Принц во франции и голландии 3 страница
Принц Карл прибыл в город за несколько дней до отца. Его приветствовал на латыни проректор университета, присвоивший ему, а также сыновьям Бэкингема, братьям Виллье, почетную степень. Принцу были вручены перчатки и Библия, и, хотя в королевской часовне он нарушил традицию прикрывать лицо шляпой во время молитвы, ему охотно простили этот небольшой и даже симпатичный промах. Однако в театре пришлось труднее: трехчасовой спектакль был так скучен, что даже актерам было жаль мальчика. Впрочем, он с достоинством выдержал испытание и вежливо поаплодировал исполнителям. Затем безо всякого перерыва началось другое представление, принятое столь же тепло. В конце этого длинного дня воодушевленная профессура проводила принца к экипажу, которым он проследовал в Ньюмаркет, где его уже поджидал отец.
Вернувшись в Кембридж, отец с сыном убедились, что королевские визиты обнажают раздробленность страны в целом.
В университетском городке их приветствовали возгласами «Да здравствует король!», но горожане встречали по-другому. Одни умоляли вернуться «к своему парламенту, иначе всем нам конец». В голосах других слышались угрожающие ноты. С приближением к Хантипдону королю, и без того испытывающему немалое раздражение, стало очевидно, что местное дворянство демонстративно не желает выделять ему эскорт. Дальше — хуже. Отказавшись выполнить просьбу парламента переместить арсенал из Гулля в лондонский Тауэр, король еще раз попытался овладеть им, но ему преградили путь. Страна фатально двигалась к гражданской войне, уже произошло первое военное столкновение. Королевский флот перешел на сторону парламента, очередная попытка проникнуть в Гулль провалилась, к августу стало ясно, что войны не избежать. Король потребовал от старших офицеров повстанческой армии сложить свои полномочия, иначе их обвинят в предательстве. 12 августа он выпустил прокламацию, призывающую подданных встретиться с ним в Ноттингэме. «Моим верным друзьям, — говорилось в ней, — пришло время предстать предо мною». Но лишь немногие откликнулись на этот зов.
Постепенно принц Карл все больше втягивался в приготовления к войне. Вооружение, живая сила, деньги — вот чего отчаянно не хватало королевской стороне, и в середине сентября король двинулся на запад, в Шрусбери, откуда было легко попасть в Уэльс и приграничные с ним графства, эти цитадели роялизма. Принца в сопровождении лорда Хертфорда, исполнявшего в отсутствие Ньюкасла обязанности его наставника, отправили в Реглан. Здесь, в увешанном гобеленами зале, юного Карла потчевали местным медом, а также преподносили ему дары — гравированные старинные блюда с плодами урожая фруктовых плантаций. Принц ответил благодарственной речью. «Господа, — начал он, — я наслышан о ваших великих предках-бриттах, людях большой мудрости, великого сердца, гордых устремлений, а сегодняшняя встреча, которую я никогда не забуду, заставляет меня уверовать в вашу любовь. Примите мою хвалу и благодарность за любовь, изобильный стол и щедрое гостеприимство». Произнеся эти слова, мальчик продолжил свой путь по Рэднорширу, «выказывая милость и любовь» ко всем и демонстрируя то самое добросердечие, которое он впоследствии будет использовать с таким незаурядным политическим мастерством. Вскоре стало очевидно, что принц добился немалого успеха. Из северного Уэльса, Чешира и Денбигшира к королю потекли люди и деньги. Открылся монетный двор; тем, кто запишется в ополчение, была обещана награда. К концу сентября под королевские знамена собралось более шести тысяч пехотинцев и две тысячи конников.
Повинуясь команде короля Карла, это пестрое войско, состоящее по преимуществу из необстрелянных солдат, 12 октября двинулось на юго-восток отвоевывать столицу. Во главе шел король с сыном. По мере продвижения войско прирастало новобранцами, и в конце концов его численность превзошла все ожидания. Принцу предстояло познакомиться с бытом армии, состоящей из тринадцати пеших полков, десяти конных, трех драгунских, а также артиллерии из двадцати орудий. Неудивительно, что это большое, неуклюжее воинство передвигалось со скоростью не более десяти миль в день; но в любом случае людям следовало разъяснить, почему они вообще должны участвовать в этом походе. 19 октября принц стал свидетелем обращения отца к солдатам. Король говорил о тяжелом хаосе, в который погрузится страна, если он сдастся перед лицом двойного зла — религиозного фанатизма и неповиновения парламента. Закончив речь, Карл отдал команду продолжить путь в сторону Эджхилла, откуда, пользуясь преимуществами небольшой высоты, он собирался атаковать противника. Принцу Карлу предстояло пройти первое боевое испытание.
