Гештальт и работа воображения:

УПРАВЛЯЕМЫЕ ФАНТАЗИИ, СНОВИДЕНИЯ,

КРЕАТИВНОСТЬ

Каково же место воображения в Гештальте? Имеется в виду классическая двузначность этого термина:

· ментальное воспроизведение образов прошлого',

· производство новых комбинаций слов, образов, жестов или обдуманных поступков.

Гештальт позволяет мне исследовать узкую полосу—пляж моей свободы — то пустеющий под натиском бури, то горячий, залитый солнцем, наполненный ароматами воздуха. Он сопровождает меня в моих спонтанно возникающих телесных ощущениях, переживаниях, эмоциях, реальных или воображаемых образах, ночных сновидениях или дневных мечтаниях', и все это — в актуальном контексте реальных отношений.

Мы уже говорили о теле как о реальности во плоти, теперь же давайте коснемся области спонтанно возникающей фантазии.

Ментальный челнок

Одной из характерных черт Гештальта является постоянное возвратное движение, челночная связь между телом и мыслями, между реальностью здесь и теперь реально происходящего процесса (и его осознавания) и фантазиями, возникающими при оживлении «незакрытых ситуаций» или вследствие блокировок как проявлений неких стойких ригидных механизмов,

· Психоанализ работает в основном с фантазиями, которые создаются самим клиентом и редко соприкасаются с реальностью.

· Поведенческая терапия, наоборот, стремится преодолеть трудности или симптомы, обнаруженные в самой повседневной реальности.

· В Гештальmе работа ведется над переходом от одного к другому, разрешая и поощряя уход в область воображаемого (сновидение, мечтания, метафора или творчество) при условии непрерывного поиска своих связей с конкретной социальной реальностью.

Яркий тому пример — гештальтистский подход к явлениям переноса', терапевт дает им возможность проявиться и даже усилиться — после чего он поощряет клиента к их осознаванию (пока они не закрепились):

Николя (терапевту Сержу): — Мне не нравится, как ты меня заставляешь работать! Уж слишком ты самоуверен. У меня такое впечатление, что ты принимаешь меня за пацана, который готов встать по стойке смирно. Как только я заговариваю с тобой о том, как мне трудно поддержать свой авторитет среди ребят, с которыми я работаю, то мне становится страшно, что ты начнешь давать советы из твоего большого опыта воспитательской работы.

Серж: — Разве я раньше давал тебе советы?

Николя: — Нет!.. Пока нет! Но скоро обязательно начнешь!... Мой директор тоже всегда так делает: он заранее предостерегает меня от недопустимых ошибок... И мой отец тоже делал точно так же всякий раз, как я собирался выйти из дома...

Серж: — Что же ты ожидаешь от меня сейчас?

Николя: — Я?.. Но я ничего не ожидаю! Да я ни о чем тебя и не спрашивал! Я просто сообщил тебе, что мне нужно хоть кому-то рассказать о моих трудностях. ...Но сейчас я отдаю себе отчет в том, что я сам, добровольно, в очередной раз наделил тебя статусом авторитетности и опять занялся самоуничижением...

(Далее следует длительная работа над его отношением к своему отцу.)

Такой «челнок» (термин самого Перлза) между фантазией и реальностью особо плодотворен в работе с клиентами — психотиками или в случае «пограничных состояний» (borderline). Он позволяет таким клиентам сначала взлететь и парить в своей внутренней реальности, а затем приземлиться на твердую почву внешней реальности, существующей здесь и теперь. Терапевт может временно сопровождать клиента в его полетах, следя при этом за выполнением регулярных промежуточных посадок, необходимых для восстановления контакта с землей, и уточняя время от времени маршрут.

Вот пример направляемой фантазии (waking-dream) подобного рода:

Марион — молодая женщина-borderline. Она не замужем, и ей не удается устанавливать прочные связи с мужчинами. Вот уже несколько месяцев она посещает пролонгированную ежемесячную терапевтическую группу.

Марион: — У меня совсем нет энергии: меня сегодня развезло! Я как лужа... на земле... вот тут!... Белесая лужа... Это молоко...

Серж: — Посмотри на эту лужу на ковре, опиши ее. Марион:—Да! Это молоко! Она по виду—как перчатка, как варежка...

