Системообразующая роль политических установлений
Динамика взаимоотношений культурных норм и установлений, господствующих в социуме, с механизмами властно-политического общения проявляется на уровне макроструктуры общества через процессы легитимации, а на микроуровне - посредством процессов социализации, оказывающих как отдельного индивида, так и общество в целом, с ценностями доминирующей политической культуры.
Классический подход к определению понятия 'легитимации', как постоянно воспроизводящегося права на политическую власть, был разработан, так же как и категории 'легитимность', 'легитимный порядок', 'легитимное господство и подчинение', в трудах М. Вебера, как уже отмечалось ранее в главе, посвященной природе и структуре властного общения7. Процесс легитимации власти, по М. Веберу, постоянно воспроизводится, при условии политической веры агентов этого отношения и ценностно-рациональной обусловленности их взаимных действий и мотивов.
Современная коммуникативная модель легитимации власти была разработана Ю. Хабермасом на материале анализа 'кризиса легитимации' в условиях 'позднего' капитализма, приводящего к дезинтеграции социально-политических институтов общества8. Кризис политической подсистемы тесно связан с кризисом в области культурных ценностей и традиций (нравственных идеалов, моральных максим и т. д.), связанных, в свою очередь, с изменениями в системе социализации и воспитания (школы, семьи, средств массовой информации). Государство вторгается в различные неполитические сферы общества (экономику, культуру и пр.), изменяя баланс между властью и гражданским обществом и тем самым расширяя зону конфликта между ними. Кризисные явления обусловлены опережением административной экспансией государства самого базового процесса формирования системы ценностей, необходимых для поддержания господства управляющей системы над управляемыми. Вместо диалога, волеизъявления и свободной коммуникации между государством и гражданским обществом наблюдается бюрократизация власти и одностороннее административное принятие решении, что приводит к кризису всей традиционной системы политических институтов.
В ФРГ, отмечает Ю. Хабермас, возникла новая ситуация, когда значительная часть населения недовольна не деятельностью той или иной отдельной партии, а всей партийно-политической системой в целом. В результате налицо рост таких альтернативных институтов политики, как 'новые' социальные движения, отражающие недоверие народа ко всей формальной организации власти. Такое же недоверие к легитимной власти наблюдается и в посткоммунистический период в России, когда мы сталкиваемся с недоверием практически ко всем государственным и партийным институтам.
На микроуровне включение в политическую жизнь происходит посредством политической социализации, рекрутирования и идентификации индивидов, отражающих различные ступени их приобщения к политике: 1) первичное освоение ценностей и норм, 2) признание (непризнание) и поддержка существующей системы власти и 3) занятие определенной позиции внутри политического поля. Для анализа же положения политических агентов и их структур в социальной иерархии властного общения необходимо введение в оборот пространственно-временного континуума развития политической сферы и, соответственно, категорий 'политическое пространство' и 'политическое время'.
ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ КОНТИНУУМ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СФЕРЫ. МИКРО-, МАКРО- И МЕГАПОЛИТИКА
Политическое пространство
Постижение внутренней структуры политической жизни с точки зрения характеристик и параметров социального пространства и времени дает возможность внести в политический анализ такое атрибутивное измерение как 'пространственно-временной континуум политики'9. Пространственно-временные параметры государственной власти давно занимали умы политических философов и политологов. Со времен Р. Декарта философы традиционно связывали пространственное измерение с протяженностью, а временное - с длительностью процессов и явлений природного и социального мира. Сегодня же без выяснения хотя бы самого общего содержания этих категорий невозможно ни построение фундаментальных концептов и моделей политических систем и процессов, ни прикладной анализ и диагноз динамических ситуаций и политических событий, всегда локализованных в каком-либо определенном континууме.
В истории политической мысли издавна предпринимались попытки такого подхода. Например, Ш. -Л. Монтескье выводит следующую взаимозависимость между оптимальной формой правления и масштабами территориального пространства государства: 'Если небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины - подчиняться монарху, а обширные империи - состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для сохранения принципов правления государство должно сохранять свои размеры и что дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения или сужения пределов его территории'10.
В XX веке политологи осознанно разводят категории социального и политического пространства с пространством физическим и географическим11. К примеру, этот момент отмечает П. Сорокин, интерпретируя пространство социальной жизни посредством понятия 'социальной дистанции', где 'положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие 'точки отсчета"'12. Политика у П. Сорокина представляет собой вовсе не трехмерное Евклидово пространство, а многомерный континуум, стратифицированную 'пирамиду' политических статусов и позиций во множестве 'вертикальных' и 'горизонтальных' измерений, в рамках которой им устанавливается взаимосвязь 'флуктуации' политической стратификации с колебаниями размеров и однородности политической организации. В качестве примеров им приводится распад империй и сужение их территорий, происходившие как в древних империях (Римской, Александра Македонского, Карла Великого), так и в современных государствах (Австро-Венгрии, Российской и Оттоманской империях), в результате чего уничтожался либо весь центральный аппарат, либо его часть обязательно 'выравнивалась', суживая основание иерархической пирамиды государственной власти.
Иная по направленности и духу концепция 'социальной топологии' была построена французским социологом П. Бурдье. Он определяет социальное (в том числе политическое) пространство, 'как поле сил, точнее как совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем, кто входит в это поле, и которые несводимы к намерениям индивидуальных агентов или же к непосредственным взаимодействиям между ними'13. Пространство в политике проявляется в таком случае через некое поле взаимоположенных инвариантов позиций политических агентов, то есть как совокупность их диспозиций и видов их политических практик.
В итоге этого краткого обзора можно отметить, что категория 'политического пространства' связана как с территорией государства или его отдельных административных единиц, на которые распространяется сфера легитимного управления и контроля различных институтов государственной власти, так и с зоной давления и влияния негосударственных структур, то есть своего рода 'полем политической гравитации' различных социальных сил: от отдельных личностей и партий до международных социальных движений типа 'Гринпис' и геополитического воздействия транснациональных корпораций. В этом плане чаще всего выделяют и различают область внутренней политики, прежде всего как территориальное пространство, находящееся под юрисдикцией и легитимным контролем государства, внутри его формально-юридических границ, а также сферу политики внешней, или международной, в рамках которой осуществляется регулирование взаимоотношений между государствами и народами на международной арене.
В последнее время происходит взаимопроникновение и переплетение пространств внутренней и международной политики, прежде всего, в силу возникновения таких наднациональных структур, как Европейский Союз, когда территория избирательных округов на выборах в национальные парламенты переплетается с пространством избирательной борьбы в Европарламент. Интересно, что если в начале XIX века Г. Гегель вполне определенно отделял международную политику от политики внутренней, поскольку национальные государства независимы друг от друга, и межгосударственные отношения могут поэтому быть лишь 'внешними', то уже в конце XX века политолог Д. Розенау приходит к выводу о появлении пространства так называемой 'постмеждународной политики' (post-international politics), в котором уже активно действуют 'наднациональные' или 'супранациональные' (supranational) акторы и существуют целые зоны их силового влияния (например, ТНК), вовсе не предполагающие прямое вовлечение в них национальных государств и населяющих их народов14.