Шлейхер становится канцлером

Преемником Папена стал генерал Курт фон Шлейхер. Это, вероятно, не доставило президенту большой радости. Вероятно, Гинденбург не раз подумывал о том, как бы избавиться от этого политически опасного офицера. Прежнее расположение сменилось заметным холодком. Перед ним-то старый господин с некоторым злорадством поставил ту же неблагодарную задачу, при разрешении которой потерпели неудачу оба его предшественника. Папен получил от президента приказ о роспуске рейхстага, на случай если бы парламент проявил несговорчивость. Напротив, Шлейхер не получил от президента этого доказательства его доверия и таким образом с самого начала был осужден на неудачу. Самым позорным во всей этой игре явилось то, что Шлейхер не знал об этом наиболее уязвимом месте своей позиции и только в решающие смертельные мгновения понял, как жестоко он, этот вечный интриган, сам оказался обманутым.

В первый раз в истории германской республики рейхсканцлером становился генерал. Его правление выглядело совершенно иначе, чем представляло себе это обычно общественное мнение. Генерал фон Шлейхер решительно отказался, и притом не только на словах, от мысли о военной диктатуре. Он сбросил правительство Папена потому, что не хотел диктатуры, а вовсе не из-за неудовлетворенного личного честолюбия. Ибо он не особенно стремился стать канцлером. Его скорее привлекала роль, которую в соседней Польше так успешно играл маршал Пилсудский в качестве простого военного министра. Шлейхер больше полагался на свое политическое искусство, чем на свои пулеметы, и это почти гражданское высокомерие немало содействовало его падению.

Перед ним стояла двойная задача: он должен был быть канцлером активного национализма и вместе с тем руководителем социальной перестройки Германии. С полным основанием его можно назвать канцлером в национал-социалистской атмосфере, рассматривая поединок с Гитлером не только как борьбу за власть, но и как борьбу за то, кому суждено осуществить национал-социалистскую миссию.

Дилемма германского национализма

Германский народ не мог примириться с Версальским миром, который был ему навязан В 1918 г. с течением времени и среди держав-победительниц это стали понимать. Народ мог полагать, что договоры 1918 г. обязаны своим возникновением преходящему настроению держав-победительниц. В таком случае с исчезновением этих настроений должна была открыться возможность пересмотра этих договоров. Никто не сумел в большей степени, чем Штреземан, разбудить в народе убеждение в психологической возможности пересмотра договоров, особенно в достижимости соглашения с Францией. Наряду с этим существовало и другое представление – что в основе Версальского договора лежит уверенность народов в том, что Германия плохой партнер в деле мира и не может быть членом семьи народов. Если Германия и в самом деле была на таком счету у соседних народов, то трудно было рассчитывать на дружественное соглашение с ними. В таком случае только путем борьбы и сопротивления – если не посредством оружия, то с помощью политического чуда, из которых состоит вся мировая история, – Германия в состоянии освободиться от совершенно невыносимых условий договора. Сознательным выразителем этой точки зрения является Гитлер.

Усталый капитализм

Внешнеполитической задачей канцлера являлось разрешение этой дилеммы. Ему достался некоторый успех, когда 11 декабря Женевская конференция по разоружению признала одной из своих задач восстановление германского равноправия. Внутриполитической задачей Шлейхера являлось принятие конструктивных мер, чтобы приспособить Германию к великим социальным переменам, которые принес с собой экономический кризис. Общее мнение в стране было таково, что простое выжидание лучшей конъюнктуры равносильно продлению бедственного положения на неопределенное время. При этом нельзя упускать из виду того, насколько были морально скомпрометированы в Германии вожди хозяйства. В 1931 г. обанкротились крупные банки, в результате чего все экономические авторитеты были превращены в кучу развалин. В 1932 г. последовал не столь явный, но все же чувствительный для сведущих лиц кризис доверия к вождям промышленности. Свое выражение этот кризис нашел в крушении самой крупной организации, господствовавшей в тяжелой промышленности: в продаже крупного пакета акций владельцем концерна Фридрихом Фликом. Последний с помощью искусной манипуляции захватил в свои руки большинство акций и оказался фактическим хозяином крупнейшего концерна западногерманской тяжелой промышленности – объединенных стальных заводов. Стальное объединение, с самого начала плохо организованное, в течение ряда лет находилось в тяжелом положении. Курс его акций стоял на бирже очень низко, и Флик, который в состоянии был удерживать большинство акций лишь с помощью банковских кредитов, уже предвидел наступление момента, когда банки откажут ему в кредите под этот сомнительный пакет акций. Он собирался поэтому уступить этот пакет французским капиталистам. С продажей этого пакета акций влиятельные французские круги связывали далеко идущие политические комбинации. Однако такая сделка противоречила стремлению к политической независимости, можно сказать, пуританству правительства Брюнинга. Чтобы помешать переходу акций в французские руки, правительство приобрело у Фридриха Флика решающий пакет акций. Таким образом государство стало владельцем крупнейшего горнозаводского концерна – не в интересах социалистической плановости, а по нужде, не в силу своих конструктивных стремлений, а благодаря усталости капитализма. Пример Флика вызвал у других промышленников совершенно особое настроение: промышленные вожди стали мечтать о том, как они с выгодой для себя будут в один прекрасный день социализированы именно при помощи «социалиста» Гитлера. Хваленая мощь и воля к творчеству угольных и стальных магнатов были, таким образом, окончательно подорваны ударами кризиса. От комиссии по социализации времен революции, накапливавшей кучами протоколы и не доводившей ни одного дела до конца, до воплей о «социализации», поднятых в 1932 г. крупным капиталом, – таков далекий путь от высокомерия к падению, проделанный послевоенным капитализмом.

