Глава VI. Третий образ: международный конфликт и международная анархия

	Разве без силы можно бороться против силы?
	Цицерон (Из писем к друзьям)

Существование множества независимых государств, действующих в соответствии с собственными интересами или желаниями и нередко руководствующихся в своих поступках обидами и амбициями, а также отсутствие признаваемой ими общей системы законов делают практически неизбежным возникновение конфликта, иногда приводящего к войне, В конфликте каждое государство рассчитывает только на собственные силы, вследствие чего ему постоянно нужно знать их сравнительную эффективность. Именно это мы назвали “третий образ”, что и будет предметом дальнейшего рассмотрения...

Государство использует силу, если, оценив перспективы на достижение успеха, выяснит, что желаемые цели более привлекательны, чем спокойствие мирной жизни. Поскольку каждая держава – сама себе высший судья, постольку любая страна в любое время может применить силу для проведения собственной политики, а из-за этого другие страны вынуждены быть постоянно готовы ответить на силу силой или же заплатить за свое спокойствие. Следовательно, сама среда, в которой действуют государства, требует от них определенного поведения.

Между тем все три образа являются частью единого целого. Эти образы – человек, государство и межгосударственная среда – используются при всех попытках анализа международных отношений. Но, как правило, если применяется один образ (подход), то исключаются из рассмотрения остальные. Однако абсолютизация одного подхода искажает [c.93] понимание влияния двух других. Например, некоторые политики склонны к одностороннему видению действительности и заявляют, что наличие оружия не приводит к войне, а, напротив, обеспечивает безопасность и даже мир. Причина этого утверждения – смесь жульнического мифа, маскирующего корыстные интересы политиков, производителей вооружений и им подобных, и искреннего заблуждения патриотов, желающих безопасности своей родины.

Рассеивая данную иллюзию, Кобден отмечает, что удвоение вооружений всели странами отнюдь не усилит их безопасность в сравнении с вариантом, при котором они взаимно сократят уровень вооружений, скажем, процентов на пятьдесят. Несмотря на то что цифры не всегда адекватно отражают действительность, этот аргумент иллюстрирует возможность применения на практике первого и второго образов. В результате воспитания граждан и лидеров независимых государств или совершенствования устройства могут возникнуть условия, при которых очерченный выше принцип становится основой политики государств. Последствиями могут стать разоружение и экономия средств, в добавление к миру и, следовательно, безопасности всех стран. Если отдельные государства демонстрируют готовность к сокращению собственного военного потенциала на паритетной основе, остальные страны могут последовать за ними. Данный довод привлекает внимание к третьему образу – взаимозависимости проводимой различными государствами внешней политики. Однако и этому подходу присущи некоторые сложности, которые мы попытаемся прояснить, детально рассмотрев и исследовав третий образ.

Сравнивая первый и второй образы, мы будем обращаться к трудам двух философов, наиболее полно отражающих эти модели: к Спинозе при рассмотрении первого образа и к Канту как представителю второго.

Спиноза объяснял насилие несовершенством человеческой природы. Присущие людям страсти затмевают рассудок и заставляют их бесконечно затевать ссоры и применять физическое насилие, вместо того чтобы в соответствии с собственными интересами сотрудничать друг с другом, добиваясь совершенной гармонии в отношениях. Но если единственной причиной конфликтов являются отклонения в человеческой природе, логично предположить, что окончание конфликтов реально только при ее изменении. Однако Спиноза решал эту проблему на уровне государств, не привлекая данный фактор, а как бы меняя среду, в которой происходит взаимодействие. Эта крайняя непоследовательность его системы одновременно была и ее преимуществом. Спиноза двигался от личности и отдельного государства к государству, действующему среди других государств... Он считал, [c.94] что государства, подобно людям, проявляют и стремление выжить, и неспособность последовательно разрешать с помощью разума возникающие противоречия². Однако государства могут преодолевать ограничения собственной природы в отличие от людей, которых “каждый день подавляет сон, часто болезнь или умственная неполноценность, а в конце концов – старость”. Но если индивиды объединяются, чтобы выжить, то государства по своему устройству не испытывают в этом необходимости. Войны между государствами так же неизбежны, как неизменны дефекты человеческой природы.

