Становление корейских государств Когурё, Пекче, Гая, Силла. Приход учения Будды. 4 страница

Буддизм не предполагает упований на нечто постороннее, нетерпимость, испуг или просто веру и не обещает благ, но полагается на энтузиазм человечности и беспредельную объективную беспристрастность, распространяемую на весь мир природы. Вера в учение может вдохновить, но не дает надежд на чудеса, на прощение грехов и скорое изменение рулетки судьбы в счастливое русло. Буддизм это опора на собственный разум и ее прочность зависит от уровня просвещенности, умения оперировать знаниями, логически осмысливать, упаковывать и рассортировывать. Пребывание народа в лоне буддизма, всегда предполагает наличие грамотности в обществе и достаточного количества образованных наставников, владеющих темой. И не следует заблуждаться, исходя из внешне незатейливого, специфического убранства некоторых стран, где получил распространение буддизм. Несмотря на непритязательные порядки, преобладающая часть народа с давних пор знала, как обращаться с книгой и искренне почитала учителей-наставников. Без этого невозможен буддизм.

В религии обычно не испытывают настоятельной необходимости в просвещённой пастве. Примером может служить Российская империя, где народ, веками числясь в православии, из поколения в поколение, не имел представления ни о грамоте, ни о книгах. Рабовладельческая система не испытывала нужду в них, а подразумевала обряд причастности: достаточно было ходить в церковь, вносить десятину и молча внимать откровениям священника. Наглядно возможности подобной системы воплотил 20 век в облике коммунистического режима и неграмотных партийных функционеров, смутно представлявших основополагающие тезисы провозглашённой новой веры. Его механизм ставил ту же задачу сдерживания умственной свободы, стандартизации человеческого сознания. Далеко не случайно и нынешние режимы при отсутствии увлекательных идей, связанных с вызывающими доверие целями, прибегают к вуали набожности и советской риторике. Благость Божественного разума, погружённого в размышления о собственной персоне, всегда позволяла воплощать «шкурные» интересы политиков.

Общая идеология, суля снижение объёма выпуска регламентирующих законов, с другой ведет к дискомфорту власти и побочным результатам. Подобное противоречие, обнаружилось ещё в глубокой древности. Выяснилось, что к неудобствам ведут как обилие законов, так и их отсутствие. На это указывал ещё Лао-цзы, говоря, что множество законов ведет к обнищанию народа, а излишняя активность правителей способствует несчастью народа. Не нужно пытаться регулировать всё течение бытия. В данном вопросе должна прослеживаться оптимальная пропорция. Необходимо ограничивать попытки каждого чиновника претендовать на лавры законодателя, что, в конечном счете и приводит к дискредитации, презрению законов, делая необязательным их исполнение. В целом же вопросы унификации мышления, представляли ценность для власти, тем, что обещают более комфортное существование. Под этим углом и следует рассматривать желание властителей, до наших дней выделать старую, побитую молью овчинку.

Выбранное для освящения место, редко бывает пустым. Посев семян буддизма, особенно в Силле, тоже был сопряжен с трудностями. Проблема выступала в форме пустившего глубокие корни со времен неолита шаманизма. В каждом племени, руководствуясь ландшафтом, характером местным духов и озарением шамана, наличествовали свои мнения. Многообразие контрактов с богами и духами вызывали озабоченность правителей, мечтавших о единомыслии подданных, и ничто не могло удержать их настойчивости. К тому же принятие буддизма, сулило немалые дивиденды, уравнивая их в правах с просвещёнными китайскими государями.

