Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь.
Лев Николаевич Гумилев (1912-1992 гг.) - выдающийся этнолог, историк, создатель оригинальной концепции этногенеза. Его отличает неординарность мышления, логика и огромная эрудиция. Большой интерес представляет предлагаемый им этнологический подход в исследовании многих спорных проблем по отечественной и мировой истории. Ниже приводятся фрагменты из книги «Древняя Русь и Великая степь» (M., 1989, C. 31, 162, 167, 175, 547-548, 550).
<...> Ныне в эволюции каждой отдельной группы живых организмов палеонтологии выделяют три стадии. На первой наблюдается мощный подъем жизнедеятельности. На второй они приспосабливаются к различным условиям и расширяют ареал. А на третьей происходит узкая внутренняя специализация, которая приводит либо к гибели, либо к застою. Изменение привычных условий существования делают вид, или в нашем случае этнос, особенно уязвимым, так как жизнеспособность системы падает. В палеонтологии это явление рассматривается как «прерывистое равновесие», в истории - как дискретность этнических процессов.
Киевская Русь - третья стадия славянского этногенеза. Она возникла тогда, когда славянство перестало существовать как целостность, сохранив как реминисценцию былого единства общепонятность речи или близость языков.
Сначала Руси относительно повезло. Три четверти IX в., именно тогда, когда росла активность западноевропейского суперэтноса, болгары сдерживали греков, авары - немцев, бодричи - датчан. Норвежские викинги устремлялись на запад, ибо пути «из варяг в греки» и «из варяг в хазары» проходили через узкие реки Ловоть или Мологу и через водоразделы, где ладьи надо было перетаскивать вручную – «волоком», находясь при этом в полном отрыве от родины - Норвегии. Условия для войны с местным населением были предельно неблагоприятные.
Иудес-Хазария была в дружбе со всеми имперскими режимами: поздней Тан, Каролингами и их преемниками в Германии, - саксонскими Оттонами, Аббасидами - и во вражде со всеми средневековыми народностями: армянами, грузинами, шиитами халифата, поскольку они представляли интересы завоеванных племен, печенегами, турфанскими уйгурами и славянами, т. е. Киевским каганатом. И это не случайно. Здесь имеет место социальная близость деспотических режимов, противопоставленных ходом истории природным процессам образования этнического многообразия. Борьба этих двух принципов была ведущим антагонистическим противоречием эпохи VIII-X вв. И тут иудео-хазарам опять повезло.
В игру вступал новый партнер - варяги, навербованные из скандинавских викингов.
<...> На самом деле варяжские конунги были недругами славяноруссов и сначала союзниками, а затем соперниками, а потом вассалами евреев-рахдонитов. Гордые своей воинственностью варяги постоянно терпели поражения, при которых гибли подчиненные им славяне, мобилизуемые для походов на Каспий и Понт (Черное море). Варяжским командирам не было жалко славянских воинов.
Русская земля перенесла много страданий, вызываемых постоянными неудачами бездарных правителей.
И все-таки как дошли славянороссы до такого унизительного положения? <...>
Византия и Русь по возрасту ровесники. Надлом в Византии был в VIII в., а инерционная фаза началась в середине IX в. На Руси надлом, видимо, наступил позже и затянулся до конца IX в. При надломе происходит раскол этнического поля. Вот поэтому-то варяги обрели себе сторонников – «гостомыслов» или первых «западников», которым 250 лет спустя сочувствовали и великий князь Святополк II и летописец Нестор. <…>
В Восточной Европе пассионарный толчок поднял к исторической жизни два этноса: литовцев и великороссов. На старте они были в различных положениях. Древние балты находились в состоянии гомеостаза. Они, как североамериканские индейцы, мужественно защищались от колонизаторов, часто побеждали рыцарей, но победить организованную этносоциальную систему не могли. Их ждала участь пруссов и полабских славян, если бы в их среде не появились люди, способные на сверхнапряжение, подобные Гедимину, Кейстуту, Витовту, Ольгерду. <...>
Россия начинала не с нуля, а с отрицательных величин выродившейся цивилизации. Поэтому она отстала от Литвы, правда, на одно поколение, но этого оказалось достаточно, чтобы Гедимин, Ольгерд и Витовт стали господами всей бывшей Киевской Руси, за исключением Галиции, которой овладели поляки. Если бы литовцы сумели слится с покоренным большинством культурного населения своего государства, то они стали бы великой державой. Но этому помешал сладкий соблазн - католическая Польша, уже вобравшая в себя изрядную долю европейской цивилизации. <...> Литовские витязи не устояли против очарования развитой культуры, уже достигшей эпохи Возрождения - и половина Литвы втянулась в западно-европейский суперэтнос.