Генерал фон Шлейхер высказал по поводу этих сдвигов в хозяйстве ряд мнений, которые были признаны социалистическими. Возможно, это было ошибкой. Скорее всего надо полагать, что как человек военный он не проявлял особой склонности подходить к хозяйственным вопросам как к вопросам мировоззрения и в лице существующего капитала преклоняться перед творческим принципом капитализма. В своей программной речи он высказался в том смысле, что рейхсвер существует вовсе не для того, чтобы защищать ту или иную форму хозяйства. В общем, он придавал вероятно очередным политическим задачам гораздо большее значение, чем вопросам принципиальным. Важнейшей задачей являлось окончательное укрощение Гитлера; если Гитлера нельзя было укротить и использовать, то его необходимо было уничтожить.

Нищенствующие штурмовики

В Коричневом доме, под которым, казалось, заколебалась почва, проблема ставилась следующим образом: кто в предстоящем столкновении окажется слабее – национал-социалисты или правительство Шлейхера? Ибо гитлеровцы сильно ослабели, как это обнаружилось самым роковым образом. Напротив, все не национал-социалистские элементы, не исключая социал-демократии, рассчитывали найти в правительстве генерала Шлейхера некоторую политическую твердость. После ноябрьского поражения потеря голосов Гитлером приняла огромные размеры также в декабре во время выборов в Тюрингии. Еще тяжелее были, однако, денежные затруднения национал-социалистов. Правда, партийная касса была в порядке, однако многочисленные издательские общества, мастерские, учреждения, поставляющие обмундирование для штурмовиков, отдельные окружные организации с их пышными Коричневыми домами завязли по уши в долгах. Они вынуждены были посылать слезницы своим кредиторам, бесчисленному множеству крупных и мелких поставщиков. Часть этих писем была опубликована во враждебной национал-социалистам прессе. Люди сведущие оценивали задолженность различных партийных организаций примерно в 12 млн. марок. Денежная нужда была так велика, что национал-социалистская фракция прусского ландтага должна была задержать рождественские чаевые служителям ландтага. Тысячи штурмовиков во всей Германии запрудили улицы. С запечатанными кружками обращались они к сострадательной публике, подобно отставным солдатам, которым начальство взамен пенсии выдало разрешение на сбор милостыни. Толпами являлись вожаки штурмовых отрядов к вражеским партиям и газетам и предлагали им за наличные продать партийные тайны.

Эти нищенствующие штурмовики были в подлинном смысле продуктом германского экономического кризиса, и партии впервые пришлось убедиться в том, что она не только в состоянии, как гриб, разрастаться по мере роста бедственного положении страны, но что это бедственное положение грозит гибелью и партии. Из 600 тыс. штурмовиков наиболее пригодными, всегда находящимися в распоряжении партии были безработные, большей частью молодежь, которых погнала в штурмовики главным образом жесточайшая нужда. Эти безработные, будучи свободны по целым дням, образовали первые боеспособные отряды штурмовиков, и служба стала их главным времяпровождением. Они проводили целые дни в общежитиях штурмовиков, которыми в начале служили преимущественно пивные, за стаканом пива. Позднее эти общежития были перенесены в частные квартиры, где штурмовики проводили свободное время, лежа на своих матрацах или играя в карты. Время от времени, поскольку речь шла о жителях больших городов, штурмовиков посылали на село, где они занимались «полевым спортом». Вообще их начальство, согласно военным правилам, старалось по возможности найти занятие для своих людей и не предоставлять их самим себе. По вечерам штурмовики обычно бывали заняты охраной партийных собраний. Во время своих походов они получали пищу и ночлег у крестьян и помещиков. На селе их появление всегда производило сильное впечатление. Глядя на них, крестьяне считали, что хозяином Германии является Гитлер, ибо рядом со штурмовиками немногочисленная сельская полиция почти совсем стушевывалась. Штурмовики редко получали денежное вознаграждение; большей же частью – в зависимости от добрых чувств местных организаций – они получали еду и ночлег. В принципе они сами должны были оплачивать свое обмундирование, которое стоило всего несколько марок. Партия, т. е. так называемые мастерские, заботилась, однако, о их кредитовании, и авансы, которые получали штурмовики, в конечном счете превращались в подарки. Большая часть штурмовиков искала, таким образом, непосредственных материальных выгод и рассчитывала, что будет прочно обеспечена после прихода Гитлера к власти.

Эти нищенствующие штурмовики неоднократно чувствовали себя обманутыми Гитлером, который вечно проявлял нерешительность по отношению к власти. Немудрено, что штурмовики стали постепенно уходить из отрядов. Позднее, после победы Гитлера, «Ангриф» в приятном сознании оставшейся позади опасности следующим образом описал настроения, господствовавшие в декабре 1932 г.:

«Среди периферии все больше распространялось настроение отчаяния. Многие говорили: все равно нам не достигнуть цели, нет смысла поэтому строго придерживаться наших требований, было бы лучше принять любой министерский пост, который нам предлагают». Сам Геббельс публично признался, что его охватили сомнения в том, не идет ли движение к полному развалу.

