Глава 7.Методы работы с различными возрастными группами
В психоанализе разработана теория развития, охватывающая период с первых моментов жизни до шести лет, т.е. до установления латентного периода, и объясняющая все более поздние психические нарушения. Только несколько авторов (в первую очередь нужно упомянуть концепцию идентичности Эриксона (1970)) пытались продолжить эту модель и применить ее к середине жизни. Более того, эти психоаналитические авторы жарко спорили между собой. Теория, основанная на идее поиска идентичности, конечно, недостаточна для описания сложных трансформационных переживаний, называемых «стадиями жизни». Подобная трудность возникает всякий раз снова, как только мы пытаемся выйти за рамки исследования первичных основ процесса социализации человеческого индивида в ранний период жизни. Причина этого в диалектическом характере взаимодействия между человеком в качестве творца своей жизни и исторически обусловленными шаблонами процесса социализации. Если исходить только из биологической стороны жизни, то мы, как Юнг сказал в своем эссе «Стадии жизни» (C.W. 8.), используем метафору движения солнца и описываем человеческую жизнь, как имеющую начало, медленно поднимающуюся до достижения самой высокой точки и затем постепенно снижающуюся, пока, в конце концов, нас не поглотит смерть. Все распространенные трех- и четырех- частные деления на детство, молодость, середину жизни и старость, умирание и смерть соответствуют этой модели. Но с точки зрения наличия души человек не может рассматриваться только как animanaturalis. Скорее, человечество, как говорили алхимики, всегда есть «работа против природы» opuscontranaturum. Человечество — это не только группа народов, но так же индивидуум, вечно погруженный в непрерывные социализирующие и цивилизирующие процессы, которые способны наложить свой отпечаток на природные программы естественного биологического течения жизни и отдалить человека от них. Особенно в течение последнего столетия процессы развития социальных структур и, следовательно, доминанты коллективного бессознательного подверглись таким резким переменам, что, если считать психику саморегулирующейся системой, в свою очередь, произвели реципрокное воздействие на бессознательное и на архетипические образы. Это особенно проявляется во снах современных людей, в которых архетип машины занимает гораздо более центральное положение, чем во снах и фантазиях прежних поколений, и наши современные технические символы типа автомобиля таким образом приобретают архетипические аспекты (Dieckmann 1976b).
Эти перемены в сторону более цивилизованной жизни привели к разрастанию различных форм контролирования аффектов и повлекли за собой другие способы обращения с эмоциями, причем существенные изменения произошли за одно поколение. Характерным примером этого являются доминирующие в обществе представления о воспитании детей. Вплоть до конца Второй мировой войны превозносились строгость и дисциплина, необходимые, как считалось, чтобы воспитать из ребенка прилежного и цивилизованного человека. Затем последовал процесс либерализации, потребовавший от родителей совершенно другие формы обращения с аффектами и эмоциями, имеющие целью не нарушать и не препятствовать «естественному развитию ребенка». С этими изменениями связана надежда достичь большей свободы индивидуума и более высокого уровня креативности, что, к сожалению, вовсе не гарантировано. В последние годы все больше распространение получает идея о необходимости фрустраций и ограничений для детского мира потребностей и желаний. Поэтому снова пересматривается позиция родителей в отношении эмоций и аффектов. Если раньше приветствовалось такое любящее отношение, когда ребенку позволялось абсолютно все, то теперь надо учиться говорить ему нет. Если раньше защищалась точка зрения, что матери следует сдерживать свою агрессию, когда она наедине с ребенком, вплоть до необходимости идти на уступки и жертвы, то теперь родителям снова позволяется отстаивать свои интересы в конфликтах с детьми.
Элиас (1969), исследовавший развитие социальных структур в нашей культуре, отметил целые серии структурных изменений в обществе. Он описал два главных структурных изменения в обществе: в направлении усиления дифференциации и интеграции и в направлении уменьшения дифференциации и интеграции. Он утверждал:
Кроме этого существует третий тип социального процесса, курс которого, без сомнения, изменяет структуру общества и его отдельных аспектов, но ни в направлении повышения, ни в направлении понижения стандартов дифференциации и интеграции. В конце концов, есть бесконечные изменения в обществе, не затрагивающие изменения в структуре. Трудно учесть всю сложность таких изменений, так как существует много смешанных типов, и довольно часто можно наблюдать отдельные типы изменений, даже в противоположных направлениях, происходящие в одном и том же обществе в одно и то же время(Elias1969, р. vii).