А Россия оказалась в изоляции. Культуру она унаследовала от Византии, но в единый суперэтнос не слилась. Европейские малые этносы были русским близки. Ландшафт, способы хозяйствования, демонология (ибо в тонкостях христианской догматики мало кто разбирался) роднили население единого лесостепного региона. Но победа соседнего мусульманского суперэтноса, овладевшего в 1312 г. Поволжьем и Причерноморьем, вызвала многовековую войну, которую многие историки пытались экстраполировать в прошлое.
Великороссия, чтобы не погибнуть, вынуждена была стать военным лагерем, причем былой симбиоз с татарами превратился в военный союз с Ордой. <...> В этот период великоросский этнос переживал инкубационную фазу. Он на время потерял даже общее наименование. Тогда и долго после говорили: «Московиты, тверичи, рязанцы, смоляне, новгородцы», и только в 1380 г. на Куликово поле пошли русские. И хотя Москва, присоединив к своим владениям Великое княжество Владимирское в 1362 г., стала признанной столицей России, для того, чтобы население ощутило себя этносом, понадобился подвиг, ставший моментом рождения и государства и народности, и культуры, и воинского духа, позволившего потомкам витязей XIV в. жить и побеждать, ориентируясь на самих себя. Сил у русских людей хватало, потому что это были новые силы, новый запас энергии. <...>
Преодолеть инерцию древней, пусть ослабевшей системы всегда трудно. Поэтому новые этносы возникают на границах этнических ареалов, где исходные субстраты лабильны и неустойчивы. Значит, пассионариям надо было искать применения своим силам на границах родины. Одни из них отправлялись служить в полиэтническую Великороссию, сохранив веру и культуру, другие - в Польшу, потеряв религию, но оставив своим потомкам родную землю, третьи - на южную границу. <...> И там, перемешавшись с половцами, они создали новый этнос - малороссы (сохранившееся старое название), или казаки (тюркское наименование людей без начальства), или украинцы (так их звали поляки).
Этот этнос проявил невероятный героизм, ибо он вернул заброшенную землю - вывел ее из запустения, сохранил культурную доминанту и добыл политическую свободу. Даже включившись в состав государства Московского, украинцы обрели в нем экологическую пищу, заняв должности от чиновников и офицеров до канцлера (Безбородко) и мужа царицы (Разумовский), так как общность, унаследованная от Древней Руси, - книжная культура и византийское православие - не мешало северным и южным русским жить в симбиозе, а татарская примесь, равная у тех и других, только усложняла поведенческий стереотип новой России, что шло ей на пользу.
Итак, в смене суперэтносов наблюдается преемственность, а, говоря языком математики, «отношение». Русские как этнос относились к древним русичам, как французы к галлам или итальянцы эпохи Возрождения к римлянам времен Калигулы, а «запустение» и «иго» - это «водораздел» между двумя этногенезами. Сделаем вывод: русские относительно Западной Европы - не отсталый, а молодой этнос. <...>
Л. Н. Гумилев об Иване IV.
<...> историки XX в. в соответствии с духом времени пытались обнаружить в явлении опричнины некий смысл, ибо считалось, что человек социально не обусловленных и экономически невыгодных какому-либо сословию или классу поступков совершать не должен. Однако попытки определить социальный состав опричнины оказались неудачны: среди опричников находились и бояре, и «духовные», и холопы. Все они, напротив, были «свободными атомами», которые отделялись и от своих социальных групп, и от своих суперэтнических систем. Полностью порывая со своей прежней жизнью, опричники не могли существовать нигде, кроме как в окружении царя Ивана IV, пользуясь его расположением.