Откол Грегора Штрассера

Среди таких упадочнических настроений нашлись два человека, которые против воли Гитлера решили спасти движение путем соглашения с Шлейхером. Это были Фрик и Штрассер. Когда Гитлер запретил им продолжать переговоры с Шлейхером, Фрик подчинился, Штрассер же проявил непослушание. Он сознавал, что партия находится перед решением, которое может стать для нее роковым. Прежде всего перед его глазами стояла возможность финансового банкротства, и он полагал, что необходимо как-нибудь консолидировать 12-миллионный долг, состоящий из бесчисленного множества мелких и мельчайших требований, с помощью крупной финансовой операции, если только партия не хочет допустить банкротства своих окружных и центральных предприятий. Существовали две возможности такой консолидации. Участие в государственной власти могло укрепить доверие кредиторов, и партия таким образом добилась бы отсрочки платежей. Кроме того, она могла в этом случае рассчитывать на полуофициальные средства, находящиеся в распоряжении рейхсканцлера, например на средства для «физического развития молодежи» или на «трудовую повинность». Другой путь сводился к санации за счет средств, полученных от частного хозяйства, главным образом от рейнско-вестфальской тяжелой промышленности. Первый путь вынуждал партию к соглашению с Шлейхером, человеком с социальной программой, который якобы с презрением относился к капитализму. Второй метод усиливал зависимость партии от крупной промышленности и банков. Штрассер сознавал, что разрыв с Шлейхером неизбежно заставит партию вступить на второй путь. Это, очевидно, побудило его начать долго откладывавшееся решительное объяснение с Гитлером.

Беседа эта потрясла Штрассера. Он нашел планы Гитлера циничными, даже антинациональными и выразил свое мнение по этому поводу в письме к вождю партии. В этом письме он жалуется сначала на препятствия, которые ставило ему партийное руководство и которые он, очевидно, считал несовместимыми со своим положением в партии. Однако, кроме того, он признавал, что не разделяет основной политической линии национал-социалистской партии, т. е. линии Гитлера. Он объявил себя противником того радикального направления, которое требует применения голого насилия к политическим противникам. Это был глас вопиющего в пустыне, который впервые открыто признавал, что насилие было привнесено в политическую борьбу штурмовиками, а не их противниками. Среди этих противников, заявлял Штрассер, имеются достойные, готовые принять участие в творческой работе элементы, как в рядах социал-демократии, так и среди прочих демократических партий. Их не следует отталкивать и подвергать насилиям; поведение национал-социалистских вождей вообще не соответствует идеалам, которые они проповедуют. Выпад, направленный лично против Гитлера! Место ответственного и ясно сознающего свои цели руководства заняла внутренне лживая демагогия таких людей, как Геббельс. Партия с одобрения вождя ведет политику отчаяния. Она ведет страну к хаосу, к насилию, к превращению Германии в груду развалин.

Здесь совершенно правильно описан путь Гитлера. Однако таков был этот путь с первого же дня. Путь к власти пролегал для Гитлера через «коммунистический путч», т. е. через целый ряд насильственных актов, зачинщиками которых хотели выставить коммунистов. Штрассер забыл, что и сам он некогда бодро шагал по этому же пути. Всего несколько лет назад он возражал против приобретения партией нескольких министерских кресел, ибо, по его мнению, национал-социалисты не должны были поддерживать существующую систему, так как их путь ведет через хаос. Однако с течением времени он в большей мере, чем Гитлер, стал сторонником законности и парламентаризма. Недаром он был техником и руководителем всех хозяйственных предприятий партии. Штрассер был против того, чтобы поставить в предстоящей борьбе под удар весь партийный аппарат. В этом отношении Гитлер, который все еще оставался богемой, был свободнее его. Штрассер исходил их расчета, что социал-демократия благодаря растущим неудачам становится все радикальнее и ввиду этого все непригоднее в качестве союзника для серединных партий, особенно для католического центра. Поэтому серединные партии вынуждены будут искать союза с национал-социалистами, и последние получат, таким образом, в руки кончик власти. В этом расчете, разумеется, не было предусмотрено, что возможно и другое развитие событий, кроме парламентского.

В результате этого спора Штрассер 8 декабря 1932 г. сложил свои партийные полномочия и предоставил их в распоряжение вождя Гитлера. Был момент, когда Федер также решил взбунтоваться, однако он дал запугать себя угрозой исключения из партии. Штрассер немедленно исчез из поля зрения и в качестве частного лица ушел в отпуск, сохранив, однако, намерение снова выступить на сцену. Он сохранил контакт с Шлейхером и был принят президентом Гинденбургом. Возник даже план о министерском портфеле для него. Однако до раскола партии дело не дошло, несмотря на то что у Штрассера было много сторонников, которые сохранили ему верность, например граф Ревентлов или руководитель кенигсбергской окружной организации Эрих Кох. Однако с уходом вождя влияние этого «штрассеровского крыла» было подорвано. Гитлер созвал своих партийных работников и депутатов в Берлин и устроил в дворце Геринга, председателя рейхстага, весьма трогательную манифестацию верности. Это был один из его великих ораторских моментов. Он проливал слезы, и вместе с ним плакали также слушатели. «Я никогда не допускал, что Штрассер может так поступить», – сказал он и, всхлипывая, положил голову на стол. «Возмутительно, что Штрассер мог так поступить с нашим вождем», – воскликнул с своего скромного места на задней скамье злорадствующий Штрейхер. Его смертельный враг пал. На следующий день со всех концов страны к Гитлеру стали поступать целые корзины клятв верности.

Власть, которой пользовался до сих пор в партии Штрассер, Гитлер из предосторожности поделил между несколькими сановниками. Пост организационного руководителя он предоставил руководителю кельнской окружной организации д-ру Лею, фанатически преданному Гитлеру и в продолжение всей внутренней борьбы против Штрассера стоявшему на стороне вождя партии. Наоборот, политическое руководство округами, т. е. защиту и проведение партийной линии в низовых организациях, он передал вновь образованной «политической центральной комиссии», руководителем которой назначил своего частного секретаря Рудольфа Гесса. После прихода к власти Гесс официально получил титул «заместителя вождя». Этот еще довольно молодой фаворит до сих пор не занимал в партии никакого крупного поста. Из доверенного лица в серале он был превращен в великого визиря. Старые бойцы с громкими именами обязаны были теперь повиноваться ему. Назначение своего частного секретаря политическим заместителем было проявлением безграничного абсолютизма. Таким способом Гитлер после кризиса, вызванного Штрассером, снова утвердил свое самодержавие в партии.