Ранним утром 23 октября солдаты роялистской армии под грохот барабанов вышли из бараков и домов, где они разместились накануне, облачились в броню и приготовились к маршу. Король в черном плаще, подбитом горностаем, оседлал с помощью лорда Ричмонда и кавалера д'Обиньи коня и принял из рук сэра Эдмунда Вернье алый королевский флаг, личный штандарт. Принц Карл и герцог Йоркский ехали непосредственно вслед за ним. Вполне вероятно, что принц восседал на «великолепном белом жеребце», подаренном ему в Йорке: горящая золотом, из чистого шелка парадная сбруя доходила чуть ли не до земли. Не приходится также сомневаться, что на нем были роскошные доспехи — до блеска отполированная кираса, красиво украшенная позолоченной тесьмой, и под стать ей великолепная шляпа; под кирасой скрывалась шелковая, нежно-желтого цвета рубаха с тесьмой и кружевными манжетами. На широком алом поясе висел меч. Был у принца и пистолет, который он решил во что бы то ни стало, если представится случай, пустить в ход.
Прозвучал сигнал к выступлению. Принц и его брат Яков, отданные на попечение медика доктора Уильяма Харви, следили, как войско противника выстраивается в боевой порядок. Сражение началось около часа дня. После примерно пятидесяти минут малоэффективной с обеих сторон канонады роялистская армия двинулась вниз. Спуск занял еще час, и, достигнув подножия холма, сторонники короля вновь открыли артиллерийский огонь. Затем, около трех часов, принц Руперт Рейнский, племянник короля, воин неукротимый и славный (он проходил военную подготовку в Англии), отдал команду начинать кавалерийскую атаку. Принцу Карлу было видно, как, пробиваясь сквозь белый пороховой дым и оглушительный грохот, роялисты продвинулись примерно на 200 ярдов. Трубачи протрубили новую команду — галоп, и роялисты, преодолевая сопротивление, погнали противника к Кайнтону, расположенному в двух милях от поля сражения. Здесь они сомкнулись с левым флангом своей армии, но потеряли драгоценное время из-за мародерства в обозе парламентского войска.
Преждевременно решив, что окончательная победа не за горами, королевская пехота «продвигалась вперед неторопливо, хотя и решительно». Потери с обеих сторон были чувствительны, но ни одна из них не сдавалась. Инициатива постепенно перешла к остаткам кавалерии противника. Они атаковали королевское войско столь успешно, что его центр вынужден был податься назад, к подножию холма. Король устремился было туда же, чтобы личным присутствием воодушевить солдат, но на мгновение задержался, приказав герцогу Ричмондскому отвести детей в безопасное место: он не мог позволить подвергнуть их риску, Герцог отказался, граф Дорсет тоже — наверное, по одной и той же причине. «Чтобы меня трусом сочли? — буркнул он. — Да ни за что в жизни, пусть хоть дети всех королей христианского мира соберутся». Карл и Яков были поручены тогда заботам сэра Уильяма Ховарда, который и вывел их из-под огня.
Не успели Ховард, дети и сопровождающие их лица отъехать в сторону холма на расстояние мушкетного выстрела, как заметили при свете угасающего дня, что к ним приближается отряд всадников. Решив, что это роялисты, Ховард приказал двигаться навстречу. Печальная истина выяснилась в тот момент, когда все увидели, как связывают высланного вперед конюшего. Пришлось поспешно скакать к амбару, который служил госпиталем для раненых роялистов. Но к этому времени «круглоголовые» уже приблизились к ним на расстояние выстрела. «Я не боюсь их!» — воскликнул принц Карл и вытащил пистолет. Перепуганный сэр Джон Хинтон, который затем был приставлен к королевским детям, настойчиво и даже грубо попросил его угомониться и отступить. Но неожиданно от отряда противника отделился внушительного вида всадник и, пришпорив коня, устремился к принцу. Хинтон перехватил его, прозвучали выстрелы, и хотя Хинтону удалось выбить противника из седла, панцирь на нем оказался таким крепким, что меч тут был бессилен. Поверженного «круглоголового» добил подоспевший на помощь солдат, а принцы тем временем отъехали на безопасное расстояние.
