Функциональная асимметрия полушарий

Новые возможности изу­чения психики открылись в последние десятилетия, когда выясни­лось, что левое и правое полушария не вполне идентичны по своим функциям. Нейропсихология накопила большой клинический мате­риал в результате наблюдения за больными, у которых было поражено одно из полушарий. Проводились и специальные эксперименты с временным отключением того или иного полушария (это можно сделать, введя в одну из сонных артерий снотворное). Многие данные

{43}

указывают на то, что сознание-речь-логика связаны у нас преимуще­ственно с деятельностью левого полушария.

При поражении или отключении одного из полушарий наблюда­лись качественно различные эффекты в зависимости от того, какое именно из полушарий было отключено (поражено). При поражении левого резко падает способность распознавать смысл слов: правое по­лушарие, оставшись в одиночестве, страдает смысловой глухотой — человек слышит слова, но не понимает, что они значат, воспринимает только интонацию. Понятно, что в таком состоянии невозможны никакие абстрактные рассуждения, но привычные эмоциональные связи с миром не рвутся. Образное восприятие при таком поражении не страдает, а даже обостряется. Больной озабочен своим состоянием, стремится выздороветь, пытается левой рукой компенсировать отсут­ствие подвижности правой. (Напомним, что левое полушарие управ­ляет правой рукой, а правое — левой.)

При поражении правого полушария человек плохо ориентируется во времени и в пространстве. В частности, ему кажется, что время растягивается, течет медленнее или вообще останавливается. Иногда оно как бы раздваивается, и больной чувствует себя живущим сразу в двух временах. Знакомая обстановка кажется никогда прежде не виденной и, наоборот, заведомо новая ситуация кажется знакомой. Происходит отчуждение от действительности, больной воспринимает других людей как фарфоровых кукол, марионеток, а сам себе кажется бесчувственным автоматом. Он не различает мужчин и женщин, не распознает привычные прежде предметные шумы (гудение мотора, звон будильника), совершенно не воспринимает музыку. Иногда та­кой больной «теряет себя» или «уходит в другое пространство». Он забывает все, что происходит с ним и вокруг него, он не ориентируется в обстановке и пытается восполнить пробелы в памяти выдумками. И при всем этом таким больным свойственны благодушие и болтли­вость, они часто проявляют бестактность по отношению к окружаю­щим. У них обычно прекрасное настроение, они не осознают и не переживают болезнь. О плохо действующей левой руке забывают, восстановление ее функций идет медленно.

Получается, что в каждом человеке как бы живут два существа. Особенно ярко это проявляется у больных, которым в лечебных целях пришлось перерезать нервные пути, соединяющие полушария. В этих Условиях левая рука часто нарочно мешает правой, делает все наобо­рот: когда правая, например, собирается писать, левая рука вырывает

{44}

у нее карандаш и бросает его на пол, разбрасывает бумагу. Одна больная за это била левую руку. (Интересно, что «правильные», ра­зумные действия всегда, даже у леворуких, выполняет именно правая рука, а левая ведет себя, как капризный ребенок.)

Становление сознания

Приведенные выше наблюдения и опыты относились к людям, у которых структуры сознания уже сформиро­ваны. Но как в индивидуальном развитии, так и в развитии вида существует период, когда не только еще не налажена совместная работа сознания и бессознательного, но само сознание (и, стало быть, психика в целом) находится еще в незрелом состоянии. Обширный фактический материал такого рода дают наблюдения за детьми и изучение примитивных народов, лингвистика обнаруживает в совре­менном языке слои, относящиеся к периоду становления сознания («... изучение языка открывает исключительно благоприятные пер­спективы для изучения человеческих мыслительных процессов во­обще» — Ноэм Хомский). Разнообразные данные имеют немало общих черт, указывают на единые закономерности становления со­знания.

Маленький ребенок смешивает субъективное и объективное; пе­реносит свои внутренние побуждения на реальные связи вещей; при­дает в своем воображении словам, жестам, предметам способность воздействовать каким-то образом на мир; наделяет неодушевленные предметы сознанием и волей; считает, что явления и предметы внешнего мира созданы взрослыми для каких-то целей. По данным этнографии, такие особенности психики свойственны и первобытным людям. В начальный период становления сознания человек своим еще слабым разумом не всегда различает явления внешнего мира и собст­венную бессознательную продукцию, в частности, сны; первобытный человек считал себя вправе за причиненный во сне ущерб мстить наяву. Его «Я», его незрелое самосознание не может упорядочить ог­ромный наплыв образов, но никак не желает принимать его за соб­ственное порождение. И снова — аналогичные проявления имеются у детей.

Черты незрелой психики проявляются и у взрослых, поэтому мы и способны хоть как-то ощутить, если не вспомнить, каковы особен­ности этого состояния. «По главному закону филогенеза психическая структура в точности так же, как и анатомическая, должна нести на себе метки пройденных прародителями ступеней развития. Это и

{45}

происходит с бессознательным: при помрачениях сознания — во сне, при душевных недугах и т.п. — на поверхность выходят такие психи­ческие продукты, которые несут на себе все приметы дикарского состояния души, и притом не только по своей форме, но и по своему смысловому содержанию, так что нередко можно подумать, будто перед нами фрагменты древних тайных учений» (Карл Густав Юнг). При неразвитом сознании человек не имеет еще сформированного личностного ядра, в зависимости от ситуации он проявляет в поведе­нии, казалось бы, совершенно несовместимые друг с другом черты. Когда еще не наладилось взаимодействие между сознанием и бессо­знательным, очень сильны непроизвольные бессознательные меха­низмы: подражание, заражение, двойная ориентировка. Явления двойной ориентировки и нечувствительности к противоречию легко наблюдать у детей во время игр, когда они разговаривают с игрушка­ми. Они знакомы каждому по собственным снам, когда один и тот же персонаж является сразу не только самим собой, но и еще кем-то, и спящий не видит в этом ничего особенного. Первобытный человек с полной естественностью говорит о себе, что он попугай, если таков тотем его племени.