Официальное и православно-миссионерское направление

Начиная со второй половины XIX в., иерархи Православной Церкви и высшие чиновники государственной власти все с большей обеспокоенностью наблюдают за стремительно развивающимся по всей территории России сектантским движением. Из всех губерний священники и чиновники министерства внутренних дел, губернаторы и полицейские приставы сообщают, что повсеместно от православной церкви отходят прихожане, становясь легкой добычей сектантских проповедников. В православной литературе и официальных сводках российского правительства замелькали слова «секта», «сектанты» и т. д. В связи с этим целесообразно разобраться в том, что же означают сами термины «секта», «сектантство».

Само понятие «секта» происходит от латинского «секви» - «следовать». Есть и греческий аналог этого слова - «хайреси», ересь, которым уже в эпоху раннего христианства обозначали различные течения внутри этого вероучения, по-разному относящиеся к миру, обществу, к дисциплине внутри своих рядов и т. д. Никакого негативного значения это слово первоначально не имело. Именно по этой причине многие исследователи, ученые, теологи как на Западе, так и на Востоке, не вкладывая в понятие секта негативного значения, широко его используют, обозначая им «учение», «школу» или «стадию» в рамках магистрального религиозного течения или направления.

Можно вспомнить в связи с этим, что практически вся религиозная традиция Японии была основана главным образом именно на таких «сектантских» учениях и школах. Известный историк и популяризатор китайско-японского учения чань-дзэн Дайсэцу Судзуки в своих трудах писал о секте дзэн, не полагая это понятие оскорбительным. Западные социологи при анализе истории религиозных движений, их места в обществе также активно используют понятие секты, не вкладывая опять-таки в него никакого негативного, а тем более оскорбительного значения.

Еще в 1912 г. немецкий социолог-протестант Трельч в работе «Социальные учения христианских церквей и групп» выявил, что тексты Нового Завета говорят о двух организационных формах христианской религии того времени: церкви и секте. Они не зависят друг от друга в том смысле, что ни одна из этих форм не была порождением, модификацией или искажением другой. Существуя самостоятельно и одновременно друг с другом, они - церковь и секта - представляли уже в то время различные способы социального самовыражения христианских ценностей и идей применительно к различным социальным носителям и субъектам этих ценностей и идей. Аналогичные мысли высказывал другой социолог, М. Вебер в начале XX в. В своей работе «Хозяйство и общество» он подошел к проблеме дихотомии «церковь-секта» с социологических позиций, сравнивая их друг с другом по трем основополагающим для них признакам: отношение к «миру», критерий членства и организационная структура. Церковь обычно не противопоставляет себя миру, приемля его культуру и порядок; к своим членам предъявляет умеренные, позволяющие им быть одновременно и членами общества, требования, основывает и реализует свою деятельность через свою бюрократическую организацию, опирающуюся в первую очередь на иерархическую лестницу взаимоотношений между своими членами и структурами.

Секта же, наоборот, в своей духовной и материальной жизни проявляет тенденции неприятия, осуждения мира. В отличие от церкви, секты не стремятся к универсальности, пытаясь остаться на стадии общины «избранных». В связи с этим секта предъявляет к своим членам жесткие требования, основанные на аскетизме, самоограничении и т. д. Наконец, вместо бюрократически-иерархических отношений, которые характерны для церкви как социальной организации, между членами секты «по идее» должны существовать отношения любви, отношения духовные.

Исследуя религиозные организации в США, еще один социолог религии, Р. Нибур отметил тот факт, что некоторые секты в процессе своей эволюции теряли такие типические для них черты, как замкнутый характер, элитарность и неприятие мира, вступали в широкий круг отношений с обществом, государством. Такой путь, по его мнению, проделали в своем развитии баптисты, методисты, адвентисты. С точки зрения Р. Нибура, такие религиозные организации с формальной позиции не могут именоваться церковью, ибо им не присущ универсализм, т. е. «тесная связь с широкими слоями общества, приверженными церкви как символу национальной идентичности или преданности государству...» (4) Этот тип религиозной организации Р. Нибур назвал «деноминацией». Деноминация представляет собой промежуточную между церковью и сектой форму. «Нибур видел в деноминационализме и типично американское явление, связанное с установившимся в американском обществе религиозным плюрализмом, отсутствием такой организации, которая могла бы претендовать на статус, присущий государственной церкви» (5)

Из сказанного видно, что в таком понимании слова «секта», «сектант» лишены отрицательного значения и указывают лишь на определенные социологические характеристики того или иного религиозного движения. Вот почему многие, даже конфессионально ориентированные, историки путь своей организации характеризуют словами: «От секты к церкви» (6) В западном сообществе понятие «секта» настолько лишено отрицательного значения, что, когда западные журналисты хотят описать экзотическое или антиобщественное поведение членов некоторых религиозных меньшинств или групп, они используют другое понятие - религиозный культ.