Битва при Эджхилле, в которой обе стороны понесли тяжелые потери, не принесла победы ни одной из них, и король, не сумев овладеть Лондоном, вернулся в Оксфорд. Принц Карл последовал за ним. Мальчика, находившегося на пороге отрочества, городок военной поры должен был захватить своим боевым духом. Резиденцией отец выбрал величественную церковь Христову. Огромный прямоугольник церковного двора пришлось превратить в загон для скота.
Королевское воинство пыталось соблюдать все ритуалы придворного быта: обеды проходили в торжественной обстановке, устраивались богослужения и игры, Уильям Уоллер читал свои льстивые стансы, а Уильям Добсон писал портреты — в частности, портрет принца в военных доспехах. Но атмосфера угрозы не рассеивалась, и во всем стиле жизни ощущалась какая-то лихорадочная поспешность. Каждое утро король тщательно проверял состояние обороны города, университетские здания были превращены в казармы и мастерские. В музыкальной школе портные шили мундиры, помещение факультета права и логики стало зернохранилищем, в классах, где ранее преподавали ораторское искусство, изготовляли веревочные лестницы. Эта напряженная жизнь должна была сызмала закалить характер юного принца. Столкнувшись как-то на улице с захваченным в плен офицером армии парламентариев, он осведомился у стражи, куда его ведут. «К королю на допрос», — ответили ему. «Этого малого следовало бы повесить, — процедил принц, — а то отец, глядишь, помилует его». В этой реплике уже угадывается суровый правитель, который впоследствии будет без колебаний расправляться с врагами.
На улицах и в общественных местах Оксфорда сверкали галуны, слышались топот сапог и отрывистые строевые команды. Нельзя умолчать и про пьянство и разврат. В попытках положить этому конец король регулярно издавал прокламации, капелланам было приказано дважды в день читать молитвы перед строем и каждое воскресенье по утрам служить в церкви. Тем не менее даже королевская семья не могла служить образцом праведного поведения. Портреты принца Карла, относящиеся к этому времени, выдают признаки взрослой чувственности. В нем просыпался мужчина. Однажды в церкви, возбужденный присутствием «по-ангельски полуобнаженных» женщин (такова была католическая традиция), мальчик захихикал прямо посреди проповеди. Новый и весьма неудачный наставник принца лорд Беркшир вынужден был ощутимо стукнуть его по затылку своим жезлом.
Генриетта Мария вернулась в Англию с оружием и людьми, и 13 июля 1643 года король в сопровождении принца Карла и герцога Йоркского выехал ей навстречу. В честь этого события отчеканили медаль, на одной из сторон которой изобразили сидящих на троне Карла I и Генриетту Марию; над ними мирно проплывают планеты, а внизу, у их ног, лежит бездыханный Питон восстания. По возвращении в Оксфорд, однако, выяснилось, что в реальной жизни все складывалось не так уж ладно. Королева принялась решительно вмешиваться в политику, которая ей, женщине властной, но не слишком глубокой, казалась чересчур мягкой. Преисполненная решимости воевать до победного конца, презрительно отвергающая вьющихся вокруг нее еретиков, явно довольная способностью вертеть как угодно супругом, Генриетта Мария постоянно стремилась разрушить тщательно выстроенные планы таких добропорядочных англичан, как, например, Эдвард Хайд, королевский канцлер казначейства, недавно посвященный в рыцарское достоинство. Попутно королева предпринимала собственные шаги на дипломатическом поприще. Быстро сообразив, что в лице своего старшего сына она обладает ценным товаром для торговли на европейском брачном рынке, Генриетта Мария начала искать подступы к окружению Анны Марии де Монпансье, двоюродной сестры Людовика XIV Помимо общепризнанной красоты, Большая Мадемуазель, как ее обычно величали за глаза, обладала тремя более важными достоинствами: была баснословно богата, была истовой католичкой и была француженкой. Словом, по мнению Генриетты Марии, идеальная пара для принца Карла.
