корво.

Тем временем в Царстве наступает разделение. Трое братьев и сестра желают управлять независимо друг от друга.

Со всех уголков Новой земли стряхнув тень сна, собираются неведомые силы…

«ПРЕДСТАВЛЯЮ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ ВТОРУЮ КНИГУ. НАСКОЛЬКО УРОВЕНЬ ПИСАТЕЛЯ ВЫРОС МОЖНО ПОНЯТЬ, СРАВНИВ С ПЕРВОЙ КНИГОЙ, КОТОРУЮ В СКОРОМ ВРЕМЕНИ ЖДЁТ ЕЩЁ ОДНА РЕДАКТУРА».

©Ashum

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пролог

«Через времена и пространства несется первоискра Высшего, наделяя избранных небесной мудростью и силой. Созданное Рукибом Царство сохраняет хрупкое равновесие мира людей и духов. Временное полотно сложилось, объединяя два времени и мира, отсрочив приход новой эры. Спустя три века, ткань мироздания истончилась и потомки избранных позабыли о своем предназначении. На Веллоэнс ополчился могущественный противник. Управляя страстями людскими, ведет он к разрушению последнего оплота истины, ослабляя силу первоискры, подготавливает мир к приходу сурового хозяина.

Хранителям воли Высшего предначертано собраться в заветном Царстве и послушанием восьми остановить Ишгара. Гроумит назначен смотрящим за картиной Земли, Теграмтон же зрит за душами хранителей, подкрепляя и наставляя их в силе Сущего, обучая мастерству управления камнями.

Легенда повествует о священном лазурите – первом из восьми. Согласно древним текстам, сей камень возвышается над остальными. Будучи не тварной материей, но первоискрой Божьей, он сам избирает своего хранителя, создавая связь с Высшим – так, что человек становится пророком небесной воли, частью Эмпирея, явлением ангельской силы на земле. Сей хранитель будет выше избранных обитателей Веллоэнса, равен Теграмтону в человечьем облике - и в его силах защитить мир людей от духов. Но сможет ли он принять власть неба? Хватит ли мудрости разгадать козни бесплотных демонов и охладить пыл неправедных страстей?

Диптрен несет проклятие Моргота, обреченный на душевный терзания. Бессмертный, он ищет успокоение на темном острове, не зная различия между любовью и ненавистью, смелостью и страхом, радостью и болью. Когда одиночество становится невыносимы, изгой посещает разделенную землю. В его сознании нет понимания добра и зла, он мыслит шире, чем обычные люди и глубже, чем рожденные в Царстве. Его чуждаются все – люди, демоны, ангелы – но синеволосый юноша снисходителен к отвергнувшим его. Ведь господин всегда знает больше рабов».

Жилистая, с гладкой серой кожей, рука остановилась. Изящные пальцы с фиолетовыми ногтями неуверенно перекатывали белое гусиное перо. Летописец вздохнул и бережно обернул инструмент холщовой тряпицей.

Глава 1. Элхои

Короткая оттепель сменилась вечной стужей. Снег на поверхности затвердел, превратился в ненадежную корку. Один неосторожный шаг – и хрупкий наст проломится, погрузив замерзшее тело в холодные иголки до паха.

Широкие полозья легко скользили по обледеневшей тропке. Сани смастерил забредший несколько лет тому охотник-трегонадец Хесэ. До этого поселенцам приходилось возить дрова, мясо и бочки с ключевой водой на старых скрипучих повозках. Колеса проскальзывали по белому покрывалу, оси промерзали и ломались. Вещица стала настоящим подарком. Оленья шкура, коей были подметаны полозья, позволяла легко перемещать сани вперед, взад же не катились - жесткие щетинки удерживали от скатывания даже с крутых холмов. Доски кондового дуба умело подогнаны – между пазами ни щели, дерево смазано рыбьим клеем и пропитано дегтем - не скрипит и не гниет, не поддается влажности и грибку, тепло держит добротно.