В России сложилось иное отношение к понятию «секта». В русском языке это слово оказалось в окружении однокоренных слов: «сечь», «отсекать», «секира». Корень этих слов один - все то, что отсечено, что является фрагментом усеченного целого. Тем самым ему придавалось резко отрицательное значение. Именно по этой причине термин «секта» воспринимается в России не столь нейтрально и терпимо, как в США и Западной Европе.

В нашей стране понятие «секта» вошло в обиход в XVII-XIX вв., когда в России начались большие подвижки в религиозной жизни, и с легкой руки православно-миссионерских авторов и властей стало связываться со всеми религиозными явлениями вне рамок государственной религии Российской империи, т. е. вне Православной Церкви. Это слово попало в русский язык из немецкого в эпоху Петра I (так регистрируют время появления этого слова на Руси словари), и с того момента им стали называть все религиозные течения, появлявшиеся там с XVII в. в качестве антицерковной оппозиции. Казалось бы, после того, как православие утратило статус государственной религии, использование терминов «секта», «сектантство», «сектанты» утратило смысл. Однако большевистские идеологи вне всякой логики продолжали использовать в атеистической литературе понятие «секта» и «сектантство», включая в него даже старообрядчество.

Сохраняется эта инерция мышления в нашей стране и по сей день. Вот один из рецидивов такого рода мышления. В 1993 г. одним из православных подворий Москвы была издана, а в 1995 г. переиздана, брошюра под названием «Баптисты как наиболее зловредная секта» (7) Некоторые авторы в таком же духе, разжигая по существу религиозную нетерпимость, продолжают упорно использовать понятия «секта», «сектантство», обозначая им все неправославные течения и организации. По поводу таких авторов Судебная палата по информационным спорам при Президенте Российской Федерации в Решении от 12.02.96 №4 (138) указала, что данный термин в силу сложившихся в . обществе представлений несет, безусловно, смысловую нагрузку и, употребляя его, авторы могут оскорбить чувства верующих.

В то же время понятие «русское сектантство», «сектант» широко использовалось в конце XIX в. дореволюционными исследователями религиозно-духовных исканий русского народа и прочно утвердилось в научной литературе. Поэтому нет никаких оснований отказываться при анализе истории религиозных движений в России от этих понятий вообще. Надо лишь при их использовании напрочь отказаться от каких-либо тенденциозных оценок, от того одиозного, ругательно-оскорбительного оттенка, с которым бывает связано употребление таких слов, как «ересь», «сектантство», «раскол». И главное: использовать эти понятия строго адресно, обозначая ими лишь те религиозные течения, которые и составляют их действительное содержание. Какие же религиозные течения, в таком случае, составляют содержание этих понятий, какие исторические формы религиозной жизни русского народа обозначали понятием «русское религиозное сектантство» исследователи конца XIX в. и которые по традиции именуются все так же и по сей день?

В строгом смысле слова в научной литературе под «русским сектантством» понимают антицерковные движения в России начиная с XVII в. После более ранних еретических движений XIV-XVI вв., возникших среди городского населения и выступивших своеобразной оппозицией процессам централизации политической власти и бюрократического огосударствления Церкви, сектантские движения XVII-XIX вв. появляются среди широких крестьянских масс, вслед за городом втянутых в орбиту товарно-денежных отношений. Это было движение аналогичное массовому протестантскому движению на Западе в эпоху Реформации. Недаром русский историк М. Н. Покровский назвал сектантское движение в России в XVII-XIX вв. «народным русским протестантизмом» (8)

Православные авторы конца XIX в. единодушно отмечали массовый характер этих религиозных процессов, усматривая в этом большую опасность для Церкви и государства. Как писал епископ Алексий, ректор Казанской духовной академии, «новое сектантство или, лучше сказать, то массовое народное движение, которое возникло в начале второй половины прошлого столетия и уже к концу семидесятых годов широкой волной разлилось по всему югу России, проникло в центральные губернии ее, откуда вскоре перешло в губернии северные и поволжские.