Анализ Канта напоминает доводы Спинозы, но отличается большей сложностью и меньшей категоричностью. Кант считает, что люди принадлежат двум мирам – миру чувств и миру разума. Если бы люди принадлежали к миру разума целиком – они бы всегда действовали в соответствии с универсальными правилами, выработанными ими самими, т.е. следовали категорическому императиву. Но из-за принадлежности людей одновременно миру чувств импульсивность и личные пристрастия побуждают разум, а категорическому императиву следуют так редко, что в реальном мире властвуют конфликт и насилие. Поэтому гражданское государство необходимо. Для того чтобы избежать насилия, нужен судья, способный принудить исполнять решения тех, кто действует на основе эмпирических “и поэтому чисто случайных” знаний. Лишь с созданием государства люди обретают возможность вести себя морально, чему ранее препятствовали неуверенность и насилие. Иначе говоря, вначале людям нужна гарантированная законом безопасность, а потом становится возможным следование моральным нормам. Гражданское государство позволяет личности вести нравственную жизнь, защищая ее естественные права. Но только гражданского государства недостаточно. Мир между государствами и в самих государствах способствует развитию возможностей индивида. Государства же подобны личностям в естественном состоянии, поскольку они далеки от Идеала и закон не регулирует их деятельность. Следовательно, конфликт и насилие – неотъемлемые качества межгосударственных отношений. Кант полагает, что решить эту проблему путем создания единого всемирного государства невозможно, так как оно непременно станет Деспотом, задушит свободу, убьет инициативу и в конце концов впадет в анархию. Кант находит другое решение, предположив, что все государства смогут действовать по добровольно принятым ими законам. Не веря в реальную возможность осуществления второго решения, Кант [c.95] пытается объединить оба решения. Цель его политической философии – обосновать надежду на то, что государства можно просветить и улучшить настолько, что для избавления от страданий и опустошений, которые несет война, они добровольно примут на себя обязательства, исключающие применение силы для разрешения противоречий и конфликтов. Здесь первый принцип – внутреннее совершенствование государств; второй – исключительное право закона. При этом осуществимость второго всецело зависит от совершенства, достигнутого при реализации первого принципа. “Сила”, побуждающая следовать закону, обусловлена состоянием внутреннего совершенства государства, а не опасением внешнего принуждения. Такое решение Канта, связанное с совершенствованием отдельных независимых государств, в нашем понимании, относится ко второму образу. Вряд ли на международной арене достижима соответствующая система всеобщего согласия. И хотя уровень развития внутренней политической системы отдельных стран позволяет гражданам следовать моральным нормам, на мир между странами пока еще только остается надеяться. Непоследовательность решения очевидна, а ее ослепительная ясность несколько затушевывается убеждением Канта, что он установил не “неизбежность” вечного мира, а лишь его возможность.

Философия Руссо, рассматриваемая ниже в качестве теории международных отношений, акцентирует внимание на характере деятельности государства и делает одни заключения Спинозы и Канта излишними, а другие – нереальными.

Жан Жак Руссо

Монтескье и подобно ему Руссо при рассмотрении усилий других философов понять, что такое естественное состояние – реальное или умозрительное, – пришли к одним и тем же критическим выводам. Монтескье утверждает, что Гоббс “приписывает человечеству до возникновения общества то, что может произойти лишь вследствие этого установления”. И Монтескье, и Руссо полагают, что естественное состояние, понимаемое Гоббсом и Спинозой как состояние, когда люди в природе обладают всеми характерными чертами и привычками, которые они приобретают в обществе, но без ограничений, им навязываемых, не более чем фикция. До появления общества у человека не было пороков гордости и зависти, поскольку люди редко общались, а когда случай сводил людей вместе, осознание своих слабости и беспомощности не позволял им нападать друг на друга. Никто из перволюдей не знал ни гордости, ни зависти, ни жадности, один человек нападал на другого, только вынуждаемый голодом. [c.96]

С одной стороны, эта критика Гоббса – просто игра слов. Монтескье и Руссо приходят к иным выводам, рассматривая историю первобытного человека, чего не делали ни Спиноза, ни Гоббс, и акцентируют внимание на следующем: из-за того, что трудно познать естественную природу человека, из-за того, что, как известно, человек формируется не только под воздействием природы, но и под влиянием общественной среды, определения человеческой природы, данные Спинозой и Гоббсом, произвольны и не могут привести к значимым социальным и политическим выводам. Теоретически можно отбросить свойства, приобретенные под воздействием социальной среды, и подойти к рассмотрению собственно человеческой природы. Руссо по этому поводу выдвинул “некоторые доводы и отважился на некоторые гипотезы”, но трудность анализа и неуверенность в результате усилили ошибку, заключающуюся в рассмотрении общественного человека в качестве естественного, что сделали Гоббс и Спиноза. В отличие от них Монтескье избегает делать социальные выводы из произвольно выбранных человеческих качеств и утверждает, что конфликт порождается социальной ситуацией: “Как только человек входит в общественное состояние, он теряет ощущение своей слабости; равенство исчезает и тогда возникает состояние войны”³.

Эту оценку причин конфликта развивает Руссо. Он задается тремя вопросами: 1. Если первоначальное естественное состояние было состоянием относительного мира и покоя, то почему человек вышел из него? 2. Почему при общественном состоянии возникает конфликт? 3. Как контроль над конфликтом соотносится с его причиной?