Сейчас воз был нагружен доверху. Монахи умело ступали по знакомым тропам, огибали опасные подснежные пустоты. Незнакомый с этими местами человек, очень скоро бы заблудился среди одинаково белых холмов, провалился бы в скрытую расщелину, сбился с пути в беспощадном буране.

Природа гневно обрушивала на процессию вихри острой льдяной крошки, ревела от ярости, норовила сбить с пути. Люди не обращали внимания на стихию. От каждого столбом валил пар, каждый ступал размеренно, напевал под нос псалмы, пальцы пересчитывали пузатые бочонки молитвенных четок.

Массивная снежная стена рассыпалась, открыв проход к спрятанному поселению – и сразу же заросла за их спинами.

По краю поселения стояла гряда ровных невысоких домиков. Стены из смазанных глиной травяных циновок развалились бы после первого ливня - но среди вечных снегов такой коврик достаточно прочен, чтобы выдержать напор ветра и помогает отщепенцам удерживать скудное тепло очага. За кельями прочно укоренились вековые, завоевавшие право на жизнь, деревья. Темная плотная кора просвечивала через наледь, толстые ветки уродливо тянулись к небу. Шерстяной чий закрывал вход в дупло, которое служило домом молитвенникам. За деревьями ледяной глыбой блестел сам монастырь. Серую стену отполировали суровые ветра, а холод затянул убогий дворец паутиной инея.

Врата храма бесшумно отворились и сани с монахами неспешно растворились во мгле. Внутри все заволокло дымкой - тусклого света лампад едва хватало, чтобы различить контуры тел. Через несколько минут глаза привыкнут и удастся разглядеть внутренности. Процессия находилась в небольшом зале, пустом, непримечательном. Стены выскоблены до белизны, на гвоздиках висят куцые медные жирнички, напротив входа углем нарисован незатейливый крест.

Монахи развязали сани. Под шкурами лежали подобранные странники. Мужчины размеренно, с удивляющим спокойствием, - будто по три раза на дню находят чужаков – переложили изувеченные тела на носилки, отнесли в молитвенную залу и аккуратно опустили перед алтарем. Из другой двери, ведущей в обедню, вышли двое.

Калит жил в монастыре не больше двадцати лет. Многие монахи провели здесь всю сознательную жизнь - он же пришел, будучи зрелым, перенесшим многие тяготы жизни, мужчиной. Тайрин появился в Элхои совсем недавно – с момента его пострига не прошло и одного круга времен. Старый монах подал знак – на алтаре зажгли фимиам. Молодой послушник, шепча молитвы, обходил по кругу тела, из узкогорлого кувшина тонкой струйкой стекал елей – на лоб, шею, живот, запястья и стопы. Подобранные напоминали мертвецов. Молодой в кровоподтеках, от мизинца левой руки через плечо по животу спускалась и исчезала у правой пятки иссиня-черная трещина. На голову одет обруч с лазуритом – так вдавлен в кожу, что снять можно лишь распилив голову. Который постарше – лыс, одноглаз, на некогда мощной, а теперь посиневшей и разбитой груди расползлась от раны паутина черных шрамов. Ноги переломаны в трех местах, тело в ссадинах – будто конь тащил волоком по буеракам и оврагам.

Тайрин окончил помазание и присоединился к остальной группе. Калит склонился над телами, вознёс молитвы Высшему. Кисти в руках старца плавно вырисовывали в воздухе таинственные знаки. Алтарь засветился, с умывальни истекал свет, волнами захлестывал каменный пол, вплотную подбирался к увечным. Прозрачные лучики перекинулись на елей, тела впитали легко, как иссохшая губка всасывает воду. Кожа потеплела, синева блёкла, кровоподтеки рассасывались. В жилах восстанавливала свой ток кровь, под кожей засветились кости, напитываемые благодатным светом.

Старец, продолжая шептать псалмы, подозвал молодого послушника. Тот, благоговея, с трепетом поднес берестяной ковш. Руки дрожали – Тайрин боялся ненароком расплескать освященную воду из медной умывальни. Окуная пучок иссопа, аккуратно стряхивал драгоценные капли на мертвых – от лба до паха и по линии груди – справа налево.