Это русское сектантство есть одно из самых крупных и серьезнейших явлений русской жизни, которое не только нельзя дальше замалчивать, но с которым должно считаться всякому, кому дороги интересы Православной Церкви. Сектантство распространено по всей обширной территории России: вы встретите целые сектантские общины на всем протяжении от Архангельска до Карска, от Варшавы до Владивостока; вы найдете сектантов в болотах Полесья, в тундрах Сибири, в лесах Поволжья и в ущельях Кавказских гор» (9)

В состав «нового русского сектантства» чиновники министерства внутренних дел Российской империи и православные иерархи включали как секты мистического толка вроде хлыстов, так и секты рационалистические, к коим они относили молокан, духоборов, адвентистов, баптистов, евангелистов, толстовцев и т. д. В отличие от сект мистического толка, вроде хлыстов, на первое место ставящих экстаз, чувство как главный способ соединения с Богом, рационалистические секты на передний план выдвигают Святое Писание, веру как единственные источники нашего знания о Боге. В списках таких рационалистических сект в Министерстве внутренних дел России адвентисты постоянно находились среди первых. Аналогичным образом православные миссионеры на одно из первых мест выдвигали адвентистов как наиболее опасных для благополучия и авторитета Православной Церкви в силу своей строгой организации, разработанности догматики, нравственной и оздоровительной программы, большого опыта миссионерства. «Адвентизм, - предупреждает своих коллег и собратьев православный миссионер-дьякон И. Смолин, - как секта в России сравнительно новая, не только удаляющая православного русского человека от Церкви Христовой, но подрывающая его национальное самосознание и навязывающая ему иго ветхозаветного еврейства, требует сердечной борьбы от православных пастырей и миссии» (10) На первых порах Православная Церковь, ее иерархи пребывали в растерянности, ошеломленные успехом сектантских проповедников среди православного населения России. Они, привыкшие к поддержке государства и к монополии в области вероисповедания подданных Российской империи, никак не могли приспособиться к тем условиям, которые возникли после первых указов 1905 г. о свободе совести. «За несколько лет вероисповедной свободы, - пишет священник, скрывший свое имя под инициалами Н. П., - Православная Церковь понесла и далее несет значительный урон в своих членах. Нельзя скрывать, люди бегут от нее; то там, то там целые семейства переходят в сектантство» (11)

Первоначальная растерянность и бездействие, однако, вскоре сменились активным контрнаступлением на сектантов, против которых была развернута настоящая военная кампания. В центре этой кампании находилась миссионерская работа Православной Церкви, которую на местах возглавляли специальные церковные служители - епархиальные священники-миссионеры; их задачей было обличение местных сектантов. Методическим центром деятельности православных миссионеров стал журнал «Миссионерское обозрение», главным редактором которого долгие годы был В. М. Скворцов. Именно этот журнал - орган внутренней миссии Церкви - и возглавил борьбу с сектантами в России, давая практические советы, как победить этого врага. По инициативе журнала под общим названием «Народно-миссионерская библиотечка» организуется массовый выпуск популярных брошюр и памяток, руководств и наставлений в помощь практикующим православным миссионерам, занятым святым делом - обличением врага (12)

Внимательно наблюдали за сектантским движением и в Министерстве внутренних дел, задачей которого являлась безопасность Российской империи, защита и охрана государственных институтов России, к коим относилась и Православная Церковь, со времен Петра I бывшая одним из правительственных учреждений во главе с госчиновником - Обер-прокурором. Занимавшимся русскими сектами отделом руководил С. Д. Бондарь, написавший несколько многостраничных справок об объекте своих наблюдений (13)

Среди многих работ о сектантстве в России, изданных правительством, следует выделить сборник «Статистические сведения о сектантстве» (14) , а также синодальное издание «Россия. Синод. О сектах» (15) и «Приложение к Записке о пропаганде протестантских сект» (16)

Эти официальные противосектантские издания также содержат большой объем информации о ранних этапах развития сект в России до 1917 г.

При поддержке государства, по инициативе правительственного Синода при духовных академиях открываются кафедры сектоведения и миссионерской работы для подготовки церковных кадров - практических работников по борьбе с сектантами. В программы семинарий вводятся новые курсы по сектоведению, пишутся учебные пособия по этим курсам (17) а в итоге возникает новая православная дисциплина - «сектоведение». Отстаивая необходимость нововведений перед светскими скептиками, епископ Алексий в работе «О необходимости изучения в духовных академиях русского сектантства» так обосновывает необходимость чтения этой дисциплины в православных учебных заведениях: скоро «пред нами, разумею тех, кто посвятил свои силы служению Церкви и оставшийся верным ей православный русский народ, встанет колоссальная задача - задача борьбы с врагом церкви, сильным количественно и качественно. Готовы ли мы к этой борьбе? Нет. Мы не знаем, что такое секты. А ведь борьба с сектантством для пастыря так же неизбежна, как для земледельца очистка поля от сорной травы. Но прежде чем вступить в борьбу с врагом, нужно знать его силы, прежде чем лечить болезнь, нужно установить правильный диагноз ее. Эти соображения вполне применимы и к борьбе с сектантством: пастырь, прежде чем вступить в борьбу с сектантством, на которую он необходимо вызывается, как страж своей паствы, должен изучить его со стороны его вероучении и морали»(18)