Серж: — Ты можешь стать этой варежкой? (Марион вытягивается на полу и закрывает глаза.) Марион:—Я—варежка из белого молока. Я смотрю изнутри... Хм! А тут есть капля воды!... Она блестит... Она что-то отражает... Я вижу отражение большой стены... Большой стены с окнами...

Серж: — Взгляни на одно из окон.

Марион: — Вот оно! Да! Мне его хорошо видно! Это окно совсем темное. Там есть подоконник... Но в окне никого нет: оно пустое и темное...

Серж: — ... а если бы там кто-нибудь был?

Марион: — Ну, конечно же, мой отец! Я смотрю... Я жду его... но его там нет. Это его окно, но оно пустое и он не приходит! (Марион никогда не видела своего отца). Совсем темно. (Она съеживается на полу в позе зародыша.) Как в черной дыре... Это черная дыра... Это труба... А! Нет! Вижу: это совсем черная и круглая резиновая камера! А я — внутри нее...

(Я тихонько подаю всем членам группы знак приблизиться и сесть вокруг нее на колени. При контакте с их телами она съеживается еще больше, сжимается в комок.)

Марион: — А в моей камере тепло! Я в «воздушном колпаке»! (Через мгновение она вдруг начинает головой прокладывать себе проход.) Я могу выйти, если захочу!.. Я хочу выйти!.. Выпустите меня! (Она кричит.)

(После минутных усилий Марион, издав громкий крик радости и освобождения, «рожает себя» без посторонней помощи, а затем делится своими впечатлениями с терапевтом и членами группы). Этот эпизод обозначил поворотный пункт в терапии, общая «окраска» которой со следующей сессии стала меняться.

Это был случай своего рода сопровождаемой направляемой фантазии, возникшей практически спонтанно. Следуя классической стратегии Гештальта, я просто благоприятствую амплификации того, что возникает на воображаемом внутреннем пути клиента. С этой целью используется телесное проигрывание, позволяющее субъекту лучше идентифицироваться с видениями, возникающими в его собственном мозге, и «облечь в плоть» образы и слово. В данном случае сеанс происходит в группе, поэтому я использую ее, мобилизуя для воплощения «камеры» материнского чрева.

Можно отметить переход от самой воображаемой сцены к ее воссозданию в более реальном терапевтическом «переходном пространстве» (переход от образов к слову и телу) и заключительное обращение клиента к терапевту и к группе, которое позволяет последовательно плести полисемическую связь между воображаемым, символическим и реальным (Наша методика «направляемых фантазий» (фр. reve-eveille, англ. waking dreams) несколько напоминает методику Дезуайя (Desoille), которая, впрочем, была сильно модифицирована в современных французских школах, пользующихся психоаналитическим пониманием переноса).

Усиленная стимуляция воображения при помощи образов используется и в некоторых других разновидностях Гештальта, например в «видео-Гештальте» Барри Гудфилда, который пользуется не только видеомагнитофоном, но также и аутогипнозом (эриксонианского направления), позволяющим осуществлять глубокие «погружения».

Сновидения в Гештальте

Уже стал очевидным тот факт, что Гештальт отдает особое предпочтение работе с использованием ночных сновидений. Сам Перз стал знаменитым после своих отснятых на кинопленку работ со сновидениями, некоторые из них представлены в книге Gestalt Therapy Verbatim.

Для него, как и для Фрейда, сновидение — это царский путь в терапии. Вот как он излагает свою рабочую гипотезу (Гипотеза, которую до него развивал Отто Ранк, чьи работы Перлз читал):

«Все различные элементы сновидения являются фрагментами личности сновидца. Так как цель каждого из нас — стать здоровой, то есть целостной, личностью, то нам нужно собрать вместе различные фрагменты сновидения. Мы должны снова присвоить себе эти спроецированные отрывочные элементы нашей личности и обрести таким образом скрытый потенциал сновидения. [...]

В Гештальт-тсрапии мы не занимаемся интерпретацией сновидений. Мы делаем с ними кое-что поинтересней. Вместо анализа и вскрытия сновидения мы стремимся вернуть его к жизни. Как это сделать? Вновь прожить сновидение так, как будто оно разворачивается прямо сейчас. Вместо того чтобы рассказывать о нем как об уже свершившейся истории, воплотите его в действие, сыграйте его в настоящем, чтобы оно стал частью вас самих, чтобы вы стали его действительным участником [...] Если вы хотите в одиночку работать над сновидением, то запишите его, составьте список всех его элементов, всех его деталей, а затем проработайте каждую из них, поочередно становясь каждым элементом сновидения».