Штрассер остался членом партии. В истории партии он по-прежнему является вождем. Геббельс мог считать себя победителем, который после падения своего бывшего начальника, а впоследствии соперника, удержал за собой поле битвы, ибо в борьбе со Штрассером политическая стратегия его и Геринга была признана официальной стратегией партии.

Это была стратегия крутой радикальной хаотической оппозиции – демоническая игра ва-банк, которая должна была кончиться либо полной победой, либо полным поражением. Если национал-социалистская партия распадется, в Германии увеличится на 10 млн. число коммунистов – таков был новый лозунг.

Таким образом национал-социализм, словно истерическая женщина, угрожающая покончить с собой, заставил руководящие германские хозяйственные круги поставить его у власти и тем самым спасти его.

Спасение Гитлера

Сначала группа западногерманских промышленников под руководством одного из влиятельнейших членов Стального объединения покрыла значительную часть национал-социалистских долгов.

Было бы ошибкой полагать, что здесь имел место просто подкуп национал-социализма заинтересованными капиталистами, поворот гитлеровского социализма к капитализму. Разумеется, здесь имелось налицо переплетение интересов, которое существовало и ранее. Однако тут преследовались совершенно особые цели. Крупные промышленники Запада, как мы уже упоминали раньше, давно не были столь крупными и самоуверенными, как в прошлом. Вместо того чтобы попытаться поставить Гитлера под свой контроль и руководство, они сами испытали потребность в руководстве – явный признак банкротства, на этот раз не только материального, но и идейного. С их тоской по сильному государству – после того как во времена своего расцвета они сделали все от них зависящее, чтобы ослабить государство, – было связано немало личных надежд. В частности, они надеялись, что это государство освободит их от хозяйственных забот и по высокой цене приобретет у них пакеты акций. Этот «социализм банкротства» стал экономическим символом веры многих и притом не самых мелких предпринимателей, а даже восточнопрусских крупных помещиков. Он был завершением того пагубного и выбитого из колеи либерализма послевоенного времени, который считал священной прерогативой частной инициативы лишь шансы на успех и заранее молчаливо возлагал риск неудачи на государство – по крайней мере, поскольку речь шла о самых крупных предприятиях, самых крупных объектах и самых крупных неудачах.

Таким образом в порядке вещей было то, что в конце 1932 г. тонущие национал-социализм и капитализм в последнем напряжении сил помогли друг другу выбраться из беды.

В январе 1933 г. при посредстве сторонника Гитлера, кельнского банкира Шредера, состоялось устроенная в его квартире встреча национал-социалистского вождя с господином фон Папеном. Дело дошло до личного примирения. Папен старался объяснить Гитлеру, что, отказавшись образовать в ноябре парламентское правительство, он должен теперь примкнуть к национальной концентрации, т. е. к объединению всех правых сил, начиная с президента и рейхсвера и кончая «Стальным шлемом» и Гугенбергом. Папен выступал в данном случае до известной степени как выразитель воли тех хозяйственных кругов, которые уже во время его канцлерства были его верными сторонниками. К нему – барону из Вестфалии и одновременно крупному промышленнику из Саарской области – они относились с большими симпатиями, чем к непроницаемому генералу фон Шлейхеру с его социальными идеями. Поэтому им больше всего пришелся бы по сердцу кабинет под руководством Папена с использованием Гитлера.

Беседа, однако, не внесла ясности в вопрос о будущей совместной положительной работе. В эти дни поражений Гитлер внутренне и внешне совершенно не был способен занять определенную позицию. Больше всего он был заинтересован в том, чтобы с помощью какого-нибудь хотя бы и мелкого частичного успеха поднять свой упавший престиж. Поэтому избирательная кампания в малой до смешного провинции Липпе-Детмольд была для него гораздо важнее всех переговоров. Он ездил из села в село и не отказывался при случае выступать перед двумя сотнями человек. Таким образом ему удалось в этом незначительном районе увеличить число своих голосов по сравнению с ноябрем и декабрем. Разумеется, это был лишь мнимый успех, ибо из-за одного птичьего гнезда был кругом вырублен весь лес. Однако члены партии снова прониклись доверием. Всего несколько дней назад руководитель штурмовиков во Франконии Штегман отделился от Гитлера. Предлогом послужил совершенно недопустимый образ жизни нюрнбергского вождя Юлиуса Штрейхера, которого Гитлер из непонятных побуждений продолжал держать на его посту. Однако этот повод во всей его силе существовал уже 10 лет. То, что он был использован именно теперь, служило доказательством общего кризиса. Кризис этот не закончился и после выборной кампании в Липпе, которая явилась только аргументом в пользу необходимости как-нибудь продержаться.

Большая Игра Шлейхера

В то время как Гитлеру приходилось бороться с кризисом своей партии, Шлейхеру приходилось преодолевать кризис своего кабинета. Внезапно, как гром среди ясного неба, ландбунд, могущественная организация аграриев, руководимая крупными землевладельцами, нанесла ему неслыханный по силе удар.

Генерал фон Шлейхер, очевидно, недостаточно учел влияние крупного землевладения на главу крупных землевладельцев в Германии. Председатель ландбунда, граф Калькрейт, вместе со своими товарищами 12 января был почти демонстративно принят президентом. Одновременно ландбунд опубликовал заявление, в котором обстреливал правительство Шлейхера из пушек крупного калибра. В заявлении шла речь об «ограблении сельского хозяйства в пользу денежных мешков интернационально настроенной экспортной промышленности». Таким образом, здесь были противопоставлены обнаженные интересы. В жалобах повторялся все тот же знакомый нам в течение 40 лет рефрен о враждебном сельскому хозяйству канцлере. Вещь совершенно неслыханная в национальном якобы государстве и совершенно недопустимая со стороны правящего генерала, правящего фельдмаршала, особенно со стороны правящего крупного землевладельца!