Новой дисциплине - православному сектоведению ее творцы пытались сообщить наукообразный характер, полагая, что это придаст большую весомость и убедительность ее выводам и рекомендациям, поднимет ее авторитет и статус в глазах общественности. Священник Н. Н. Фетисов в работе «Опыт уяснения основных вопросов науки сектоведения» в связи с этим указывает, что православное сектоведение имеет научный характер, то есть, отвечает требованиям объективного беспристрастного исследования, руководствующегося стремлением лишь уяснения одной только истины». «Изучение истории русского сектантства, - декларирует он, - должно всецело подчиниться этим общенаучным требованиям научно-исторического идеала» (19) Не следует, однако, обольщаться обещаниями и декларациями православных сектоведов быть объективными и беспристрастными в вопросах происхождения и сущности русского сектантства. Их объективность и беспристрастность имеют весьма условный характер и всецело ограничены теми задачами, которые они ставят перед новой наукой, - «обличить, показать несостоятельность сектантства» (20) ибо «наша наука не есть только история сектантства, но его обличение» (21)

Не надо считать, что сами православные сектоведы не замечали этого противоречия между декларируемой ими беспристрастностью и научностью их исследования сектантства и конкретными целями и задачами этого исследования. Сознавая это противоречие, они попытались снять его «по-кантиански», доказывая необходимость дополнения научного, объективного метода исследования другим - так называемым «трансцендентальным методом». Н. Н. Фетисов рассуждал следующим образом: «известно, что никакая научная критика не может ограничиваться приемами одного только имманентного исследования. Трансцендентальный, догматический интерес при исследовании неизбежен. Предполагая существование известных принятых нами точек зрения или одушевляющих стремлений, трансцендентальная критика требует подойти к философским системам с запросами, именно последних. Какие у нас, в данном случае, могут быть трансцендентальные точки зрения, одушевляющие стремления, понятно. Принципы нашей веры, нашего православного учения, личное, произвольное уклонение от которого и представляет наше сектантство, - вот наш трансцендентализм в настоящем случае. Другими словами, мы обличим, покажем несостоятельность сектантства с этой трансцендентальной точки зрения тогда, когда его религиозные положения, его построения проверим основами и учением вселенской ортодоксии» (22) С еще большим рвением этот «трансцендентальный подход» применялся, когда речь заходила об адвентизме. Последний, как уже говорилось выше, вызывал у православных миссионеров особые опасения своей организованностью, разработанностью догматики, нравственной программы, которые отличали его от всех других неправославных религиозных течений в России на рубеже XIX—XX веков. В связи с этим среди православных сектоведов выделяются специалисты именно по адвентизму, во главе которых по плодовитости находился, бесспорно, священник-миссионер Херсонской епархии М. Кальнев. Пристальное внимание М. Кальнева к адвентизму объясняется, очевидно, тем фактом, что позиции адвентизма в России сильны были, прежде всего, на юге империи. О своем опыте борьбы с адвентизмом этот миссионер рассказал в статье «Адвентизм и иоаннитство пред судом миссионерской критики», опубликованной в журнале «Миссионерское обозрение» в 1910 г. под рубрикой «В помощь практикующему миссионеру» (23). По месту служения М. Кальнев организовал выпуск специальной книжной серии «Противосектантские издания Херсонского Епархиального миссионера М. А. Кальнева», большая часть которых посвящена была опять-таки адвентизму (24).