Как подчеркивал Элиас, эти изменения происходят не только внутри социальных структур, но и внутри отдельных людей, так как любое общество состоит из людей, взаимодействующих друг с другом. В поисках обоснования диалектического процесса между природой и цивилизацией, нужно исследовать пересечение процесса социализации с биологической моделью стадий жизни, чтобы прийти к психологическому пониманию различных этапов жизни.
При этом нужно помнить, что отдельные стадии жизни с их непрерывно меняющимися задачами не следует редуктивно-психогенетически соотносить только с ранним детством, ведь специфические изменения зависят не только от нарушений в развитии, произошедших в раннем детстве. Каждая из этих фаз требует приобретения действительно новых черт и довольно далеко идущих трансформаций внутри структуры психики. Вильгельму Бушу принадлежат строки «Vaterwerdenistnichtschwer, Vaterseindagenensehr», означающие в переводе «стать отцом это не работа, но многие увиливают от того, чтобы быть отцом». Быть отцом или матерью ребенка требует значительной переориентации, которая не может быть простым следствием ранней идентификации с собственными родителями. Здесь должны действовать социальные процессы развития. Именно в направлении цивилизации, а не стагнации нужно снова и снова пересортировывать архетипический материал, предлагающий элементы, компенсирующие существующие доминанты сознания. В этой связи переход от молодости к взрослости, связанной с воспитанием собственных детей, имеет не последнее значение в человеческой жизни и точно так же вызывает кризис, требующий активизации психических ресурсов, как и кризисы середины жизни, старения и, наконец, приближения к смерти.
Конечно, здесь, в книге по аналитическим методам, нет задачи разработки отсутствующей пока теории развития. Такая теория, безусловно, имплицитно содержится в концепции индивидуации, о чем я буду много говорить позже, но она пока еще не разработана детально в отношении конкретных жизненных ситуаций. Кроме того, из-за сложности описанных выше диалектических процессов между природой и цивилизацией ее было бы очень трудно описать в рамках отдельных фундаментальных концепций. Но в данной книге о методах необходимо уделить внимание этой проблеме и серьезно отнестись к необходимым изменениям в аналитической терапии. Требуется методологическая гибкость, и подход к проблемам, например, двадцатилетнего клиента должен отличаться от работы с сорокалетним. Также нужно учитывать различные кризисные ситуации, связанные с возрастом. Еще раз подчеркну, что никто не может сказать точно, что, как, где и когда делать, что можно только обсуждать проблему с разных точек зрения и на разных примерах и надеяться, что анализ будет гибким и достаточно разнообразным, чтобы соответствовать всем типам дифференцированных процессов.
Концепция индивидуации в аналитической психологии имплицитно предполагает непрерывный процесс изменения и трансформации от начала до конца жизни. Эта концепция имела довольно сильную, если не исключительно биологическую, окраску в работах Юнга. В биологии она обозначала переход общего в отдельное и уникальное, в индивидуальное. Среди философов Аристотель, Альберт Великий, Святой Фома Аквинский, Лейбниц и Спиноза ссылались на principiumindividuationisи считали его экзистенциальным основанием индивидуального бытия и личных особенностей. В контексте глубинных психологических процессов, которыми занимается аналитическая психология, индивидуации является целью развития человечества. Юнг впервые развернуто обсуждал эту идею в 1921 в «Психологических типах» (С. W. 6). Сущность этой теории можно найти в его диссертации «О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов» (С. W. 1). Там Юнг говорит о «духах» как о выражении будущей большей личности. Определение индивидуации, данное Юнгом в «Психологических типах», привело к совершенно разным точкам зрения на индивидуацию среди аналитических психологов. Эти расходящиеся мнения главным образом связаны с идеей противостояния индивидуации коллективным нормам. Поэтому, мне кажется важным снова внимательно прочесть определение, данное Юнгом в «Психологических типах». В одном пассаже он пишет:
Концепция индивидуации играет огромнуюролъ в нашей психологии. В общем, это процесс, посредством которого формируется и дифференцируется индивидуальное бытие. Конкретнее, это развитие психологической индивидуальности, как бытия, отличного от коллективной психологии. Индивидуация, следовательно, является процессом дифференциации, имеющим своей целъюразвитие индивидуальной личности.
