Внутренний и внешний аспекты центробежности
Зависимость тихоокеанского статуса России от проницаемости Кореи и северо-восточных районов Китая для российских товаропотоков понималась в России еще в ХIХ в. Не случайно российское правительство вложило колоссальные средства в создание железнодорожной сети в Маньчжурии, из-за контроля над которой происходили на протяжении первой половины ХХ в. конфликты российского и советского правительств с Японией и Китаем. Эти споры отражали геополитическую данность - невозможность полноценного присутствия России на Тихом океане без свободы в любое время года неограниченно сообщаться с той зоной побережья Восточно-Китайского и Южно-Китайского морей, которая, смыкая воедино побережья Китая, Кореи, Японии, Тайваня и стран ЮВА, природно предназначена на роль экономического центра региона1.
Другое дело - каким образом обеспечивалась эта проницаемость. В разные исторические периоды бывало по-разному. Но с началом советско-китайского конфликта 60-х - 80-х годов Северо-Восточный Китай (пров. Хэйлунцзян, Гирин, Ляонин) проницаемым для советских интересов не был, а проницаемость для них Кореи была существенно подорвана как хроническими колебаниями в отношениях с КНДР, так и полным отсутствием контактов с Южной Кореей вплоть до начала «перестройки».
В настоящее время ситуация изменилась. Во-первых, более или менее свободное экономическое общение России с двумя Кореями позволяет ей рассчитывать на расширение доступа к Желтому и Восточно-Китайскому морям. Во-вторых, нормализация отношений с КНР в 1989 г. открыла дорогу сотрудничеству с Китаем. Политические препятствия для него устранены и, если бы Москве и Пекину удалось прийти к взаимопониманию в отношении перспектив двусторонних отношений, историческая задача восстановления проницаемости бывшего маньчжурского пространства для российских экономических интересов на Тихом океане могла бы быть решена.
Однако обе означенные перспективы характеризуют, скорее, будущее российских интересов в регионе, чем их настоящее. Сегодня актуальной задачей кажется не восстановление проницаемости зоны к югу от дальневосточных границ России, а предотвращение деградации российских позиций к северу от них. Причин для беспокойства в этом смысле, как минимум, две - упадок демографического присутствия России в дальневосточных районах и неурегулированность вопроса о разграничении властных полномочий между Москвой и администрациями местных краев и областей.
И то, и другое связано с кризисной экономической и социально-политической ситуацией на Дальнем Востоке. Эта зона не очень привлекательна как объект приложения иностранного капитала, в ней отсутствуют достаточные ресурсы рабочей силы, сравнимой по квалификации, дисциплинированности, мотивации и дешевизне с теми, что имеются в других тихоокеанских странах. На большинстве промышленных предприятий имеется лишь старое оборудование, производственные сооружения ветхи. В регионе практически повсеместно отсутствует современная деловая инфраструктура, системы связи и транспорта и т.д.2
Эти слабости усугублены дополнительными трудностями: а) свертыванием федерального финансирования местных социальных программ; б) сокращением вооруженных сил и средств на содержание армии и флота в дальневосточных районах; в) разрастанием местной предпринимательской активности, подталкивающей к развитию трансграничных связей на фоне разрушения центро-периферийных отношений в Федерации; г) отсутствием целенаправленной государственной политики в области транспорта, которая бы сдерживала отчуждение дальневосточной периферии России от ее европейской части; д) разбалансированностью отношений Центра и регионов, связанной с неудачной попыткой применить западный опыт федерализма к пространственно, географически и демографически иным условиям Российской Федерации.
Волна «суверенизации», во многом усиленная выходом самой России из Союза ССР, привела к подрыву административно-политических и психологических основ привязанности русского Дальнего Востока к европейской России. При отсутствии достаточной экспертной проработки западного опыта в российских условиях в недрах окружения президента Б.Н.Ельцина в 1991-1992 гг. сложилась формула отношений Центра и регионов, в соответствии с которой последние могли «взять столько власти, сколько они могли». Абсолютизация этой идеи и ее вольная интерпретация привели к дестабилизации отношений между субъектами Федерации и послужили оправданием бездействия власти в отношении сепаратизма как национальных автономий, так и некоторых русских территорий. Полусуверенный статус Татарстана, попытка самопровозглашения независимости Чечни и несостоявшийся факт создания Уральской республики - проявления этой тенденции.
На Дальнем Востоке попыток отделения до сих пор не было, хотя психологический фон для таковых существует хотя бы в силу отчетливых исторических воспоминаний о Дальневосточной республике (ДВР) 1920-1922 гг. (границы которой, правда, не совпадали с современным пониманием российского Дальнего Востока, поскольку в нее не входила Якутия, но входила Читинская область). Во всяком случае, острота проблемы территориальной целостности России ощущается и на востоке страны. Линии возможного раскола намечаются одновременно по трем осям - политической (либеральный/правый центр - коммунистическая/ левая периферия); межэтнической (русский европейско-сибирский массив - нерусские вкрапления и окраины) и региональной (столица - провинции).
