ПРОБЛЕМА РЕФОРМ В АПРЕЛЕ—ИЮНЕ 1801 г.

ПЕРВЫЕ ПОПЫТКИ ВОЗРОДИТЬ КРУЖОК «МОЛОДЫХ ДРУЗЕЙ»

17 марта собственноручным письмом Александр вызвал в Петер­бург А. А. Чарторыйского (МЧ. II. 3—4). П. А. Строганов написал Н. Н. Новосильцеву.¹ Был вызван и В. П. Кочубей (АВ. XIV. 389). Однако, узнав о политическом положении в России, «молодые друзья» не спешили немедленно собраться в Петербурге. Как только Новосильцеву стали известны обстоятельства воцарения Александра, он решил задержать свой приезд под предлогом нездоровья.² Чарто-рыйский также не понесся сломя голову в Петербург: из Неаполя он отправился осматривать Везувий, Помпеи, остановился у своих родителей в Пулавах и только потом, подгоняемый домочадцами, устремился в русскую столицу (МЧ. I. 195—200). Кочубей получил известие о воцарении Александра в Дрездене. Он тотчас же написал письмо своему другу, теперь уже царю, и отправился в Россию. По дороге Кочубей узнал о «владычествовании» П. А. Зубова «с ближай­шими его родственниками и с людьми, ему преданнейшими», и хотел вернуться назад в Дрезден, но письмо к Александру уже было отправ­лено, и ему пришлось продолжать свой путь в Петербург (АВ. XIV. 149). Кочубей приехал 18 апреля и сразу же был принят при дворе (КФЖ. 1801. I. 372). Вопреки ожиданиям ему предложили отпра­виться в Париж в качестве дипломата, но Кочубей уклонился от этого назначения (АВ. XVIII. 238). Из «молодых друзей» он нашел в Петер­бурге одного лишь П. А. Строганова, но мартовские события оттес­нили его на второй, если не на третий план. 22 апреля бывшие участ­ники оппозиционного кружка великого князя обменялись мыслями о реформе управления. Сохранить прежде всего сильную монархи­ческую власть — это было едва ли не самым важным для «молодых друзей» весной 1801 г. Они не могли не сознавать, что несколько запоздали, — вопрос о реформе был поставлен без них, и подняли его те лица, которые 11 марта уже доказали решительность своих дей­ствий. Вчера они овладели Михайловским замком, а сегодня воссе­дали в креслах Государственного совета, чувствуя себя хозяевами в Зимнем дворце. Их симпатии к аристократической конституции были велики, а влияние на юного царя огромно. Роль пассивных созерцателей подготовляемых преобразований, разумеется, не могла устроить Строганова. Он решил действовать и подготовил для Алек-

сандра записку «Опыт изложения системы, которой надо следовать в реформе управления империей».⁴ Строганов предложил царю для работы над реформой образовать специальный комитет, посвятить его членов в деятельность администрации, но существование ко­митета сохранять в строжайшей тайне. Цели комитета Строганов определил в самом общем виде — «восстановить бесформенное зда­ние нашего общественного договора на правильных принципах». Несомненно, эта руссоиская формула как-то перекликалась с зада­чей, которую провозгласили в 1797 г. «молодые друзья», — «привести народ деспотического государства к государству, наслаждающемуся свободной конституцией». Но каковы же принципы, которые Строга­нов весной 1801 г. считал правильными? Прямо этого вопроса он не коснулся, но в рассуждениях о наиболее целесообразных способах проведения реформы ярко отразилось его политическое мироощуще­ние. Красноречивые фразы Строганова об опасности «взволновать дух народа», тщательно, до мелочей, продуманная аргументация о преимуществах создания законов в абсолютной тайне, наконец, убеждение в природных склонностях человека подчиняться дей­ствиям правительства, если они предстают в виде абсолютной необхо­димости, — все это не только не вязалось с какими-либо конститу­ционными началами даже в том ограниченном смысле этого слова, в котором оно употреблялось в российских верхах на рубеже XVIII и XIX вв., но было прямо-таки противоположно им. В самом деле, полнее всего эти принципы воплощало в себе самодержавное государ­ство, которое Строганов собирался реформировать. Впрочем, его рассуждение о необходимости тщательно изучать «зубчатые колеса и сцепления» административного аппарата отражало вполне прими­рительное отношение к бюрократической машине самодержавия. Члены комитета должны были не уничтожить или коренным обра­зом преобразовать ее, а только устранить вкравшиеся в нее «неисправности». Но в чем именно они состояли, Строганов пока еще не знал. Он передал свою записку Александру, и 28 апреля на имя генерал-прокурора последовал рескрипт, которым «для усовершен­ствования способностей. . . на пользу службы» Строганову разреша­лось отправлять должность обер-прокурора 1-го департамента Се­ната (СВ. 1801. 14 мая). 30 апреля Строганов уже занял место за обер-прокурорским столом.⁵ Теперь он получил возможность окунуться с головой в изучение бюрократической машины. Что же касается записки, то 23 апреля она стала предметом беседы между Строгановым и Александром. Беседа началась с того, что царь, как бы отвечая на выдвинутое в записке требование Строганова быть посвященным в работу бюрократической машины, обрисовал в общих чертах действие административного механизма. Затем речь зашла о реформе, и тут сразу же выяснилось одно обстоятельство, которое придало этому вопросу несколько щекотливый характер. Речь шла о лицах, которые могли бы быть полезны при подготовке реформы. Александр назвал П. В. Завадовского. Царь не случайно вспомнил о нем. Бывший фаворит Екатерины II, впавший при Павле в немилость, жил в своем имении Ляличи. Теперь он был вызван