Для Спинозы и Гоббса образование государства и общества – сознательный акт, средство избежать непереносимую ситуацию. Сходным образом Руссо, объясняя образование государства, считает чисто сознательным актом использование искусства и изобретательства. В иных случаях Руссо описывает создание государства как кульминацию долгой исторической эволюции, содержащую элементы опыта, осознанного интереса, привычек, традиций и необходимости. Первая линия рассуждения приводит к Общественному договору, вторая – к объяснению, обнаруживаемому в “Рассуждении о начале и основаниях неравенства”. Кажущееся противоречие он устраняет, рассматривая первую линию рассуждения как философское объяснение происходящего в исторических процессах, а вторую – как гипотетическую реконструкцию этих процессов. [c.97]

В раннем естественном состоянии люди были разобщены, поэтому им было не нужно какое-либо сотрудничество. Но сочетание роста населения и обычных естественных случайностей поставили во множестве ситуаций дилемму – сотрудничество или смерть. Руссо иллюстрирует такую ситуацию простейшим примером, который стоит воспроизвести, поскольку он послужил отправным пунктом для объяснения конфликта в международных отношениях и возникновения правительства. Представим, что случайно встречаются пять человек, страдающих от голода и обладающих элементарной способностью говорить и понимать друг друга. Каждый может насытиться пятой частью оленя, и они “соглашаются” сотрудничать для его поимки. Но голод одного из них может удовлетворить и заяц, поэтому, когда заяц попадается, один из охотников его ловит и съедает, нарушая “соглашение”, а олень в это время убегает. Личный интерес отступника доминирует над мнением сотоварищей.

Простой случай, но чрезвычайно сложная проблема. При совместном действии нескольких человек, даже когда все они согласны в отношении цели и имеют одинаковые интересы, они могут положиться друг на друга. Спиноза напрямую связал конфликт с несовершенством разума человека. Монтескье и Руссо опровергают вывод Спинозы, утверждая, что источники конфликта находятся не столько в головах людей, сколько в природе общественной деятельности... Руссо считает, что, если бы мы знали, как достигнуть высшей справедливости, исходящей от Бога, “нам не нужны были бы ни правительства, ни законы”. Это перекликается с высказыванием Спинозы: “Когда люди живут по велению разума, они обязательно живут в гармонии друг с другом”. Если бы люди были совершенны, их совершенство отражалось бы на всех их расчетах и действиях и любой мог бы положиться на поведение окружающих, а все решения основывали бы на принципах гармонии интересов. Спиноза объясняет конфликты не борьбой противостоящих интересов, а порочностью человеческого мышления, из-за чего человек не может принимать решения в интересах каждого и на благо всех. Руссо решает ту же проблему. Он предполагает, каково было поведение людей на том этапе, когда они, сталкиваясь со своими повседневными нуждами, только пришли к зависимости друг от друга. Пока каждый был озабочен удовлетворением только своих собственных потребностей, конфликты исключались. Но когда сочетание естественных препятствий и роста населения сделало сотрудничество насущной необходимостью, появились причины для конфликта. Вернемся к примеру с охотой на оленя, напряженность между личными и общими групповыми интересами снимается односторонним действием одного человека. Принимая решение, он руководствуется чувством голода. Разум убедил бы его, что собственный долгосрочный интерес требует совместных действий, [c.98] которые пойдут и на благо всем участникам. Но в то же время разум говорит охотнику, что, если он не будет преследовать зайца, за ним может броситься сосед, не оставляя первому ничего, кроме пищи для размышлений о том, как глупо быть лояльным.

Теперь проблему можно сформулировать в более общей постановке. Если мы хотим установить гармонию в обществе, где царствует анархия, я не просто должен руководствоваться разумом, но должен быть уверен, что любой другой основывается на том же, иначе нет базы для рационального решения. Личная рациональность при нерациональных поступках других не может привести к четким решениям, но попытка действовать рационально без уверенности в том, что другие будут действовать так же, может привести к моему самоуничтожению. Последний аргумент отражен в комментариях Руссо к следующему высказыванию Спинозы: “Подлинные христиане создали бы самое совершенное общество из всех мыслимых”. Руссо указывает, что такое общество “не было бы обществом людей”, и говорит: “Чтобы государство было мирным и чтобы поддерживалась гармония, все без исключения граждане должны быть в равной степени добрыми христианами; если же случайно появится хотя бы один эгоист или лицемер, он непременно воспользуется своими набожными соотечественниками”.

Если определять совместное действие как рациональное, а любое отклонение от него – как иррациональное, нужно согласиться со Спинозой в том, что конфликт возникает в результате иррациональности людей. Но попытаемся предъявить требования к рациональному действию. Даже для такого простого случая, как охота на оленя, необходимо, чтобы разум каждого из охотников одинаково определил интерес, чтобы каждый из них пришел к сходным выводам и использовал методы, приемлемые для данной ситуации; чтобы все согласились относительно действий при изменении первоначального плана, чтобы каждый мог полностью положиться на неизменность целей всех остальных. Полностью рациональное действие требует не только понимания взаимосвязи личного блага и блага других, но и точной оценки всех деталей, чтобы найти ответ на вопрос: как одно действие связано с другими в каждом случае? Руссо согласен со Спинозой в том, что поступок охотника на зайца нельзя назвать хорошим или плохим, но в отличие от Спинозы отказывается определить этот поступок как рациональный или иррациональный. Он отмечает, что затруднения здесь связаны не только с людьми, но и с ситуациями, в которых они действуют. Не преуменьшая роли скупости и амбиций в возникновении и развитии конфликта⁴, анализ [c.99]Руссо поясняет, почему конфликты неизбежны в общественных отношениях.