В своих работах М. А. Кальнев и его коллеги по изучению адвентизма ни в коей мере не стремились получить новое знание об этом стремительно набирающем популярность в России на рубеже веков религиозном течении; не были заинтересованы они и в анализе его подлинной специфики. Свою задачу они видят исключительно в его «обличении», т. е. в доказательстве его заведомой ложности. Поэтому они подходили к адвентизму не с позиций объективного исследования социально-экономических и историко-культурных предпосылок его популярности среди части населения России в указанный период, а с позиций «трансцендентальных», «догматических». Они не рассматривали появление адвентизма в России как результат определенных процессов в социальной, экономической, культурной, религиозной, наконец, жизни народа, а стремились лишь доказать его ложный характер с точки зрения православной ортодоксии, представляя его исключительно как продукт отклонения от истинно церковного учения. Им ни в коем случае не был интересен адвентизм как таковой; их внимание ориентировано лишь на то, в чем это учение противоречит церковному учению (25).

Такой подход был характерен не только для тех миссионеров, которые специализировались исключительно на «исследовании» адвентизма, но для всех православных сектоведов вообще. Они категорически отказываются исследовать подлинное место сект в жизни российского общества на рубеже веков. Другого, впрочем, ожидать от них и нельзя было, ибо признание того, что у русского сектантства имеются социально-экономические и историко-культурные предпосылки, что сектантство возникает как удовлетворение каких-то реальных потребностей общества означало бы одновременно и признание того, что сектантство — это не обидная случайность, а закономерный этап в развитии религиозной жизни России.

В силу невозможности такого признания православные сектоведы искали корни и причины русского сектантства не в условиях жизни крестьянства, а исключительно в сфере человеческого духа — психологии, этики и т. д. Не социально-исторический или экономический анализ и соответствующие им категории использовались православными авторами при ответе на вопросы, откуда появились в России секты, в чем причина их растущей популярности, а анализ преимущественно психологический и соответствующие ему категории. Как писал в начале XX в. преподаватель полтавской православной семинарии В. Н. Терлецкий, «предметом же и задачею науки определяется и метод ее. Так как сектантство захватывает собой область явлений жизни внутренней, духовной, то к изучению его должен быть применен по преимуществу психологический метод» (26). Этот метод позволял тем, кто к нему прибегал в своих апологетических целях, представить секты как явления в жизни русского крестьянства не закономерные, а исключительно случайные, порожденные отходом от нормы, т. е. церковно-православного учения, а сектантов изобразить как отдельных аморальных, порочных людей, облик и психологический тип которых граничит с психопатологией.

Об этом откровенно писал В. Н. Терлецкий: «...Психологический же анализ, примененный к изучению сектантства, опираясь на данные, добытые путем сравнительно-исторического исследования, может привести к признанию особого сектантского психического или, лучше сказать, психопатологического типа, лежащего в основе подлежащих изучению группы явлений. В самом деле, все секты, несмотря на их разнообразие, сходятся между собой на одной почве, имеют одну общую основу, которую представляет собою особый психопатологический тип сектантства. Существование этого типа легко может подметить всякий, кому приходится знакомиться и наблюдать над сектантами. Общие, основные черты этого типа сказываются и в общих приемах сектантского изворотливого мышления, и в общем, лицемерном характере сектантских действий и поступков, и даже во внешнем облике сектанта, преимущественно в смиренно-лукавом выражении сектантской физиономии, и тонкой, коварной игре пронырливых, быстрых, бегающих, иногда же остро воспаленных, болезненных, блуждающих сектантских глаз... Итак, внутренняя основная причина сектантства кроется в слабости, поврежденности человеческой природы, которая со времени печального факта грехопадения, утратив целостность и гармонию девственной природы первозданного, стала подвержена всякого рода болезням, ненормальностям и отклонениям в своем развитии» (27) Логика рассуждений В. Н. Терлецкого довольно проста: зачислить всякое религиозное инакомыслие, диссидентство, сектантство в один разряд богомерзских, греховных, психопатологических явлений на одном лишь основании отхода, уклонения их от православия и после этого вынести ему приговор. Логика эта была весьма и весьма в ходу у православных авторов-сектоведов. Буквально цитируя Терлецкого, его малороссийский коллега Ф. Титов восклицает: «Русское сектантство и в сущности своей, и в причинах своего происхождения, и в состоянии возбуждения, переживаемого им ныне, есть явление ненормальное, ложное, темное и болезненное» (28)

Единодушие православных сектоведов, хором рисующих сектантство как психопатологию, а сектантов как психопатов, не случайно. Ведь психопатология нередко является причиной преступного поведения, а именно такими и пытаются изобразить некоторые православные авторы сектантов, обвиняя их в своих работах во всех смертных грехах и преступлениях. «Среди сектантов (местечко Любомирка на Украине - авт.) ужасные пороки, - пишет архимандрит Арсений. - Два года тому назад обличен в прелюбодеянии известный в округе вожак - Иван Рыбалко (пресвитер), а недавно сами штундисты обличили заместителя Рыбалки, Онуфрия Дробота, также в прелюбодеянии. Дети бывшего вожака И. Рыбалки - Ефимия и Николай - находятся в тюрьме до суда, первая - за убийство мужа своего, а второй - зятя. Одесская баптистская община изгнала из своей среды известного столба ее В. Павлова, обвинив его в присвоении общественных денег» (29)