Пока королева предавалась фантазиям, роялисты летом добились нескольких реальных военных успехов. Взят был Бристоль, второй по величине портовый город в стране, северная армия осадила Гулль, а западная, оставив Оксфорд, сосредоточилась в районе Плимута. В стратегическом смысле ни одна из этих побед не имела решающего значения, и даже в то время, когда к королю стекались победные реляции, парламентские войска продолжали укреплять свое положение. У Марстон-Мура они отважились на дерзкую ночную атаку. Кромвель и сэр Дэвид Лесли обратили в бегство роялистскую кавалерию, а затем разбили и пехоту. Впоследствии стало понятно, что именно это сражение и ознаменовало переломный момент в войне; роялистское дело покатилось под уклон. Все это сказалось и на семье принца. Королева, тяжело переносившая очередную беременность, решила, что в Оксфорде рожать слишком опасно, и переехала на запад, а оттуда — во Францию, где, подвергаясь унижениям, о которых прежде и помыслить было невозможно, продолжала свои все более и более безнадежные дипломатические попытки женить сына.
Тем временем парламент принялся за военное строительство: были сформированы отряды, получившие наименование армии «Новой модели». Так был нанесен новый удар по королю, а поражение при Шрусбери стало как военной, так и моральной катастрофой. Даже сам король признал, что положение становится все тяжелее, впервые его посетил страх попасть в руки противника. Одной из главных своих обязанностей в этой ситуации он считал обеспечение безопасности принца. «Пока сын на свободе, никто не посмеет посягнуть на мою жизнь» — так или примерно так думал он. Вопрос о местонахождении принца был решен быстро. Внутренний раскол и волнения лишали роялистов поддержки на западе, и только что назначенный главой Западной Ассоциации наследник престола, быть может, способен был сотворить чудо и спасти монархию. Помимо того, четырнадцатилетнему принцу пора было «взрослеть», и отчасти именно поэтому король решил отправить его в Бристоль.
На пышную церемонию отъезда денег не было. Кое-что удалось наскрести лорду Кейпелу, и в награду его назначили начальником сводного полка конницы и пехоты. Большего король выделить для сына не мог. Зато Карл I отправил с ним советников, в число которых входил незаменимый Хайд; как он ни страшился, что в его отсутствие король подпадет под влияние фанатиков-ультрароялистов, приходилось думать и о подготовке наследника к трону. Но казалось, сейчас и сама погода вступила в заговор против короля. Едва принц Карл и его Совет выехали 4 марта 1645 года из Оксфорда, как небо покрылось густой пеленой и хлынул дождь, словно предрекая, что увидеться сыну с отцом уже не придется.
Сопровождаемый Хайдом, графом Беркширом и лордами Кейпелом, Хоптоном и Калпеппером, юный Карл под проливным дождем добрался до Фарингдона. Оттуда он двинулся в Девиз, далее в Бат и, наконец, в Бристоль. Здесь обнаружилось, что обещания, данные в Оксфорде, не более чем пустой звук. Не оказалось ни дополнительных сил, ни денег — из ста фунтов в неделю, якобы выделенных на содержание принца, «в наличии, а также в перспективе не было ни пенни». В конце концов дело дошло до того, что Карлу «пришлось одалживать деньги на хлеб у лорда Хоптона».
Вдобавок ко всему быстро выяснилось, что раскол в рядах офицеров-роялистов вот-вот грозит обернуться взрывом. Карл был направлен в западные графства, чтобы «своим присутствием, руководством и авторитетом способствовать примирению различных группировок и отдельных лиц». Но эту задачу вряд ли можно было решить. Командовать местным гарнизоном король назначил лорда Горинга, человека, несомненно, отважного и энергичного, однако же ветреного и дружащего с бутылкой. Уже в начале войны Горинг зарекомендовал себя незаурядным военачальником, но поощряемое им мародерство сделало его имя ненавистным среди гражданского населения, а пьянство и грубость подрывали популярность в войсках. Хуже то, что Горинг не умел ладить со своими же товарищами-офицерами. Отдавать и выполнять приказы в такой атмосфере было чрезвычайно трудно, и, по мере того как положение короля на западе становилось все хуже, юный Карл на собственном опыте убеждался, каково быть в окружении способных, но тщеславных людей, которые заботятся о собственной репутации не меньше, чем о достоинстве короля.