Внешний фон и мотивы, сопутствовавшие обретению единых воззрений, всегда имели сходные черты. Вспомним принятие христианства в 988 г. Киевской Русью. Не вызывает сомнения, что к тому времени, вся варяжская сфера, владела информацией о вошедшем в европейскую моду христианстве, благодаря родственным связям со Скандинавией. На рунном камне, оставленном норвежским королем Харольдом Синезубым в 985 г, надпись гласит: «… Я Харольд завоевал всю Данию и всю Норвегию и обратил всех датчан в христианство» («Викинги; набеги с севера» М. Терра. 1996г. С 37). Несмотря на преувеличенность подвигов короля в христианизации, чувствуется, что беспрестанные походы во все уголки Европы, раздвинули горизонты видения, норманнов--викингов--варягов и помогли оценить преимущества единого христианства. Масштаб экспансии норманнов от Америки до Днепра, затронувший Гренландию, Исландию, все уголки Европы, Малую Азию и Северную Африку, вобравший огромный промежуток времени с 7по 12века, остаётся удивительным историческим событием. Он заслуживает пристального внимания, особенно в России, учитывая тот факт, что именно варяги возвели первое государство. Разрушив примитивную родовую и племенную организацию жизни восточных славян, они вывели их на историческую дорогу. Стоит, только исключить ключевую роль варягов, как сразу исчезает то немногое, смутное, что принято считать их формой существования. Ибо нет никаких прямых доказательств их способов бытия, кроме догадок и косвенных замечаний арабских купцов, следовавших в земли норманнов.

Принятие христианства, автоматически придавало оттенок респектабельности любому королевскому дому в глазах Европы. Выбор конунга--князя Владимира вполне объясним, учитывая давние, почти 200 летние связи скандинавов с Константинополем. Нужно помнить и о миссионерской деятельности греков, и «агентах влияния» - многочисленных варягах-наемниках, подрабатывавших на службе императору. Византийская вера скорее была единственной, о которой Владимир имел достаточное представление. Сомнительно, чтобы он разбирался в отличиях западного и восточного течения христианства, тем более, что в то время противоречия не выступали столь остро. В этом вопросе и сегодня блуждают верующие, что не удивительно, учитывая земную подоплёку спора. Не нужно предполагать, что он разбирался в тонкостях иудаизма и мусульманства. Если вести речь о достоинствах, то трудно обойти вниманием тот факт, что это была эпоха расцвета мусульманской культуры, вобравшей в своё лоно наследие предшествовавших цивилизаций: философские идеи греков и достижения индусов в математике, астрономии. Мусульманская цивилизация, обладая интеллектуальным и культурным превосходством, в эту эпоху указала Западной Европе путь из темноты «веков мрака». С того времени история европейской философии, математики, астрономии, химии, немыслима без Мухаммеда Хорезмийского, Авиценны, Аверроэса, Фирдоуси, Хайямы. Таков был исторический «алгоритм». Слово, подразумевающее последовательность, порядок, производное от города Хорезм. Для туземных славянских племён, оказавшихся в то время в сфере норманнов-русов, скорее всего, данные факты, ввиду примитивности сознания, отсутствия письменности, не имели значения. Но их, несомненно, следует помнить тем, кто в наше время строит далеко идущие имперские планы, с участием государств Центральной Азии. Им не следует забывать о таджике Омаре Хайяме, прославившемся как поэт и математик и об узбеке Авиценне из Бухары, чьим трактатом по медицине Европа пользовалась до 17 века, а трудами по философии, немногим меньше. Авиценна обратил внимание на важность закона индукции, что «наше мышление выводит всеобщее из отдельных вещей», на принцип логики, недооцениваемый в то время в Европе. Такие личности не могли родиться случайно, но только на почве, которая удобрялась традициями и уважением к знаниям. Мусульманская религия, потому и объяла стремительно огромный мир, что на деле, наследовала идейные и культурные ценности прежних цивилизаций.

Миф о выборе православия в силу, якобы, превосходств и достоинств, как, например, вольное употребление хмельного зелья, вероятно должны были подчеркнуть личность князя и удовлетворить тщеславие верующих. В нём отсутствует рациональное доказательство превосходства православия. Факты скорее свидетельствуют об ином, о том, как северных варваров, оккупировавшие многие области Европы, без баталий покорила греко—римская культура. Сам же процесс обращения в новую веру, как свидетельствуют предания, сопровождаемый «огнем и мечом», приобрёл оттенки сходства, с внедрением коммунистической идеологии и на деле растянулся на века. Будет справедливым замечание, что задача обретения общего духовно—национального одеяния, церковь волновала больше, чем светские власти, хотя и не получила разрешения в русской бытности. Мусульман трудно было переубедить в силу ряда очевидных достоинств их учения, а малые народы по причине невежества, роднящей их с русским крестьянином. То есть сдерживающими факторами служила социальная система, утверждающая несовместимость сфер пребывания народа и феодальной аристократии, силовые приемы, отсутствие дорог и нулевой уровень грамотности населения. Власти никогда не приходила в голову мысль озаботиться просвещением подданных. С другой стороны, ортодоксальный характер православия не расположенный к творчеству, возможно, и не располагал к другому пути. Тому же содействовало отсутствие предыдущих исторических впечатлений, прочных связей с Греко—римской и Сирийской цивилизацией. Именно эта генетическая родословная и пребывает в основе Западноевропейской цивилизации. Декларируя принадлежность Европе, Россия всегда руководствовалась своеобразными представлениями об Европейской цивилизации и никогда не осознавала где берут начало истоки её культуры.