По мнению Руссо, утверждение, согласно которому иррациональность – причина всех бед на свете, а мир полностью разумных людей не знал бы противоречий и конфликтов, является настолько же истинным, насколько и малозначимым. Поскольку мир нельзя определить в терминах совершенства, сама проблема приближения к гармонии в общественной и индивидуальной жизни по-прежнему не решена и из-за того, что совершенство недостижимо, эту задачу нельзя решить, изменив людей. Уже Руссо отошел от двух заключений Спинозы и Канта. Если конфликт появляется в ходе конкуренции и попыток сотрудничества в обществе, не стоит считать самосохранение единственной мотивацией человека, ибо конфликт возникает в процессе поисков любой цели – даже если в этих поисках человек пытается действовать в соответствии с категорическим императивом Канта.

От природы к государству

Согласно Руссо, Спинозе и Канту в естественном состоянии людьми управляют “инстинкты”, “физические импульсы” и “право на удовлетворение инстинктивных потребностей”, а “свобода... ограничена только желаниями личности”. “При отсутствии естественных санкций законы не действуют”, поэтому соглашения ни к чему не обязывают. Без защиты гражданского права невозможно даже земледелие, ибо кто, спрашивает Руссо, “был бы настолько глуп, чтобы брать на себя труд по возделыванию поля, урожай с которого может собрать первый встречный?” В отсутствие регулирования общественных отношений не существует обязанности уважать интересы, права и собственность других, а следовательно, нереально планировать будущие действия. Однако такое прогнозирование позволяет облегчить жизнь и необходимо, когда образуется, например, излишек продуктов питания, производимых при данной технологии. При этом одни люди объединяются, устанавливают правила, регулирующие коллективную и индивидуальную жизнедеятельность, и создают органы принуждения. Остальные вынуждены следовать новым правилам, так как в противном случае они не могут эффективно осуществлять совместные действия, противостоять организованным группам, извлекающим выгоду из общественного разделения труда⁵.

Ясно, что при переходе от естественного состояния к гражданскому человек выигрывает материально. Но не только Руссо пишет об этом [c.100]в Общественном договоре (впоследствии за ним точно последовал Кант): “Переход от состояния естественного к состоянию гражданскому производит в человеке весьма приметную перемену, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер, которого они ранее были лишены”. До установления гражданского состояния человек обладает естественной свободой и имеет право на все, что может получить. Вступая в гражданское состояние, он теряет эту естественную свободу, получая взамен “гражданскую свободу и собственность на все, чем он обладает”. Естественная свобода становится гражданской свободой, обладание становится собственностью. Кроме того, “в гражданском состоянии человек приобретает моральную свободу, которая одна делает человека действительным хозяином самому себе; ибо поступать лишь под воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который ты сам для себя установил, есть свобода”⁶.

Государство среди государств

Для Руссо, как и для Канта, гражданское состояние обеспечивает возможность нравственной жизни, и Руссо рассматривает это как благо, подобно Платону и Аристотелю. Но каковы же условия существования самих гражданских государств? Ответ на этот вопрос Спиноза основывал на анализе, аналогичном тому, который он проводил, рассматривая человека в естественном состоянии, когда, по его мнению, конфликт происходил из-за несовершенного разума человека. Кант много обращался к анализу первоначального конфликта между людьми, пытаясь объяснить как природу конфликтующих группировок, так и их окружение. Ход мыслей Руссо и Канта сходен, но изложение Руссо мне кажется более последовательным и полным.

Теоретики общественного договора – Спиноза, Гоббс, Локк, Руссо, Кант – уподобляют поведение государств поведению людей в естественном состоянии. Если определить естественное состояние как такое, в котором действующие элементы – люди или государства –.сосуществуют, никому не подчиняясь, то это определение можно распространить как на государства современного мира, так и на людей, живущих вне гражданского государства. Ясно, что государства не признают над собой некоего общего начала, но можно ли их определять как действующие [c.101] элементы? Остановимся на этом вопросе, прежде чем перейдем к рассмотрению описываемого Руссо поведения государства среди государств.

Подобно Спинозе, Руссо использует аналогии с корпорацией и организмом. Первая из них отражается в утверждении, что правитель не должен делать ничего, что причинит вред государству, а цель государства – “защита и благополучие своих граждан”. Аналогия с организмом проявляется в том, что “отдельную политическую единицу можно рассматривать как живое тело, подобное человеческому”. Как и у живого существа, главная его забота – забота о самосохранении⁷. Однако Руссо предупреждает, что аналогия здесь свободная, идентичность мотивации человека и общества – возможное совпадение, а не жесткая зависимость, как у Спинозы. И он весьма тщательно определяет, что имеет в виду, когда рассматривает государство в качестве некой целостности, обдающей волей и целью.