Большинство традиционных техник Гештальта может использоваться и в работе со сновидениями: осознавание (awareness), воплощение в действие, монодрама, амплификация, работа с полярностями, принятие ответственности, исследование контакта и отступления (с использованием элементов сновидения) с терапевтом, с одним из членов группы и т. д.). Конечно же, при этом, как обычно, будут обнаруживаться механизмы избегания или срыва контакта («сопротивления» или механизмы защиты).

Некоторые гештальтисты, например Исидор Фром, идут еще дальше и рассматривают сновидение (особенно в ночь накануне или после терапевтического сеанса) не только как проекцию, но и как ретрофлексию, то есть как крупное нарушение граница-контакт между клиентом и терапевтом: сновидец бессознательно говорит все самому себе с тем, чтобы не выразить это эксплицитно своему терапевту.

«Ведь проходящий терапию пациент обычно знает, что если он вспомнит о сновидении, то он будет рассказывать его своему терапевту. Тогда я выдвигаю гипотезу, что этот факт некоторым образом определяет содержание сновидения пациента: это уже не просто сновидение, это сновидение, которое он собирается рассказать своему терапевту (Хорошо известно, что сновидения пациентов более богаты как сексуальными образами, так и духовными архетипами, чем сновидения аналитика (согласно фрейовским или юнгианским воззрениям).

[...] Иначе «ретрофлексию» можно было бы назвать «цензурой» или «сдерживанием»: пациент разговаривает сам с собой [...], говорит себе то, что он не смог бы или не захотел бы сказать терапевту» (Беседа Исидора Фрома с Эдвардом Розенфельдом. Гештальт-журнал, том 1, № 2, осень 1978).

Таким образом, Фром более или менее эксплицитно вводит понятие переноса:

«Перенос — это эквивалент «здесь и теперь» [...] Перенос интересен тем, что он создает возможность неоконченным ситуациям прошлого, которыми приходится заниматься любому виду терапии, завершиться в настоящем. [...] Мы не поощряем развитие переноса, как это сознательно практикуется в психоанализе в силу специфики его метода. Но если мы его и не поощряем, то это вовсе не означает, что мы его исключаем [...] Было бы абсурдно говорить, что мы не пользуемся переносом [...] Мы задаем вопросы, цель которых— предупредить нашего пациента о наличии переноса и снять этот перенос».

Так всякий гештальтист развивает свой собственный стиль, одновременно оставаясь верным тому, что составляет саму суть Гештальта.

На этом я остановлюсь в своем рассказе о работе со сновидениями в Гештальте, тем более что на эту тему уже были даны многочисленные примеры в разных главах книги.

Сновидения сквозь призму истории

Еще в самой глубокой древности у людей возник интерес к значению снов: тогда их считали «посланиями богов».

Упоминания об этом находят в памятниках китайской культуры XVIII века до н.э.; а Конфуций в них черпал свою мудрость.

В эпоху эллинизма существовало 420 храмов Эскулапа, где практиковалась инкубация,— ритуал, заключавшийся в том, что человек оставался спать в храме, чтобы увидеть сон, ведущий к излечению от болезней. Больные спали на окровавленных шкурах принесенных в жертву коз или баранов, в то время как «двухметровые желто-зеленые змеи всю ночь медленно скользили по мраморным плитам среди цветочных лепестков и тел спящих»(Мари-Ален Декам, ор.сit (лат.)... Настоящая шоковая терапия, ведущая к быстрому исцелению!

Практика терапевтических или пророческих сновидений также была развита в Египте, Ассирии и Месопотамии (за 3000 лет до н. э.) и у евреев (пример тому — множество пророческих снов, о которых сообщается в Библии), американских индейцев, галлов и кельтов. Магомет каждое утро вопрошал своих спутников о том, что они видели ночью во сне, и только потом принимал свои решения. Народность сенои, живущая в джунглях Малайзии, так же поступает и в наши дни, а со стороны кажется, что обмен сновидениями составляет их главнейшее занятие, обусловливающее всю их мирную и равноправную социальную жизнь.