<...> главным содержанием опричнины стали совершенно беспрецедентные и бессмысленные убийства ради убийств. Однако самая страшная и существенная этническая характеристика опричнины заключается в том, что и царь и его опричники были абсолютно уверены в благости своих чудовищных злодеяний. Сначала Иван, убивая тело, стремился также «убить душу» - тела рассекали на мелкие части, а в русском простонародном православии существовало и до сих пор существует предубеждение, что «без тела» покойник не может предстать на Страшном суде. Потом царь стал заносить имена своих жертв в синодик, служил по ним панихиды и искренне считал свое покаяние совершенно достаточным для образцового православного христианина. Более того, Грозный, по меткому замечанию А. М. Панченко, создал совершенно особую концепцию царской власти. Он полагал царское величие равным Божьему и потому лишал подданных права как-либо обсуждать его поступки.
Таким образом, в опричнине мы в чистом виде сталкиваемся с тем, что характерно для каждой антисистемы: добро и зло меняются местами.
Л. Н. Гумилев о Петре I.
<...> При Екатерине II родилась петровская легенда - легенда о мудром преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры и цивилизации. К сожалению, ставшая официальной в конце XVIII в. легендарная версия не была опровергнута ни в XIX, ни в XX столетиях. Пропагандистский вымысел русской царицы немецкого происхождения, узурпировавшей трон, подавляющее большинство людей и по сию пору принимает за историческую действительность.
На самом же деле все обстояло не совсем так, а вернее, совсем не так, <...> никто из современников не воспринимал его [Петра - ред.] как нарушителя традиций. Как мы уже убедились, традиции у нас на Руси любили нарушать и нарушали все время - и Иван III, и Иван Грозный, и Алексей Михайлович с Никоном привносили значительные новшества. Контакты с Западной Европой у России никогда не прерывались, начиная по крайней мере с Ивана III. Привлечение Петром на службу иностранных специалистов русскими людьми воспринималось как нечто вполне привычное, <...> еще в XIV в., <...> а в XV столетии нанимали уже и немцев. Но как в XV-XVII вв., так и при Петре все ключевые должности в государстве занимали русские люди. <...> Да и отношение царя Петра к Европе, при всей его восторженности, в известной мере оставалось, если можно так выразиться, потребительским. Известна фраза царя: «Европа нам нужна лет на сто, а потом мы повернемся к ней задом». Однако Петр здесь ошибся. Европа оказалась нужна России лет на 25-30, так как все европейские достижения русские переняли с потрясающей легкостью. Уже к середине XVIII в. стало возможным «повернуться задом», что и проделала родная дочь Петра Елизавета в 1741 г.
Все петровские реформы были, по существу, логическим продолжением реформаторской деятельности его предшественников: Алексея Михайловича и Ордин-Нашокина, Софьи и Василия Голицына, - да и проблемы он решал те же самые. Основной трудностью Петра во внутренней политике, как и у его отца и единокровной сестры, оставались пассионарные окраины. <...>
<...> петровские реформы, являясь по сути продолжением политики западничества в России, конечно, оказались глубже, чем все предыдущие, по своему влиянию на русские стереотипы поведения, ибо в начале XVIII столетия уровень пассионарности российского суперэтноса был уже гораздо ниже, чем в XVI – XVII вв. Но и при Петре в известном смысле была продолжена русская традиция XVII в. Придя к власти в 1689 г., боярская клика Нарышкиных во главе с Петром могла управлять страной только так, как она умела это делать. А способ управления в России существовал только один, известный еще со времен Шуйских и Глинских: царь проводил свою политику, опираясь на верные войска и правительственных чиновников, и потому все русское государство представляло собой совокупность сословий, так или иначе связанных с «государевой службой».