Хайд чувствовал, что пришла пора готовить принца к его будущему жребию. Приобщая мальчика к искусству политики с ее хитроумными ходами и компромиссами, он настоял на его присутствии на всех заседаниях Совета, чтобы тот мог «оценить состояние дел, а также научиться и самому высказаться, и других выслушать». Будучи ментором по природе, Хайд считал такие уроки просто необходимыми. Доныне, утверждал он, «Карл практически не вникал в дела и не прилагал должных усилий к тому, чтобы развивать свои ум и сознание, как это требуется в его годы и положении». Хайд постоянно журил своего воспитанника за невнимательность и праздность и, кажется, не замечал, что наблюдательный принц воспринимает все происходящее вокруг него с жадным интересом незаурядного подростка.
В свои пятнадцать лет Карл был высоким, подвижным, чрезвычайно чувственным молодым человеком. Его грубоватая внешность и мрачное выражение лица менее всего отвечали тогдашним нормам красоты. Большой чувственный рот выдавал в нем пренебрежение к окружающим, как, впрочем, и некий животный магнетизм; смолоду в нем было развито и властолюбие. Кое-кто считал, что подобные свойства можно использовать в самых разных целях. В эти дни, участвуя в подготовке солдат в Бриджуотере, принц сблизился со своей старой кормилицей Кристабеллой Уиндэм. В этой женщине, утверждал Хайд, нет ничего женственного за вычетом пышного бюста, и его-то миссис Уиндэм и использовала, чтобы завоевать доверие юноши и извлечь из этого разнообразные выгоды для себя и своей семьи. Кормилица играла на естественном непослушании Карла, пытаясь настроить принца против Совета и отзываясь о его наставниках «пренебрежительно и с презрением». Помимо того, она откровенно, на публике, демонстрировала свою близость к сыну короля, что Хайд находил совершенно неподобающим.
Хорошо зная, как легко Карл поддается влияниям, миссис Уиндэм начала выманивать у него землю. Хайд предостерег принца, кормилица огрызнулась и в конце концов зашла в своих «военных» действиях так далеко, что заявила Карлу, будто в бедах, свалившихся на страну, повинен не кто иной, как его отец. Возмущенные члены Совета отправили королю депешу, и он немедленно велел сыну вернуться. Но что примечательно: Хайду так и не удалось узнать, насколько всерьез принц принял сказанное ему кормилицей. Карл был смышленый мальчик, он рос в годы войны, а эти годы учили, что в мире, где сложившиеся понятия сдвигаются, лучшее — улыбаться всем и держать свои мнения при себе. Со временем эта манера войдет у него в обыкновение.
Тем не менее принцу Карлу приходилось все время быть на виду. Западные графства, в которых он находился, сильно страдали от опустошительных набегов военных, а в некоторых местах люди даже платили двойную дань, которую солдаты и офицеры Горинга собирали с такой жадностью и беспощадностью, что вызывали к себе настоящую ненависть. Как и в других графствах страны, местный люд начал объединяться в ассоциации — клубы. Для них это была последняя линия обороны против тех, кто покушался на их дома. К принцу пришла делегация. Понимая, какая угроза исходит от этих людей, он принял их со всею лаской и вниманием. «При виде ваших страданий, — говорил он, — сердце мое сжимается». Карл обещал помочь, но при этом заметил, что его беспокоят многолюдные несанкционированные митинги: «К вам могут присоединиться люди неблагонамеренные, они подтолкнут вас к действиям, о которых вы и не помышляли». Заключил он приблизительно так: «Что нам всем нужно, так это сильная армия, которая обеспечит всеобщий мир. Наверняка среди вас найдутся готовые в нее вступить. Надо лишь назвать имена, и я лично прослежу, чтобы все были обеспечены ружьями и патронами». Одновременно Карл — что в полной мере проявится в годы его деятельности как зрелого политика — вел закулисную игру: он приказал Горингу положить предел вышеупомянутым митингам. Горинг повиновался, но клубы, понимая, в чем состоит их преимущество, переметнулись на сторону парламента и его мощной армии «Новой модели».
