И гештальты психических явлений

Предварительные замечания о психических силах и энергиях и о структуре души

Введение: теория и факт в научном исследовании

До последнего времени экспериментальной психологии крайне редко удава­лось занять обоснованную позицию в разноголосице мнений, направленных на тео­ретическое раскрытие «жизни человеческих влечений и аффектов» — этого цент­рального пласта душевной жизни. Экспериментальная психология преимущественно занята проблемами так называемой психологии внешних чувств, то есть проблемами восприятия, и тесно связанными с ними проблемами представления. Относительно близок к ним экспериментальный подход к изучению интеллектуальных процессов и памяти. Эти проблемы (особенно проблемы психологии восприятия) хорошо разра­ботаны, что позволило к настоящему времени прийти к плодотворным и масштабным выводам. Вместе с тем, в противоположность этому, экспериментальная психо­логия не сумела найти свой подход к влечениям и более глубоким пластам душевной жизни, несмотря на все историческое значение работ из области психологии воли. Это обусловлено целым рядом факторов.

При поверхностном взгляде может показаться, что все дело в технических труд­ностях (например, экспериментатор бессилен повлиять на социальное окружение испытуемого) или в недостаточности аппаратурных возможностей, не позволяющих при изучении кратковременных психических процессов уловить точные количествен­ные параметры их временных соотношений.

Но эти трудности здесь, как и в других областях психологии, лишь отчасти имеют действительно техническую природу. Ведь история науки показывает, что — особенно в юных науках — преодоление этих, на первый взгляд чисто внешних, пре­пятствий теснейшим образом связано с развитием теоретического знания.

Исследователю-экспериментатору присуще своеобразное напряжение, в из­вестном смысле родственное тому, что описывает Кьеркегор в совершенно другой области — у религиозного человека, живущего в вере и одновременно с этим в мир­ской реальности. (Он говорит о вере в чудо, которая в то же время имеет совершен­но посюсторонний характер, о вере, которая должна была бы упразднить самое себя, но тем не менее сохраняется.)

Такое же напряжение характерно и для исследователя. Хотя оно имеет во мно­гом иную структуру, но в конечном итоге столь же парадоксально и неразрешимо. Плодотворность этого напряжения зависит от того, насколько серьезно человек ра­ботает над его разрешением, насколько, следовательно, полно оно переживается как действительно конкретная, здесь-и-сейчас постижимая и разрешимая задача.

С одной стороны, исследователь должен всецело руководствоваться теорией, — без нее экспериментирование слепо и лишено смысла, от ее широты и силы зависит значение его экспериментов. Продвижение вперед в сфере теории, ко все более глубо­ким, основополагающим идеям, с опорой на которые становятся возможными прин­ципиальные, охватывающие всю полноту психической жизни построения, есть глав­ное направление всей исследовательской работы. Эта теоретическая сфера является целым миром, который должен быть упорядочен. С этой точки зрения каждый конк­ретный единичный случай, с которым сталкивается исследователь, имеет значение лишь примера; его собственное теоретическое содержание всегда в конечном итоге проблематично и сомнительно.

С другой стороны, исследователь хочет проверить правильность своей теории экспериментом, то есть совершенно конкретным психическим событием, происхо­дящим в определенный момент времени с определенным человеком и в определен­ной среде. Он должен перебросить мост от теории к полной действительности кон­кретного случая, который всегда представляет собой исторически единичный, неповторимый факт во всей живой полноте присущих ему свойств и связей, даже в том случае, если с точки зрения данной теории дело касается только одной опреде­ленной стороны этого процесса. Конкретные факты, признаваемые исследователем в качестве экспериментальных, принимаются им не как нечто многозначное, в извест­ном смысле проблематичное, внутренне неустойчивое с точки зрения своего тео­ретического содержания; наоборот, они выступают перед ним в роли неумолимого судьи, решающего вопрос об истине и ложности, они — тот форум, перед которым должно выясниться, являются его теоретические положения призраком, подобным сотням других, или же они обладают правом обоснованной теории. И значительная часть этого судебного процесса, выходя за пределы экспериментальных фактов, протекает перед лицом бесконечного царства заурядных и повседневных больших и ма­лых психических явлений, на охват которых претендует всякая теория.