Индивидуация является естественной необходимостью, и любые препятствования ей, связанные с опусканием до уровня коллективных стандартов, наносят вред жизнеспособности этого индивидуума...
Ни при каких обстоятельствах индивидуация не может быть единственной целью психологического образования. Прежде чемрассматриватъ ее как цель, должны бытъреализованы воспитательные задачи адаптации к необходимому минимуму коллективных норм. Чтобырастение проросло и полностъюрасцвело, оно вначале должно быть способнорасти в той почве, в которую его посадили(Jung, C.W. 6, par. 757ff).
Я процитировал этот текст потому, что он содержит противоположные утверждения, на которых основаны различные направления в аналитической психологии. С одной стороны, Юнг считает, что индивидуацией можно заниматься только тогда, когда первичная цель воспитания, т.е. адаптации к коллективным нормам, уже достигнута. Это означает, что по — настоящему индивидуация начинается только после середины жизни и лишь в единичных отдельных случаях она может происходить в более раннем возрасте. В своей ранней работе «Жизнь детства» Фордхам (1944) писал,, что индивидуация предполагает цель, диаметрально противоположную задачам детства. В детстве целью является усиление воли, а цели индивидуации выходят на первый план, когда волевые усилия больше не срабатывают. Фордхам выразил свою точку зрения, когда он в одной своей статье описал некоторых детей, которые, по всей видимости, испытывали потребность следовать пути индивидуации, если не с раннего детства, то, по меньшей мере, уже в подростковом периоде. Но такие случаи являются исключением. Именно благодаря Иоланде Якоби (1965) концепция индивидуации в качестве цели лечения перестала больше относиться только ко второй половине жизни и к особой «элитной» группе интровертированных личностей. Эту биологическую концепцию она распространила на психологическую сферу, и индивидуация стала охватывать весь цикл человеческой жизни.
Я хотел бы рассмотреть тот аспект цитаты из «Психологических типов», который звучит в поддержку тех, кто отстаивает взгляд на индивидуации), как на процесс, протекающий на протяжении всей жизни.
Индивидуация, следовательно, является процессом дифференциации, имеющим своей целью развитие индивидуальной личности. Индивидуацияявляется естественной необходимостью, илюбые препятствования ей, связанные с опусканием доуровня коллективных стандартов, наносят вред жизнеспособности индивидуума(Jung, C.W. 6, par. 757ff).
Я считаю очевидным, что в психологическом смысле эти утверждения остаются верными и для ребенка — для общего процесса развития эго и формирования эго-комплекса. Есть другой пассаж в работах Юнга, а именно в «Ответе Иову» (С. W. 11), где он выражает эту мысль даже более отчетливо. Там Юнг метафорически описывает процесс, который продолжается практически с рождения до середины жизни и заключается в отделении сознания от бессознательного и в конфронтации с ним.
Юнг различает сознательную и неосознаваемую индивидуации). Если неосознаваемая индивидуация является спонтанным процессом развития и изменения в человеческой жизни, сознательная индивидуация имеет место только тогда, когда рефлексирующее сознание вступает в отношения с бессознательным, в том числе в форме аналитического процесса. Поэтому сознательная индивидуации служит углублению и деланию сознательным процесса, происходящего естественным образом.
Переняв интерес Юнга к процессу индивидуации, происходящему во второй половине жизни, аналитические психологи вначале различали только две большие фазы индивидуации: первой половины и второй половины жизни. Некоторые типологические качества меняются на противоположные в процессе кризиса середины жизни. Считалось, что экстраверсия первой половины жизни, довольно часто наблюдаемая в нашей культуре, меняется на интроверсию во второй половине жизни. Поэтому Якоби разделяла индивидуацию на две фазы — первой половины жизни и второй. Ее определение звучит так: «Можно сказать, что, если первая половина жизни естественным образом направляется и определяется адаптацией к внешней реальности, вторая половина .направлена к редукции к сущностному, т.е. посвящена адаптации к внутренней реальности» (Jacobi1965, р. 25).