Именно эта армия нанесла 14 июня 1645 года сокрушительное поражение роялистам при Нэсби. На публике король пытался сделать хорошую мину при плохой игре, заявив, что его «ничуть не обескураживает последняя неудача», но из переписки с сыном явствует, что на самом деле он думал и чувствовал совершенно иначе. Больше всего его заботила безопасность сына да и собственное положение тоже. «Сейчас самое время, — писал он, — начать готовиться к худшему… Хочу, чтобы Вы знали: мое желание состоит в том, чтобы, как только у Вас возникнет опасность попасть в руки мятежников, немедленно переправиться во Францию, где о Вас позаботится Ваша мать; она обладает необходимыми полномочиями руководить Вами во всех делах за вычетом религии». Это был приказ, которому принц должен был подчиниться безоговорочно. Но Совет пришел в ужас. Бегство из Англии станет открытым признанием поражения, что же касается Франции, то от нее исходит угроза католицизма. Король со свойственной ему нерешительностью изменил свое мнение, заявив, что лучше Дании места для сына не найдешь. Хайд, в свою очередь, выдвинул в качестве альтернативы Шотландию и Ирландию. Обе эти страны хотя бы принадлежали короне. Тем не менее он тоже считал, что бегство — это последняя возможность, и, когда Ферфакс и армия «Новой модели» подошли к Бристолю на опасно близкое расстояние, решено было, что лучше всего переправить наследника престола в самые удаленные районы запада.
Истощенное королевское войско могло теперь вести лишь оборонительные сражения, да и то практически безнадежные. Хитроумный Горинг пытался еще огрызаться, но с армией «Новой модели» тягаться ему было не под силу, и у Лэнгпорта он потерпел тяжелое поражение. Отступая на запад, его армия постепенно начала распадаться; Ферфакс же принялся за строительство крепостей по всему поперечнику Англии, в результате чего принц с остатками роялистского войска оказался бы заперт в Девоне и Корнуолле. Оттуда им и предстояло наблюдать крах всех надежд. Утративший всякие иллюзии Горинг бежал за границу, и отныне, по словам Хайда, роялистская армия представляла собою скопище людей, которых «боятся лишь собственные друзья, враги же насмехаются». Хоптон держался до последнего в Торрингтоне, но ночная атака, предпринятая Ферфаксом, обратила его людей в бегство, и когда членам Совета, укрывшимся в Пенденнис-Касл, стало известно о безумном плане пленения принца, было принято единственно разумное решение — отойти к самым удаленным границам королевства. Фрегат, которому предстояло доставить Карла в безопасное место, находился «в состоянии часовой готовности», и в понедельник 2 марта, в десять вечера, принц Уэльский в сопровождении Хайда, Калпеппера и Беркшира отплывал к островам Силли.
После трудного тридцатишестичасового путешествия, в ходе которого команда выпотрошила багаж пассажиров, судно бросило якорь у Св. Марии, главного острова архипелага. Условия, в которых оказалась королевская свита, трудно было назвать комфортабельными. Недостаток пищи, сырое помещение, которое практически нечем топить. Калпеппер засобирался во Францию, чтобы «ознакомить королеву с положением, в котором пребывает Его Высочество в Силли», но внезапно — это было 12 апреля — на горизонте показались суда флота парламентариев. Срочно было созвано заседание Совета, и на нем принц выказал себя куда более тонким и даже хитроумным юношей, нежели Хайд мог себе представить. Под конец заседания он извлек из кармана письмо, которое получил несколько месяцев назад от короля. В нем содержался недвусмысленный приказ ни при каких обстоятельствах не попадать в руки парламентариев. Опираясь на него, Карл потребовал немедленного отъезда на остров Джерси. Тут, как нередко бывает, на руку ему сыграл случай. На море разыгрался трехдневный шторм, раскидавший вражеские суда в разные стороны. А когда он кончился, принц был уже на борту «Черного гордого орла», державшего путь на Джерси, где можно было рассчитывать хотя бы на относительную безопасность.
Артиллерийским салютом судно, бросившее якорь напротив Елизаветинского замка, никто не приветствовал. Роялисты явно проигрывали, и население острова Джерси воспринимало это скорее с одобрением, хотя и неявным. Принц Карл высадился на берег вместе с членами своего Совета, еще несколькими лордами свиты и шестью священнослужителями. Чуть позже подошло еще одно судно, на борту которого находились главные люди обширного королевского хозяйства, на третьем же шли такие необходимые его участники, как прачки, портные и сапожники. В целом принца сопровождало около трехсот человек. Дождавшись, когда на берег сойдут все, лорд Уэнтуорт отправился во Францию сообщить королеве, что ее сын благополучно добрался до места назначения. Хоптон деловито занялся приготовлениями апартаментов в Елизаветинском замке. Карл по-прежнему находился на территории королевства и, судя по всему, вовсе не собирался его покидать. Более того, как пишет Хайд, сама мысль об отъезде во Францию вызывала у принца величайшее сопротивление — разве что возникнет реальная угроза плена.