В теории Руссо различаются государства, какими мы их видим, и государства, какими они должны быть. В первом случае недостижимо полное соответствие интересов государства и действий,правителя. Это утверждение справедливо для большинства государств; ведь было бы странным, если бы правитель, защищая интересы страны, забывал о собственных, подстегиваемый тщеславием и жадностью. Аналогии государства с организмом и корпорацией весьма ограниченны, так как государство – это определенная целостность. Правитель, обладающий достаточной властью, всегда осуществляет свою волю, как если бы она была волей государства. Сходным образом рассуждает Спиноза, утверждая, что во внешней политике государство нужно рассматривать как нечто, действующее от имени всех своих членов. Руссо, кроме того, пытается доказать, что государство может стать единством в более глубоком смысле, чем это представляет Спиноза. По Руссо, государство реализует в своих решениях всеобщую волю, понимаемую как решимость государства делать то, что в целом является наилучшим для всех его членов. Единство государства достигается тогда, когда существуют условия, необходимые для реализации всеобщей воли.

Вряд ли из этой абстрактной формулировки можно вывести ответ на интересующий Руссо вопрос, при каких условиях государство может достигнуть желаемого единства. Необходимой основой для сильного государства, говорит Руссо, является солидарность членов общества или патриотизм. В первобытном племени групповая солидарность была обусловлена экономической взаимозависимостью и давлением извне. [c.102]

Руссо опасается, что сложная ситуация XVIII в. способствует утрате солидарности, присущей общественным или политическим группам более раннего времени. Он пишет: “Сегодня больше нет французов, немцев, испанцев, англичан... есть только европейцы”. У всех одни и те же вкусы, чувства и нравы, потому что национальные институты не придают обществу четких отличительных особенностей. Патриотизм может раствориться в неразберихе страстей, порождаемых внутри- или межнациональными интересами. Как развивать патриотизм при наличии огромного разнообразия интересов? На этот вопрос Руссо отвечает так. Если дети сообща воспитываются в духе равенства, если они впитывают законы государства и предписания всеобщей воли, если их учат уважать эти первостепенные ценности, если их окружают предметы, постоянно напоминающие о нежной матери, о любви, которую мать им несет как бесценный дар, и о том, что они у нее в вечном долгу, тогда наверняка они научатся лелеять друг друга, как братья, не желать ничего противного воле общества, заменять действиями людей и граждан тщетное и бесполезное бормотание софистов и стать в свое время защитниками и отцами страны, детьми которой они так долго были⁸.

В таком государстве единство будет достигнуто и конфликт исчезнет, потому что равенство подавляет развитие тех личных интересов, которые представляют угрозу единству государства – и это отрицательный момент. В то же время ощущение равенства делает гражданина преданным своему отечеству, а забота о его благосостоянии становится делом каждого⁹. Итак, воля государства – общая воля; нет проблемы разобщенности и конфликта – и это положительный момент.

Рассматривая международную политику, удобно трактовать государства как отдельные действующие единицы, хотя кажется, что противоречит здравому смыслу считать действующим лицом государство, представляющее собой лишь неодушевленную абстракцию. Но это важный пункт любой теории международных отношений, особенно третьего образа. Насколько применимы в целом к этой проблеме мысли Руссо?

Филолог Эрик Партридж указывал, что первобытные люди называли себя “люди” или “народ”, отражая этим свое превосходство и отличие от иных подобных групп. Геродот писал, что персы считали себя великим народом и требовали уважения от других народов – соседей. Идея собственного [c.103] превосходства типична для эллинистической литературы. Евреи уверены, что они избранный Богом народ. Чувство, о котором говорилось выше, можно назвать групповым или местным патриотизмом. До XVIII в. этому чувству было подвержено малочисленное население, распространенное на относительно большой территории, или, напротив, многочисленное население, проживающее достаточно компактно. Например, первое проявилось в сопротивлении французов вмешательству папы Бонифация VIII в вопросы, которые король, знать и духовенство считали внутренними, а второе обнаруживается в гражданском чувстве жителей греческих городов-государств и некоторых средневековых городов.

Существование группового патриотизма не играет особой роли, пока он, как указывает С. Дж. Хейз, не смешивается с идеей национальности. Тогда возникает крайне важное современное явление – национализм. Ганс Кон доказывает, что национализм невозможен без идеи национального суверенитета и что усиление национализма связано с интеграцией масс в общую политическую форму¹⁰. Такая интеграция – идеал политического учения Руссо, но, подобно Платону, он считал возможной ее реализацию лишь в пределах ограниченной территории – в городе-государстве¹¹. Современные средства транспорта и связи позволяют человеку воспринимать свои интересы с учетом общих интересов на территориях, значительно больших, чем Руссо мог себе представить. Изменился масштаб деятельности, но не сама идея.

Идея национализма подразумевает преданность нации. Но последние сто лет убедительно показали, что большинство людей относятся к государству намного более лояльно, чем к какой-либо другой группе. Когда-то верность церкви заставляла людей жертвовать своей жизнью в войнах за ее интересы. Современные люди испытывают подобные чувства по отношению к национальному государству...

Вследствие центростремительной силы национализма государство можно рассматривать как единство. Но не стоит проводить анализ, опираясь только на эту точку зрения. Руссо уточняет, что его суждение применимо в любом из двух случаев: 1) если государство является таким единством, что можно говорить, как об организме (Руссо полагал, что это вряд ли возможно, но многие государства, в других отношениях далекие от его идеалов, можно было характеризовать как единство) [c.104]; 2) если государство едино только в том смысле, что некоторая сила заняла такое положение в государстве, что ее решения принимаются как воля государства.