Александром в столицу, 15 апреля назначен в Сенат, а два дня спустя — в Государственный совет,¹' где ему отводилась роль про­тивовеса влиянию П. А. Зубова. Александр сообщил Строганову о какой-то беседе между Зубовым и Завадовским. Беседа двух екате­рининских фаворитов касалась вопроса о необходимости реформ. Зубов склонял своего собеседника сделать Александру соответствую­щее предложение. По словам Александра, Завадовский «очень ра­зумно ответил князю Зубову. . . что он не видит, кто бы мог сделать такое предложение императору, что подобная операция должна быть проведена только самим императором и никто другой не должен быть замешан в ней». Оказалось, что Зубов обратился не по адресу — Завадовский не только ответил ему отказом, но и не стал даже откро­венно объясняться с ним и передал содержание разговора Алек­сандру. При этом Завадовский объяснил царю свою точку зрения так: «Работа подобного рода должна выйти только из Ваших рук, и никто другой, кроме тех, кто был бы удостоен особым Вашим дове­рием в этом вопросе, не должен ни подозревать о ней, ни возыметь даже малейшей надежды на то, что Вы предпримите подобное пред­приятие».⁷ Рассказ Александра не вызвал у Строганова никаких удивленных вопросов. Очевидно, сообщение царя не было полной неожиданностью для него. Да и сам Александр никак не проком­ментировал действия П. А. Зубова. Он лишь заметил: «. . .хотя и предполагали, что идея такого рода едва ли будет принята с ра­достью, однако же оказалось, что у нее только слишком много сторон­ников». По всей видимости, обоим было понятно, о чем идет речь, и никаких комментариев'не требовалось. Другими словами, к тому времени, когда Строганов выступил с идеей создания секретного комитета., в котором в строжайшей тайне будут разрабатываться реформаторские проекты, вопрос о реформе уже был поставлен руководителем только что совершенного переворота. Не успел еще Строганов коснуться самых общих сторон организации комитета, как царь дал ему почувствовать, что вопрос о реформе уже обсуждался членами Государственного совета и успел породить различные точки зрения. Сам Александр, казалось, одобрил позицию Завадовского. Строганов же не только солидаризировался с ним, но и всячески настаивал на этой идее «ввиду опасности, которая могла бы про­изойти, если бы многие имели надежду на то, что их планы будут одобрены». Таков, по мнению Строганова, должен был быть главный принцип проведения реформ. Что же касается их содержания, то Строганов назвал записку Безбородко шедевром и заявил, что она могла бы послужить «канвой для всего, что надо было бы сделать». Однако Александр не разделял такой высокой оценки и отдавал предпочтение записке Новосильцева. Строганов решил все же выяс­нить, хотя бы в общих чертах, намерения царя. Он высказал Александру свою идею о том, что «необходимо начать прежде с прео­бразований в администрации, нежели создавать конституцию в соб­ственном смысле, конституция должна быть только следствием преобразования администрации». Александр согласился с этим. По его словам, в результате преобразования администрации будут