Чем был вызван этот гнев? Шлейхер при вступлении на пост канцлера дал понять, что и он наравне с Брюнингом собирается отказать в поддержке части восточногерманских крупных поместий, которые оказались нежизнеспособными, и намерен заселить их крестьянами. Этим самым не владеющий земельной собственностью генерал подписал свой смертный приговор.

Шлейхеру не удалось также создать достаточно широкую базу, которая связала бы его кабинет с народом. Им были предприняты попытки, которые свидетельствовали о слабом знакомстве генерала с рабочей средой и о роковой переоценке им роли профсоюзной бюрократии, которая являлась скорее пассивным фактором, нежели активным. Шлейхер, а в еще большей мере его советники надеялись привлечь стоящие за партиями силы, освободить их из-под влияния механических фракционных объединений рейхстага и использовать для построения сословной Германии. Эти надежды они возлагали на профсоюзы, которые рассчитывали объединить с позитивно настроенной частью национал-социалистской партии и превратить в опору кабинета Шлейхера. В этих планах играл большую роль Грегор Штрассер. При этом не было окончательно решено, должен ли Штрассер открыто выступить против Гитлера. Напротив, Шлейхер, вероятно, рассчитывал, что Гитлер станет сговорчивее, испугавшись нового фронта. В этих проектах было много хитрости и мало честности. Во всяком случае генералу фон Шлейхеру пришлось испытать на себе правильность утверждения Лассаля, что в больших делах хитрость может стоить головы. Разумеется, он знал, что перед ним открыт ряд путей и что от него самого зависит выбор пути, на который он намерен вступить. Этот генштабистский образ мыслей по пунктам А, В, С является, быть может, признаком силы в тех случаях, когда речь идет о выборе определенного метода действия, но не тогда, когда нужно выбирать между двумя принципиальными решениями.

Низвергнутый генерал

Проекты генерала фон Шлейхера требовали во всяком случае времени для своего осуществления. Для выигрыша же времени он нуждался в отсрочке сессии рейхстага. Генерал надеялся, что сумеет добиться у национал-социалистов этой отсрочки, угрожая им роспуском рейхстага и новыми выборами, во время которых они снова должны были понести урон. Несмотря на успех в Липпе, в этом, собственно говоря, никто не сомневался. В свое время президент предоставил в распоряжение канцлера фон Папена приказ о роспуске рейхстага. Теперь за этим приказом обратился к президенту генерал фон Шлейхер. Почему бы и ему не заручиться этим знаком доверия президента? Однако 28 января изумленный Шлейхер узнал, что президент не намерен предоставить в его распоряжение приказ о роспуске рейхстага. Почему? Накануне Шлейхера посетил Папен. Он уверял Шлейхера, что ему удалось заручиться согласием Гитлера на присоединение к «национальной концентрации». Однако ему все же придется предоставить пост канцлера. Правда, Гинденбург настроен против, но Папен надеется, что при соблюдении всех мер предосторожности ему удастся укротить Гитлера. Так, рейхсвер и министерство иностранных дел должны остаться неприкосновенными для национал-социалистов, национал-социалисты должны располагать в кабинете лишь меньшинством, Папен должен стать вице-канцлером и посредником между правительством и президентом, т. е. лицом, облеченным всей полнотой власти.

Быть может, президент в конце концов отклонил бы это предложение, если бы только что смещенный генерал Шлейхер, думая, что поступает особенно хитро, не отсоветовал Гинденбургу назначить Папена канцлером. Такой кабинет, правящий против воли большинства народа, не в состоянии удержаться на долгое время и не может рассчитывать на поддержку рейхсвера – так заявил Шлейхер. Он исходил при этом из следующего расчета. Если Папен не в состоянии будет образовать кабинет, то президент при своем нерасположении к Гитлеру в конце концов сам должен будет обратиться к нему. Ибо за Шлейхером сомкнутыми рядами стоял генералитет министерства рейхсвера, т. е. самая страшная и необходимая сила в государстве.

Генералитет замыслил большую игру. Он видел, что влияние на президента, которым пользовался его вождь и друг, перешло теперь к Папену. Он видел также, что к Папену перебежал полковник фон Гинденбург, бывший друг Шлейхера. «Не предусмотренный конституцией сын», самый влиятельный советник президента, в качестве юридического владельца Нейдека все больше втягивал своего отца в дружественную аграриям династическую политику. В направленной против крупного землевладения колонизационной политике Шлейхера он видел оскорбление политических симпатий рода Гинденбурга. Возможно, что Шлейхер неосторожно коснулся личных отношений с «сыном», между тем как Папен заботливо поддерживал эти отношения. Папен должен был быть устранен любой ценой. Возник план, отличавшийся военной беспардонностью. Папен и Гитлер должны были быть арестованы по обвинению в государственной измене, и Гинденбург должен был быть поставлен перед совершившимся фактом небольшого государственного переворота. Сейчас нельзя сказать с полной уверенностью, существовала ли связь между дипломатическими визитами Шлейхера к старому господину и воинственными проектами его подчиненных, ибо все участники этого дела предпочитают либо отрицать их существование, либо молчать о них. Во всяком случае предполагаемый переворот привел к результату, противоположному тому, который ожидали его инициаторы. План стал известен. Суетливый политический сплетник, некий господин фон Альвенслебен из Нойгатерслебена, разнес эти слухи и, как говорят, сообщил полковнику фон Гинденбургу, что аресту подлежит его отец.

Сообщение господина фон Альвенслебена показало господину Гитлеру, что он должен торопиться, если не хочет, чтобы двери успеха были окончательно захлопнуты перед ним manu militari (военной рукой).