Современную ситуацию можно представить следующим образом: государство определяет и представляет другим государствам свою политику, как если бы она была, по выражению Руссо, всеобщей волей государства. Внутреннюю оппозицию терпят, поскольку, во-первых, она не способна навязать свое мнение государству; во-вторых, ее убеждения основаны на том же осознанном интересе и традиционной лояльности, из-за чего в итоге она считает правильным поддерживать решения нации и действовать по принятым стандартам. По мнению Руссо, чем хуже государство, тем важнее первое соображение, причем в крайней форме единство государства достигается откровенным насилием верховной власти. В то же время, чем лучше или, как мы сейчас можем добавить, чем более национально государство, тем большее значение приобретает второе соображение и в высшей точке развития согласие граждан с формулируемой правительством внешней политикой становится полным. В обоих случаях государство выступает по отношению к другим государствам как единое целое. Любое государство, не отвечающее этим условиям, при внешнеполитическом анализе не может считаться единством, но в таком случае оно прекратило бы свое существование в качестве государства, поэтому трудностей у нас не возникнет. Итак, некоторые проблемы становятся проблемами внешней политики; некоторые проблемы внешней политики требуют единственного решения, которое государство принимает как единое целое; в противном случае государство исчезнет, а с ним и проблема государства как единства. Если есть государство – есть и внешняя политика, а во внешней политике государство должно говорить единственным голосом.

Приведем еще одно соображение, вынуждающее нацию действовать как единое целое более последовательно, чем это предполагает предшествующий анализ. Попытки обеспечить практически единодушную поддержку внешней политики чаще всего успешны в пору кризиса, особенно военного. Объединение граждан и государства основывается на личных чувствах граждан и их убеждении в зависимости собственной безопасности от безопасности государства. Государство поддерживает подобные настроения, наказывая изменников и награждая патриотов, что обычно приветствуется обществом: в “Ахарнейцах” Аристофана хор оскорбляет Дикеополиса за защиту врагов Афин; нечто подобное есть в военном опыте каждого общества.

Короче говоря, единство нации обусловлено не только врожденными факторами; его укрепляют часто возникающие в международных отношениях противостояния. При этом важно не то, что появляется ненависть [c.105] между народами разных стран, а то, что страна мобилизует ресурсы, интересы и чувства граждан для реализации военной политики.

Если отношение вражды к другому государству воспитывается заранее, то политика войны приобретает много сторонников и ее шансы на успех повышаются. Но война ведется не только солдатами на линии фронта. Люди участвуют в войне, потому что они граждане государства. Руссо утверждал, что “если война возможна только между такими “моральными существами” [государствами], из этого следует, что воюющие не вступают в конфликт с личными врагами”. Одно государство воюет с другим государством. Цель войны – разрушить или изменить противостоящее государство, и если его “можно было бы разрушить одним ударом, война бы закончилась в этот же момент”.

Исторические примеры подтверждают эту гипотезу. Во Второй мировой войне мы [США] сражались против Германии потому, что в целом она была под пятой Гитлера, а не из-за того, что большинство американцев испытывали личную неприязнь к народу Германии. Тот факт, что мы противостояли не людям, а государствам, позволил им быстро перестроиться после войны, в результате чего стало возможным сотрудничество Соединенных Штатов с лидерами и народами стран, бывших недавно нашими смертельными врагами.

Вернемся к теории международных отношений Руссо, уделяя особое внимание тем положениям, которые имели для него первостепенное значение, а именно: политическому окружению и свойствам государства. О роли международного окружения Руссо говорит следующее.

Нельзя отрицать, что для всех людей было бы благом постоянное состояние мира. Но пока любой человек не имеет гарантий собственной безопасности, т.е. не уверен, что можно избежать войны, он стремится начать ее в то время, которое соответствует его собственным интересам, и таким образом упредить соседа, который сам хочет упредить нападение и может напасть в удобный для себя момент. Многие войны, даже наступательные, по своей природе скорее являются несправедливой неосторожностью и развязываются в целях защиты собственных территорий нападающего, чем для захвата чужих. Какими бы миролюбивыми теоретически ни были взгляды общества, ясно, что политически и даже морально эти взгляды могут оказаться фатальными для того, кто требует их соблюдения от всего мира, когда одно государство не помышляет о том, чтобы соблюдать их по отношению к самому себе.

Современный мир, в котором действуют нации, делает предосторожность бесполезной, потому что бесполезно быть осторожным, “когда все предоставлено случайности”. Характер акторов на международной сцене обусловливает еще большую безнадежность ситуации. Руссо говорит, что “вся жизнь королей посвящена исключительно двум целям: распространить [c.106] свою власть за границы государства и усилить ее еще более в их пределах. Любая иная цель или подчинена одной из указанных, или является лишь предлогом для ее достижения”. Что касается министров, “на которых короли перекладывают свои обязанности”, там, где это возможно, то война нужна им постоянно, так как благодаря ей они всегда необходимы властителю, поскольку он не сможет преодолеть трудности войны без помощи министров, готовых при плохом обороте дела повести государство к гибели, лишь бы остаться на своем месте. Если в таком мире предосторожность тщетна, то здравый смысл просто опасен, так как “быть здравомыслящим в мире безумцев – само по себе безумие”.