Церковь, и общество, всегда мало волновали проблемы согласования разума и веры. Метафизические проблемы, беспокоившие европейских мыслителей, обошли Россию стороной. В итоге государство, яро претендующее последние 300 лет на европейскую идентичность, мечтающее на главенствование в мире, так и не обзавелось приоритетной, лежащей в основе всей культуры, философской культурой. Подтверждением служит не только неадекватность действий, но и смутность желаний, выявляемых очередными трудностями. И очевиден факт, что история философской мысли человечества, Европы и Азии, может быть успешно рассмотрена без России, ввиду отсутствия её вклада. Как ни удивительно, но приход христианства вызревшего как часть Сирийского культурного наследия в славянский мир, не сопровождался сопутствующим комплексным идейным и культурным влиянием. Элиту русского общества посетила вспышка некоторого интереса к той же греческой философии и культуре, но случилось это уже в 19веке. Несомненно, прав замечательный историк А. Тойнби в своём труде «Изучение истории», констатирующий, что в русской истории отсутствовало культурное влияние какой-либо цивилизации, а больше преобладало приспособление к суровой среде существования, совмещавшего неудобства северного климата, глухих лесных дебрей и болот между Припятью и Днепром, обозначенных в географии, как Полесская низменность.

Если основой буддизма служит учение о несамостоятельности, непостоянстве Мира, то краеугольным столпом христианства служит христианская догма всеобщей греховности и проклятья окутавшего человечество. Она остаётся главной в метафизике религии и особенно для православия. Сии постулаты надёжно подтвердил Святой Августин в 4 веке. Впрочем, никто из богословов до настоящего и не подвергает их сомнению. Именно болезненная одержимость чувством греха направляет поступки Ф, Достоевского. В его трудах отсутствует стремление к познанию, озабоченность смыслом божественного Логоса, волновавшая философа Платона и св.Иоанна, при написании «Евангелия». Вопросы, мучившие католических философов—схоластов, не трогают православие. Русские мыслители пытавшие увязать этику с религией, подобно штатным функционерам, редко замечали трудностей такого симбиоза. Возможно, первым кто задумался об этом, стал Л.Н.Толстой. Христианскую категорию греха, сложно упаковать с понятием божественного милосердия, и никакая логика не в состоянии связать их вместе. Закономерно, что они обосновываются теми же принципами иудаизма: божественной волей, избранностью и человеческой непостижимостью.

Являясь отправной точкой, «грех» служил объяснением текущих неудач отчаявшихся рабов, надеявшихся, что только развязка сюжета в мире небытия облегчит их участь и объяснял, почему главный персонаж Бытия по-отцовски наказывает розгами любимого сына. Но он слабо растолковывает последующий палегенезис--возрождение человечества, по причине земных несчастий. К тому же, генетический атавизм христианина, наследовавшего грех от Адама, не исключает его высокомерного права пролить бальзам на пылающее гневом чувство ненависти. Наслать чуму, предать анафеме ближнего, сектанта, атеиста и язычника, пообещать всем им нескончаемые муки в потусторонней жизни.

Момент принятия православия, имел важные итоги, отразившиеся в истории русского государства. Речь идёт о препятствиях естественной энергичности человека приведших к культурному, экономическому застою общества, к консервации рабовладельческих отношений до второй половины 19 века и неисчезающих привычках суеверия. Разница между племенами Новой Гвинеи и Бразилии, в той же мере сохранившими веру в колдунов, в амулеты, в кости, прослеживается лишь в том, что там всё же не портят обрызгиванием электрические приборы, машины, пароходы и самолёты.