Расчеты шлейхеровского круга постигла полнейшая неудача. Сравниться с ней может разве только жестокое разочарование, которое готовило правительство Гитлера перехитрившим самих себя творцам.

Когда Папен приступил к переговорам, Гинденбург не хотел и слушать о том, чтобы наряду с Папеном находился Гитлер в качестве рейхсканцлера. Гитлер же не хотел быть рейхсканцлером при Папене и Гугенберге. Это отрицательное отношение с обеих сторон сразу же сменилось готовностью к соглашению, когда стали известны планы генералов. В ноябре 1923 г. Гитлеру в решительный момент было нанесено поражение рейхсвером, в 1933 г. он взял реванш и нанес поражение рейхсверу.

Гитлер видел ловушку, которую собирался расставить ему Папен в кабинете с буржуазным большинством. Он разбил, однако, эту ловушку оружием, которым умел пользоваться лучше других. В качестве вознаграждения за свою уступчивость он потребовал роспуска рейхстага и назначения новых выборов. Ибо он знал, что хотя по воле Папена и президента он является вначале лишь номинально канцлером, однако для общественности он был теперь победившим народным трибуном, человеком из народа на троне, борцом у цели, бунтовщиком, который оказался прав. За ним была гипнотическая сила успеха. Он располагал теперь орудием, которым не умели пользоваться его предшественники: радио. Гитлер не сомневался, что в борьбе за расположение народа он сумеет разбить своих новых коллег – Папена и Гугенберга.

Это положение было ясно по крайней мере одному из министров: Гугенбергу. Создатель гарцбургского фронта видел, наконец, перед собой правительство этого фронта. Он понимал, однако, что оно должно править с помощью гарцбургских методов, если не хочет превратиться в национал-социалистское правительство. Поэтому Гугенберг потребовал, чтобы рейхстаг был распущен, а новые выборы были отложены. Вместо них должно было быть объявлено исключительное положение – мера, не предусмотренная конституцией, которой именно поэтому долго добивались любители диктатуры из среды правых. Президент должен был освободиться от стеснительных предписаний конституции. Гитлер не дал, однако, уговорить себя, и в последний момент разногласия по этому вопросу едва не привели к срыву переговоров. Однако слухи о предполагаемом аресте Папена и предстоящем путче заставили договаривающиеся стороны стать сговорчивее. Была найдена формула: с большой торжественностью Гитлер дал честное слово, – эту сцену позднее описал вождь «Стального шлема» Дюстерберг, – что «независимо от исхода предстоящих выборов все входящие в этот кабинет министры останутся в нем и после 5 марта» (день выборов). Еще одно честное слово. Какое по счету за эти 14 лет!

В полдень 30 января Гитлер и Папен явились вместе к президенту и сообщили ему, что удалось образовать «национальную концентрацию». Ссылаясь на эту концентрацию, президент поручил господину Адольфу Гитлеру образовать правительство. Он заявил Гитлеру, что не мог дать такого же поручения ему как вождю партии, теперь же Гитлер является представителем всего национального фронта. Кстати сказать, это был фронт, который в то время, да и позднее, насчитывал, кроме национал-социалистов, всего два десятка депутатов. Однако до чего носители консервативной государственной власти запутались в сетях своих отживших формул! Либо национальный фронт, фронт всех или большинства немцев, совпадал с национал-социалистской партией (именно такова была цель, которой добивался Гитлер, но которой он 30 января еще не достиг), либо национал-социалистская партия не в состоянии была привлечь на свою сторону большинство германского народа. В таком случае и в качестве правительства «национальной концентрации» правительство это было и оставалось лишь правительством одной партии, правительством меньшинства и насилия. «Национальная концентрация» Гинденбурга – только самообман. Это прекрасно сознает канцлер, который получил свое назначение во имя этой концентрации. Сознает ли это также стоящий рядом с ним вице-канцлер? Много обмана и самообмана, много хитрости и задних мыслей было пущено в ход во время этих рукопожатий и взаимных клятв в верности.

У цели

Гитлер стал рейхсканцлером.

Рядом с ним был создан пост вице-канцлера, который редко встречается в германских кабинетах. Назначенный на этот пост Франц фон Папен является одновременно министром-президентом Пруссии. Этот вице-канцлер всегда присутствует во время доклада рейхсканцлера президенту – enfant terrible со своей гувернанткой. Разумеется, вождю самой большой партии нельзя было отказать в нескольких важных постах: Фрик становится поэтому имперским министром внутренних дел, а Геринг – прусским министром внутренних дел. Таким образом контроль над провинциями и власть над самой крупной полицейской организацией в Германии попадают в руки национал-социалистов. Всё же считают, что в Пруссии последнее слово осталось за Папеном, а национал-социалисты в имперском, как и в прусском кабинете остались в безнадежном меньшинстве. Правда, в конституции значится, что политику в основных чертах определяет рейхсканцлер, но разве этот чудаковатый господин Гитлер, который ничего не понимает в делах, в состоянии настоять на своем? К тому же президент оговорил, что министерство иностранных дел должно остаться в руках консервативного барона Нейрата, а рейхсвер должен быть доверен испытанному офицеру, генералу фон Бломбергу из Кенигсберга. Последний собирается привести с собой из Кенигсберга собственного начальника канцелярии министерства. Кому придет на ум вспомнить при этом, что этот человек, полковник фон Рейхенау, близок к национал-социалистам!