Распорядок жизни следовало продумать самым тщательным образом. Внезапное нашествие столь большого количества людей легло тяжелым бременем на местную экономику, и хотя у пришельцев были с собой запасы мяса, сыра, муки и сухого гороха, о будущем подумать не мешало. В конце концов местным мясникам и фермерам было велено каждую среду доставлять на рыночную площадь свои продукты и до полудня придерживать их для нужд двора принца, лишь после этого пуская в свободную продажу. Такой же приказ был отдан рыбакам. А в остальные дни недели фермерам предписывалось ежедневно поставлять в Елизаветинский замок двух овец, одного барашка, одного теленка, двух свиней, двух цыплят, двух гусаков, два горшка масла и две дюжины яиц.
Столь внушительные запросы требовали немалого такта в поведении. Принцу в этом явно помогла его природная доброжелательность: он сразу же завоевал симпатии большинства местного населения. И даже на тех, кто склонялся на сторону парламента, обходительность принца явно произвела сильное впечатление. Женщины особенно беспокоились, как бы у них не отобрали драгоценности, и на всякий случай даже тайком переправляли их родственникам в удаленные деревни острова. В ответ принц Карл издал указ, согласно которому уже конфискованное имущество подлежало немедленному возврату; далее в указе говорилось, что, если у местных возникнут какие-либо жалобы на обслугу двора, их следует адресовать губернатору острова сэру Джорджу Картерету, который «всех рассудит по справедливости».
Большие приемы, следовавшие один за другим, доказывали «несравненную благорасположенность» принца. Чтобы завоевать симпатии и удовлетворить любопытство обывателей, он обедал на виду у всех и угощал зевак с церемонной пышностью, достойной Уайтхолла. Хотя средства Карла и таяли на глазах, но по-прежнему на столах возвышались горки золотых и серебряных блюд, перед принцем преклоняли колена разодетые пажи, а пышный, до малейшей детали продуманный ритуал трапезы вызывал всеобщее восхищение. По словам одного свидетеля-француза, «что до убранства королевского стола, то каждый знал отведенное ему место, и во всем царил такой порядок, что это не могло не доставлять истинного наслаждения». Выдерживались и иные ритуалы придворной жизни — к немалому удовлетворению местного люда, чья верность принцу нашла подтверждение, когда он присвоил сэру Джорджу Картерету титул баронета. Несколько дней спустя в круговое путешествие по острову отправилась целая кавалькада. Обеду, сервированному в старом замке Мон-Оргуэй, предшествовал большой военный парад, участвовать в котором было приказано всему мужскому населению острова в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет. При этом все должны были выкрикивать: «Боже, спаси короля и принца!» Парад принимал сам Карл. Он возбужденно размахивал бобровой шапкой и почтительно кланялся проходящим. По окончании разнообразных представлений (особенно сильное впечатление произвели драгуны, преследующие по пескам воображаемого противника) Карл призвал к себе офицеров и объявил, что прикажет своему казначею выдать солдатам по тысяче ливров в награду за их мастерство и дисциплинированность.
Возвратившегося с парада Карла ждал лорд Калпеппер, приехавший с новостями от Генриетты Марии. Королева решительно настаивала на немедленном отъезде сына во Францию. Она готова была приложить для этого все силы и возможности и уже кое в чем преуспела, убедив самого Калпеппера, что место принца — рядом с нею. Лорд начал обрабатывать юношу в том же духе, да так настойчиво, что Карлу с его внушаемостью «теперь столь же сильно не хотелось оставаться на Джерси, сколь прежде уезжать». А тут еще одно за другим пошли письма от королевы, в которых она со всей откровенностью излагала свою позицию. Отъезд во Францию — недвусмысленно выраженная воля короля, и коли так, «не сомневаюсь, что вы ей покоритесь». С точки зрения Генриетты Марии, это распоряжение оправдано государственными интересами. «Ваш приезд означает безопасность вашего отца — короля, — писала она. — Поэтому поторопитесь — покажите, что вы верный и послушный сын». Хайд был решительно против этой затеи, но как ему было убедить родителей принца действовать против их собственной воли? Тем не менее, уверенный, что Карлу не следует оставлять страну без крайней необходимости, он вновь отправил Калпеппера во Францию — не только для того, чтобы сообщить королеве, что, с его, Хайда, точки зрения, остров Джерси — вполне безопасное место, но и потому, что отъезд принца будет чистейшим безумием.