I. Надзор за настроениями населения в 1913 и 1920 годах

Чтобы убедиться в интенсивном характере процесса становления надзора за населением как практики управления, достаточно просто сравнить, как практиковался надзор в течение двух различных перио­дов времени: в эпоху Российской Империи и при советском режиме. Известно, что в 1913 году царский режим занимался перлюстрацией переписки посредством так называемых «черных кабинетов» [19]. Са­модержавие, однако, при вскрытии и тщательном прочтении почто­вых отправлений ограничивалось перепиской подозреваемых в рево­люционной деятельности и оппозиционеров (а также, конечно, дип­ломатической корреспонденцией). То есть оно практиковало перлюс­трацию в целях охраны порядка и сбора разведывательных данных. Общее число служивших в таких «черных кабинетах» технократов-наблюдателей насчитывало по всей территории империи всего 49 че­ловек.

Семь лет спустя, в 1920 году, мы уже имеем дело с совсем другой практикой надзора. Советский режим перехватывал и читал не толь­ко письма подозрительных лиц, но и почти всю проходившую через почтовые отделения корреспонденцию. Целью этих масштабных уси­лий было не просто уничтожение тех писем, где плохо говорилось о режиме, и даже не выявление диссидентов; кроме вышеперечисленно­го, они имели своей целью составление «кратких отчетов» с включе­нием в них пространных выдержек из наиболее типичных писем. Для этого советский режим использовал - в самом разгаре гражданской войны, когда решался вопрос о самом его существовании - где-то око­ло десяти тысяч надежных и специально подготовленных чиновни­ков, которые вскрывали и анализировали письма граждан. А в 1921 году, после окончания гражданской войны, ответственность за пер­люстрацию была переложена с военных почтовых коллегий на инфор­мационные отделы ЧК и ОГПУ. На протяжении 20-х годов режим продолжал тщательно проверять отправляемые по почте письма, де­лая из них все более обширные выдержки и составляя на их основе все более подробные отчеты [20].

Перед нами - две доступных для сравнения картины деятельности бюрократических структур, в чьи обязанности входил надзор за насе­лением. В Российской Империи доклады губернаторов и тайной по­лиции время от времени затрагивали тему настроений населения в Целом. Но имперская администрация проявляла мало интереса к тому, что думало население, если только оно не оказывало поддержки революционному движению [21]. Излишне говорить о том, что царское самодержавие не считало нужным иметь что-либо похожее на те орга­ны советского государства, основной задачей которых было состав­ление регулярных обзоров политических настроений населения: на информационные подотделы ОГПУ, функционировавшие в 20-е годы, или на секретные политические отделы НКВД, выполнявшие ту же задачу в 30-е годы [22].

Влечение советского режима к информации было настолько непре­одолимым и всепоглощающим, что он занялся созданием так называ­емых «осведомительных сетей», которые были призваны следить за изменениями настроений даже среди обитателей ГУЛАГа и лагерей для военнопленных. Степень разветвленности таких сетей была поис­тине ошеломляющей. Согласно одному из донесений, к 1944 году ос­ведомительная сеть в лагерной системе ГУЛАГа охватывала почти 8% общей численности населения лагерей. Согласно другому донесе­нию, каждый третий немец, содержавшийся после войны в лагерях для военнопленных, в тот или иной момент участвовал в деятельности охватывавшей эти лагеря осведомительной сети [23]. Очевидно, что в данном случае «осведомление» использовалось не для выявления по­тенциальных врагов (данные группы населения уже заранее считались врагами) и даже не для упреждения враждебных действий (ведь враж­дебные элементы уже находились в заключении). Данные цифры сви­детельствуют скорее о сильнейшем желании режима иметь в своем распоряжении всеобъемлющую (хочется даже сказать, «тотальную») информацию о «политических настроениях»: не для того, чтобы осу­ществлять контроль над населением или защищать собственные инте­ресы, а чтобы использовать полученную информацию для «передел­ки» даже этих - находящихся в заключении, но все-таки способных исправиться людей.

Более того, режим в равной степени ценил информацию и о тех, кто уже не мог исправиться. Так, советский режим учинил в Катыни массовые расстрелы польских военнопленных еще в 1940 году, но со­ответствующие судебные дела и другие связанные с расстрелянными поляками материалы хранились до 1959 года. Также во время наступ­ления немецких войск советский режим осмотрительно вывез на безо­пасную территорию множество дел, заведенных на арестованных. Многие из проходивших по этим делам заключенных были тогда же просто расстреляны [24]. Нельзя не прийти к выводу, что информация об этих людях была для режима более важна, чем сами люди. И опять-таки эта информация абсолютно не была использована в профилак­тических целях, поскольку те, на кого имелась соответствующая до­кументация, были уже мертвы. Таким образом, наблюдение за настро­ениями населения и сбор информации не рассматривались советским государством только как меры защиты.

В любом случае сопоставление цифр - 49 бюрократов, вскрывав­ших почту граждан в 1913 году, и 10 000 чиновников, занимавшихся тем же самым в 1920 году, - должно было бы привести нас к простому и удобному выводу: что именно большевизм (как бы мы его ни опре­деляли) несет ответственность за институционализацию надзора за населением. Действительно, ученые часто считают надзор классичес­ким проявлением тоталитаризма и свидетельством уникальности боль­шевистской России.

Такой взгляд на Россию как на нечто исключительное, в самом деле, довольно распространен - хотя объясняют это самым различным об­разом. Чаще всего исключительность России связывают с некими пред­полагаемыми аномалиями в развитии этой страны - будь то анома­лии в экономической, социальной, политической или культурной сфе­рах [25]. В последнее время сторонники нового, но уже претендующе­го на ортодоксальность подхода утверждают, что уникальность со­ветского эксперимента связана не с самобытностью России, а скорее с сущностью социализма [26]. Однако не столь важно, видят ли ученые корни своеобразия большевизма в отсталости России или в российс­ком социализме. В зависимости от взглядов того или иного исследо­вателя надзор или превращается в свидетельство того, как безнадеж­но одряхлевший самодержавный порядок использовал порочную прак­тику с целью сохранения контроля над обществом (довод в пользу Sonderweg - «особого пути» России), или рассматривается как неиз­бежный результат современной - хотя и сюрреалистической - попыт­ки воплотить социализм на практике (тезис о Sonderweg марксизма). Но говорит ли историк об отсталости России в той или иной сфере, рассуждает ли об уникальности ее попыток построить социализм - в любом случае Советская Россия изображается как нечто исключитель­ное. И такой факт, как существование системы надзора за населени­ем, подтверждает уникальную природу большевистской - или даже тоталитарной - системы.