Исследователь должен быть абсолютно твердо убежден в познаваемости и ра­циональности бесчисленных фактов, — незначительных и потрясающих, смешных и грандиозных — с неисчерпаемостью и непостижимостью которых ему приходится вес­ти повседневную борьбу. Он должен подходить к фактам, и только к ним, открыто и без всякой теоретической предвзятости. Именно как экспериментатор он должен знать, что масса так называемых фактов ясна и однозначна только при поверхностном взгляде, а при углублении в проблему проявляется их сложность и многозначность. Он должен знать, что, опираясь на немногочисленные экспериментальные данные, он за­частую имеет право относиться с высокомерным неверием к полчищам постоянно встречающихся фактов, если те кажутся «говорящими на совершенно другом языке», чем его теоретические построения. И, наконец, он должен знать, что каждый его шаг в экспериментальной области связан с развитием теории, с разработкой ее в направ­лении предельной логической последовательности, наибольшей широты и глубины.

Через лежащую между мнимо абстрактной теорией и заземленной реальностью экспериментального процесса «пропасть» (которая отражается в упомянутом выше двойственном статусе самой этой реальности) исследователь должен путем длитель­ного и интенсивного напряжения перебросить связующий мост. Он должен суметь придать своей теории форму, ведущую к решению спорных вопросов, разделяющих ее с противоположными теориями, должен конкретизировать эти вопросы так, что­бы из правильности одной или другой теории вытекал прогноз, какую форму при­мет протекание тех или иных процессов. Исследователь должен от теоретически уста­новленных таким образом типов процессов перейти к определенным конкретным случаям, к примерам, которые не просто выдуманы, но могут быть действительно воспроизведены. Эти живые примеры, хотя они всегда обладают богатством свойств, не требуемых самой теорией, должны сохранять однозначное отношение к суще­ственным с точки зрения теории фактам. И, наконец, несмотря на все сущностные и технические трудности (частично внешнего характера), исследователь должен дей­ствительно установить эти факты без нарушений или каких-либо искажений того, что в них теоретически существенно.

При постановке эксперимента необходимо заранее продумать все физически необ­ходимое для технического обеспечения, — например, как прикрепить пленку, откуда протянуть провод, куда поставить киноаппарат в зависимости от освещения и прелом­ляющей способности линзы, — короче, всю совокупность необходимых для постанов­ки опыта приспособлений. Однако всю эту техническую сторону нельзя отделить от психологических условий опыта, по той простой причине, что для испытуемого они нераздельны. «Технические» приспособления в окружающей испытуемого ситуации часто психологически так же важны для него, как и «стимулы», считающиеся «усло­виями опыта», — что нередко забывалось в прежней психологии.

«Мост» между теоретическими абстракциями и конкретной действительностью единичного экспериментального случая не может быть выстроен путем прямолиней­ной логической операции. Речь идет не о цепи умозаключений, которая должна быть построена правильно, в соответствии с собственными внутренними закономерностя­ми. Скорее, работу начинают с обеих сторон пропасти, зачастую одновременно во многих не связанных между собой местах, урывками, укладывая камень то здесь, то там. Временами будут предприниматься попытки продвинуть в направлении к конк­ретике значительный кусок теории, несмотря на ту опасность, что «свод моста» еще не достроен, и что выстроенный кусок, зависнув, будет удерживаться с большим трудом. Некоторое время можно, конечно, идти и от экспериментальных фактов. Но в конечном итоге все определяется тем, чтобы и в процессе экспериментирования непрерывно сохранять эту теоретическую устремленность и направленность на про­движение вперед в теории, чтобы исключать обстоятельства, замутняющие теорети­ческую чистоту экспериментального решения, и использовать любой факт, который может обосновать или опровергнуть теорию и способствовать ее дальнейшему разви­тию за ее нынешние пределы. Решающее значение для плодотворности и значимости исследования имеет ширина той «пропасти», которую мы преодолеваем. Эксперимент и теория — это два полюса одного динамического целого.

