Крыжановский С. Е. Воспоминания. Берлин, [1929]. С. 192, 204—206; Га-нелин Р. Ш. «Битва документов» в среде царской бюрократии // ВИД. Л., 1985. 5 страница

Витте «реформаторствовал» теперь с известной нарочитостью, с легкостью делая уступки Коковцову, все еще считавшему, что о со­здании «объединенного кабинета министров с министром-премье­ром во главе... едва ли возможно думать в настоящее время». Про­ектов узаконения об объединении деятельности министерств и главных управлений было поначалу три, в первом из них права председателя Совета министров были наиболее расширены. В нем, в частности, предусматривалось, что начальник ведомства всякую меру должен согласовывать с председателем Совета министров, ко­торый либо передает дело на обсуждение Совета, либо представляет его царю. Особая статья предоставляла председателю «высший над­зор над всеми без изъятия частями управления», а в чрезвычайных и неотложных обстоятельствах — право обязательных для всех вла­стей «непосредственных распоряжений» с ответственностью лишь перед царем. «Эту статью поддерживать не могу. Это —диктату­ра», — писал Витте в соответствии с той тактической линией, кото­рую он проводил в те дни по отношению к Николаю II.⁶³

С другой стороны, он добивался того, чтобы всеподданнейшие доклады министров делались ими в присутствии председателя Со­вета и предварительно им рассматривались и утверждались. Ко­ковцов, Сельский и другие считали достаточным проведение через Совет проектов тех докладов, которые имели общее значение и затрагивали компетенцию других ведомств. Между Коковцовым и Витте возникла яростная перепалка, и Витте кончил ее словами: «Пишите, что хотите, я же знаю, как я поступлю в том случае, если на меня выпадет удовольствие быть председателем будущего Совета министров. У меня будут министры — мои люди, и их от­дельных всеподданнейших докладов я не побоюсь».⁶⁴

⁵⁴ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 3—4.

⁵⁵ Там же. Д. 8. Л. 86.

⁵⁶ Там же. Д. 5. Л. 1 и ел.

⁵⁷ Там же. Л. 134.

⁵⁸ Дневник А. А. Половцова // КА. 1923. Т. 4. С. 66—69.

⁵⁹ Л. Л. О кабинете министров // Русь. 1905. 26 сент.

⁶⁰ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 175.

⁶¹ Дневник А. А. Половцова. С. 69—70.

⁶² РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 183—188.

⁶³ Там же. Л. 290.

⁶⁴ Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903—1919 гг. М., 1992. Кн. 1. С. 92—93.

Как известно, революционные события в Москве и по стране, особенно забастовочное движение на железных дорогах нарастали с каждым днем. В ночь на 7 октября Центральное бюрА Всероссийского железнодорожного союза разослало по всем доро­гам телеграмму о всеобщей забастовке. 6-го Витте поручил срочно составить всеподданнейший доклад о том, чтобы предоставить ему как председателю Комитета министров полномочия по объедине­нию деятельности министров впредь до завершения рассмотрения этого вопроса в совещании Сельского.⁶⁵ Затем по указанию Витте была составлена записка, с помощью которой он хотел оконча­тельно склонить царя к уступкам при встрече, назначенной на 9 октября. Инициаторами встречи были, кроме Витте, Сольский и сам Николай II. Угрожавшая ужасами «русского бунта» записка содержала горькие упреки верховной власти в непонимании роли либералов, которым «с каждым днем становится труднее сдержи­вать движение». «Их положение особенно трудно потому, что им приходится бороться на два фронта: с теми, кто сознательно идет к насильственному перевороту, и с правительством, которое не от­личает их от анархистов и одинаково преследует», — говорилось в записке.⁶⁶

При свидании с царем Витте применил тактический прием, ко­торому впоследствии придавал особое значение. Он поставил Ни­колая II перед выбором — либо назначить его, Витте, председате­лем Совета министров, поручив ему их подбор даже из среды пред­ставителей оппозиции, и осуществлять конституционалистскую программу, либо «подавить смуту во всех ее проявлениях» силой, для чего нужна диктатура «человека решительного и военного».⁶⁷ При этом Витте отчетливо понимал несовместимость военной дик­татуры с самодержавным правлением. На случай же, если царь выберет первый из предложенных двух путей, Витте следующим образом объяснил свои планы. «Прежде всего, — заявил он ца­рю, — постарайтесь водворить в лагерь противника смуту. Бросьте кость, которая все пасти, на Вас устремленные, направит на себя. Тогда обнаружится течение, которое сможет Вас вынести на твер­дый берег».⁶⁸