обеспечены «свобода и непоколебимость прав собственности», кото­рые в свою очередь «должны приготовить умы к тому, чтобы с ра­достью принять закон, который гарантировал бы от произвольного изменения основания общего блаженства». Александр заявил, что одним из н-аиболее существенных оснований этой работы должно быть определение «слишком известных прав гражданина». Иными словами, силами самодержавной власти в условиях авторитарного режима Александр намеривался провести в жизнь те идеи, которые были выработаны эпохой Просвещения и затем торжественно про­возглашены вначале Американской, а потом и Французской револю­цией в знаменитом документе — в «Декларации прав человека и гражданина». Очевидно, эти мысли созрели у Александра уже давно. Еще в 1791 г., по свидетельству одного из воспитателей наследника, А. Я. Протасова, Александр, читая сообщения газет о положении дел в революционной Франции, выражал сочувствие «объявлению равенства людей», т. е. «Декларации» (РА. 1866. XI. 97). В июне 1792 г., по сообщению французского поверенного в де­лах Жене, Александр при дворе «начал спор о правах человека» и на вопросы придворных о том, кто мог столь хорошо его осведомить об этом, отвечал, что Екатерина II «заставила его прочесть француз­скую конституцию», растолковала ему все ее статьи, объяснила причины революции 1789 г. и дала несколько советов с тем, чтобы он запомнил их, «но никому не сообщал».⁸ В то же время П. А. Стро­ганов, будучи в Париже, собирался вместе с секретарем русского посольства издать перевод «Декларации», но эти планы не осуще­ствились.⁹ Поэтому теперь, в апреле 1801 г., когда царь вновь загово­рил о «правах человека», Строганова это нисколько не удивило. Он лишь заметил, что этим должен заниматься только комитет. Александр не возражал. По мнению Строганова, права человека соединялись в следующей формуле: «Каждый гражданин должен быть уверен в своей собственности и в неограниченном праве иметь возможность делать с ней все, что не может быть вредным для других». Александр согласился и с этим, но заметил, что необходимо добавить, «чтобы никакое препятствие не должно затруднять за­слугам путь наверх». Это мнение показалось Строганову справедли­вым в принципе, тем не менее он нашел его опасным «из-за различ­ных применений, которые можно из него сделать. Эта идея, — решил он, — должна быть строго фиксирована и иметь твердо означенные пределы». На этом беседа и кончилась.¹⁰ Строганов, видимо, остался доволен — царь не только не возражал против основной идеи записки, но и высказал несколько суждений о предполагавшейся реформе. Стараясь как можно точнее уяснить себе, каковы же были взгляды царя, Строганов составил записку «Принципы императора относительно реформы»." Собственно говоря, Строганов мог быть уверен только в том, что Александр намерен заняться определением права гражданина и собирается повернуть дело так, чтобы заслуги человека продвигали бы его по социальной лестнице. Об этом Алек­сандр заявил прямо. Что же касается всего остального, то все это было высказано самим Строгановым и не встретило возражений

Александра. Однако «молодой друг» не мог поручиться в том, что таковы были мысли самого царя. Поэтому, излагая принципы Алек­сандра, Строганов то и дело оговаривался: «Мне показалось». В глазах Строганова эти принципы не были равнозначны. Перво­степенное значение он придавал только первым двум из них: реформа должна быть исключительно делом императора, а преобразования администрации должны предшествовать созданию конституции. Строганов сожалел о том, что высказывания царя носили расплыв­чатый характер. Поэтому своей первоочередной задачей он считал необходимым склонить царя прежде всего согласиться с этими двумя принципами, а уже потом идти дальше. Набрасывая «Гене­ральный план работы с императором над реформой», Строганов во главу угла поставил принцип, согласно которому реформа должна быть всецело делом царя. «Этот принцип должен быть развернут таким образом, — писал Строганов, — чтобы не оставалось никакого сомнения во всех случаях, которые могли бы встретиться». Затем уже можно будет взяться за реформы, организовать комитет и создать план его работы. Необходимо, чтобы Александр высказался о том, как именно приступить к этой работе. Лица, которые объединятся для совместной работы, обязательно должны быть тайно назначены, а их труд организован. Во главе этой работы должен стоять сам царь, но вне комитета ему следует вести себя так, будто все остается по-старому и император не желает даже слушать ни о каком ново­введении.