Стройный молитвенный гул храмовой залы нарушили хрипы и всхлипы. Калит отложил кисти и прислонил ладони к телам. Несмотря на почтенный возраст, пальцы все также чутко ощущали жизненные линии тел. У каждого грудная клетка медленно поднималась – и судорожно сокращалась, выбрасывая пропитанный фимиамом воздух. Сердца бились слабо, нестройно, разум не приходил в сознание, но мужчины ожили, хотя и стояли на грани небытия.

Старец поднялся с колен. Монахи, не прерывая песнопений, также спокойно и стройно подняли тела и унесли в верхние комнаты.

Сезон морозов остался позади. Духи тепла просыпались, наливались новой силой и огненный небесный круг разгорался, дни теплели, птицы запели радостные песни. Снег сошел, только вековые ледники стояли угрюмо, сохраняя драгоценный холод. Монастырь Элхои преобразился. Гигантская снежная стена растаяла, обнажив дремавшие внутри кедры. Домики из циновок держались, по стенам поползли слабенькие росточки вьюнков, местами покрылись скудной зеленью. Шерстяные чии с дупел убрали, молитвенники раз в восемь дней вычищали, выскабливали жилища добела – дабы огромная живительная сила этих корявых горных деревьев, - уже позеленевших, с набухшими почками, - не исцелила свою незарастаемую рану.

Льдяная корка, покрывавшая монастырь, стаяла и блеск замерзшей воды сменился сияющей солнечной дымкой. Из-за марева здание на вид будто колыхалось в воздухе, походило на мираж, какой нередко можно встретить в жарких пустынях Манохи.

Авенир ощущал себя тухлой рыбой. Тело за месяц небытия исхудало, от мышц не осталось и следа. Кожа бледная, изголодавшаяся по солнцу. Дышалось трудно – ослабевшая диафрагма с трудом раздвигала легкие, те едва впитывали воздух. Это был пятый раз, когда выживший акудник приходил в себя. Первые два пробуждения длились несколько секунд, сопровождались неимоверной болью. Суставы выламывало, голову зажимало кузничными клещами, каждый вздох сопровождали тяжелейшие корчи. В этот раз юноша просто лежал, не ощущая боли, не чувствуя и легкого ветерка, колыхавшего пламя священных лампад. Подумал, что уже все - умер, но, прислушавшись, уловил тихий звук собственного дыхания – а мары то не дышат, значит живой.

В дверь бесшумно вошел монах. Вытянутое лицо, длинная седая борода. В зеленых глазах играют молодые огоньки. От старца веяло отеческим теплом и Авенир почувствовал, как сердце наполняет покоем, что-то знакомое и невероятно желанное окатывает душу, заставляет ее согреться, раскрыться, пробуждает благодарность и детскую наивную радость…

Щеку обожгло. Это слеза проторила тонкую влажную полосу по иссохшей коже.

Калит улыбнулся. Тихо (но волхву показалось, будто обрушился небосвод) произнес:

- Выживешь. Тело восстановится, главное – душу успели удержать. Почивай, слаб пока.

Авенир прикрыл глаза. По коже бегали молнии – монах мазал елеем, рисовал знаки, шептал молитвы. Волхв не мог разобрать слова, узнавал лишь отдельные слоги. Устав слушать, погрузился в себя. Дышал размеренно, старался ощутить сердечный ритм, но не смог. Пытался вспомнить, что было, но память не возвращалась. Вгрызался мыслями в прошлое - тщетно, жизнь началась заново, искать что-то – как в молоке плыть – белым набело. Промучившись, разжал веки. Задышалось легче, внутри растекался приятный жар. Юноша захотел встать и с удивлением обнаружил, что не знает, как это сделать. «Ну и состояние».