Одновременно с запиской Витте царю С. Е. Крыжановский по­дал записку «К преобразованию Государственного совета», кото­рая начиналась предупреждением о том, что будущая Дума, при совещательном ее характере, хоть «и не может быть приравниема к западноевропейским законодательным собраниям», но по «само­му свойству ее занятий» станет практически нижней палатой, «по­желания и взгляды» которой, «по всей вероятности, будут иметь довольно долгое время характер несколько отвлеченный и стреми-

⁶⁵ Справка о манифесте 17 октября 1905 г., составленная С. Ю. Витте// Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 3. С. 10 и ел.; Записка помощника уп­равляющего делами Комитета министров Н. И. Вуича // КА. 1925. Т. 4—5. С. 66 и ел.; Дневник кн. А. Д. Оболенского // Там же. С. 69 и ел.

⁶⁶ КА. 1925. Т. 4—5. С. 54—59.

⁶⁷ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. И, 26.

⁶⁸ Ананьин Б. В., Ганелин Р. Ш. С. Ю. Витте — мемуарист. СПб., 1994. С. 55—57.

й, резко наклоняясь в том направлении, которое принято ывать прогрессивным». Крыжановский сообщал царю, что Го-^на__арственный совет должен стать «регулятором» по отношению к Л ме, которая неминуемо выйдет за законосовещательные пре-елы. Мало того, он предвидел и возможность использования Ду­мы против Государственного совета, отмеченную им еще в булы-гинском проекте. Утверждая, что «с большинством ... Думы, как бы ни определились по букве закона права учреждения, на деле все же придется считаться, он предлагал использовать столкнове­ния палат друг с другом для ограждения прерогатив царя, который мог бы выбирать «между двумя мнениями» или проводить собст­венное решение. Крыжановский предлагал формировать Государ­ственный совет не только из назначаемых, как это было раньше, но и из выборных членов, причем число выборных членов не дол­жно было превышать числа назначаемых.⁶⁹

Во время происходившего 11 октября у Сельского обсуждения записки Крыжановского Витте заявил, что время не терпит и надо возложить избрание членов Государственного совета на выборщи­ков в Государственную думу. К. И. Пален и Н. М. Чихачев воз­ражали и принялись настаивать «на необходимости военною си­лою прекратить беспорядки, прежде чем делать какие-либо рефор­мы, являющиеся теперь уступками перед буйствами толпы».⁷⁰

Тогда Витте немедленно рекомендовал царю в диктаторы Чи-хачева, а также графа А. П. Игнатьева 2-го, зарекомендовавшего себя противником преобразований еще в Петергофе и продолжав­шего вместе с А. С. Стишинским упорно противиться им в Сове­щании Сельского. Выбор Витте носил нарочито вызывающий ха­рактер. Чихачев был в прошлом председателем Российского об­щества пароходства и торговли, хотя и управлял в течение нескольких лет Морским министерством, а карьера Игнатьева по большей части была связана с ведомством внутренних дел. Обе кандидатуры подрывали самую идею военной диктатуры.

На следующий день, 12 октября, когда железнодорожное движение, в сущности, прекратилось по всей стране, Витте про­вел по приказанию царя совещание с Треповым и важнейшими министрами по этому поводу. Доклад, представленный им в тот день царю, удостоверял, что, по общему их мнению, военной силой для осуществления карательной политики режим не рас­полагает. (Имелись в виду неблагонадежность солдатской массы и трудности с доставкой войск с Дальнего Востока). Это озна­чало, что военная диктатура невозможна, и Витте в качестве «первой меры борьбы со смутою» предложил образование одно­родного правительства.⁷¹

13 октября царь предпринял попытку обойтись при этом без Витте, сделав было ставку на И. Л. Горемыкина. Осознав, что на «зубров» с их лозунгом фактической консервации политических институтов положиться по условиям момента нельзя, что преоб-

⁶⁹ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 84 и след.

⁷⁰ Дневник А. А. Половцова. Запись 11 октября 1905 г. С. 75.