Но если сектанты - люди психически нездоровые, склонные к психопатологии, которая влечет их к совершению преступлений против морали и закона, то разбираться с ними, согласно логике церковных теоретиков, должна уже не Церковь, а вся мощь государства. Именно к этому и призывают православные миссионеры. «Но если сектантство есть болезненное явление, то необходимо принимать меры к излечению нашего народа от этого духовного недуга, - рассуждает Ф. Титов. - Где же брать средств для этого. Когда лечат болезнь, то стараются, прежде всего, определить, найти коренную причину ее и удалить, или совсем уничтожить ее. Также должно поступать и с русским сектантством, которое есть духовная болезнь русского народа... Вот почему по отношению к русскому сектантству являются необходимыми в первую очередь ограничительные меры... И глубоко ошибаются те, кто думает, что на сектантов можно и должно действовать только мерами нравственными, только путем убеждения и что здесь нет места для деятельности светской правительственной власти» (30)

Чувствуя шаткость таких аргументов и полагая их явно недостаточными, чтобы побудить государственные институты империи к более активным репрессивным мерам и действиям против сектантов, церковные теоретики-сектоведы конца XIX в. выдвинули еще два «теоретических» положения, которые с того времени постоянно воспроизводятся в работах авторов, считающих сектантство противником и врагом православия. Первое из этих положений отрицает наличие у сектантства внутренних, отечественных корней, доказывает исключительно иноземный характер сектантства, трактуя появление последнего в России в результате воздействия «вражьих сил» из-за рубежа с целью разложения народа и страны. Так, протоирей, профессор духовной академии Т. И. Буткевич полагает, что подходить к русскому сектантству как к «самобытному выражению духовной жизни русского народа (31) , значит оскорблять творческий гений великого народа!» (32) ибо «в русском сектантстве все чужое» (33) . С Т. И. Буткевичем были солидарны практически все православные авторы, занимавшиеся в конце XIX - начале XX в. вопросами русского сектантства. «Там, в сектантстве, - пишет Н. Фетисов, - принципы чужестранного откалывают общину от господствующей народной церкви, желая путем дальнейшего влияния направить самостоятельно жизнь новой общины» (34) .

В результате научный, объективный анализ факторов, способствовавших появлению, например, адвентизма в России, причин, содействовавших росту его популярности среди части населения империи, подменялся демагогическими заявлениями типа: сектантство - это «воровство.., которое обкрадывает у нашего православного народа его лучшее, высшее, драгоценнейшее достояние, которое развращает святую веру и чистые нравы нашего народа» (35).

Второе положение, также ставшее важнейшим элементом «теоретического» багажа православного сектоведения в конце XIX - начале XX в., касалось социальных принципов сектантства. Последние в изложении одного из теоретиков православного сектоведения В. Базаринова выглядят следующим образом: «С религиозной областью тесно связана область политическая, по крайней мере, в своих кардинальных вопросах о власти и отношении к ней: вопрос о нравственном праве власти и меча, обуздывающий злодеев, есть, в некотором смысле, вопрос религиозный, вопрос, так сказать, прикладной религии. И не трудно угадать, что, покончив с церковью, ее мнением, ее властью, ее законом во имя принципа личной свободы и личной святости, сектанты тем более должны покончить во имя того же принципа и с государством, его законом и властью, как стеснительный для личной произвольной свободы организацией, имеющей практическое основание своей необходимости в греховности человеческой личности, ее эгоизме, гордыне... Сектантство есть отродье того же духа произвола и разнузданности: в его основании лежит тот же крайне индивидуалистический принцип полной свободы, не стесняемой никем и ничем самостоятельности, жизни по ту сторону добра и зла... Все секты более или менее клонят в сторону этого принципа, все они стоят на пути к анархии... Все они едины в том, что «власть есть зло и действие антихриста» (36) .