Для Фрейда сновидение — это не трансцендентное послание, идущее сверху, а имманентное послание снизу, из «черного континента» наших бессознательных импульсов. Его открытие роли сновидений сразу же показалось ему «настолько важным, что, когда он впервые понял механизм их действия, сидя в ресторане «Бельвю», который находится в одном из венских пригородов, то подумал, что в будущем здесь повесят памятную доску с надписью: «Именно в этом доме 24 июня 1895 года доктору Зигмунду Фрейду открылась тайна сновидений» Ibid.

...Однако для распродажи 600 экземпляров его фундаментальной работы Толкование сновидений, изданной символическим тиражом в начале века (1900), а сейчас переведенной почти на все языки мира, потребовалось... восемь лет!

В то время как для Фрейда сновидение нередко является «невротическим симптомом» (Введение в психоанализ), то Юнг возвращает сновидению его более возвышенный смысл, связав его не только с психологическими или биографическими особенностями личности, но и с ее бессознательным восприятием общего культурного фонда всего человечества. Для него сны неразрывно связаны как с прошлым, так и с будущим: сновидение не прячет какие-то подавленные желания, а, наоборот, раскрывает содержание коллективного бессознательного и даже заключает в себе сообщения с эзотерическим смыслом.

Сны в лаборатории

Я никогда не забуду годы моей юности, проведенные в пыльных лабораториях Сорбонны в поисках окончательной истины, скрытой в глубинах материи (Прежде чем обратиться к психологии и психотерапии, я изучал в университете физику и химию) для меня поэзия вовсе не исключает науку.

Так что же известно о сновидениях сегодня? Конечно, здесь не может быть и речи об углублении в те бесчисленные исследования, что проводятся в наши дни как во Франции (в частности, Жуве в Лионе), так и в Соединенных Штатах (Чикагская школа). Их краткий и толковый обзор можно найти в превосходной работе Жана Пика (Picat J. Le reve et ses fonctions. Paris. Masson, 1984), откуда частично и взята нижеследующая информация (представленная в моей собственной обработке). Поэтому я удовольствуюсь лишь некоторыми напоминаниями или уточнениями в добавление к мыслям из предыдущей главы о деятельности головного мозга в состоянии бодрствования. Эти уточнения помогут немного расчистить царский путь от колючек и сорняков перед тем, как вступать на него «с закрытыми глазами».

У нас бывает три разных состояния (бодрствования, сна и сновидения). Состояние сновидения характеризуется интенсивной деятельностью лобных отделов коры правого полушария головного мозга (Две трети от общего числа нейронов коры правого полушария головного мозга оказываются в это время в мобилизованном состоянии, в то время как связь через мозолистое тело с левым полушарием очень ограничена, почти блокирована) при одновременной активизации лимбической системы (которая, как известно, управляет, в частности, эмоциями и памятью) и гипоталамической системы. Глазные яблоки во время сновидения постоянно совершают быстрые движения (именно по этому признаку и выделяют в электроэнцефалограмме фазу сновидения). Была выдвинута следующая гипотеза: направление взгляда под ресницами перемещается вслед за возникающими в ходе сновидения сценами.

Кому снятся сны и как часто?

Сны видят все (теперь это общеизвестно).., в том числе и человеческий зародыш начиная с седьмого месяца беременности (еще не успевший накопить зрительных впечатлений или подавить запрещенные «суперэго» желания), слепые от рождения люди, а кроме того, кошки и птицы... несмотря на то что у них «нет души»!

Нам снятся сны в среднем в течение 100 минут в сутки. Они разбиты на четыре или пять периодов, продолжительность которых увеличивается на исходе ночи; и, может быть, для выживания сновидения необходимы больше, чем просто глубокий сон.

Но не все видят сны так долго: например, шизофреники в период обострения днем бредят так много, что количество их сновидений уменьшается, что, однако, никак не влияет на характер их сновидений.

Алкоголь тоже влияет на общую продолжительность сновидений. Иногда он приводит к их полному исчезновению, а алкоголики в острой стадии доходят до того, что «позволяют» себе приступ delirium tremens (белой горячки). Снотворные на основе барбитуратов также уменьшают обычную для нас необходимую дозу сновидений — в этом и состоит их вред.

Всем снятся сны, но не все их потом помнят. Кстати, со мной именно так и происходит, и долгое время, в частности, в течение всего моего психоанализа, я видел в этом свою ущербность. Потом я понял, что у меня не было необходимости в интроецировании чужой модели для того, чтобы стать полностью самим собой.