⁷¹ КА. 1925. Т. 4—5. С. 61.

разования неизбежны, Николай II хотел возложить их осуществ­ление на более «верного» по сравнению с Витте человека или по крайней мере ввести Горемыкина в кабинет (как сейчас увидим царь и сам употреблял теперь это слово) в качестве министра внутренних дел.⁷² Вызванный к 6 час. вечера Горемыкин с боль­шим трудом добрался до Петергофа в карете (поезда не ходили парохода морской министр дать не мог, по дороге рабочие-пути-ловцы бросали в карету камни). Он уговаривал царя «оказывать твердое сопротивление» и развивал фантастический план уничто­жения «смертельным для толпы огнем» готовившегося, по его сло­вам, похода в Петергоф 60 тыс. «революционеров». Трепов же, получивший 12 октября в свое подчинение петербургский гарни­зон и фактически диктаторские полномочия, «укорял» Горемыки­на в авантюризме, хотя 14 октября на улицах столицы было рас­клеено его собственное извещение о приказе войскам: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть».

В 8 час. вечера 13 октября Николай II дал Витте по телеграфу поручение «впредь до утверждения закона о кабинете» объединить деятельность министров, которым ставил «целью восстановить по­рядок повсеместно».⁷³ На следующее утро, 14 октября, Витте плыл в Петергоф на пароходе, попавшем в качку, рассуждая «о постыд­ности положения, при котором верноподданные должны добирать­ся к своему государю чуть ли не вплавь», и заявляя окружающим, что не примет должности премьера, если не будет утвержден его всеподданнейший доклад, который он вез с собой. В нем задачей правительства провозглашалось «стремление к осуществлению те­перь же, впредь до законодательной санкции через Государствен­ную Думу» гражданских свобод.⁷⁴

Витте настаивал на утверждении царем и опубликовании этого доклада, царь — на том, чтобы все преобразования были провоз­глашены его манифестом. Впрочем, Витте поручил своим сотруд­никам составить проект манифеста.

Положение было отчаянным. Петербург жил без общественно­го транспорта и железнодорожного сообщения, частично без осве­щения и телефонов. Бастовали аптеки, почта, типографии, в том числе и государственная, так что негде было печатать правитель­ственные документы, забастовал и Государственный банк. Сам Витте возвращался из Петергофа тайком, катер причаливал к Петропавловской крепости, в полуверсте от которой находился его особняк. Плывший вместе с'ним 15-го в Петергоф обер-гофмаршал двора П. К. Бенкендорф сокрушался по поводу многодетности царской семьи, которая была бы препятствием на случай бегства морем из Петергофа. На пароходе продолжалось составление про­екта манифеста; когда пароход уже остановился у петергофской

⁷² Дневник А. А. Половцова. Запись 27 апреля 1908 г. С. 126; Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 12.

⁷³ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 12.

⁷⁴ Там же. С. 4—7.

пристани, Витте продиктовал слова: «... никакой закон не может иметь силы, если не получил санкции Гос. Думы».⁷⁵

У царя были Фредерике, ген.-адъютант О. Б. Рихтер и вел. кн. Николай Николаевич, еще до появления Витте, с револьвером в руках, пригрозивший Фредериксу застрелиться, если будет как командующий войсками гвардии и Петербургского военного окру­га назначен диктатором. Как будто требования Витте были при­няты, по крайней мере три пункта, включенные им в проект ма­нифеста и составлявшие, по понятиям присутствовавших, «кон­ституцию»: царь поручал правительству, объединенному под руководством Витте, выполнение своей воли, заключавшейся в том, чтобы «даровать» гражданские права, не откладывая выборов в Думу, привлечь к участию в них те слои населения, которые были лишены избирательных прав по булыгинскому закону, и ус­тановить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог получить силу без одобрения Думы и ей была предоставлена воз­можность надзора за действиями властей.⁷⁶

Однако вслед за тем к царю были вызваны ожидавшие «в ук­рытии» Горемыкин и Будберг, которым была поручена правка про­екта Витте. Конечный вариант их ночного бдения отличался от виттевского тем, что о законодательных правах Думы в нем не упоминалось, гражданские права даровались самим царем «ныне же».⁷⁷ Доклад Витте при этом, разумеется, опубликован бы не был. Впрочем, царь не хотел делать этого и в случае принятия виттевского проекта манифеста.