Наверное, так чувствуют себя новорожденные, только вышедшие из материнской утробы, омытые и укутанные. Авенир сосредоточился, мысли побежали бойчее:

«Так, думать я могу, дышать тоже. Осталось овладеть движениями»

Сконцентрировался на ощущениях, представил себя со стороны.

«Так, правая нога сползает со скамьи… сползает… да что ж ты, сползай тупое животное!»

Глубоко вдохнул, задержал дыхание. Когда потолок раскрасило цветными кругами, выдохнул.

«Еще раз. Правая нога, не торопясь, спокойно…»

Упрямая конечность дрогнула. Через несколько минут пятка гордо свисала с края лежака. Нир мысленно напрягся, мышц не ощущал, но краем глаза видел, что движение – пусть, с быстротой улитки, но все же, идет. Нога сползла с доски, бессильно упала на пол. Тело передёрнуло, внутри заискрило, волхв хотел застонать, но смог лишь выдохнуть. Памяти не осталось, но хоть тело поддается. Осталось то – повернуться, спустить вторую ногу, схватиться руками за край скамьи и приподняться. Если чувство равновесия монахи не вырезали – то еще встать и побегать на радостях.

Пути назад не было. Авенир напрягал голову, силой мысли двигал конечности, дышал, представлял – и почти ощущал - бегущие по телу молнии. Хотел ругнуться, но в памяти не нашел ни одного выражения. Когда вторая нога ударилась об пол, не без радости отметил, что кожа что-то чувствует, да и мышцы тянутся. Преодолевая боль, встал, оперся о стену. В голове загудело, в глазах вспыхнули радужные кругляки, зашатало. Глубоко вдохнув, зажмурился, переждал приступ головокружения и огляделся.

Небольшая опрятная келья. Оконце задернуто соломенной шторкой, деревянный топчан, с коего юноша так тяжко слезал, закрытый истертой шкурой, возле стены полка со свитками и умывальня. С дрожью в ногах, опираясь обеими руками о белесую каменную стену, Авенир двинулся к медному тазу. Терпя боль, пронзавшую руки, набрал пригоршню воды, ударил ладонями в лицо. Сознание прояснилось, попавшие на тело капли молнией обожгли щеки. Волхв посмотрел в таз, глаза удивленно округлились.

С водной глади на него смотрело бледное лицо проснувшегося с перезимовки упыря. Кожа облепила череп, волос на макушке не было, ресниц и бровей тоже. Потухшие желтоватые глаза окутаны темными кругами, нос заострился, как у мертвеца. В лоб впился обруч с лазуритом, по краям холодного металла кожа посинела, вспухла. Тонкие пальцы, дрожа, скользнули ко лбу - онемевшая кожа не ощутила прикосновения, зато лазурит, то ли от падавших лучиков солнца, то ли от знакомых рук, тускло замерцал.

Дверь в келью отворилась, и волхв ощутил знакомое тепло. Калит спокойно подошел, правая рука обняла плечи, левая поддержала за бок. Монах аккуратно уложил обессилевшего Авенира обратно на топчан, по-отечески пожурил:

- Прыток ты, родимый. Восстановишься скоро, но не мгновенно.

Юноша прошептал:

- Кто я? Сколько здесь?

Старец смотрел мирно:

- Ты человек. Живой, хотя был у врат преисподней. Нашёл недели две назад, когда собирал хворост. Береги силы, они нужны телу.

- Почему я ничего не помню? И почему… так выгляжу?

- Когда тебя мертвого положили в молитвенную, дух еще не исшел к отцам. Душа после смерти где-то три дня связана с телом, дальше – как Высший рассудит. Монахи заключили твой дух в алтаре и восстанавливали тело.

Калит потер висок:

- Изломан ты был нещадно. Кости, внутренние органы и мозг исцелили, но на это ушли силы и ткани почти всех твоих мышц. Потому такой стройный. Еще и обруч заговоренный, вестимо. Снять не смогли, оставили. У тебя с ним связь какая-то. Не колдовская – в этих местах все чары и заговоры рушатся. Видать, божественная.