В этих утверждениях Якоби выходит за рамки юнговского определения через противопоставление коллективной психике и процессам адаптации. Якоби включает в индивидуации) процесс адаптации в первой половине жизни. Якоби считает архетипическими и мифологическими образами, описывающими начальную фазу индивидуации в первой половине жизни, мифы творения, тогда как знакомый мифологический мотив ночного морского плавания более подходящим для второй фазы. Фордхам (1969), Нойманн (1973) и Эдингер (1972) также использовали подобные расширенные концепции индивидуации, включающие первую половину жизни, но все они отличали ее от коллективных механизмов адаптации.
В многочисленных статьях и в своей книге «Ребенок как индивидуальность» (1969, p. 98ff) Фордхам разработал теорию, что эго возникает из первичной самости. Введение концепции первичной самости в детскую психологию означало нечто революционное в мышлении аналитических психологов, так как Юнг относил концепцию самости к поздним фазам жизни и к религии. В 1947 году Фордхам начал приходить к своей модели. Он говорил, что первичная или изначальная самость заложена в ребенке с самого рождения и ее действие заметно при появлении совершенно новых стимулов, расшатывающих психосоматическое единство. Так возникает неустойчивая «деинтегративная стадия» самости, сопровождающаяся изменениями, которые первоначально затрагивают только части, а позже всю личность. Образовавшиеся деинтеграты самости играют важную роль в формировании эго, так как их содержания достигшие сознания, встраиваются и интегрируются в архетипически и структурно заложенное ядро эго. В результате возникает более сложная ситуация, и весь процесс повторяется на следующей стадии развития. Фордхам назвал работающие здесь силы «деинтегративными» и «интегративными» и утверждал, что они чередуются в течение всего процесса созревания. Фазы, в которые эти процессы можно наблюдать, — это, например, рождение, кормление грудью, отлучение от груди, изменения на третьем и седьмом месяцах жизни, сепарация-индивидуация, рождение брата или сестры, эдипальное развитие и позже подростковая фаза с первыми элементами относительно стабильной зрелости. По Фордхаму это переходное состояние в определенном смысле сохраняется в более поздний период жизни, где серия деинтеграций и интеграции повторяется в рамках индивидуации второй половины жизни, которую так подробно описал Юнг. Таким образом, Фордхам расширяет процессы развития и изменения за подростковый период и допускает существование относительно стабильного состояния, продолжающегося с конца юношества до середины жизни.
В отличие от Нойманнна (1973), считавшего, что у матери и ребенка во время всей ранней постнатальной фазы есть общая самость, и сее помощью объяснившего ряд явлений, показывающих наличие глубокой психической связи между ними, Фордхам разделяет самость младенца и самость матери с самого рождения. По результатам последних исследований Шпитца (1960), Клейн (1962), Винникотта (1969) и Пиаже (1969) формирование эго начинается с первого года жизни, гораздо раньше третьего или четвертого года жизни, к которому его относил Нойманн. Без сомнения, в перечисленных работах можно найти аналогии с архетипической теорией Юнга. Так Шпитц использует понятие «организаторов» ранней внутриутробной жизни. В клейнианской школе есть представление о бессознательных фантазиях, действующих с самого рождения. А Пиаже выдвинул теорию врожденных перцептуальных схем. Буквально все эти идеи подтверждают теорию архетипов, на которую ранее многие нападали.
Аналогичной концепции развития эго из Самости, близкой к теории Нойманна, придерживался Эдингер (1972), говоривший о непрерывном процессе отделения и соединения по оси «эго-Самость».
Он также относил этот процесс к началу первой половины жизни. Эдингер различал четыре стадии взаимодействия эго и Самости, причем первая относилась к моменту, когда зародыш эго еще целиком содержится внутри Самости. Человек должен постепенно прийти к теоретически идеальному отделению эго, которое будет связано теперь с Самостью только посредством оси эго-Самость. Стадии роста эго и его отделения проходятся в процессе психологического развития на протяжении всей жизни, и эти четыре стадии неоднократно циклически повторяются. Их повторения различаются только степенью интенсивности. Вслед за Фордхамом, который стал учитывать период, длящийся с конца юношества до середины жизни, эта модель так же не включает так называемый латентный период и процесс формирования эго и индивидуации понимается здесь как непрерывный.