Однако ночному петергофскому бумаготворчеству еще с вечера были противопоставлены решения совещания Сельского. Последо­вательно проводивший преобразовательный курс Сельский, орга­низовавший встречу Витте с царем 9 октября, вечером 15 октября разослал членам своего совещания проект мемории, очерчиваю­щий довольно широкий круг прав председателя Совета министров. Это был своеобразный вотум доверия Витте, выраженный двад­цатью семью высшими сановниками империи. В их числе были, кроме Сельского, Победоносцев, Рихтер, Фредерике и Трепов, ко­торый к тому же, в сущности, поддержал в ответ на запрос царя проект манифеста и всеподданнейший доклад Витте.⁷⁸

К 2 час. дня 16-го под меморией были поставлены все необхо­димые подписи, и Витте по телефону попросил Фредерикса пере­дать царю, что отказывается от назначения на пост главы прави­тельства, если его проект манифеста будет изменен, хотя продол­жает считать манифест пока ненужным.⁷⁹ Поздно вечером Фредерике и ген. Мосолов, начальник его канцелярии, приехали к Витте, чтобы сообщить ему об окончательном решении царя о

⁷⁵ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 37—38.

⁷⁶ Там же. С. 22; Дневник А. А. Половцова. Запись 20 октября 1905 г. С. 79.

⁷⁷ См.: Островский А. В., Сафонов М. М. 1) Манифест 17 октября 1905 г. // ВИД. 1981. Т. 12. С. 181; 2) Неизвестный проект манифеста 17 октября 1905 г. // Советские архивы. 1979. № 2. С. 62—65.

⁷⁸ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 388; К истории Манифеста 17 октября: Сек­ретная переписка // Былое. 1919. № 14. С. 110—111.

⁷⁹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 29, 39.

необходимости манифеста и попытаться уговорить его согласиться с проектом Горемыкина—Будберга. Но Витте был непреклонен, _и когда на следующий день, 17-го, он был снова вызван к царю, ока­залось, что он может прибыть только к половине пятого. Решение «сдаться графу Витте», как выразился Фредерике, было принято в значительной мере под влиянием вел. кн. Николая Николаевича А на его позицию в свою очередь повлиял рабочий-зубатовец М. А. Ушаков, направленный к нему известным великосветским авантюристом кн. М. М. Андрониковым и внушивший ему, что без Витте не обойтись.⁸⁰

Но надо иметь в виду, что вопрос о «конституции» был решен царем еще накануне. 16-го в своем ответе на треповский отзыв о виттевском проекте манифеста царь писал: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное. Тем не менее по совести я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем бу­дущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».⁸¹ В этом царском высказывании, как и в других его словах, решающее значение придавалось самому акту 17 октября. Этот небезоснова­тельный взгляд получил широкое распространение. При этом как бы не принималось во внимание, что совещание Сельского шаг за шагом неуклонно вело дело к принятию программы тех же преоб­разований, за исключением, впрочем, предоставления Думе зако­нодательных прав.

Сам Сельский, как и в июле, сделал последнее усилие, направ­ленное к тому, чтобы убедить царя принять условия Витте.

Утверждение программного всеподданнейшего доклада Витте было нежелательно для Николая II не только потому, что подчер­кнуло бы личное влияние будущего премьера, хотя Витте и при­писал к докладу первую фразу о том, что доклад составлен по цар­ской инициативе. Не менее важным недостатком доклада в глазах царя было то обстоятельство, что при минимальности меры обоз­наченных уступок в нем намечалась перспектива преобразований. А придавать преобразовательной деятельности систематический характер Николай II как раз и не хотел. Тут-то и предпринял свой демарш Сельский. После того как 16-го оформление мемории было завершено, он приготовил 17-го всеподданнейший доклад для ее представления. Обычно такие его доклады носили чисто формаль­ный характер. На сей раз это было коллективное, что само по себе являлось невиданным случаем, обращение к царю с настоятель­ным требованием «коренных широких реформ». От имени предсе­дателей департаментов Государственного совета и от своего имени

⁸⁰ К истории манифеста 17 октября: [Воспоминания М. А. Ушакова] / Пре-дисл. В. И. Невского // КА. 1923. Т. 4. С. 411—417. В. И. Гурко утверждал, впро­чем, что Ушакова подослал к вел. князю сам Витте (Гурко В. И. Что есть и чего нет в «Воспоминаниях» графа С. Ю. Витте//Русская летопись. Париж, 1922. Кн. 2. С. 115).