Почему или, скорее, «для чего» мы видим сны?

Некоторые исследователи утверждают, что во время сна со сновидениями записывается эмоционально насыщенный материал прошедшего дня. Те же воспоминания, которые не сопровождались эмоциями, вероятнее всего, будут записываться во время фазы сна без сновидений', они лягут на полки, которые находятся по соседству с нашим «частным банком» воспоминаний. Как бы то ни было, но именно ночью посредством усиления остаточной возбудимости и перестройки синапсов упорядочиваются и закрепляются наши воспоминания и пересматривается приобретенный нами опыт.

Но, по-видимому, одна из основных функций снов заключается в генетическом перепрограммировании (Жуве): мы как бы каждую ночь выходим на уровень «молекулярного чтения» для повторения и пересмотра уроков «Великой Книги Жизни» — своего рода серии комиксов, в которых записан весь опыт рода человеческого, данный нам в наследство от рождения и запечатленный в наших хромосомах.

Сновидение подобно «пуповине биологического вида». Еще Фрейд говорил: «Каждый сон содержит по меньшей мере одну недоступную для исследования область, которая подобна пуповине, связывающей нас с неизвестным...»

Более того, мы регулярно пересматриваем всю эту информацию, идущую из глубин нашего коллективного бессознательного, восполняя ее опытом прошедшего дня. Таким образом, сны позволяют интегрировать нашу индивидуальную память в нашей коллективной памяти( Именно через сны мы можем узнать о том, что на Востоке называют нашими прошлыми жизнями). Психиатр-феноменолог, основатель экзистенциального анализа Людвиг Бисвангер уже давно заявлял о необходимости «депсихологизировать сновидения», взглянув на них как на универсальный выход к полифонии культур.

Итак, сны позволяют лучше гармонизировать приобретенное социальное поведение и изначальное инстинктивное поведение. Например, было показано, что кошкам во сне снятся охота и нападение, а мышам — бегство! Так происходит пересмотр инстинктивного поведения, запрограммированного на выживание данного вида... Добавим, что, к примеру, эскимосам тоже снятся змеи... хотя они вообще не водятся в их климате (что смыкается с юнгианской теорией архетипов).

Таким образом, каждую ночь мы исправляем оригинал древней рукописи после проверочных испытаний прошедшего дня. Именно в этот момент происходит починка нейронной сети, исправление поврежденных цепей, подобно тому как каждую ночь незаметно чинят подземную сеть парижского метро!

Продолжительность сновидений

Сновидения, на которые возложен благородный труд по строительству, поддержанию, проверке и усовершенствованию информационных нейронных цепей, все-таки являются привилегией высших биологических видов. В действительности сновидения появляются только у теплокровных животных начиная с птиц (что касается насекомых и ракообразных, то им просто неизвестно, что значит спать!). Впрочем, у птиц сновидения занимают только 0,5% общего времени их сна, в отличие от 5% у травоядных млекопитающих, живущих на свободе.

Коровы, находясь в безопасном стойле, могут даже утроить среднюю продолжительность сновидений. Можно без преувеличения сказать, что это время «повышенного риска», так как стимулы, необходимые для пробуждения, должны быть в 2—3 раза сильней, чем во время сна без сновидений — когда спящий «занят» меньше (Таким образом, в отличие от распространенных представлений, «парадоксальный сон» (со сновидениями), по-видимому, глубже так называемого глубокого сна). Верно и то, что порог пробуждения меняется в зависимости от природы стимула: кошка просыпается от слабого мяуканья, а человек — если его имя произносится шепотом.

Декам делает следующие выводы по этому поводу:

«Все млекопитающие с этой точки зрения делятся на две группы: тех, на которых охотятся, и самих охотников. Травоядные или грызуны, на которых охотятся другие млекопитающие, посвящают много времени питанию, спят мало, а сны им снятся и того меньше (5% от общего времени их сна). Охотники-хищники — насыщаются быстро, у них долгий и глубокий сон с более значительной долей сновидений (от 20 до 30% общего времени их сна).