На основе моих эмпирических наблюдений и опыта работы я так же пришел к выводу, что нет ни фиксированного латентного периода, ни определенной стабильности, приписываемой отдельным этапам человеческой жизни (Dieckmann 1976a). Конечно, нельзя отрицать, что эти этапы существуют, но я придерживаюсь мнения, что сегодня они не могут быть с уверенностью отнесены только к определенным возрастам. Эти периоды скорее обусловлены, с одной стороны, специфическими факторами окружения, а с другой стороны, генетическими программами созревания и развития. Можно найти аналогии в области соматических процессов. Например, ребенок десяти лет, не вступивший еще в переходный период, едва ли имеет то же тело, что шестилетний, и его тело не зависит от каких-то латентных периодов между шестью годами и переходным возрастом. Части эго всегда находятся в некоторых отношениях с архетипическими процессами и структурами, формируя большую часть восприятия, фантазий, движений и защитных механизмов. Они являются базовыми элементами личности, на которых покоится эго и с которыми в процессе здорового развития оно должно находиться в непрерывных витальных отношениях по оси эго-Самость точно так же, как и с социальным окружением и внешней реальностью.
Мы не будем здесь углубляться в ранние фазы развития до возраста шести лет, которые так хорошо исследованы и описаны в психоаналитической литературе. В соответствии с тем, что известно на сегодня, основные психологические структуры, без сомнения, формируются до шести лет, причем параллельно с необходимыми адаптационными процессами творческие процессы индивидуации, трансформирующие эго-комплекс и расширяющие его структуру, происходят между семью годами и серединой жизни и затем снова с середины жизни до старости. Для современного человека эти творческие процессы индивидуации даже более важны, так как в отличие от первобытных людей или древних культур у нас нет инициационных ритуалов для различных фаз жизни, которые, будучи частью коллективных традиций, человеку помогали перейти на следующую стадию, поскольку он все еще сильно обусловлен биологией. С отходом от религиозных традиций, которые хранили некоторые такие ритуалы перехода и обеспечивали иерархию поколений, современный человек оказался в значительной степени предоставлен самому себе. Границы фаз жизни, отмечающие необходимые изменения в эгокомплексе и во внутренних установках и мировосприятии, теперь стерты, что заставляет многих современных людей жить «без времени» и сознательно или бессознательно оставаться, по меньшей мере, выглядящими молодыми насколько возможно долго, стремясь к внешней эффектности и непрерывной успешности.
Здесь нужно привести несколько замечаний по поводу понятия адаптации. Особенно в психоаналитических кругах адаптация рассматривается не только как пассивный процесс приспособления к обществу и внешнему миру, но так же и как активный процесс. В соответствии с этой точкой зрения активная сторона адаптации проявляется в том, что индивидуум активно воздействует на общество и окружающую среду, приспосабливая их к своим нуждам и намерениям. Этот более творческий аспект адаптации, рассматриваемый в качестве достижения в развитии эго, трансцендирует обычное популярное представление об адаптации. На некоторых туземных языках «адаптация», т.е. выражение типа «я приспосабливаюсь к чему-то», одновременно имеет и другой смысл — «я приспосабливаю к себе вещи, изменяя их». Возникает вопрос, какова научная ценность этой концепции в существующей форме. Чтобы придерживаться четких определений в отношении субъекта и объекта, возможно, было бы более полезно описывать влияние субъекта на объект в иных терминах, чем те, что обозначают влияние объекта на субъект. Более того, мне кажется, что эта методологическая неясность искажает и релятивизирует концепцию адаптации, так как понятие активной адаптации описывает не только личное творческое достижение человека. Сюда относят и чисто коллективные процессы, которые не имеют никакого отношения к principiumindividuationisи совершенно очевидно отражают пассивную адаптацию индивидуума к коллективному. Например, учитель «адаптирует» трудный класс к школьной дисциплине. Он совершает действие по активной адаптации, тогда как ученики в классе должны адаптироваться пассивно. Но обе стороны, — и учитель, и класс — остаются в рамках обычной стандартизованной соответствующей коллективным нормам адаптации, хотя средства, используемые учителем для достижения своей цели, могут быть чрезвычайно скудными в творческом отношении, например, будучи просто стандартными традиционными педагогическими методами. Поэтому мне кажется важным различать так называемую активную адаптацию и принцип индивидуации, описывающий специфическое развитие индивидуума в процессе отделения от коллективного.