Реформа должна быть осуществлена вначале в администрации, во всех ее частях,-причем таким образом, чтобы она обеспечивала безопасность собственности и свободу делать с ней все, что не прине­сет вреда для других. Случаи, когда этот вред может иметь место, должны строго определяться в законе. Все, что не запрещено зако­ном, должно быть позволено. Утвердив собственность и свободу пользоваться ею на солидных основаниях, необходимо найти преграду, которая не позволит власти произвольно разрушать этот порядок. «Такая преграда должна находиться в уже существующих учреждениях, создавать новый порядок вещей в этом вопросе, мне кажется, — записал Строганов, — очень опасно. Для этого необхо­димо придать некоторые привилегии и блеск старым учреждениям». Записка Безбородко — неплохая основа для всего, чего можно было бы пожелать. Таким образом, Строганов в самом общем виде пред­ставлял себе конституционные гарантии невозможности произволь­ного изменения законов, воплотивших понятия права собственности и свободы пользоваться ею. Правда, Безбородко предполагал созда­ние депутатского собрания для «надзирания прав государственных», т. е. образование в некотором смысле нового учреждения, против чего как будто ратовал Строганов. Вероятно, он принимал идею Безбородко в самом общем виде. В тот момент, когда Строганов набрасывал свой «План», он, пожалуй, даже не задумывался глубоко над этими вопросами и выдвинул на авансцену записку Безбородко еще и потому, что никакого другого плана в тот момент у него не было.¹²

Что же Строганов понимал под конституцией и администрацией? Этот вопрос нашел отражение в записке «О состоянии нашей конституции». По мнению Строганова, «конституция — это законное признание прав нации и форм, в которых она может ими пользо­ваться." Чтобы обеспечить действительность этих прав, должна существовать гарантия, чтоб никакая посторонняя власть не могла воспрепятствовать действию этих прав. Если эта гарантия не сущест­вует, цель пользования этими правами, которая состоит в том, чтобы воспрепятствовать тому, чтобы какая-либо правительственная мера могла быть принята в ущерб истинным интересам нации, эта цель. . . не будет достигнута, и тогда можно будет сказать, что нет никакой конституции. Итак, конституция состоит из трех частей: установление прав, способ пользоваться ими и гарантии. В России по крайней мере частично существуют две первые части: права дворян и мещан закреплены в жалованных грамотах. Но отсутствие гарантий пол­ностью аннулирует эти права. Сенат мог бы войти в число конституци­онных учреждений, потому что в руках этого органа в значительной степени находится администрация империи». Как же Строганов представлял себе устройство конституционной гарантии?

«Счастье людей, — утверждает Строганов, — состоит в обеспе­чении права собственности и свободы делать с ней все, что не может быть вредным для других». Способ утвердить пользование этими правилами заключается в административных постановлениях. Храни­телями административных постановлений являются фундаменталь­ные законы или, говоря иначе, конституция.

«Конституция — это закон, определяющий порядок, который следует соблюсти при создании административных законов, которые непременно, поскольку они требуют видоизменений, объяснений и т. д., должны подвергнуться перемене согласно известному, строго определенному, неизменному способу, который закрыл бы дверь всякому произволу и, следовательно, уменьшил бы зло, могущее произойти от различия способностей тех, кто стоит во главе го­сударства». За исключением этого закона, все остальные за­коны являются административными и не представляются неизмен­ными.'³

Набрасывая эту заметку, Строганов, очевидно, находился под сильным влиянием идей Безбородко. Но если в записке канцлера была разработана обстоятельная программа преобразований, то в сочинении Строганова конкретные меры не нашли никакого отражения. Принимая основную идею Безбородко о создании «истин­ной монархии», Строганов считал необходимым, прежде чем устано­вить такой порядок, не допускающий нарушения существующих законов, преобразовать эти законы силами самодержавной власти. Под реформой администрации Строганов подразумевал не пре­образование системы государственного управления, а изменение социально-экономических отношений, закрепленных в администра­тивных постановлениях. В основу этого преобразования должны были быть положены два принципа: гарантия собственности каждого и свобода пользоваться ею без вреда для других.