Лингвисты и этнографы, выражающие восхищение живучестью суеверий, даже пытаются выстроить на этом банальном основании, нечто подчёркивающее эксклюзивную связь с древность, особую мудрость народа или его культурную избранность. Хотя, как показывает жизнь, даже австралийские аборигены, живя в 20веке, продолжали сохранять некоторые знаки, обряды десяти тысячелетней давности. Но если у двух фактов нет различий, отличаются ли они?

Человечество возвело частокол знаков—символов. В них зашифровано всё его знание и неведение. Начиная от слов и букв, кончая обрядами захоронения, вся жизнь человека окружена ими. Православие, безмерно умножило их численность, но так и не отважилось на их изучение, прояснение того, что она считает знаниями, больше полагаясь на чудеса и мощи тьмы святых. В западном христианстве, и в мусульманстве, в отличие от фундаментального православия, присутствовало понимание того, что разум тоже может привести к Богу. Важная роль при этом принадлежала католической церкви, сумевшей воплотить свои вселенские, Римские намерения, с помощью единственно существовавших в то время институтов церковного образования, привлечения незаурядных подвижников и отстранённости от политических баталий. Вряд ли, нужно преувеличивать этот вклад, наделяя её ролью куколки, из которой вспорхнула удивительная бабочка Западной цивилизации. Истории, чаще наводит на мысль, что события складывались вопреки христианству и предположение верно, лишь в смысле причины генезиса и катализатора творческой идеи. Святые писания, допуская многообразие толкования, в реальности никогда не ставили задачу земного прогресса и сложно представить нечто, представляющее симбиоз науки и религии, на возможность чего намекают некоторые нынешние церковные функционеры. Безграничная власть религии, в лучшем случае, низвела бы жизнь до пасторального пейзажа. В худшем, учитывая мутационные способности куколки, целью всего общества стало бы строительство пирамид в предвкушении царства божьего.

В отличие от Запада, Руси декларировавшей своё согласие с христианской верой, пребывая в привычных неизменных условиях, не требовалось держать скорый ответ на вызовы климатические или человеческие. Актуальность нового мышления, новых действий, не подтверждаемая ситуацией, была не столь очевидна. Возможно, это и объясняет слабость русского христианства изначально и поныне, чему свидетельствуют устрашающие усилия князя Владимира, труды Сергия Радонежского, итоги реформ патриарха Никона, революционные потрясения и качественное падение православной сферы. Не следует думать, что антирелигиозный успех большевиков был случаен. Они не являлись пришельцами иного мира, а были частью этого же, не слишком озабоченного христианской метафизикой народа. В свою очередь их поражение без боя, имело ту же подоплеку.

Буддизм, имеющий статус одной из самых многочисленных религий, был всегда далек от ортодоксально навязчивого и религиозного уклона. Её подвижники по сей день рекомендуют при выборе веры руководствоваться не чьим-то авторитетом, а собственной поиском. Будда никогда не претендовал на звание Бога. В его деяниях нет места чудесам, как нет и подчеркивания святости происхождения. Вспомним, как Будда в ответ на просьбу матери воскресить её ребёнка, просит принести горсть горчичных семян взятых в той семье, которую минули несчастья, коей неведомы горести потерь. В буддизме нет места просто «вере» и отсутствуют молитвы, ибо нет Бога. А потому всё, что касается атрибутов, больше относится к принципам, инструментам мышления и к утвердившимся местным человеческим представлениям о способах настройки разума. Будда для буддистов, всегда оставался великим человеком, заслуживающим вечной памяти, уважения, восхваления, но не Богом. Учение требует постоянной работы ума на предмет сопоставления, согласования и анализа. В нем нет семян агрессивности и нетерпимости. Сам Будда обращает внимание, что не стоит прилагать усилий на убеждение противника или глупца. Это уже скорее платформа атеиста. Вспомним, с каким неистовством ополчается церковь, даже в наши дни, против неверующих и так называемых сект, хотя большинству народа нет до них дела. Как говорил тот же Т. Джефферсон: «Мне не наносит никакого ущерба утверждение соседа, что существует двадцать богов или что бога нет. Это не затрагивает моего кармана и не переламывает мне ноги».