Я хотел бы предложить два примера, иллюстрирующие разницу между адаптацией и индивидуацией в течение первой половины жизни в так называемую фазу латентности и в переходном возрасте. Есть мнение, что эти фазы точно совпадают с отдельными этапами социализации, а именно с периодом, длящимся до окончания начальной школы, и с периодом до поступления в колледж.
Первый пример относится к семилетнему мальчику, ученику первого класса. Он был очень чувствительным тонким ребенком со множеством фантазий. Он не мог приспособиться к законам силы, распространенным в среде школьников в Западной Германии, что было особенно характерно для Берлина. У него была некоторая тревожность по поводу своего слабого физического развития. Главным симптомом стали регулярные кошмары с очень специфическими повторяющимися мотивами. Во сне он оказывался один в пустыне и сталкивался лицом к лицу со львом, пробуждаясь от страха, что тот нападет и разорвет его на куски. Совершенно понятно, почему появился образ льва.. С одной стороны, он частично относился к его ситуации и персонифицировал его более сильных школьных товарищей. С другой стороны, в контексте его внутреннего мира, он символизировал его запретные влечения, страх, унижение и неспособность защитить себя. Я предложил ему продолжить сон через активное воображение, ожидая, что он найдет решение, которое даст его эго способ справиться с опасностью. Я попросил его посмотреть, нет ли эффективного оружия против льва, например, какого-нибудь ружья для самозащиты и защиты от опасных животных. Сперва ребенку понравилось это предложение, и он попробовал им воспользоваться. Но затем он сказал, что это совершенно невозможно сделать. Он еще слишком мал, чтобы уметь целиться из ружья и правильно стрелять. Поэтому ружье ему против льва не поможет. Однако он сказал, что было бы гораздо лучше, если бы он увидел во сне охотника, который проводил бы его через пустыню и при необходимости защитил бы ото льва.
Я сказал, что это непременно поможет, и он ушел домой удовлетворенный, и его тревожные сны прекратились. Через некоторое время после этого ему удалось разрешить свою ситуацию в школе. Поскольку он хорошо умел придумывать интересные истории, он стал рассказывать их самому сильному и хулиганистому мальчишке в классе, и тот стал защищать его от других мальчишек.
Сон о льве в пустыне очень отчетливо иллюстрирует то, что Эдингер описал в своем «Цикле психической жизни» (1972, p. 37ff). Снова и снова в момент формирования эго в процессе индивидуации возникает ситуация «отделения» эго от Самости, в которой эго пытается разорвать внутреннюю стабилизирующую связь с ярдом личности и оказывается беспомощным во враждебном и пустынном мире. Архетипический мотив пустыни является очень характерным для этой ситуации. Его библейской амплификацией является история Исмаила, незаконнорожденного сына Абрама. Когда родился Исаак, законный сын, Исмаил и его мать удалились в пустыню. Здесь появляется мотив безотцовщины у незаконнорожденного сына, оказавшегося во враждебном мире без защиты и помощи, что психологически соответствует школьной ситуации того мальчика. Только после психологического возвращения архетипической фигуры внутреннего отца, независимой от реального отца, который в этой ситуации действительно беспомощен и бессилен, может восстановиться связь с Самостью и, .таким образом, вернется чувство самоуважения. Следовательно, у этого сна есть решение. Неуправляемые животные энергии влечений, символизируемые львом, вначале остаются отщепленными и переносятся на другую фигуру на пользу эго-комплексу. Охотник так же является архетипической фигурой. Он знает, как управляться с природными животными силами и как с помощью диких занятий убиения и пожирания превратить их в интроекты. В таком ключе охотник изображается в многочисленных мифах, например, в виде Вотана в германской мифологии, носившего прозвище «охотник» и защищавшего людей от враждебности и деструктивной хаотической агрессивности гигантов, воюющих с людьми. Для функции организации эмоциональных содержаний, эго-комплекс использует символический процесс, впервые появляющийся во снах и фантазиях и превращающий часть нашей внутренней силы в нашего помощника.