Какой же конкретный смысл Строганов вкладывал в эти понятия? В условиях феодально-крепостнической системы толкование понятия права собственности и свободы пользоваться ею могло быть очень различным, но именно от него зависело, какой характер примут задуманные преобразования. Однако этого самого важного вопроса Строганов не коснулся вовсе. И это неудивительно. Строганов не считал пока нужным разрабатывать его. Выдвинув принцип — вначале преобразование администрации, а потом создание консти­туции, — он не имел четкой программы реформы управления в собственном смысле этого слова и не стал претворять свои абстрактные идеи в реальные проекты. Его внимание было сосредото­чено не на конкретной разработке программы реформ, а на том, как их проводить. В сложной политической обстановке, создавшейся в России после дворцового переворота, это приобрело в глазах Строганова первостепенное значение.

Готовясь к следующей встрече с Александром, Строганов набро­сал проект предстоящей работы с царем. Прежде всего он считал необходимым заставить Александра еще раз вернуться к своей записке об организации комитета и для этого подготовил резюме ее, равно как и резюме беседы 23 апреля. Он задался целью особенно подчеркнуть два принципа: реформа—дело императора, вначале преобразование администрации, потом — создание конституции. «Первый принцип должен быть ключом всей работы, — писал Стро­ганов, — необходимо всячески настаивать на нем, развивать его всеми способами и не переходить к другому, пока он не будет прочно установлен.¹⁴ Для себя он даже набросал особую заметку «Развитие принципа, согласно которому реформа должна быть делом импера­тора».¹⁵ Выдвигая на первый план этот принцип, Строганов исходил не только из своих теоретических воззрений. Обращение к этому принципу, настойчивость, с которой Строганов добивался его осу­ществления, были порождены прежде всего конкретной политиче­ской обстановкой, сложившейся после мартовского переворота, а строгановские высказывания, хотя они и были облечены в отвлечен­ную форму аб'страктного принципа, на самом деле имели вполне определенный адрес. Говоря о «многих, лелеющих мысли о реформе», о большом «количестве умов, склонных в эту сторону», о «головах, способных воспламениться при малейшем свидетельстве о подобном проекте», о надеждах на то, «что работа такого рода не была бы отвергнута», Строганов имел в виду вчерашних руководителей дворцового переворота,и прежде всего П. А. Зубова и его сторонни­ков. Выдвигая принципы, Строганов не задавался вопросом, в состоя­нии ли Александр провести их в жизнь. Но в сложившихся условиях строгановские принципы едва ли были осуществимы. Это обстоя­тельство прояснилось 9 мая 1801 г. во время беседы Строганова и Александра, как раз тогда, когда «молодой друг» царя предполагал добиться утверждения своих «фундаментальных» принципов.

Заметка Строганова об этой встрече начинается как победная реляция: «Его величество заявил мне, что он одобряет мои прин­ципы». Однако из содержания самой беседы явствует, что оснований

для оптимизма было явно недостаточно — одобрение царя имело сугубо формальный характер. Прочитав представленные Строгано­вым бумаги, Александр действительно выразил согласие с организа­цией комитета и довольно подробно остановился на этом вопросе. Царь решил, что членами комитета будут бывшие участники велико­княжеского кружка, комитет начнет работу как только приедет Новосильцев, не дожидаясь Чарторыйского. Наиболее удобной для себя формой работы царь считал такую, при которой каждый член комитета являлся бы к нему по своей официальной должности и работал с ним тайно. Общие же собрания комитета должны проис­ходить очень редко, поэтому для них будет нетрудно подыскать под­ходящий предлог. Александр выразил желание, чтобы члены коми­тета «тщательно ознакомились со всеми конституциями, уже появив­шимися, навели по ним соответствующие справки и составили бы нашу».

Что же касается самого главного для Строганова принципа, согласно которому император должен стать единственным творцом реформы, то Александр прекрасно понимал, что именно кроется за этой отвлеченной формулировкой и против кого в первую очередь должно обернуться применение его на практике. Для Александра это был очень щекотливый вопрос. Царь не стал объясняться на этот счет, но сказал вполне достаточно для того, чтобы рассеять иллюзии Строганова. Он дал понять, что П. А. Зубов «посвящен в тайну и поэтому не следует более отступать перед ним, но надо думать только о том, чтобы извлечь из этого выгоду. Его величество полагает, — констатировал Строганов, — что это можно было бы сделать с боль­шей пользой, чем мы думаем, считая его малоспособным».