⁸¹ Черменский Е. Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 144.

Сольский заявил царю: «Переживаемое Россией неслыханное в ее истории время является выражением широко распространенного оеди широких слоев населения недовольства многими сторонами существующего строя, к изменению которого принимаются недо­статочно решительные меры».⁸² Объединенное правительство — а мемория была посвящена именно этой теме — оказалось, таким образом, стержнем «конституции».

В шестом часу вечера 17 октября Николай II подписал мани­фест в том его виде, как он был подготовлен под руководством Витте, и утвердил его доклад. Так появились два связанных между собой акта, не очень соответствовавших друг другу по содержа­нию. В сущности, разница между мерами уступок, намеченных в докладе и содержавшихся в манифесте, определялась теми успе­хами, которые сделало революционное движение за неделю между 8 октября, когда было начато составление доклада, и 15-м, когда Витте написал проект манифеста.

Поскольку манифест, по несколько субъективной оценке вел. кн. Александра Михайловича, «весь построенный на фразах, имевших двойной смысл»,⁸³ шел дальше доклада в области усту­пок и обещаний, система объявленных 17 октября преобразований стала связываться именно с ним, хотя в докладе содержались и косвенная критика предшествовавшего курса, и заявление о том, что «Россия переросла форму существующего строя».

Каково же было значение актов 17 октября? Почти через 30 лет вел. кн. Александр Михайлович так вспоминал в эмигра­ции свои ощущения после манифеста и оценки случившегося. «Чем больше я думал, —писал он, —тем более мне становилось ясным, что выбор лежал между удовлетворением всех требований революционеров или же объявлением им бесцрщадной войны. Первое решение привело бы Россию неизбежно к социалистиче­ской республике, так как не было еще примеров в истории, чтобы революции останавливались на полдороге. Второе — возвратило бы престиж власти. Но во всяком случае положение прояснилось бы. Если Никки собирался сделаться полковником Романовым, то путь к этому был чрезвычайно прост. Но если он хотел выполнить присягу и остаться монархом, он не должен был отступать ни на шаг пред болтунами революции. Таким образом, было два исхода: или белый флаг капитуляции, или же победный взлет император­ского штандарта. Как самодержец всероссийский Николай II не мог допустить никакой иной эмблемы на верхушке шпиля царско­сельского дворца. ... Николай II отказывался удовлетворить обе боровшиеся силы революции — крестьян и рабочих, но перестал быть самодержцем, несмотря на принесенную им во время коро­нования присягу в московском Успенском соборе — свято соблю­дать обычаи своих предков. Интеллигенция получила, наконец, долгожданный парламент. Русский царь стал отныне пародией на английского короля, и это в стране, бывшей под татарским игом

⁸² РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 22. Л. 68.

⁸³ Государственные деятели России глазами современников: НиколайII. Вос­поминания. Дневники. СПб., 1994. С. 342.

в годы Великой хартии вольностей. Сын императора Алексанл ра III соглашался разделить свою власть с бандой заговорщиков политических убийц и провокаторов департамента полиции. Это был конец! Конец династии, конец империи! Прыжок через про­пасть, сделанный тогда, освободил бы нас от агонии последующих двенадцати лет!».⁸⁴

Представляется, что такая позиция, хотя и изложенная не без влияния прожитых лет, отражала убеждения сторонников непри­косновенности самодержавной формы правления и взгляды самого царя, хоть Александр Михайлович и порицал его действия. Уве­ренность в специфическом характере исторического пути развития России, господстве в сознании русского народа идеи божественного происхождения царской власти, неприменимости в российской действительности парламентских форм правления западного типа и теории общественного договора делала консервацию государст­венного строя религиозно-нравственным долгом монарха. И все изменения в характере строя производились как бы в отступление от этого долга. Но ощущение велений времени, катаклизмы, со­трясавшие империю, общность логической аргументации рефор­маторов из числа высших сановников — убежденных монархи­стов — и представителей либеральной среды, а также недостаток благонадежной военной силы ставили царя перед необходимостью отходить от непримиримых противников государственных преоб­разований и делать шаги к компромиссу, среди которых манифест 17 октября был наиболее решительным.