Несмотря на то, что в то время духовные лидеры адвентизма, баптизма и т. д. в России уже успели выразить свою верноподданническую позицию и заявить о своей лояльности властям, отмежеваться от всевозможных бунтовщиков, анархистов, социалистов и других политических противников самодержавия, православные миссионеры-сектоведы продолжали превратно изображать социальные принципы указанных религиозных движений. Причины, побуждавшие православных авторов писать об адвентистах, баптистах, толстовцах и т. д. как о смутьянам и нигилистах, очевидны. Подчеркивая, выпячивая, а точнее, домысливая «бунтарский», «подрывной», «анархический» характер русского сектантства, они надеялись подтолкнуть правительство к преследованиям своих конкурентов на духовной ниве. На такую поддержку, например, откровенно рассчитывал все тот же Ф. И. Титов, который писал: «В русском сектантстве, кроме религиозного, есть еще значительный социально-политический элемент. В современном же, новейшем русском сектантстве этот элемент заявляет о себе даже гораздо более чем религиозный... Брожением сектантства руководят далеко не религиозные мотивы, так как собственно религиозных вольнодумцев среди сектантов, отрицающих церковь, насчитывается слишком незначительный процент. Многие недавно проявившиеся в характере и поведении сектантов черты, особенно упорное отрицание всякого авторитета, вызывающее высокомерное и совершенно не христианское обращение к православному населению, грубое систематическое неповиновение начальству, красноречиво свидетельствуют, что современное течение в русском сектантстве не религиозного, а социально-политического и весьма опасного свойства. Здесь мы уже имеем дело более с социальным брожением на народно-нигилистской почве, чем с религиозным брожением... В отношении к такому направлению современного русского сектантства опять-таки неприложима одна только духовная борьба. Это именно и есть та область, где церковь теряет всякую возможность на убеждение людей. Здесь, очевидно, требуются совсем иные меры, именно ограничительные. Вот те основания, по которым мы признаем ограничительные меры, содействие агентов правительственной власти духовенству и миссии одним из важных средств для борьбы с сектантством» (37) .

Манера выражения своих мыслей у некоторых авторов в их полемике с сектантством по мере нарастания эмоций все более приобретала характер политического пасквиля, логика которого была построена по принципу: «кто против Веры, тот и против Царя и Отечества». Пример тому - рассуждения самарского епархиального священника-миссионера И. Никифоровского: «В последнее время в сознании всех истинно русских людей все более и более пускает корни мысль о высоком значении того теснейшего союза церкви и государства, который представляет наша история. Все, не нарицающиеся только русскими, но и в действительности являющиеся таковыми, все истинные сыны России чем дальше, тем все сильнее и сильнее крепнут в убеждении, что Православие создавало и охраняло «единую Россию», что Православие блюдет ее ныне, что Православие и для времен будущих служит залогом свободного и искреннего единения русского народа не только под кровом единой православной церкви, но и под скипетром единого православного царя. Ныне почти уже аксиома, что если где, то имеется у нас, церковь - несокрушимый оплот государства, если где, то именно у нас, верность церкви - надежнейшее ручательство и верность государству, если где, то именно у нас, кто против «Веры», тот и против «Царя и Отечества»... Не на одну только церковь посягают, посему, все те, которые исходят на брань с Православием. Расшатывая устои церковности, они колеблют и основы государственности, - нанося вред первой, они причиняют зло и последнему. Сепаратизм религиозный порождает сепаратизм гражданский... Вот основная, вот первейшая точка зрения на все расколы и секты, волнующие православную Русь. Что бы ни представляли из себя религиозные разномыслия, что бы ни проповедовали, чему бы ни учили они, раз они отрывают русский народ от его исконной, от его национальной веры православной, они уже не безразличны для государства, они существенно вредны для него» (38) . По мнению И. Никифоровского, секта тем вреднее, тем опаснее для государства, чем скорее (сравнительно с другими) «уловляет она в свои сети чад православной церкви». К числу таких сверхопасных «сект» он относит прежде всего адвентизм по причине тщательной разработанности ее догматики и организованности (39) .

В годы Первой мировой войны православные авторы еще более активно стали обвинять адвентистов, баптистов, евангелистов в России в государственной измене, называя их «вражеским духовным авангардом». «Есть военная внешняя сила - солдаты, - пишет протоирей И. Восторгов, раскрывая смысл заголовка своей статьи «Вражеский духовный авангард»... - Но есть духовная тоже военная сила, есть духовные подданные враждующего с нами народа, тысячелетнего врага православия и славянства, - это те слабые души, которые поддались на соблазн врага, отпали от духовного союза со своим народом и приняли веру, дух, наклонности, стремления, весь душевный уклад врага. Вы сразу поймете, что эти русские, которые приняли немецкую веру, именно наши сектанты, баптисты и адвентисты, которые и сами эту немецкую веру исповедают, и другим ее всячески стараются внушить, внедрить, навязать, постоянно издеваясь над исконною верою русского народа, над святым православием... Сектантство немецкое и есть такой духовный немецкий авангард» (40) .