Несколько больше внимания Александр уделил идее Строганова о том, что реформа должна начаться с преобразования администра­ции. Царь как будто одобрил этот принцип, но при этом он заявил Строганову, что необходимо привести в порядок кодекс законов. Только после этого можно привести в действие конституцию. Эту ра­боту он собирается поручить Комиссии составления законов. Вместе с тем Александр сообщил о своем намерении обратиться к Сенату с публичным запросом, отчего этот орган потерял свои права и как восстановить их. И это было сказано, после того как Александр прочитал и, казалось, одобрил «Essai», где Строганов не пожалел красок, чтобы убедить царя в том, что непроницаемая тайна должна облекать любое законодательное начинание правительства. Планы царя не только не соответствовали предположениям Строганова, но были противоположны им. Все это означало крушение расчетов Строганова сделать реформу всецело делом самого императора и его «молодых друзей». Однако Строганов, очевидно, не пришел к такому выводу. Напротив, он был полон оптимизма и следующим образом определил цели предстоящей работы с Александром: «Изложить пять фундаментальных принципов, одобренных его величеством, за­тем приспособить к этим основаниям замыслы его величества, каж­дый раз видоизменяя их таким образом, чтоб они не противоречили принятым основаниям, в противном случае вывести причины, по ко-

торым они противоречат им, и заставить изменить сделанные его величеством заключения».¹⁶

9 мая Строганов встретился и с Кочубеем. После того как Кочубей отклонил предложение отправиться в Париж, Александр неодно­кратно повторял, что собирается поставить его во главе одного из департаментов. Время шло, а Кочубей все еще оставался без места (АВ. XVIII. 240). Но он не терял времени попусту. Постоянно появляясь при дворе, Кочубей пристально изучал сложившуюся ситуацию и пришел к выводу, что Александр «настолько скомпроме­тирован в вопросе о реформе с князем Зубовым, что уже нет никакой возможности более отступать назад». Строганов подтвердил эту догадку, сославшись на собственные слова царя. Кочубей полностью одобрил линию, намеченную Строгановым, и осудил Александра за непоследовательность.¹⁷

План дальнейших действий у Строганова уже был, весь вопрос заключался в том, чтобы осуществить его. В течение мая Строганов набросал «Проект работы с е(го) в(еличеством)». Строганов за­дался целью убедить Александра в том, что его намерения не соот­ветствуют его же собственным принципам, и заставить царя изменить не принципы, а сами намерения. Разрешима ли была столь трудная задача, в этом Строганов, по-видимому, не отдавал себе вполне ясного отчета. Он лишь вновь изложил выдвинутые им принципы и особо подчеркнул то, что они были высказаны самим царем и поэтому должны стать «краеугольным камнем во всей последующей работе». Против первого принципа, согласно которому реформа должна быть исключительным делом самого императора, Строганов сделал одно в высшей степени интересное примечание: «Весь проект реформы стал известен, только и говорят о конституции. Что же необходимо сделать, чтобы уничтожить эту ферментацию? Согласно этому прин­ципу, такой шум опасен. Поскольку этот шум касается только работы князя З(убова), а действия правительства никак не заме­шаны в этом шуме, возможно найти средства, но важно заняться этим».¹⁸

Итак, замыслы вел. кн. Александра преобразовать Россию на конституционных началах весной 1801 г. перестали быть достоя­нием его окружения. Они стали известны в то самое время, когда среди столичной бюрократии, вельможной знати, в военных кругах Петербурга после свержения павловского деспотизма получила широкое распространение идея ограничения самовластия. В центре этого умственного брожения стояла фигура екатерининского фаво­рита П. А. Зубова, руководителя дворцового переворота, поставив­шего на повестку дня вопрос об ограничении самодержавия. Как политическая фигура Зубов всецело был порождением ничем не ограниченного самовластия и даже в известном смысле являлся живым воплощением самодержавного произвола. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что именно он весной 1801 г. стал лидером так называемого аристократического конституционализма. Зубов развил такую энергичную деятельность, что разговоры о конституции приняли почти всеобщий характер. Как ни старался

Строганов настойчиво убедить Александра в том, что нужно образо­вать секретный комитет, тайно разрабатывать реформу государствен­ного устройства, тщательно скрывать малейшее свидетельство ее подготовки, как ни сочувствовал глубоко сам Александр этим предло­жениям, тем не менее строгановские идеи были совершенно неприем­лемы для него. В сложившихся условиях Александр был вынужден пойти на компромисс с Зубовым, и этот компромисс наложил явствен­ный отпечаток на всю реформаторскую деятельность правительства.

ОБСУЖДЕНИЕ ВОПРОСА