Авенир закатил глаза, дыхание замедлилось. Смахнул усилием воли пелену сна, огляделся. Старец покинул келью. Волхв напрягся. В этот раз вставать было легче, мышцы, хоть и слушались с трудом, но дерготой на раздавались. Схватил сложенную на табурете робу, накинул на истощенное тело. Плечи придавило, ноги задрожали от нагрузки. Шаг за шагом, думая – как бы не упасть, юноша дополз до выхода, с неимоверным усилием приоткрыл дверь, в коридор прополз, как рак-разведчик, задом.

Повернувшись, ахнул. Вниз вела выщербленная каменная лестница. Ступени высокие, с одной стороны стена, с другой пустота. Любой мужчина легко бы спрыгнул на пол в проем, но для еле живого человека под тяжелой верблюжьей накидкой каждая ступень сулила опасность. Затаив дыхание, впившись пальцами в стену, волхв начал спускаться. Ноги подкашивались, на четвертой ступени в глазах все начало расплываться. Когда Авенир оказался внизу, лицо было усеяно крупными каплями, щеки покраснели, а тощие ребра вздымались аки кузнечные меха. Он проковылял через арку в затуманенный зал. Уши уловили тихие трели. Волхв двинулся к массивным воротам. Схватившись за кольцо, уперся в землю. От напряжения перехватило дух, обруч сдавил голову, по спине пошли судороги. Авенир наддал еще, от натуги на шее вздулись вены. Дерево тихо заскрипело, стало поддаваться, отходить. В лицо ударила стена солнечного света, легкие закололо от свежего весеннего воздуха.

Во дворе неровным полукругом сидели монахи. Одни держали на коленях барабаны, руки переплетались в неведомом танце и ударяли по тугой коже. Другие дули в флейты и свирели. Некоторые щипали натянутые на остов жилы. Музыка разливалась в пространстве, волхв мог поклясться, что видит цветастые лоскутья звуков. Послушники, которым не досталось инструментов, пританцовывали и подпевали. Двигаясь размеренно, они напоминали шепчущее море, то набегавшее волнами на берег, то неуверенно откатывающее обратно в океан.

Авенир застыл в нерешительности. Сердце заныло от мелодии, мысли улетучились, в голове звенел завораживающий ритм. Откуда-то изнутри, из души приходили слова, что-то до боли знакомое пробивалось наружу, рвало белые листы памяти. Обитатели скита жестами пригласили в круг, ободряюще восклицали. Юноша сдался эмоциям. Плечи вздымались неровно, иссохшее тело не слушалось, двигалось скупыми рывками, но с каждым движением силы приходили, накатывали волны тепла и счастья. Монахи вскидывали руки к небу, кто-то подпрыгивал, но в центре полянки был лишь волхв. Танец продолжался недолго, голоса и инструменты замолкали, лишь тихо, с хрипотцой, тянула флейта, да постукивал малый дхол. Слова вырывались наружу, слагались в рифмы, рифмы - в стихи, стихи – в песнь. Песнь ведала о покинутой любви, предательстве, тихо щебетала о тщете жизни, сомнениях и смерти друзей. Потом поднималась, взрывалась триумфом победы и веры, рисовала картины будущей славы и великой цели, ради которой не жалко и отдать жизнь.

Волхв пал на колени, обратив лицо к небу. По раскрасневшимся щекам текли слезы, горькими валунами срываясь с подбородка. Один за другим, монахи опустились на колени, склонили головы. Пение перешло в молитву, возношение Высшему, нестройную и грубую, но идущую из глубины души.

После восхвалений послушники отправились в обедню. Авенир присоединился, Калит великодушно разрешил – мол, поздоровел уже, способен и плотскую пищу вмещать. Столы тянулись рядами, с обоих сторон тяжелые каменные скамьи с кедровым седалищем. Юноша получил плошку овощной каши и хлеб, уселся супротив старца. Тот вкушал степенно, не поднимая взгляда, погруженный в мысли о высоком. Акудник оглянулся. Все ели размеренно, не торопясь, тихо вели беседы. В комнате стоял легкий гул - слов не разобрать, но и речам не мешает. Обратился к монаху:

- Отче, что со мной было? Сейчас, во дворе?