По поводу отношений между государствами в том виде, в каком мы их понимаем, Руссо не сказал ничего такого, чего не было бы у Спинозы и Канта, хотя в большинстве случаев его формулировки более совершенны. Способствовало бы установлению мира существование идеальных государств, удовлетворяющих императиву Канта или более широким критериям Руссо? На этот вопрос Кант ответил положительно, а Руссо – отрицательно. Воля государства, которая в идеале является общей для каждого гражданина, – только частная воля, если рассматривать ее по отношению к остальному миру. Подобно тому как воля какого-либо сообщества или группы внутри государства, будучи правильна сама по себе, может оказаться неверной с точки зрения благоденствия государства, так и воля государства, считающего ее справедливой, может не показаться таковой остальному миру. Руссо утверждает: “Вполне возможно, что какая-то республика, сама по себе хорошо управляемая, вступает в несправедливую войну”. Чтобы реализовать общую волю всего мира, нужно нивелировать особенности отдельных государств (Руссо настаивает на том, что и в государстве должны быть нивелированы особенности отдельных групп). Государство может провозгласить, что его цели законны и для остальных государств, но на самом деле каждое государство формулирует такие цели с позиций своих особенностей, а не на основе общих требований. Отсюда ясно, что отсутствие надгосударственной власти, предупреждающей и улаживающей конфликты, возникающие из-за различия в целях, неизбежно ведет к войне. Вывод Руссо и, можно сказать, основа его теории международных отношений точно, хотя и несколько абстрактно выражены в следующем положении: столкновения между отдельными странами происходят не случайно, а закономерно¹². А это просто иной способ сказать, что в анархии не обязательно присутствует гармония. [c.107]

Существуют два возможных способа решения анархии: 1) навязать эффективный контроль над независимым и несовершенным государством; 2) считать идеальное государство совершенным, т.е. таким, для которого нехарактерны особенности.

Кант пытался найти компромисс: он считал, что государства достаточно совершенны и могут добровольно подчиняться принятому ими своду законов. Руссо расходился с Кантом в этом вопросе, подчеркивая специфику любого, даже идеального государства, что делает нереальным предлагаемое Кантом решение¹³. Приведенные выше способы решения проблемы анархии позволили создать теорию международных отношений, в общих чертах объясняющую поведение всех государств, как “хороших”, так и “плохих”¹⁴.

В примере с охотой на оленя воля охотника за зайцем, с его собственной точки зрения, разумна и предсказуема. Но, по мнению остальных охотников, она произвольна и эгоистична. Так же и воля каждого отдельного государства: идеальная для него самого, она может вызвать сильнейшее возмущение у других государств. Преломление теории Руссо в международной политике, основанное на представленном анализе, дано в его комментариях к Сен-Пьеру. В своем труде “Состояние войны” Руссо пишет: “Страны Европы связаны друг с другом в столь многих точках, что ни одно из них не может самоустраниться, не создавая конфликтов между остальными: расхождения между странами становятся все более значимыми по мере того, как связи между ними становятся теснее”. Страны “неизбежно приходят к конфликтам и разногласиям при появлении первых признаков перемен”. На вопрос, почему государства “неизбежно” должны враждовать, Руссо отвечает: потому что их союз “основан на случайности и не поддерживается ничем другим”. Европейские государства жестко противостоят друг другу. Их законодательство не обладает ни достаточной силой, ни ясностью для того, чтобы им руководствоваться. Европейское публичное право – это “масса противоречащих друг другу правил, которые можно упорядочить только с позиции права сильного, поэтому в отсутствие верного ключа к руководству разум вынужден в каждом сомнительном случае следовать эгоистическим побуждениям, что само по себе делает войну неизбежной, даже если бы все стороны желали руководствоваться принципами справедливости”. Поэтому нелепо ожидать, что гармония интересов установится сама по себе и страны автоматически согласятся с принятыми [c.108] правами и обязанностями. В действительности существует “союз наций Европы”, но “несовершенство этой ассоциации делает состояние ее членов еще хуже, чем если бы они совсем не образовывали общности”.

Мысль ясна. Самый кровавый период истории непосредственно предшествовал формированию общества, когда люди уже утратили добродетели дикарей, но не приобрели достоинств граждан. Последняя стадия естественного состояния – обязательно состояние войны. Именно в этой стадии пребывают нации Европы¹⁵.

А в чем тогда причина войны: в произвольных действиях государств или в системах, в которой они существуют? Руссо настаивает на втором, утверждая: каждый может видеть, что людей объединяет общность интересов, а разобщает конфликт; изменить эту тенденцию можно с помощью тысячи катастроф; как только появляется общество, должна возникнуть некая принудительная сила, координирующая действия его членов и придающая их общим интересам и взаимным обязательствам ту устойчивость и последовательность, которую они сами никогда бы не приобрели.