Кому знакомы своеобразные обстоятельства, благодаря которым генерал фон Бломберг вступил в министерство и этим привел на сторону Гитлера рейхсвер, правда, со многими оговорками в глубине души? В протестантском Кенигсберге в прозаической канцелярии окружного военного командования разыгралась сцена, напоминающая о старо-испанских временах – о нерешительных королях в горностаевых мантиях, осторожно склонившихся перед одетыми в черное духовниками, которые в один прекрасный день в награду за свою мудрость получали кардинальскую шапку. Дивизионным священником рейхсвера в Восточной Пруссии был пастор военного округа Людвиг Мюллер. Он сыграл немалую роль в истории образования кабинета Гитлера. Он, как утверждали, пользовался влиянием на генерала фон Бломберга и уговорил начальника Восточной Пруссии вступить в новое правительство и обеспечить ему таким образом поддержку рейхсвера. Имя Мюллера позднее стало известно в связи с унификацией евангелической церкви, в проведении которой он не проявил особых талантов. Важнее, однако, та тайная моральная поддержка, которую он еще в настоящее время оказывает в рейхсвере своему партийному вождю. Таким образом сан епископа, пожалованный ему позднее, нельзя считать – разумеется, с точки зрения Гитлера – чрезмерной наградой за оказанные услуги.

Все остальные посты в новом кабинете Гитлера снова достались главным образом испытанным сотрудникам Папена: министром финансов остался заслуживший общее признание как дельный человек граф фон Шверин-Крозигк, министром путей сообщения был назначен барон Эльц фон Рюбенах, а имперским комиссаром по созданию работ – доктор Герике, ближайшее доверенное лицо Гинденбурга. В свое время он руководил кампанией в пользу избрания фельдмаршала президентом республики. Поэтому-то через несколько недель его ожидал на министерской скамье арест со стороны национал-социалистов. За ним следует бывший министр юстиции баварец д-р Гюртнер. Мы еще не забыли о нем. Папен вызвал его в Берлин, после того как в Баварии он пал жертвой партийных распрей. Это тот самый д-р Гюртнер, который некогда позаботился об отсрочке исполнения приговора о тюремном заключении Гитлера. Два важных министерства – министерства хозяйства и земледелия – достались д-ру Гугенбергу. В его руки перешли также соответствующие ведомства в Пруссии. Теперь он может применить свои таланты специалиста, к чему он уже давно стремился. Он первый из политических министров в кабинете думает не только о пропаганде, но стремится и действительно получает добрую часть работы. В министерстве труда сидит Франц Зельдте, вождь «Стального шлема». Для того чтобы и Геринг получил местечко в имперском кабинете, ему, старому военному летчику, предоставляется наряду с постом прусского министра также пост министра авиации. Лишь для одного человека не нашлось пока никакого поста – для Геббельса.

Гитлер в безнадежном меньшинстве! Гитлер под игом! Что ж, посмотрим!

Вечером 30 января национал-социалисты празднуют победу. Развертывается широкая пропаганда, которая немало содействовала успеху выборов 5 марта. 25 тыс. факельщиков в течение нескольких часов движутся по Вильгельмштрассе. У окна своего дворца стоит старый Гинденбург с железным лицом и железной выправкой. В двух шагах от него в окне виден беспокойный подпрыгивающий Гитлер. Таким веселым его не видели с 8 ноября 1923 г. – со времени выступления в мюнхенской пивной Бюргерброй. Он все время торжествующе смеется. Приветствуя толпу, он всем телом перегибается через окно.

Глава пятая

Интермедия

«Моя задача будет закончена, когда я доведу германский народ до восстания», – так заявил Гитлер в 1924 г. перед мюнхенским народным судом.

Была ли закончена его задача 30 января 1933 г.? «Мы победили, но это все же не служит основанием, чтобы мы потеряли мужество», – заявил вечером 30 января один руководящий национал-социалист якобинского направления. Весьма серьезные газеты, с мнением которых считался весь мир, объявили, что из борьбы подлинным победителем вышел Гугенберг. Считая империю и Пруссию, в его распоряжении находилось не менее четырех министерских постов. К тому же это были министерства хозяйства, в которых в эту прозаическую эпоху видели источник политических действий. Весьма далекий от национал-социалистов граф Шверин-Крозигк будет в качестве министра финансов оберегать кассу, в рейхсвере же, по-видимому, еще сильно влияние Шлейхера. Нет, приход этого правительства еще не означал великого национал-социалистского восстания. Это восстание теперь только начиналось. Наступал период не самой тяжелой, но самой великой и жестокой борьбы, которую когда-либо вел Гитлер.

В этой борьбе он преследовал две цели, которым соответствовали два метода борьбы. Путем грандиозной пропаганды нужно было собрать вокруг Гитлера большинство народа. Кстати сказать, лишь вокруг него, а не вокруг пестрых по составу союзников Гитлера. Самым сильным оружием в этой пропаганде был тот факт, что Гитлер стал канцлером. Успех помогал привлечению сторонников. Второй целью борьбы являлось уничтожение всех врагов и конкурентов, начиная с коммунистов и кончая дейч-националами. Это было достигнуто самым грубым по форме, но в то же время весьма искусным использованием находящейся в его распоряжении власти. При этом Гитлер еще не располагал всей властью, которую могло бы предоставить ему государство.