Особую роль играют при этом экономические мотивации дальневосточных территорий, их естественное стремление выжить в условиях резкого сокращения финансовой поддержки местных бюджетов со стороны Москвы. К этому примешивается понятное желание администраций краев и областей увеличить поступления от переводимых на коммерческую основу отношений с Центром, найти альтернативные рынки сбыта для дальневосточного сырья за рубежом и обеспечить себя надежными источниками продовольствия, товаров массового спроса и, отчасти, промышленного оборудования - то есть продукции, обычно поступавшей на Дальний Восток из европейской части страны. Под углом зрения экономической выгодности местные власти приступили к расширению прямых торгово-хозяйственных связей с близлежащими странами Восточной Азии - Китаем, Южной Кореей, Сингапуром, Японией, что вполне закономерно было сопряжено с увеличением экономического присутствия этих государств на русском Дальнем Востоке.
Играя стимулирующую для экономического развития дальневосточных территорий роль, иностранное проникновение создало и политические проблемы, наиболее болезненная из которых оказалась связанной с быстрым ростом численности прибывающих в Россию китайских граждан, большая часть которых, пользуясь легальными и нелегальными средствами, оседает в экономически наиболее развитых районах русского Приамурья и Приморья.
За короткий срок с 1992 по 1994 г. китайское население на территории России выросло, по некоторым данным, до 2 млн. чел., превысив численность таких крупных по российским меркам «титульных меньшинств» Федерации, как башкиры, чуваши, мордва, народности Дагестана. Можно только согласиться с мнением российского китаеведа А.Д.Воскресенского, который, указав на «массовое проникновение китайцев на территорию Сибири и Дальнего Востока», заметил, что по такому показателю, как численность, полузаконно образовавшаяся в России китайская община теоретически уже могла бы претендовать на статус национального меньшинства3.
Ощущение тревоги усиливается при сопоставлении наблюдения А.Д.Воскресенского с уже упоминавшейся гарвардской публикацией Яшэн Хуана (Yasheng Huang), который, оценивая перспективы внутриполитической ситуации в условиях нарастания разрыва в социально-экономических условиях отдельных районов КНР, особо подчеркивает стабилизирующую - для Китая - роль растущих потоков миграции населения, управление которыми становится важным элементом государственной политики Пекина4. Автор осмотрительно избегает в своей работе касаться международно-политического аспекта проблемы миграции китайцев, возможно, учитывая негативную реакцию США на участившиеся случаи нелегального проникновения на американскую территорию более или менее крупных групп нелегальных иммигрантов из КНР. Однако не трудно допустить, что китайское правительство, и сегодня достаточно терпимо относящееся к растущей утечке своего населения за рубеж, может попытаться при помощи такого рода миграции решить за счет своих соседей часть таких проблем, как хроническое перенаселение приграничных с Россией провинций и нехватка рабочих мест. Не говоря уже о том, что значительно более либеральные, чем в КНР, политический и экономический режимы в Российской Федерации сами по себе обладают привлекательностью к глазах широких кругов китайских граждан.
Демографический натиск КНР на русский Дальний Восток5 вызывает противоречивые реакции местных властей. С одной стороны, наплыв китайских товаров удовлетворяет значительную долю потребностей местного населения, а «китайский экономический бум» позволяет существенно пополнить местные бюджеты благодаря налогам. С другой - китайские общины создают криминогенную среду и часто оказываются неподвластными местной российской администрации, не обладающей адекватными силами обеспечения внутреннего порядка. Растут страхи по поводу «ползучей колонизации» Китаем российской территории.
Такие опасения усиливаются в связи с сокращениями российских вооруженных сил в дальневосточных районах. Их численность, по западным данным, упала с 326 тыс. чел. в 1989 г. до приблизительно 200 тыс. в 1993 г.6 Можно согласиться с экономической и военно-стратегической обоснованностью этих сокращений. Но не приходится забывать об их политико-психологическом аспекте - озабоченностях местного населения ростом уязвимости дальневосточных территорий перед лицом мирной экономико-демографической экспансии Китая, которая вырастает для России в сложнейшую, действительно историческую, геополитическую проблему, сравнимую по своему потенциальному значению с массированным проникновением монголо-тюркского элемента в культурную и политико-экономическую ойкумену Руси в средневековье.
Политическая ситуация на русском Дальнем Востоке во многом определяется взаимодействием старых предубеждений и новых подозрений в отношении КНР, с одной стороны, и объективной заинтересованностью местных краев и областей в экономическом сотрудничестве с китайским капиталом - в том числе на собственной территории. Китайский фактор, таким образом, выступает и как стимул экономической и психологической переориентации Дальнего Востока с европейской части России на внешнюю Восточную Азию, и одновременно как источник тревоги, объективно подталкивающей местные власти к пониманию важности консолидации Российской Федерации как условия обеспечения реальной безопасности дальневосточных районов.