[...] Человек с этой точки зрения запрограммирован как хищник: 20% времени своего сна он посвящает сновидениям, и его сновидения в основе своей связаны с агрессией и сексуальностью. Таким образом, он беспрестанно пересматривает свое поведение, касающееся нападения и обольщения, которое управляется его инстинктами разрушения и воспроизводства (у Фрейда — Танатос и Эрос). [...] И ночью происходит восстановление этих древних реакций, которые были отторгнуты культурой...

тогда сновидение может рассматриваться как защита от культуры посредством периодического возвращения в область инстинктивного.

[...] Развитие человеческой культуры шло против природы».

Но в действительности приматов и человека следовало бы поместить между травоядными и хищниками, ибо общая продолжительность их сновидений в среднем равна 20% времени сна, против 5% — у травоядных и 40% — у крупных хищников.

Эта продолжительность меняется в зависимости от возраста: она равна 60% у новорожденного с еще не завершившимся процессом образования нейронных цепей, которые впоследствии обусловят его умственный потенциал; 30% — у годовалых детей; 20% у детей от пяти лет и только 12—15% у пожилых людей.

Беременная женщина удваивает продолжительность своих снов, «сопровождая» в них зародыша; она сохраняет этот синхронизм и в период кормления. Что же касается людей (вне зависимости от их пола), делящих одну постель, то они тоже часто видят сны в одно и то же время.

Сны. сексуальное желание и тревога

Было отмечено, что продолжительность «парадоксального сна» (или периода сновидений) у женщин во второй половине менструального цикла увеличивается и достигает максимума перед самой овуляцией, что соответствует пику выделения тестостерона — мужского гормона, возбуждающего сексуальное желание у женщин (cm.: Vincent J. D. Biologic des passions. Paris. Seuil, 1986). Впрочем, любовникам хорошо известно, что всякое сновидение сопровождается возбуждением гениталий — приливом крови к клитору у женщин и эрекцией у мужчин — более чем в 60% случаев. Эрекция возникает примерно за 2 минуты до начала сновидения и продолжается от 10 до 20 минут; это происходит как у новорожденных, так и у стариков. Похоже (пусть не обижаются фрейдовские последователи-традиционалисты), что ее природа не зависит от эксплицитного содержания самого сновидения.

И, наконец, заметим, что приблизительно пять дней без сна вызовут у человека параноидный бред на тему секса, сопровождаемый раздражительностью, булимическим поведением и гиперсексуальностью. Не означает ли это, что сны способствуют выходу этих инстинктивных потребностей?

Исключением являются кошмары (от которых страдает 4% взрослого населения); они не соответствуют большей части этих наблюдений. Впрочем, они редко возникают в период REM (быстрых движений глаз), то есть в то время, когда обычно появляются сны. Точно так же обстоит дело и с сомнамбулизмом.

Терапевтическая функция снов

И вот, даже ничего не сказав об интерпретации снов, мы приступаем к разговору об их естественной прямой терапевтической функции, которая, кстати, непосредственно не связана с сознательным восстановлением снов в памяти.

Напомним, что обычно сны очень быстро забываются, что, впрочем, совершенно естественно. Так, через восемь минут после окончания «парадоксальной» фазы только 5% сновидцев помнят о том, что в момент пробуждения им снился сон. В настоящее время принято считать, что «чем более эмоционально нагруженным оказывается сновидение, тем более жесткой внутренней цензуре оно подвергается и тем хуже запоминается» (Пика), что, конечно же, не мешает ему играть свою роль во внутренней саморегуляции — что бы ни говорилось по этому поводу в Талмуде (и психоаналитиками!), в котором неистолкованный сон уподобляется «полученному, но не прочитанному письму».

Сам же я склонен доверять моему бессознательному и считаю, что оно вполне способно самостоятельно выполнять свою работу: если бессознательное бессознательно, то, наверное, оно таким и было задумано! Так зачем же тогда гнаться за ним, как за зверем, силой «ломать его двери» и нарушать его тайны, зачем винить тех, кому сны не снятся? Однако если сновидение всплывает само собой, то, значит, оно стремится на поверхность, к воздуху: и почему бы в этом случае не уделить ему то внимание, которое оно само от нас требует?