Искусно разыгранная интермедия помогла Гитлеру справиться с последними затруднениями. Президент настоял на том, чтобы Гитлер строго придерживался конституции и сохранял внутренний мир. Точно так же как и в ноябре прошлого года, он должен был до роспуска рейхстага попытаться получить в существующем парламенте большинство для своего правительства. С этой целью Гитлер завязал переговоры с вождем центра прелатом Каасом. Задачей этих переговоров, как заявил он, являлась отсрочка сессии рейхстага на год. Каас, однако, отказался от переговоров и по поручению правления партии написал Гитлеру письмо, в котором поставил новому канцлеру не меньше десяти каверзных вопросов. Вопросы эти содержали целую правительственную программу с некоторыми далеко идущими требованиями. Все вместе это представляло собой отказ от консервативной реставрации и от национал-социалистской революции. Вдобавок предъявленные вопросы партии центра были опубликованы и явились чем-то вроде политического ига, под которым должен был пройти Гитлер. Последнему теперь было нетрудно с согласия своих коллег по кабинету отклонить требования центра. Он написал Каасу вежливое письмо, в котором в елейном тоне заявлял, что лучше прекратить переговоры, чтобы избежать излишнего и нежелательного ожесточения. Перед богом и своей совестью он не видит иного выхода, кроме роспуска рейхстага, что и собирается предложить президенту. Впрочем, он надеется, что личные отношения с Брюнингом и Каасом благодаря этому не будут прерваны. Последнее было, несомненно, выражением уважения, которое этот легко подпадающий под чужое влияние человек питал к мудрым вождям центра. Однако эти мудрецы против собственного желания, несомненно, помогли развязать руки Гитлеру, который затем прижал к стенке консервативные элементы своей коалиции.

Геринг устраивается

С замечательной быстротой прогрызли себе национал-социалисты доступ в административный аппарат. Министерства, которые достались официальным членам немецкой национальной партии, представляли собой головы без туловищ. Напротив, из прусского министерства внутренних дел Геринг руководил самым крупным административным аппаратом в Германии. Он немедленно ввел в аппарат большое число так называемых почетных комиссаров, как, например, вождя особых отрядов Далюеге, далее, своего личного адъютанта Халля и Зомерфельда. В качестве юридического советника он привлек в прусское министерство внутренних дел адвоката Гитлера, доктора Лютгебруна. Директором отдела полиции Геринг назначил весьма своеобразного кандидата, а именно прокурора в отставке Грауерта, бывшего управляющего делами союза работодателей Северо-запада, самой непримиримой, однобокой и антисоциальной организации германской тяжелой промышленности. Грауерт уже давно был национал-социалистом и имел большие заслуги по части финансирования своей партии.

Немедленно во всей Пруссии посыпались отставки и новые назначения. Увольнялись или отпускались в длительный отпуск чиновники – от старшего председателя провинции до уголовных комиссаров, – которые были известны как сторонники левых партий. Их преемниками были большей частью национал-социалисты. Это происходило во всех без исключения ведомствах, имевших отношение к полиции. Многочисленные вожди штурмовиков либо национал-социалистские функционеры были назначены полицей-президентами и притом на посты, которые ранее были заняты весьма правыми чиновниками. Так, например, берлинский полицей-президент Мельхер, один из главных помощников Папена в день 20 июля 1932 г., во время переворота в Пруссии был заменен национал-социалистским контр-адмиралом в отставке фон Леветцовом.^[133] Еще до перевыборов рейхстага 5 марта в Пруссии было смещено несколько сот политических чиновников. Лишь благодаря такому методу действий Геринг в течение каких-нибудь 4 недель укрепил свои позиции настолько, что дейч-националам трудно было бы овладеть ими даже в случае, если бы позднейшие события протекали медленнее и не носили такого резкого характера.

«В защиту германского народа»

Для того чтобы этот аппарат мог эффективно работать, ему нужно было предоставить полномочия, которые окончательно устранили бы политические права граждан, сильно ограниченные уже при Папене. С этой целью президент должен был подписать 4 февраля чрезвычайный декрет под красиво звучащим названием: «В защиту германского народа».

Он представлял властям право запрещать собрания под открытым небом и ношение форменной одежды. О всяком политическом собрании необходимо было сообщать полиции за 48 часов. Она могла запретить любое собрание, если, по ее мнению, существовала угроза общественному спокойствию. Собрание могло быть распущено, если на нем были произнесены выражения, оскорбительные для высших государственных чиновников. На тех же основаниях могли быть закрыты газеты. Для этого достаточно было, чтобы они «возбуждали» к неповиновению властям или помещали ложные сведения (от чего не была гарантирована ни одна газета). Тем самым национал-социалистские полицей-президенты Геринга получили в свое распоряжение нужные им каучуковые постановления, которые давали им возможность по произволу запрещать любую газету противника и распускать любое избирательное собрание. Эту возможность они широко использовали. В первые недели нового режима, еще до пожара рейхстага, был дважды запрещен «Форвертс», центральный орган германской социал-демократии, причем имперский суд дважды отменил этот запрет. Пятое отделение имперского суда на одном лишь заседании объявило недействительными 7 запрещений газет.

В помощь террору сверху пришел террор снизу. Штурмовики, срывая собрания, не делали никакого различия между своими противниками. Так, в Крефельде штурмовики ворвались на избирательное собрание центра, разогнали собравшихся выстрелами в воздух и избили оратора, бывшего имперского министра труда Штегервальда. Был сорван ряд собраний центра, в том числе собрание, на котором выступал д-р Брюнинг. По официальным отчетам германских информационных бюро, лишь за время до 5 марта в подобных столкновениях был убит 51 противник национал-социалистов, между тем как, по данным самих национал-социалистов, они потеряли только 18 сторонников. Не надо думать, что министр полиции Геринг был особенно возмущен этими эксцессами своих политических друзей. Напротив, Гитлер благодаря протесту Папена и Гинденбурга оказался по меньшей мере в неловком положении. 22 февраля он опубликовал воззвание, в котором, не приводя никаких фактов, утверждал, что за эти эксцессы ответственны провокационные элементы из среды его противников, национал-социалисты должны выступить дисциплинированно против подобных намерений и, в частности, иметь в виду, что не центр, а марксисты являются врагом, который должен быть разбит. В историческом отношении воззвание это интересно тем, что оно является первым из многих десятков деклараций Гитлера, в которых вождь национал-социалистов пытался избавиться от им же вызванных духов.