Невозможно одновременно говорить о важности политической структуры и о том, что действия, порождающие конфликт и приводящие к применению силы, не имеют значения. Непосредственными причинами войны являются именно специфические действия государств, а общая структура – их союз допускает эти действия. Если бы не было эгоизма, тупости и других пороков, был бы возможен вечный мир, но это так же утопично, как попытка немедленно устранить непосредственные причины войны, не меняя структур “союза Европы”.

Как же нужно изменить структуру союза? Руссо отвергает идею Канта о добровольном союзе – федерации, поддерживающей мир между государствами. Руссо утверждает, что лекарство против войны между государствами – такое федеральное правительство, которое объединит государства связями, подобными тем, которые соединяют отдельных граждан, и поставить, и то и другое под власть закона. Кант выдвигал сходные положения, но только для того, чтобы гипотетически подтвердить свою мысль (правда, позднее он пришел к осознанию возможности такой федерации), но Руссо каждым своим словом противоречит кантовской идее.

По его мысли, федерация [термин, который заменит выражение “свободная и добровольная ассоциация, ныне объединяющая [c.109] государства Европы”] должна охватить своим членством все основные государства, она должна иметь законодательный орган, обладающий властью принудить всех своих членов к исполнению законов и правил; она должна иметь исполнительный орган, способный или заставить каждое государство подчиняться в обязательном порядке общим решениям, или запретить какие-то действия; наконец, она должна быть достаточно сильной и устойчивой, чтобы ни один из ее членов не мог выйти из нее по собственной воле в тот момент, когда его собственные интересы сталкиваются с интересами остальных.

Легко обнаружить уязвимые моменты в предлагаемом Руссо решении; например, возникают вопросы: сможет ли федерация навязать свои законы государствам так, чтобы они поняли, что против них не готовится война, и всегда ли сила будет на стороне федерации? По утверждению Руссо, европейские государства находятся в состоянии достаточного равновесия и не дадут ни одному из них или каким-либо союзам доминировать над другими. По этой причине федерация будет располагать необходимой силой. В “Федералистских записках” дан критический анализ слабостей, присущих федерации государств, которой приходится навязывать законы своим членам. Аргументация весьма убедительна... Нереалистичность решения, предлагаемого Руссо, отнюдь не умаляет достоинств его теоретического анализа войны как следствия международной анархии... [c.110]

Примечания

¹ Оригинал: Kenneth N. Waltz. Man, the State and War: A Theoretical Analysis. N.Y.: Columbia University Press, 1959. P. 159–186 (перевод Д. А. Жабина).

² Хотя для Спинозы единство государства всецело зависит от способности верховной власти принудить население к исполнению своей воли, он использует аналогии с организмом и корпусом при объяснении поведения стран.

³ Руссо ссылается на общественное состояние как на состояние, которое вряд ли существовало долго, возможно, и никогда не существовало и, вероятно, никогда не будет существовать; и тем не менее об этом необходимо иметь правильные представления.

⁴ Руссо считает, что люди несправедливы, скупы и ставят личные интересы превыше всего.

⁵ Особенно интересно отметить диалектическое развитие, при котором каждый шаг к гражданскому состоянию провоцирует трудности и даже опасности.

⁶ В данном случае в соответствии с традицией, идущей еще от Т. Гоббса, под гражданским состоянием понимается результат “общественного договора, который путем создания государства позволяет людям выйти из “естественного состояния”, характерным признаком которого была “война всех против всех”.

⁷ Монтескье пишет: “Жизнь правительства подобна жизни человека. Последний пользуется правом убивать в случае необходимой обороны, первые, защищая себя, обладают правом вести войну”.

⁸ Здесь автор обращаеться к роману-трактату Руссо “Эмиль, или О воспитании” (примеч. науч. ред.).

⁹ О важности равноправия см.: Considurations sur le Gouvernement de Pologne, особенно II, 436,456; Projet de Constitution pour la Corse, II, 337–338, и Political Economy, p. 306. О важности воспитания патриотизма см.: Considurations sur le Gouvernement de Pologne, особенно II, 437.

¹⁰ Возможно, девяносто процентов всех имен, которыми называли себя первобытные племена, означает “Люди”, “Единственные люди” или “Люди из людей”, что означает: мы – люди, а остальные – что-то другое (Partridge).

¹¹ Руссо дает совет: Если хотите реформировать свое правительство, начните с закрытия границ (Considurations sur le Gouvernement de Pologne, особенно II, 442).

¹² Гегелевская формулировка: “В естественной случайности, приводящей к катастрофе, имеется предопределенность, вследствие которой они случаются, а следовательно, есть необходимость в том, что несчастья происходят” (Philosophy of Right).

¹³ Кант с большей охотой допускает значение этой критики, чем осуществление данного положения в реальности. Об этом см. выше.

¹⁴ Это, конечно, не говорит о том, что в поведении государств нет отличий, следующих из разных государственного устройства и географического положения.

¹⁵ Руссо приводит отличие между “состоянием войны” как постоянной характеристикой государства и тем свойством войны, которое заставляет государства провозглашать своим твердым намерением уничтожение враждебного государства.

Цыганков П.А.