В приведенном примере это было целиком индивидуальное творческое достижение, зависящее от возможностей индивидуума, и поэтому не следует называть этот процесс чисто адаптационным.
Второй пример относится к сновидению тринадцатилетней девочки, увиденному вскоре после первой менструации. Ее родители, считая себя современными людьми, сообщили ей необходимую информацию, но, тем не менее, первые месячные выбили ее из колеи и вызвали тревогу. Вскоре после них она увидела следующий сон: «Я родила ребенка, и роды прошли без всяких сложностей. Это был очень маленький ребенок, гораздо меньше, чем обычно бывает, и выглядел он странно: он был похож на азиата с большими миндалевидными глазами. Удивительно, что он уже мог ходить и разговаривать и был очень красивым».
После этого сна девочка смогла изменить свое отношение и стала воспринимать менструации и признаки созревания, ее как женщины, как естественный приносящий радость процесс. Она больше не боялась его и стала им гордиться. В этом сне, увиденном в период бурных изменений, связанных с половым созреванием, заметен мотив божественного ребенка, который впервые детально описали Юнг и Кереньи (1951; Jung, С. W. 9i), как одно из проявлений архетипа Самости. В этом примере ребенок символизирует как понятные и рационально объяснимые элементы беременности и родов, так и непостижимую тайну женственности и материнства.
Можно было бы возразить, что переживаемые ей изменения не были чем-то исключительно индивидуальным, здесь проявлялся коллективный процесс внутренней адаптации к обычным физическим изменениям. Но нужно признать, что, согласно развернутому описанию Юнга, индивидуация никогда не тождественна сильно выраженному индивидуализму. Самореализация находится даже в прямой оппозиции тому, что мы обычно называем индивидуализмом. Множество психологических факторов в человеческом существе имеет универсальный и коллективный характер. Индивидуальность личности состоит в особенном сочетании этих компонентов, которое варьирует от человека к человеку.
Поскольку мы считаем индивидуацией специфическую реализацию индивидуального в противовес коллективному, и поскольку индивидуация происходит в связи с развитием эго и столкновением с архетипическими образами, нужно признать элемент индивидуации в описанном выше процессе, а не смотреть на него только с точки зрения отношения эго к окружающей среде.
Полезно также упомянуть другую группу тем, играющих важную роль в первой половине жизни. Я имею в виду развитие персоны. Прежде всего, я хочу перечислить несколько аспектов проблемы персоны в контексте концепции индивидуации.
Согласно Якоби (1971), здоровая персона состоит из трех факторов: физической и эмоциональной конституции, эго-идеала (т.е. кем человек хочет быть, как себя вести, кем казаться, какое впечатление производить) и идеала, задаваемого окружающими, на который он хочет походить и принимает в той или иной форме. Если вникнуть в эти три фактора, то в действительности только третий, внешний идеал, является чисто коллективным защитным механизмом, который мы обычно и считаем персоной.
А факторы генетической конституции индивидуума и эго-идеал содержатся вместе с коллективными элементами и выражают индивидуальные черты. Генетические комбинации в индивидууме составлены из ничего иного, как из коллективных факторов, так считал Юнг, но, тем не менее, они дают совершенно специфическую индивидуальную смесь. Во многих случаях тоже остается верным для эгоидеала, обусловленного предрасположенностью данной человеческой личности. Таким образом, развитие персоны ни в коем случае не связано только с адаптацией к окружающей среде. Ее части образуются из архетипического субстрата коллективного бессознательного в психике человека. Вике («Внутренний мир человека», 1938), замечательно работавшая аналитически с детьми и подростками, так же говорила об этом факторе. Она писала, что персона, формирующаяся в соответствии с коллективными нормами, покоится или на коллективном социальном идеале, или на образе, возникшем из коллективного бессознательного. Когда происходит идентификация с внутренним идеалом, в основе этого процесса лежит активность архетипического образа.