Еще Фрейд подчеркивал, что сны «способны принести выздоровление, успокоение», а Юнг называл их «терапевтическими агентами, выправляющими искаженное сознание и активирующими скрытые тенденции». Итак, сновидения позволяют нам частично ликвидировать накопленные за день напряжения, а парадоксальный сон «дссоматизирует тревогу» (Фишер). Сновидения выполняют катарсическую и травмалитическую (исцеляющую) функцию, и, по мысли гениального Ференчи, действуют как ауторегуляторы внутренних психоаффективных напряжений. Они позволяют справляться с травмами, переваривать их путем бессознательной тренировки по преодолению стрессовых ситуаций. В особенности это касается повторяющихся снов, так как, по словам Пика, «...реактивация травматических ситуаций происходит единственно с целью их лучшей проработки. Следует думать, что повторение снов ведет к смягчению, а потом и к окончательному стиранию аффективной ауры вокруг оставшихся в памяти следов от стрессовой ситуации. И пока этот внутренний конфликт не разрешен, выражающее его сновидение будет сохранять тенденцию к повторению».

Сны, увиденные за одну ночь, объединяются в некое «целостное драматическое действие» (Тросман). Если мы станем будить субъекта через десять минут после начала каждого нового сновидения, то обнаружим, что ему всю ночь снится один и тот же сон', сменяются только внешние обстоятельства, тема же его остается неизменной.

И тогда находится обоснование гештальтистскому подходу к сновидениям: я не пытаюсь понять сновидение путем его интерпретации, а предлагаю клиенту закончить сон, претворив его в действие, чтобы устранить бессознательное психическое напряжение, вызываемое «незавершенной ситуацией». Кроме того, я побуждаю его не пятиться назад в неуверенном поиске воспоминаний прошлого, а направить свой шаг вперед, воплощая возникающие дополнительные образы в действие по ходу импровизированной монодрамы, которая может завершиться освобождающим катарсисом.

Эта техника не противостоит традиционному гештальтистскому подходу к работе со сновидениями, а, наоборот, смыкается с ним. Как мы уже знаем, Перлз, высоко ценивший этот подход, особо настаивал на последовательном воплощении всех многочисленных элементов сна. Попутно отметим, что Мишель Фуко также отмечает, что «субъектом сновидения является не столько сновидец, говорящий «Я» (от первого лица), сколько целиком весь сон: все говорит «Я», даже неодушевленные предметы и животные, даже пустое пространство...».

Итак, я различаю четыре возможных этапа в работе со сновидениями:

1) работа самого сновидения, его бессознательных функций (просмотр генетической программы, интеграция опыта, «переваривание» травм);

2) сознательное восстановление содержания сна в памяти, и в особенности катарсический эффект от его простого устного изложения;

3) поиск символического понимания сновидения или его интерпретация,

4) продолжение или завершение работы, начавшейся в припоминаемом сновидении.

Креативность

В Гештальте креативность далеко не всегда опирается на вербальное или проявляется только в действии, как в большинстве приведенных мной примеров по работе с мечтаниями, управляемыми фантазиями, сновидениями или ночными грезами.

Она может проявляться при помощи самых разнообразных естественных или искусственных материальных средств: шумов, звуков или музыки, «первобытных» танцев или телесной экспрессии, рисунка, живописи, коллажа, лепки, собранных, выбранных или изготовленных самим клиентом предметов.

Диалог под барабанную дробь

Жан-Поль шумами и звуками проявляет свое отношение к вещам и предметам обстановки рабочего зала, выражая таким образом свое актуальное внутреннее состояние.

Я предлагаю ему продолжить работу в форме диалога с терапевтом или с любым другим партнером посредством резкого постукивания в разном ритме и с разной интенсивностью по одному или сразу нескольким предметам, словно играя на импровизированном тамтаме. Этот диалог заканчивается «ссорой под барабанную дробь», за которой следует поразительное по эффекту примирение.

Речь идет об усилении классического образа действия гештальт-терапевта, придающего тембру голоса и ритму слов или дыхания клиента по меньшей мере такое же значение, как и эксплицитному вербальному содержанию его речи, то есть как форме (Gestalt), так и фону. И тогда осознавание (awareness) целиком направляется на ощущения и не рассеивается на поиск слов.

Можно до бесконечности варьировать этот примитивный способ самовыражения, мобилизующий архаические слои личности, используя для этого широкую гамму шумов или звуков от твердых или мягких, полых или цельных предметов, перемежая удары с царапаньем, потираниями, легкими касаниями или другими разнообразными движениями, вызывающими внешнюю вибрацию и внутренний отклик у участника(ов) группы.