История буддизма со времен первого буддийского государства царя Ашоки в 3в. до н.э. подтверждает конформизм учения. С буддизмом мирно уживаются прочие религии и немыслимы связанные с ним крестовые походы за веру. Буддизм не утешает ни вечной жизни, ни прощением грехов. В этом плане буддизм можно рассматривать, как самую оптимистическую философию с чертами, роднящими ее с воззрениями стоиков. У человека не так уж много радостей в этой жизни, но поведение человека на протяжении его бытия, должно быть полно достоинства, благородства, человеколюбия, преисполнено справедливости и добродетельно. Она не призывает массы приступить к немедленной перестройке Мира, а в унисон мнению Конфуция, в первую очередь подразумевает усилия личного самосовершенствования. Такая установка и понуждала монархов изыскивать методы популяризации, непривычные для авторитарного правления.

Инициатива не сдерживалась представлениями виноватости, проклятия, обречённости рода человеческого, возникшей из жизненных тягот древних иудеев. Не находя объяснения своим бесконечным страданиям, мытарствам, они пришли к выводу, что виной всему их врождённые грехи, за которые и подвергаются наказанию. Впрочем, не только жизнь бесправного раба, представляет аллегорическую чашу полную смеси горьких разочарований и потерь. Как свидетельствует Евангелие, испробовав содержимое человеческого бытия, даже Бог пришёл к выводу о невозможности воплощения своих архитектурных концепций на земном фундаменте. Жизнь всегда требовала величайшего мужества, терпения и бесконечно прав выдающийся философ Б. Рассел в своём замечании, что «…Есть мужество переносить бедность, мужество переносить насмешки, мужество переносить враждебность толпы. Здесь даже самые храбрые солдаты оказываются в жалком положении. И главное—есть смелость спокойно и сдержанно думать перед лицом опасности, сдерживая порыв панического страха или ярости». Скорби обычно превосходят радости, и как бы долго не разматывалась нить судьбы человека, такой банальный итог, остаётся аксиомой. Выводы людей веками пребывавших в беспросветном рабстве вполне объяснимы необходимой мотивацией жития. Но не находят оправдания в свете нынешних представлений человечества. Негатив понятия греха, обусловлен тем, что он основан на страхе и пакует воедино ненависть и предопределённость. Всё пребывает в руках Бога и не зависит от воли или ума человека. Такая установка долгое время сдерживала потенциал общественного развития и не случайно, именно скептицизм эпохи Возрождения, послужил движителем экономического и культурного подъёма Западной Европы. Присутствующее в буддизме учение о карме, далеко от понятия греховной предопределённости, этаком вечном, несмываемом природном пятне. Рассматривая жизнь, как изменчивый процесс беспрестанного взаимодействия, взаимообусловленности нестабильных форм, в число коих входим и мы, буддизм утверждает относительную стабильность разума, его способность служить точкой опоры в потоке становления, пока пролетает наше земное бытие. Истины буддизма понятно и ясно указывают на зависимость человеческой жизни, от взглядов на неё и отношения к ней. И в этом обнаруживается свобода разумной воли. Буддизм это прямой призыв к человеку вести достойный, активный образ жизни, зная и конечность своего существования и незащищённость от невзгод.

Отличительной чертой буддизма является провозглашаемое равенство всех людей и его равнодушное отношение к миру бестелесных духов и богов. Подобное равнодушие, возможно, и стало причиной того, что приход учения в мир древних корейцев, не вызвал переполоха как среди них, так и среди шаманов. Исторические документы утверждают, что множество шаманов и шаманок, потому как профессиональной особенностью ремесла, издревле было наличие значительной доли лиц женского пола, поддержали учение. Простой народ понял смысл учения, как средство необходимое для достижения личного благополучия. Народное мнение исходило из убеждения, что приобщение к буддизму способствует удаче и успеху в жизни. Знать охотно принималась за изучение учения, считая, что подпитка из кладези мудрости, рельефнее подчеркнёт ее избранность и право на власть. К тому же без знаний этики буддизма, претензии на должность в административных структурах становилась немыслимой. В аристократической среде тоже существовало поверье, что буддизм гарантирует безопасность страны и личное благополучие. Буддизм не имел противников и не испытывал противодействия. Идеи формировали ауру, располагающую к интеллектуальному интересу, что подтверждает и процесс обретения пристанища в умах людей в Китае, где к тому времени уже много веков сознание общества опиралось на близкие по духу, каноны даосизма и конфуцианства. Следует заметить, что в огромном, многонаселённом Китае ни одно учение никогда, не могло обрести абсолютную власть. Историки, проецирующие идеи, часто забывают об этом.