Поэтому сами теоретические построения исследователя-экспериментатора дол­жны иметь под собой твердую почву и быть инстинктивно верными. То, к чему он приступает в своем конкретном исследовании, должно быть определено с обеих сто­рон — не только из-за опасности того, что экспериментальные возможности окажут­ся не в состоянии следовать за взлетами мысли, и что материя, вероломная и упря­мая, вялая и неуловимо текучая, будет сопротивляться научному проникновению в нее и ее оформлению, но прежде всего потому, что указание на конкретную реаль­ность выступает в конечном итоге надежным пробным камнем для проверки внут­ренней истинности и глубины самой теории.

В динамическом напряжении между стремлением к широким теоретическим построениям и желанием охватить конкретные явления во всей их значительности и ничтожности, напряжении, которое налицо как при экспериментировании, так и при теоретизировании, я усматриваю основной феномен научной жизни, по мень­шей мере основной феномен экспериментальных исследований.

Недостатки и трудности экспериментирования поэтому — не изолированная проблема, которую можно в конечном итоге решить путем лишь технических усовер­шенствований. Напротив, они, особенно в молодых науках, почти всегда являются показателем того, что сама теория неправильна, или — что еще хуже для исследова­ния — что она недостаточно конкретна, жизненна, широка, одним словом, недоста­точно зрела, что к ней не относятся достаточно серьезно. К этому нередко прибавля­ется еще и то обстоятельство — и психология воли и аффектов в этом отношении хороший пример, — что определенные весьма общие философские, теоретико-по­знавательные или науковедческие воззрения, берущиеся более или менее осознанно в качестве методологических основ, являются ложными, или же, наоборот, в конк­ретном исследовании им не следуют с должной последовательностью. Ввиду всего этого, прежде чем перейти к изложению специальных вопросов, следует коротко ос­тановиться на некоторых общих основах и некоторых теоретических вопросах общего характера.

Закономерность психического

Предпосылкой научной психологии, по крайней мере, экспериментальной, яв­ляется тезис о закономерности психического.

Тезис о строгой закономерности явлений в какой-либо области знания обычно складывается в любой науке постепенно в ходе определенных типичных для всех наук этапов развития[2]. Так же обстоит дело и в психологии. При этом не имеет решающего значения то, насколько энергично этот тезис удается отстоять против, например, философских возражений. Гораздо важнее, что даже там, где психолог-исследователь в принципе исходит из этого положения, фактический предмет его научного изучения не желает ему следовать.

Тезис о закономерности можно ограничить количественно и качественно. Его можно признать, например, в отношении чувственных восприятий и памяти, но от­вергнуть применительно к более «высоким» уровням психической жизни, чувствам и воле или, по меньшей мере, важным жизненным решениям. Или же закон сводят к простому правилу, которое лишается силы при малейших отклонениях от заданных условий, например при головной боли. Методически такая установка имела далеко идущие последствия и приводила, например, к тому, что даже в рамках эксперимен­тального метода в узком смысле слова чисто статистическое мышление начинало иг­рать непропорционально большую роль.

В противовес этому, важно внедрить в сам процесс исследования положение об абсолютно строгих и не допускающих никаких исключений психических законах. Вначале может показаться неважным для исследования, насколько строго следует придержи­ваться этого положения, представляющего собою только «предпосылку» эксперимен­тального исследования. Ведь оно не может быть доказано в том смысле, в каком дока­зываются отдельные психологические утверждения. Но серьезное отношение к тезису о закономерности психического побуждает и к серьезному обращению к теориям, не воздвигающим непроходимой границы между нормальной и аномальной психической жизнью и не знающим исключений, которые всегда выручают тех, кто не стремится к особой научной строгости. То, что признается психологическим законом, должно дей­ствовать решительно везде и всегда со всеми вытекающими из этого последствиями.

