Глава четвертая. НЕТ САХАРА
Таковы наши внутренние трудности, наблюдаемые в южных городах; они распространяются, видимые или невидимые, по всем городам и округам, как северным, так и южным. Всюду козни аристократов, за которыми следят патриоты, вынужденные в свою очередь, будучи различных оттенков, от светлых лафайето-фейянов до мрачно-темных якобинцев, следить даже и за самими собою.
Управления департаментов, которые мы называем магистратурой графств, выбранные гражданами из слишком "активного" класса, тянут, как оказывается, в одну сторону, а муниципалитеты, городская магистратура - в другую. Повсюду встречаются и диссиденты-священники, с которыми Законодательному собранию еще придется иметь дело, и строптивые субъекты, действующие под влиянием самой ярой из страстей; они устраивают заговоры, вербуют людей для Кобленца или подозреваются в заговорах, разжигая огонь всеобщего антиконституционного пожара. Что с ними делать? Они могут быть столь же добросовестны, сколь и строптивы; с ними надлежало бы поступать мягко, но без промедлений. В непросвещенной Вандее крестьяне легко могут быть совращены ими; немало простых людей, подобно торговцу шерстью Катлино, в раздумье разъезжающему с тюками своего товара по деревням, с сомнением покачивают головой! Прошлой осенью туда приезжали два комиссара, посланные Собранием: рассудительный Жансонне, тогда еще не избранный в сенаторы, и Галуа, издатель газеты. Оба они, посоветовавшись с генералом Дюмурье, говорили и действовали мягко и рассудительно; они успокоили на время возбуждение и составили свой отчет в смягченной форме.
Сам Дюмурье, вообще человек способный, нимало не сомневается, что ему удастся поддержать у себя порядок. Он проводит эти холодные месяцы среди добродушных жителей Ниорта, занимая "довольно хорошую квартиру в Ниортском замке", и успокаивает умы. Почему у нас всего один Дюмурье? В других местах, на севере и на юге, мы находим только неудержимое мрачное брожение, выплескивающееся время от времени открытыми, шумными вспышками мятежа. Южный Перпиньян бьет в набат при свете факелов, происходит стремительное бегство и нападение; то же делается в северном Кане среди бела дня, аристократы выстраиваются с оружием в руках у храмов; департаменты оказываются не в силах уладить дело, оно разрешается ружейной пальбой и раскрытием заговора!2? Прибавьте к этому голод, так как хлеб, который всегда был дорог, становится еще дороже; нельзя достать даже сахара, и по серьезным причинам. Бедного Симоно, мэра Этампа, вывесившего в этой северной области во время хлебного бунта красный флаг, изголодавшийся, ожесточенный народ затоптал до смерти. Тяжела служба мэра в такие времена! Мэр Сен-Дени повешен на фонаре под влиянием подозрения и дурного пищеварения; это было довольно давно, а недавно мэр Везона похоронен заживо, и теперь погибает бедный Симоно, кожевник, - мэр Этампа, которого не забудет легальный конституционализм .
Мятежи, подозрения, недостаток хлеба и сахара действительно растерзали, как говорят dechire, бедную Францию и все французское, потому что из-за моря также приходят дурные вести. Прежде чем были зажжены пестрые огни на Елисейских Полях по случаю принятия конституции, в черном Сан-Доминго[110]загорелись совсем другого рода огни и вспыхнуло ночное зарево, продолжавшее пылать одновременно с парижскими огнями, - а мы и не знали этого! Небо окрасилось заревом горящей патоки, спирта, сахароварен, плантаций, утвари, скота, людей, и равнина у Французского мыса превратилась в чудовищный вихрь дыма и пламени!
Какая перемена за эти два года, с тех пор как первый "ящик с трехцветными кокардами" миновал таможню и даже желчные креолы возликовали, узнав, что Бастилия сровнена с землей! Мы не раз говорили, что уравнивание очень приятно, но только до нашего собственного уровня. У матово-смуглых креолов, конечно, есть свои обиды; а у темно-желтых мулатов? у желтых квартеронов? а у черных, как сажа, рабов? Квартерон Оже[111], друг наших парижско-бриссотинских друзей чернокожих, с своей стороны проникается убеждением, что восстание есть священнейшая из обязанностей. Поэтому не успели трехцветные кокарды покрасоваться и трех месяцев на шляпах креолов, как в воздух взвились сигнальные огни Оже под крики ярости и ужаса. Потерпевший поражение и приговоренный к смерти Оже взял в горсть черный порошок или черные семена, посыпал поверх тонкий слой белых семян и сказал своим судьям: "Смотрите, они белые", потом тряхнул рукой и спросил: "Где же белые?" (Ou sont les blancs?)
И вот, осенью 1791 года, взглянув с птичьего полета на Французский мыс, можно было увидеть, как густые облака дыма заволакивают горизонт: днем дым, ночью -огонь, и слышать жалобные крики бегущих белых женщин, подгоняемых страхом и слухами. Черные осатаневшие толпы грабят и убивают с неслыханной жестокостью. Они сражаются, стреляя "из чащи леса, из-за изгородей" - негр любит кусты; они тысячами устремляются в атаку, размахивая ножами и ружьями, с прыжками, криками торжества и проклятиями, но, если отряд белых добровольцев держится стойко, при первом же залпе, а иногда и раньше переходят в замешательство, беспорядочное бормотание и в паническое бегство. Бедного Оже можно колесовать, огненный вихрь можно подавить, прогнать в горы, но Сан-Доминго потрясено, как семена в руке Оже, и корчится в долгих предсмертных судорогах. Оно черно, черно бесповоротно и, как африканское Гаити, останется на предостережение всему миру.
О друзья мои парижане, ведь это - наравне со скупщиками и заговорщиками-фейянами - одна из причин поразительной дороговизны сахара! Трепещущий бакалейщик с отвисшей губой видит, что его сахар таксируется, отвешивается патриотками для немедленной продажи по недостаточной цене в 25 су за фунт. "Не лучше ли отказаться от сахара?" Да, патриотические секции и все вы, якобинцы, откажитесь от него! Так советуют Луве и Колло д'Эрбуа, решив принести эту жертву; но "как же наши литераторы обойдутся без кофе?" Дать клятву в воздержании - это самое верное!24
Разве не страдает по той же причине Брест, не страдают интересы судоходства? Бедный Брест терпит, горюет, жалуется на аристократа Бертрана Мольвиля, предателя-аристократа, морского министра. Разве не гниют в гаванях брестские и королевские корабли, не разрушаются один за другим? Многие морские офицеры разбежались или находятся в отпуске с сохранением жалованья. В Брестской гавани мало движения, если не считать галер с их понукаемыми бичом невольниками-гребцами, - увы, среди них около 40 наших несчастных швейцарских солдат из Шатовье ! Эти 40 швейцарцев в красных шерстяных колпаках слишком хорошо помнят Нанси; они налегают теперь на весла, грустно глядя в волны Атлантического океана, отражающие только их собственные печальные, заросшие бородой лица, и кажутся забытыми надеждой.
Вообще разве, выражаясь фигурально, нельзя сказать, что французская конституция, пускающаяся в путь, страдает ревматизмом, полна колющих внутренних болей в сочленениях и мышцах и идет с трудом?