Старец не поднимал головы, челюсти размеренно двигались. Прожевав, с притворной сердитостью, буркнул:

- Я не отче тебе. Здесь все братия. Нет главных, настоятелей, авве и других. Все равны. А во дворе…

Калит отломил ржаной ломоть:

- Во дворе была твоя душа. Раскрылась, сильно раскрылась. Давно такого не было. Скоро значитца и память вернется – из души в голову. Очищенная память – без вредных примесей. Ты ешь, сил набирайся. Рано по монастырю гулять, да и неладно – без дела по палатям шастать.

Авенир отхлебнул из плошки. Аромат непривычный, вкус неплох. Горячее варево тягучей массой прошло по пищеводу. В желудке ощутил приятную тяжесть. Юноша приободрился:

- Я быстро сил набираюсь. Там, в келье – только моргнул, и уже взматерел.

Старый монах перестал жевать. Плечи затряслись. Сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказал:

- Там в келье? Это, сынок, было три недели назад. Тебя после прогулки по комнате так подкосило, что даже не почуял, как заснул сном богатырским. Зато братиям песнопения с молитвами храпом испохабил, весь мир из душ унес. Только кто «Высшему вознесем» запоет, из твоего окошка трели раздаются, гармонию сбивают.

Авенир ощутил, как уши зажгло, а к лицу прилила кровь. Он молча опустил ломоть в похлебку, не поднимая головы, ел. Калит не проронил ни слова. Когда трапеза окончилась, монах провёл юношу в комнату. Помещение небольшое, но светлое. Точь в точь, как келья старца, разве только еще несколько одеял да подушка на топчане. Юноша лег, укрылся одеялом, заелозил, подначивая под голову подушку. От живота растекалось приятное тепло, веки потяжелели. Где-то внутри трепетали мысли: кто же я, что случилось? С шумом выдохнул – сказал же старец, возвратится память, значит, дергаться не стоит. Сейчас надо спать, здоровье еще пригодится.

Во дворе за изгородью массивных дерев среди невысоких домиков прогуливались двое. Стены зацвели, по наложенным пруткам вились толстые стебли, кое-где распустились оранжевые цветы. Одним был Калит. Другой – сбитый жилистый мужчина с загорелым, дубового цвета лицом и безволосой, словно отполированной макушкой. Черные глаза смотрели хмуро, то и дело метались, привычно выискивая опасность. Незнакомец раскрыл рот, послышался шершавый низкий голос:

- Как он себя чувствует?

Старец утвердительно кивнул, лицо осветила добрая улыбка.

- Что-нибудь помнит?

- Нет. Еще очень слаб, хотя восстанавливается быстро.

Мужчина печально вздохнул:

- Надеюсь, тело нальется силою скорее, чем вернется память. Зима закончилась, дороги открыты - но вряд ли я найду кого-то из соратников. Прошарил уже несколько верст – ни следа. Видимо их выбросило на скалы Первой Земли.

Обернулся, взглянул на почтенного монаха:

- Благодарствую, что исцелили мои недуги, вырастили глаза, срастили кости.

- За это хвала Единому. Мы всегда рады видеть пришедших с миром. И тех, кто когда-то был с нами, тоже.

- Пока что поживу за пределами монастыря. Буду искать утерянных. Авениру нельзя меня видеть – вспомнит друзей, от душевной боли сердце не выдержит. Он еще молод и слишком нежен духом.

Калит поклонился:

- Не переживай, Марх. Все братья предупреждены, а монахи нашего ордена умеют держать язык за зубами. Тебе ли не знать.

- Да, авве.

Мужчины поклонились. Старец вернулся в монастырь, Марх же исчез за громадными вратами.

Глава 2. Изгнание

- О, человек! Зачем? Отдав треть мира божественной искре, ты проявил безразличие, слабость. Выслушай своё проклятие! Отныне в тебе живут три сущности. Человеческая - сохранит обличье и оставит разум. Божественная - подарит вечную жизнь.