Тезис о закономерности психического требует, чтобы обсуждались не только са­мые грубые свойства, но и тонкие нюансы и особенности частного случая, которые менее строго мыслящий наблюдатель склонен в области чувств приписывать «случай­ности» или вообще игнорировать. Однако это не значит, что можно выдвигать на передний план какие-либо специфические свойства и феномены (например, изме­нения сердечной и дыхательной деятельности при эмоциональных процессах), изо­лировав их от процесса в целом. Напротив, необходимо, исходя из более широкой целостности, всегда оценивать единичные моменты именно как частные особеннос­ти этой целостности.

То же самое имеет отношение и к вопросу о количественном. Формулирование в понятиях законов общего характера предполагает учет всей полноты действительности во всех областях исследования, в том числе количественных или интенсивностных от­ношений. Нельзя упускать эти стороны действительности, иначе можно придти к пус­тым и бесплотным схемам. Это верно также для области «высшей» духовной деятель­ности, где количество и качество тесно связаны между собою. При этом не следует предоставлять все слепой магии чисел и забывать, что качественное исследование в известном смысле должно всегда предшествовать количественному, и что его приори­тет в области психологии воли и аффектов нужно будет энергично отстаивать на про­тяжении еще долгого времени.

Тезис о закономерности требует учитывать возможность и отрицательных при­меров во всех областях психической жизни, побуждает учитывать весь спектр психи­ческих феноменов и подчеркивает важность готовности к самокритике для психоло­гии воли и эмоций.

С другой стороны, строгое следование тезису о закономерности психического благодаря позиции, в которую он, как мы сейчас увидим, помещает эксперимент, создает методическую основу для расширения диапазона исследований.

Эксперимент

Установка на простую регулярность, то есть на нечто фиксируемое статисти­чески, могла бы иметь существенное значение в том случае, если бы главным при­знаком эксперимента считалась его повторяемость. Но при таком условии экспери­ментальное исследование процессов неизбежно оказалось бы очень ограниченным по своим возможностям, было бы неприменимо именно там, где (как в области аффек­тов) первый опыт обязательно влечет за собою существенное изменение основы для второго опыта.

Эти ограничения отпадают, если принимается тезис о строгой закономернос­ти психического. Единичный индивидуальный случай принципиально достаточен для опровержения или доказательства какого-либо положения, если только в нем доста­точно точно воссоздается вся совокупность условий соответствующего явления[3]. По­вторяемость превращается из необходимого условия опыта в простое техническое удобство. На смену повторению одного и того же приходит анализ посредством варь­ирования, сравнение планомерно вызванных различий.

Совершенно новое значение приобретает также и требование близости к жиз­ни, неосуществимость которого выдвигается в качестве возражения против психоло­гических экспериментов в исследованиях воли и аффектов. Это требование следует, конечно, приветствовать, поскольку оно настаивает на необходимости обстоятельно­го рассмотрения жизненно важных процессов и центральных слоев душевной жизни, что смыкается с тезисом о строгой психической закономерности.

Однако следует избегать двух ошибочных трактовок требования близости к жизни. Если, например, возможность экспериментальной психологии воли опровер­гают тем, что экспериментально невозможно воспроизвести критические волевые решения, так как для этого необходимо обладать возможностью по существу вме­шиваться в семейную и профессиональную жизнь человека, то это похоже на воз­ражение против экспериментального исследования электрических явлений, так как невозможно воспроизвести настоящую грозу, а слабые лабораторные явления не могут заменить ее. Такая точка зрения совершенно искажает сам смысл эксперимен­та, центральная задача которого состоит вовсе не в том, чтобы вновь воссоздать мир, данный в естественных условиях (да и какую познавательную ценность могло бы это иметь?)

Но на каком количественном уровне изучаемого явления целесообразно про­изводить экспериментальный анализ? Решение этого вопроса зависит от конкретно­го случая, причем изменение количественного уровня лишь до некоторой степени видоизменяет закономерности процесса. Главное, чтобы изучались действительно ре­левантные процессы.

Это отнюдь не означает непонимания или умаления того положения, что, прежде всего в царстве живого, согласно выражению Гегеля, количество легко пе­реходит в качество. Нужно только остерегаться, чтобы не спутать простые ступени интенсивности с различными по глубине слоями душевной жизни, и тогда убежде­ние, что нельзя исследовать центральные слои психического, чем дальше, тем боль­ше будет обнаруживать свою ошибочность.