В другой раз можно создать из группы импровизированный «оркестр», в котором каждый пытается уточнить свое присутствие посредством постоянного и гибкого творческого приспособления на своей звуковой границе-кон такт, не утопая в конфлуэнции и не попадая под власть интроекции доминирующих звуков и ритмов, не подавляя других своими завоевательными проекциями и не изолируясь от всех остальных в замкнутом круге ретрофлексии, а чередуя моменты самовыражения и внимания к другим, формулируя свою собственную фигуру в связи с фоном — существующей в данный момент окружающей средой. Подобный «оркестр» может служить, к примеру, разогревающим упражнением в момент формирования новой группы, в которой каждый стремится определить свое собственное место. (Именно так любит начинать свои семинары калифорнийский гештальтаст, музыкант и актер Пол Ребийо).

Праздник дикарей

Вместо такого рода звуковой экспрессии — или параллельно с ней — можно позволить своему телу заговорить в импровизированном движении, в одиночку или вместе с другими членами группы, стремясь при этом найти свой собственный спонтанный внутренний ритм и модулировать его при встрече с разными партнерами,

В данном случае мы вновь будем внимательны к границе-контакт: насколько я нечувствителен к движениям или ритму другого человека; а может, наоборот, я сразу же оказываюсь «поглощенным» этим человеком; могу ли я

всегда оставаться самим собой, находясь в непрерывном контакте с другим человеком,

поддерживая «челночное» осознавание (awareness), внимательно относясь как к моим собственным потребностям и желаниям, так и к потребностям моего партнера при любых колебаниях наших ритмов?

Иногда этот «дикий» танец переходит в первобытные «джунгли», где каждый воплощает реальное или воображаемое животное, открывая путь для проявления архаических чувств и потребностей в агрессии, доминировании, защите, уединении или нежности...

Конечно же, можно придумать множество других видов экспрессии, которые могут быть подсказаны терапевтом по ходу групповой работы или спонтанно возникнуть у самого клиента в ходе работы по его самостоятельному исследованию всей совокупности своих актуальных ощущений как в индивидуальной терапии, так и в ситуации терапевтической группы.

Объект поклонения (фетиш)

Однако в работе можно опираться не только на слуховые или кинестетические, но и на визуальные или тактильные ощущения. Для этого также существует бесконечное многообразие средств.

Например, я могу отправиться на поиски естественного или искусственного объекта, представляющего меня самого или «окликнувшего» меня со стороны, и вступить в прямые визуальные, тактильные или вербальные отношения с этим внешним символом моего внутреннего существа.

Я могу обратиться к цветку, ветке, камню или даже к граблям или супнице и выразить им мои ощущения, а затем... заговорить от их имени:

Жослин: — Я выбрала то старое колесо от тачки, которое обнаружила в сарае, потому что оно мне сразу напомнило о свободе, а еще — о прочности. Я люблю его потемневшее от времени дерево...

Терапевт: — Можешь ли ты обратиться прямо к нему, а не рассказывать мне о нем?

Жослин:—Я тебя люблю, потому что у тебя была такая наполненная жизнь... Ты снашивалось, наталкиваясь на препятствия, ты страдало, одна из твоих спиц сломана... но твоя ступица, что в центре, все еще крепко держится! Твоя древесина уже загнила... и все-таки она может давать жизнь—в ней растет мох...

Терапевт:—А могло бы теперь твое колесо заговорить и ответить тебе?

Жослин: — Конечно! Верно — я уже старое. Я уже не такое блестящее, как раньше. Но та краска, которой меня покрыли в молодости,— не совсем моя... Меня так покрасили, чтобы привлечь садовника... И все-таки он меня забросил! В конце концов он увидел более современную тачку... с широкой, хорошо накачанной шиной на колесе... и ушел с ней... (Она плачет.) А мне плевать! Это был мой путь. Он пользовался мной, но на самом деле не любил меня... Я теперь свободно... Я отделилось от тачки! Но я могу обкатить весь свет! И, несмотря на мой возраст, я еще могу интересовать других людей. (Снова плачет.)

Таким образом можно оживить любой предмет, спроецировать на него наши ожидания и опасения, наши потребности и желания, которые в результате становятся более проявленными, что облегчает последующую терапевтическую работу.

Отношения с подобным предметом-фетишем, символически наделен