В своем подробном обсуждении персоны, Бломейер возражает Якоби (1971), которая считала развитие персоны происходящим в переходном возрасте и больше относила ее к психологии взрослых. Бломейер считал, что персона, несомненно, проходит дополнительное обусловленное взрослением усиление в переходном возрасте, как и во все пороговые этапы в жизни, «но каждая фаза в развитии имеет свои индивидуально и коллективно различающиеся образы персоны, так что персона не является только участью взрослых» (1974, р. 17). По Бломейеру персона и эго начинают развиваться с первых моментов в жизни ребенка. Младенец уже подражает, приспосабливается поведенчески, производит идентификации и примешивает ко всему этому свои собственные «индивидуальные» нотки. Этот процесс является чем-то гораздо большим, чем простое игровое подражание. Таким образом, Бломейер расширил концепцию персоны в направлении признания ее в качестве органа выражения всей психики. Он говорил, что персона больше, чем просто маска, социальная роль или подходящий пиджак. Скорее, как также отмечал Юнг, существует что-то индивидуальное в выборе персоны, что не может быть снято добровольно как маска, т.е. она имеет более индивидуальный и органический характер здоровой кожи.
Если Бломейер прав, то нужно обязательно включить развитие здоровой персоны в процесс индивидуации и в развитии персоны мы должны различать, какие факторы соответствуют чисто адаптивным механизмам, а какие уникальному выбору, содержащему что-то индивидуальное. Юнг писал об этом в работе «Отношения между эго и бессознательным» (С. W. 7). Если рассмотреть наши примеры в этом контексте, то с полным правом можно сказать, что, благодаря происходящему процессу индивидуации, возникли изменения в персоне обсуждаемых людей. Я показал это на примере изменений в отношениях индивидуума с окружающими. Конечно, можно сказать, что во всех этих примерах в персоне и в ее изменениях действуют, в сущности, коллективные элементы. В случае семилетнего мальчика роль «мастера ринга», освоенная им благодаря своему уму и сообразительности, является полностью коллективной формой взаимоотношений, которой можно научиться внешним образом. Но мне представляется важным, что в развитие его персоны включились личные творческие способности, проявившиеся в рассказе историй в обмен на защиту.
Я так подробно обсуждаю эту тему здесь потому, что в методологии терапии она играет важную роль. Если понимать эти процессы чисто редуктивным образом, например, что в первом случае главная причина была в страхе ребенка перед строгим отцом или сильной матерью, то внешняя и внутренняя реальные ситуации свелись бы к иллюзорным детским страхам, но это не слишком бы помогло пациенту. Более правдиво можно рассмотреть ситуацию, если концептуализировать этот процесс проспективно в контексте индивидуации и видеть возникшие страхи и тревоги, как связанные с необходимой новой ступенью в развитии. Это помогло бы эго справиться с реальной внешней ситуацией конструктивным образом, интегрируя дополняющие, но незнакомые энергии, первоначально выраженные чисто деструктивным и провоцирующем тревогу образом. С методологической точки зрения возможность ускорения или фрустрации процессов развития зависит не только от формы интерпретации, но и от всей позиции аналитика, его концептуализации ситуации и понимания процесса. Опасность заключается здесь в направлении ребенка в сторону развития чисто адаптивных механизмов, когда внушается единственная точка зрения, что он просто еще маленький, слабый и более уязвимый, чем другие. Надо также заметить, что описанные здесь процессы происходят не только в латентный период или в переходном возрасте, но продолжаются до середины жизни. Я буду подробно обсуждать эти темы отдельно позже (я не стал обсуждать здесь развитие установки и функционального типа в течение первой половины жизни, я рассмотрю этот вопрос в главе о типологии).
Одна из главных кризисных ситуаций в человеческой жизни, часто приводящая людей к аналитику, это проблема середины жизни. Она связана с отчетливым переходом к пожилому возрасту и спуском по дуге жизни. Возраст между 30 и 50 годами обычно считается самым творческим в человеческой жизни, и, тем не менее, в течение этих двух декад всегда переживается сильный кризис, иногда осознаваемый, но очень ч