Священник из Орла И. А. Кушнев подхватывает слова своего московского коллеги, присоединяясь к хору православных сектоведов, обвиняющих русских сектантов в предательстве своего народа и государства: «Евангельские христиане, адвентисты и пр. без конца - все они немецкого происхождения и все деятельно работают в пользу онемечения России путем уничтожения религиозных устоев русского народа» (41) . Все эти сектанты, продолжает свою мысль И. А. Кушнев, «составляют из себя также не только враждебную нам религиозную общину, но и прямо антигосударственную вредную для целости нашего государства общину, цель которой все перекроить на немецкий лад... превратить Россию в Германию» (42) . Он же грозно предупреждает: «Вот почему всякий, переменяя свою родительскую православную веру на веру немецкую (штундизм: баптизм, пашковцы, секта евангельских христиан, адвентизм и проч.) должен, прежде всего, принять во внимание, что он оставляет вместе с религией и свое отечество, т. е. он делается уже политическим агитатором и прямым врагом своего отечества, ибо немецкие веры заботятся не о спасении душ своих поклонников, а о том, чтобы с их помощью уничтожить православную религию, как оплот государства и затем уничтожить самостоятельность и Российского государства» (43) .

На местах по всей России епархиальное начальство в годы войны активно «принимало меры к тому, чтобы через посредство приходских священников собрать подробные, точные, основанные на всесторонне проверенных фактах, сведения о настроении... сектантов и поведении их во время нынешней войны» (44) , дабы проверить их «в отношении их политической благонадежности» (45) . Усилиями таких православных «социологов», «сведения эти рисуют весьма мрачную картину настроений сектантов... и поведениях их» (46) во время войны, что свидетельствует об их политической неблагонадежности (47) .

Такова была в общем позиция Православной Церкви и государственных институтов Российской империи на рубеже XIX-XX вв. в отношении к сектантству. Адвентизм же в силу своей доктринальной и организационной специфики вызвал еще более предвзятое, настороженное отношение, что и было зафиксировано в работах православных авторов и официальных отчетах ответственных государственных чиновников.

Отмечая односторонность и даже тенденциозность официальных и православно-миссионерских исследований сектанства в России в XIX-XX вв., не следует отказываться от них вообще в ходе реализации нашей задачи - объективного анализа истории адвентизма в нашей стране, ибо они содержат богатейший конкретный фактический материал по истории зарождения и дальнейшего развития этого религиозного течения в различных уголках великой империи. Сообщения, отчеты и акты полицейских приставов, губернаторов, православных иерархов и рядовых священников-миссионеров тем самым доносят до нас голоса тех, кто участвовал в строительстве Церкви АСД на территории России, кто нередко претерпевал гонения и репрессии, не боялся оказаться изгоем в своей стране и не отказывался от своей веры даже перед угрозой быть заключенным в тюрьму или сосланным в места не столь отдаленные по причине своей веры. При этом, отмечая тенденциозность и субъективность мнений и оценок авторов таких исследований, отчетов и сообщений, не следует впадать в морализирование, которое здесь неуместно.

Да, Православная Церковь к концу XIX в. окончательно превратилась в «служанку» царского самодержавия. Но эта ситуация сложилась не по вине Православной Церкви, не по причине лицемерия и меркантильности ее иерархов, как сегодня иногда можно услышать. Многие православные иерархи и священнослужители понимали пагубность сращивания Церкви с самодержавием, и мы хорошо знаем многочисленные факты борьбы этих православных иерархов за независимость Церкви от государства во времена Ивана III, Петра I, Екатерины II. Некоторые в этой борьбе отдали свои жизни за свое убеждение в том, что Церковь не должна быть прислужницей деспотизма. Однако логика истории оказалась сильнее подвига этих людей, этих великих представителей Православной Церкви. И логику эту надо признать и понять, имея в виду прежде всего интересы настоящего. Тем более, что многие рядовые священнослужители Православной Церкви искренне верили в нераздельность судеб русского народа и Православной Церкви, в ее историческую роль как основы становления государственности и культуры России. К тому имелись свои основания. Что ни говори, а отечественная культура развивалась как «православная».., если этот термин понимать не в узком церковно-каноническом, но в широком историко-культурном смысле» (48).