Существует предположение, что философия Будды пришла в Китай на рубеже двух эр по караванному маршруту Великого шелкового пути и как ни удивительно, но это были не индийцы, а уроженцы Средней Азии, из Самарканда, Бухары, Термеза и Кучи. В связи со столь необычной географией учения, хотелось бы обратить внимание, что до арабских завоевательных походов нормы буддизма, а не ислама определяли жизнь народов Средней Азии. О развитости экономических и культурных контактов той далекой эпохи, степени незаурядности личностей воплощавших эти связи, можно представить на примере бытия известного буддийского просветителя Кан Сен Хуэя жившего в III веке и имевшего отношение к переводу учения с санскрита на китайский язык. Его родители являлись уроженцами Самарканда, что говорят, и послужило причиной принятия им фамилии Кан, на китайский манер. Так уж сложилось, что родители будущего философа переехали на жительство в северный район Индии, а далее по торговым делам последовали во Вьетнам. Из Вьетнама молодой человек, получивший прекрасное образование, уже самостоятельно перебрался в столицу китайского государства «У», в известный и знаменитый город Нанкин. В Нанкине он, со временем основал буддийский храм и принялся преподавать желающим премудрости учения. Биография Кан Сен Хуэя, кроме прочего, свидетельствует о высоком культурном уровне Средней Азии, о развитости международных экономических обменов в ту эпоху и значимости этого региона на протяжении тысячелетий, служившего мостом и перекрестком между Востоком и Западом, о чём тоже иногда забывают. Обретя в новых местах национальное одеяние, украшенное орнаментом даосизма и конфуцианства, буддизм существенно обогатил все стороны жизни народов Дальнего Востока. Без удивительного буддийского узора, невозможно представить дальневосточные цивилизации. Начиная с конца 14 века, буддизм в Корее был оттеснен на второй план, а на первый вышло конфуцианство, знакомство с которым произошло еще в 3 веке до нашей эры. Это событие не означало ухода буддизма в прошлое и забвения его канонов, тем более что официальная установка никогда не сопровождалась, репрессивными мерами. Положение послужило тому, что буддизм оказал влияние на конфуцианство, на пришедший позднее католицизм, атеизм и продолжает играть важную роль. В дальневосточных странах все учения получали право на жизнь, а их взаимодействие приводило к новой версии. В каждой стране по-своему неповторимо и самобытно, подобно чайной церемонии. Иногда это приводило к очень схожему итогу, как в случае Кореи и Японии, что, однако, не значило, что путь был одинаковым.

Распространение буддизма привело к расширению культурных связей и развитию литературы, устного народного творчества, философии. В Корею пришли сюжеты индийских, китайских легенд, сказаний, притч, которые трансформируясь, принимали национальную окраску. Буддизм оказал неповторимое очарование на развитие поэзии, искусства, где прослеживается своеобразная присущая только Востоку мироощущение в отношениях человека и природы. Идеи причинно-следственных законов кармы, способствовали возникновению повествований с необычным сюжетом. Богатое литературное накопление Китая в добуддийскую эпоху, вызвало новый интерес с приходом буддизма и стало той питательной средой, из которой черпала силы корейская литература.

Оптимизация управления из коей возникает понимание важности общей идеологии, является частью комплекса. Наглядно подтверждает сказанное и история корейских государств. На начальном этапе они представляли межплеменные союзы, и распорядок жизни больше зависел от волеизъявления вождей, чем от желания короля. В течении продолжительного времени самой насущной задачей являлось укрепление режима личной власти монарха. Успешные военные походы, раздвигавшие территориальную сферу власти короля, мало что меняли. Множилось число вассалов, но не всегда прочность государства. Короли не могли не осознавать, что упор только на силовые методы не обеспечивает надежное решение проблемы. Воды вылилось достаточно, прежде чем почувствовавшие свою мощь монархи решили, что пришла пора приступить и к административным реформам.