Можно сослаться на следующий характерный в этом отношении факт: не так дав­но (всего только в 1889 году) Г.Мюнстенберг[4] полагал, что наблюдения над измене­нием привычек не могут быть получены в лабораторном эксперименте, а только в повседневной жизни.

Наконец, ориентация на особенно интенсивное или необычное искажает цент­ральные задачи психологического исследования. Наиболее ценны и, вместе с этим, наиболее сложны для научного исследования не чрезвычайные явления, а именно по­вседневные. Так же как в физике и экономике, именно здесь в психологии лежат наи­более существенные и сложные проблемы, из которых вытекают и закономерности наиболее заметных, необыкновенных и уникальных явлений. Ведь чрезмерное подчер­кивание чрезвычайного в психологии, как и в некоторых других науках, устанавлива­ющих общие законы, есть лишь пережиток уже пройденной фазы развития, в которой преобладал интерес к собиранию редкостей, а не к систематическому исследованию.

Психология элементов

О причинах душевных явлений

До настоящего времени экспериментальная психология, ставя вопрос о при­чинах психических явлений, обращалась почти исключительно лишь к одному совер­шенно определенному типу отношений. Это — реальная взаимосвязь, которую можно назвать сцеплением друг с другом каких-либо психических образований, совокупнос­тей объектов или процессов. Причиной психического явления считается то, что те или иные образования сцеплены между собою, либо целостная психическая совокуп­ность внутренне сцеплена таким образом.

Наиболее яркий случай такого типа соединения демонстрирует ассоциация между двумя психическими представлениями в смысле старой ассоциативной тео­рии. Образования а и б благодаря имевшейся ранее смежности между ними связы­ваются друг с другом. И это связывание считается причиной того, что появление пе­реживания а приводит к появлению переживания б.

Но даже если не считать причиной соединения прошлый опыт, а предполо­жить наличие силы наподобие детерминирующей тенденции[25] (которая не подчиня­ется законам ассоциации) или какой-либо естественной связи[26], то все же строго сохраняется основной принцип: стимул сцеплен с определенными реакциями. И это сцепление рассматривается как причина течения психических процессов.

Эти сцепления понимаются в психологии преимущественно как механические жесткие связи, наподобие ассоциации между конкретным стимулом и определенной реакцией. В противовес этому в психологию в последнее время начинает проникать мысль о том, что дело не в жесткой связи отдельных частей или элементов, а, как правило, в протяженных во времени целостных структурах типа мелодии, отдельные моменты или фазы которых могут быть объяснены только исходя из целого. К сожале­нию, в последнее время, вследствие неправильного понимания основных положений гештальттеории, психологи становятся иногда на следующую точку зрения: причина процесса Ъ заключена не в его жестком сцеплении с предшествующим самостоятель­ным процессом а. Скорее а, будучи несамостоятельным моментом более широкого целого, актуализирует именно это целое. «Причиной» течения процесса считается не цепь сцеплений звено за звеном, а именно эта связь частей внутри целого[27].

Экспериментальные исследования привычки (ассоциации) показали, что обра­зованные путем привычек сцепления сами по себе не могут быть двигателями психи­ческого процесса[28]. Такое понимание ошибочно даже тогда, когда сущность процесса привыкания и упражнения видят не в образовании последовательных ассоциаций, а в преобразовании и создании целостностей действия. Скорее, именно определенные пси­хические энергии, обусловленные, как правило, давлением воли или потребностей, то есть напряженные психические системы, являются необходимой предпосылкой того, чтобы психическое явление вообще имело место — каким бы то ни было образом.

Здесь нет нужды особенно подчеркивать, что это вовсе не значит, что существуют, с одной стороны, психические гештальты, а с другой, наряду с ними, — какие-то психические энергии без определенного места в психике (см. эту и следующую главы).

Иногда привычка, например в случае «инстинктивных привычек», может при возрастании потребности высвободить новые психические энергии; иногда она же может проложить путь к таким энергиям (например, когда у морфиниста или кокаи­ниста первоначально единичные и случайно возникающие переживания наслаждения «становятся жизненной потребностью»[29] и вовлекают в эту болезненную страсть все более широкие и глубокие слои личности).