Темная - даст силу и мощь флегрета.

Люди будут бояться твоих нечеловеческих сил. Ангелы никогда не примут объятого тьмой. Демоны же ненавидят всякое проявление света. Разрываемый тремя влечениями, ты будешь изгоем для всех – и людей, и ангелов и демонов. Вечный отшельник – достойная мука!

Моргот растворился в воздухе, перенесся за пределы острова. Всё также с неба лилась холодная противная вода, дул пронизывающий ледяной ветер. «Как же безобразен этот жалкий человеческий мирок». Ему, одному из первых отрекшихся, архидемону, повелителю огненного Еннома, пришлось нарушить свой покой из-за зова Ишгара, бунтаря – единственного, кто был сильнее него в тёмном царстве. Бывший ангел света питал ярую ненависть к этой маленькой планетке и к населявшим ее людям.

Тело пронзили молнии. Корчась от боли, Моргот напрягся изо всех сил, старался обнаружить хоть одного из светлых, но пространство пустовало. Из пустоты раздался гневный рык:

- Ты не исполнил мою волю!

Среди грозовых туч вырисовывался силуэт дракона. Глаза яростно горели синевой, чешуя зловеще блестела под струями дождя. Из пасти и ноздрей вырывались языки пламени. Бушующую стихию разорвало:

- Зачем позволил этому червю создать Царство под защитой Высшего? Оно отделит наш мир от мира людей и пробраться сможет лишь мелочь!

Моргот вспыхнул. Оранжевые языки поднимались от материализованного тела, серая шкура раскалилась докрасна, от демона повалил пар. Сил у Ишгара было больше, но властитель Еннома тоже не из слабых, так запросто не сдаётся:

- Правитель, ты никогда не объяснял нам замыслов, связанных с этим мирком. Зачем захватывать бренную плоть, когда нужно готовиться к битве с духами Высшего? Мы тратим время на какую-то возню в грязи, вместо серьезных дел!

Ишгар обхватил Моргота хвостом, шипы впились в тело. В глазах дракона пылала ярость:

- Глупец! Хоть ты был сотворен одним из первых, могучим и грубым, мудрости на тебя у Создателя не хватило. Ты был в Эдеме в день сотворения? Ты видел картины, нарисованные Высшим? Или ты вник в назначение этой «бренной плоти»? Да каждый из людей может стать подобным Высшему, равным по силе Теграмтону. Зачем нужны архангелы и духи, если один обновленный человечишко может перебить половину бездны?

Падший молчал. Отрекшийся, как и остальные темные, во время бунта утерял способность признавать свои ошибки – мог только злиться, что не поступил где-то хитрее, жестче, подлее.

Глаза Ишгара метали искры, пасть оскалилась, обнажив ряды острых клыков:

- Ты был проклят Единым. Отныне ты проклят и мною. Я обрекаю тебя, темного демона, правителя Еннома на вечное скитание в мире людей.

Тело Моргота опутали чёрные путы. Огневик ярился, сыпал искрами, на морде от напряжения вспухли вены, видно, как мощное сердце толкает кипящую кровь. Верховный молчаливо усмехнулся. В мире плоти падший слаб. Когда оковы падут, он будет в мире людей. Его ментальные силы не смогут ощутить царство темных, а пройти через мир, созданный первоискрой, демон не решится. Пленника объяло чадом, мокрый пепел слеплялся в комки, намертво приклеивался к серой шкуре. Через некоторое время, уже похожая на глиняный ком масса, бесшумно исчезла вдали.

Возле Ишгара зазеленело облако. В тумане возник Голлиос. В этот раз демон избрал форму ящера. Фиолетовые глаза с почтением смотрели на дракона:

- Хозяин, Вы закинули Моргота в мир людей?