В Когурё имевшая, опережавшие соседей достижения, осмелились на это только к концу второго века. В период правления короля Когукчонвана (179-197 гг) провели административное деления на 5 областей, управляемыми назначенными из центра чиновниками. С целью ослабления местной знати и увеличения налоговых поступлений провели расследование и освобождение мелких землевладельцев, попавших в крепостную зависимость. Реформа имела успех и значительно укрепила королевскую власть, что позволило перенести внимание на внешние вопросы. На протяжении 3 и 4 веков идет динамичная, активная работа по «округлению» владений. В начале 3 века покоряются северо-восточные районы полуострова, населенные племенами окчо. В 313 году присоединяются остатки территориальных приобретений в пойме Тедонгана (Пхеньян), захваченных когда-то ханьской империей и числящейся в китайском управлении.

Вершиной триумфального шествия Когурё становится 5 век. Вступивший на престол в 391 году 18 летний Квангетован по праву гордился своими делами и оставил наследнику Чансувану в 413 году обширные владения, включавшие на севере Ляодунский полуостров, часть Маньчжурии и Приморье. На юге собственность монархии простиралась почти до 36 параллели. Соседи Пекче и Силла были оттеснены с ощутимыми территориальными потерями. Пекче потеряла обжитой район в пойме Хангана вместе с Сеулом. С целью оптимизации управления, ослабления влияния местной аристократии, укрепления центральной власти, при новом короле Когурё, происходит перенос столицы с севера на юг в Пхеньян. Качественные перемены, подобные тем, которые переживает Когурё, происходили и в других корейских государствах, чему способствовало наличие выхода в море и связь с китайскими государствами.

Синхронно с достижением зрелости, ростом могущества, разгорались и угли взаимного соперничества, подогреваемые амбициями королей. К концу 5 века не остается в стороне и Силла, с чем уже приходится считаться и брать во внимание при раскладе политического пасьянса. При первой же подвернувшейся возможности, используя вражду между Когурё и Пекче, Силла спешит сбросить вассальные путы от Когурё и заключает союз с Пекче в 433 году. Теплые добрососедские взаимоотношения поддерживаются на протяжении 120 лет, предоставляя очевидные выгоды против экспансии Когурё и. временами, скрепляются брачными узами между правящими королевскими домами. Трогательная дружба политиков всегда имеет расчет и направленностью. Такова истина старая как мир.

В 540 году в Силле на трон садится незаурядный государственный деятель король Чинуньван (540-576 гг). Новый монарх, несмотря на юный 18 летний возраст, проявил энергичные действия по укреплению боеспособности армии и королевской власти. Впервые в корейской истории, он создал государственные надзорные органы контроля за работой административных структур и чиновников. Отчитывалась эта древняя «прокуратура» только перед королем. Летописи сообщают, что молодому королю в проводимых реформах, очень помогали советы матери. Король Пекче Сонван, полагаясь на благополучное положение внутри государства и крепкие союзнические связи с Силлой, приходит к выводу, что пришла пора вернуть утерянные в прошлом земли на севере, в русле реки Ханган (Сеул).

Когурё очень озабоченное сгущавшимися тучами возможного противостояния с новой китайской империей Су, объединившей страну после 360 летнего периода конфликтов и раздельного жития, не ожидало войны на юге. Расчет оказался верен: Когурё не смогло удержать внезапный натиск и Пекче в союзе с Силлой, действительно без особых затруднений вернуло свои старые владения. Благодушно почивая на лаврах победы, король Пекче непростительно расслабляется и теряет бдительность. Чем незамедлительно спешит воспользоваться король Силлы, пришедший к выводу, что такой богатый район с выходом в Западное море, способный открыть блестящие перспективы для всесторонних связей с Китаем может значительно укрепить положение его государства. Стремительный, вероломный удар отбрасывает Пекче на исходные рубежи, и спорная территория попадает под власть Силлы. Вместе с неожиданным концом многолетней дружбы королевских семейств, политическая ситуация приобрела новый облик, а вчерашние противники Пекче и Когурё, усматривая в ней угрозу собственной безопасности, начинают поиск путей улучшения взаимоотношений. Тем временем король Силлы, продолжая развитие успеха, добавляет к своим владениям Гая и юго-восточные земли Когурё. Довольный проделанной работой, король велит запечатлеть события в каменных плитах, возведенных в разных местах государства, чтобы служили они назиданием потомкам и помнили те о подвигах монарха.