Либеральная оппозиция горячо приветствовала манифест, видя в нем провозглашение коренных начал правового строя и расцени­вая его принятие как свою победу, в частности видя в нем удовлет­ворение требований сентябрьского съезда земских и городских дея­телей. Автор специального историко-юридического исследования, появившегося к десятилетию со дня издания манифеста, А. С. Алексеев, отмечая значение решений этого съезда, тем не ме­нее указывал, что правительство оказалось «перед разбушевав­шимся потоком», обращал внимание на бесплодность призывов ли­бералов к самодержавию и расценивал манифест как «отвоеванный народом».⁸⁵

Как и другие авторы номера «Юридического вестника», посвя­щенного десятилетию манифеста, подходившие к традиции рос­сийского конституционализма с точки зрения политических задач оппозиции 1915 г., Алексеев считал, что после 17 октября 1905 г. самодержавный строй прекратил свое существование. Высказыва­лись и другие точки зрения. М. А. Рейснер писал об «абсолютиз­ме, принявшем формы лжеконституционализма».⁸⁶ С оттенком иронии повторялась формула, которая была применена для опре­деления государственного строя России в известном международ-

справочнике того времени, Готском альманахе: «Конституци-ная монархия с самодержавным царем».

Оценка манифеста в советской исторической и юридической итературе при некоторых различиях имеет общей своей основой признание того обстоятельства, что он провозглашал начала кон-^Г_йТуционализма, считавшегося буржуазным. С. М. Сидельников подчеркивал, что манифест не внес изменений в организацию го­сударственной власти и не ограничивал самодержавия, А. М. Да­видович считал установившийся строй конституционным самодер­жавием.⁸⁷ Историко-юридические характеристики установивше­гося после 17 октября 1905 г. строя находим в совместной работе j-I. И. Васильевой, Г. Б. Гальперина и А. И. Королева, а также в работе А. И. Королева. Авторы первой из них считают, что само­державие перестало быть полностью неограниченным: «Манифест декларировал эволюцию формы правления российского государст­ва от абсолютной к конституционной монархии, разумеется, ни­чем не обеспечив реализацию данного заявления».⁸⁸ А. И. Коро­лев вслед за Е. Д. Черменским подчеркивает фиктивный характер конституции, разделяя его точку зрения о невозможности опреде­ленного ответа на вопрос, сохранился ли в России после 1905 г. абсолютизм или она перешла к конституционно-монархической форме государственного устройства.⁸⁹ Новейший исследователь А. Н. Медушевский пишет об «особом типе монархического кон­ституционализма», возникшем на переломном этапе перехода от абсолютизма к тоталитарному государству.⁹⁰

⁸⁷ Черменский Е. Д. 1) Буржуазия и царизм в революции 1905—1907 гг. М.; Л., 1939. С. 141 —145; 2) Буржуазия и царизм в первой русской революции. С. 146; 3) История СССР: Период империализма. М., 1974. С. 178; Хабас Р. Манифест 17 октября 1905 г. //ИЖ. 1940. № 9. С. 108—122; Мироненко К. Н. Манифест 17 октября 1905 г. // Уч. зап. ЛГУ. 1958. № 255. Сер. юридич. наук. Вып. 10. С. 158—179; Сидельников С. М. Образование и деятельность первой Государственной думы. М., 1962. С. 43; Давидович А. М. Самодержавие в эпоху империализма. М., 1975. С. 291.

⁸° Васильева Н. И., Гальперин Г. Б., Королев А. И. Первая российская рево­люция... С. 88.

⁸⁹ Королев А. И. Государственная власть и рабочий класс СССР. Л., 1980.

С. 29.

⁹⁰ Медушевский А. Н. Конституционная монархия в России // ВИ. 1994. № 8.

⁸⁴ Там же.

⁸⁵ Алексеев А. С. Манифест 17 октября 1905 г. и политическое движение, его вызвавшее // Юридический вестник. 1915. Кн. 11. С. 40—41.

⁸⁶ См.: Васильева Н. И., Гальперин Г. Б., Королев А. И. Первая российская революция и самодержавие. Л., 1975. С. 86.

Г л а в а 3