Верховный не обращал внимания на приспешника, светящиеся злобой глаза ещё смотрели вслед улетевшему кому:

- Да. Моргот – бунтарь. Такой же, как и ты. Как и все мы. Но он осмелился показать свою природу передо мной, открыто возразить, поставить под сомнение мои пути. Пусть охладится в этом слякотном мирке. От присутствия темного в обиталище человечишек не станет приятнее, а мне хаос среди людского рода пригодиться.

Среди бушующего моря покачивался остров Диптрена. По поверхности скользили темно-зеленые разряды, то и дело с неба обрушивалась ветвистая молния. Струи дождя хлестали нещадно, раскаты грома разрывали пространство треском. Демоны становились прозрачнее, пока не исчезли, полностью перейдя в духовное пространство.

В небольшой деревеньке Саузри темную гору обходили стороной. Старцы рассказывали легенду о том, как три сотни лет назад на цветущую долину с неба упал огромный черный камень. Удар был настолько мощен, что земные плиты сдвинулись, и на том месте выросла скала. На несколько миль погибло все живое. Несколько месяцев людям слышались леденящие душу вопли. Собаки испуганно выли, кони ржали, у коров пропадало молоко. Люди, не выдерживая пытки, сходили с ума, покидали деревню, стремясь обжиться в другом месте. Когда ставшее малочисленным (с двух сотен семей осталось семнадцать) селение объявило сбор и решили уходить, вопли неожиданно прекратились. Жители обрадовались несказанно, устроили хороводы с празднеством, жгли чучел и хвалили богов за проявленную милость. Старейшины настрого наказали ходить к горе, чтобы не растревожить задремавших наконец-то духов.

Легенда обрастала новыми слухами и историями. Отцы рассказывали детям о скрытых в горе сокровищах и охраняющих их демонах, об узниках в катакомбах. Ходила из уст в уста и история о древнем воине, мощь которого была столь велика, что он дерзнул воевать с богами. Те, восхищаясь доблестью человека, подарили ему вечную жизнь, но в наказание заключили воина в древний артефакт и свергли его с небес. Этот-то камень и вспахал долину, образовав гору. А дух паладина с тех пор охраняет земли Саузри.

Маленький Корво, как обычно, играл с ребятами в небольшом ольшанике. Мальчишки перетягивали бечеву, забирались на спор на деревца, боролись. Хоть мальцу только стукнуло шесть, а друзьям по десять, парнишка не уступал ни в силе, ни в ловкости. С рождения повивальные бабки предсказывали, что ребенок будет особенным. И правда, малец крепок, особенно руки. Крохотные ладони с легкостью сминали твердые шишки, когда хватал пса Тошку за хвост, тот жалобно скулил, а в полтора года задушил прокравшегося к яслям барсука.

В этот раз детвора играла в прятки. Играть рядом с деревней неинтересно – знают каждый закуток и забрались далеко в чащу. Вернуться нетрудно – в тишине леса легко услышать, как колют толстые поленья, как выводят знакомые рулады. Уперевшись ручонками в кряжистую березу Имирей громко произносил считалку. Корво убежал далеко, взглянул вверх – с деревьев опала почти вся листва, осеннее солнце легко выдаст его присутствие. Оврагов рядом нет. Взгляд упал на чернеющие камни скалы. Прошмыгнув между валунами, мальчонка заметил лаз в пещеру. Сердце часто заколотилось. Он помнил про рассказы, слухи. Но ни он, ни родители – никто из селения не припоминал ничего страшного. Люди не пропадали, волков не видели, жизнь текла мирно и счастливо. Расхрабрившись, паренек полез в темнеющую щель.

Парнишку искали всей деревней. Прочесывали лес, заглядывали в каждый овражек. Местный дурачок пошёл за радугой, нашёл старый треснутый горшок, доверху наполненный жёлтыми металлическими кусочками. Староста посмотрел, помял, ругнувшись, выбросил – чего остолоп принес, железо то порченое, ржавое, еще и мягкое! Днем отчаянные головы осмотрели даже черную гору - та высилась молчаливо, сурово зря за странными существами, не выдавая своих мрачных секретов.

Наши рекомендации