Если же, наоборот, речь идет о простом «исполнительском навыке»[30], то есть только о слиянии в единое целое, построении и преобразовании определенных процессов деятельности, то его в принципе нельзя считать причиной (в точном смысле слова) душевных явлений[31].

Эти положения, распространяющиеся прежде всего на привычки и ассоциа­ции, можно обобщить для любого рода сцеплений. Ведь связи никогда не бывают «причинами» процессов, где бы и в какой бы форме они ни существовали. Но для того, чтобы то, что находится в связи между собой, пришло в движение (это относится и к чисто механическим системам), то есть чтобы возник процесс, должна быть осво­бождена энергия, способная совершить определенную работу. Следовательно, по отноше­нию к любому душевному явлению необходимо задавать вопрос: откуда взялась питаю­щая этот процесс энергия!

Если сцепления нельзя рассматривать в качестве источника энергии, это вовсе не означает, что никаких сцеплений нет, или что их наличие или отсутствие не имеет никакого значения. Хоть они и не служат источником энергии для процесса, однако в значительной степени определяют его форму. Изменение формы опреде­ленных привычных целостностей действий имеет очень важное значение. (Во вся­ком случае при установлении законов необходимо отказаться от обобщения в еди­ном понятии опыта всех случаев, когда что-то происходило. Вместо этого бессмысленного объединения всего в одну кучу необходимо различать ряд явлений, которые отчасти подчинены совершенно различным законам: обогащение или из­менение знания; освоение какого-либо рода работ и упражнение в этом; процесс существенно иной природы, который можно обозначить как фиксацию влечений или потребностей и т.д.)

С этой точки зрения нам становится не чуждым понятие энергии и связанные с ним понятия силы, напряжения, системы и близкие им. При этом можно оставить открытым вопрос о том, сводятся ли они в конечном итоге к физическим силам и энергиям, или нет. Во всяком случае, с моей точки зрения все эти понятия являют­ся общелогическими базовыми понятиями всякой динамики (хотя в логике им обычно не уделяется должного внимания). Они ни в коем случае не принадлежат одной лишь физике. Например, они обнаруживаются, хотя пока еще разработаны там недоста­точно точно, в экономике, из чего вовсе не следует, что экономику можно свести к физике.

Совершенно независимо от вопроса о сводимости психологии к физике, об­суждение каузально-динамических проблем должно побудить психологию отказаться от распространенного неразборчивого применения динамических понятий и перей­ти к дифференцированному образованию понятий в динамической области. При этом физические аналогии могут часто применяться для пояснений без всякого вреда. С другой стороны, для адекватного понимания, например, сил психологического поля, чтобы избежать очень возможных в этом случае ошибок, необходимо все время помнить, что речь идет о силах в психологическом поле, а не в физической среде.

К вопросу о источниках психической энергии необходимо коротко добавить следующее.

Сам стимул во многих перцептивных явлениях, например в зрительной облас­ти, часто понимается в определенной степени и как, возможно, источник энергии для сенсорных процессов. В области же деятельности и аффектов в собственном смыс­ле слова (например, если, получив депешу, человек отправляется в путь, или вопрос вызывает гнев) физическая интенсивность стимула явно не играет существенной роли. В этом случае можно говорить о «разрядке», процессе, понимаемом приблизи­тельно по аналогии с действием искры на пороховую бочку.

Однако этот вывод необходимо существенно видоизменить в двух направ­лениях.

1. Поскольку необходимо отказаться от понимания перцептивного мира как со­вокупности элементарных ощущений — ибо восприятие, скорее, сталкивает нас с реальными «вещами» и «событиями», имеющими определенное значение, — то вос­принимаемый стимул (например, обезображенное лицо раненного на войне) необхо­димо оценивать не со стороны физической интенсивности чувственного впечатления, а по его психологической действенности. Подобного рода перцептивные переживания могут непосредственно повлечь за собою определенные намерения или пробудить по­требности, которых до этого не было. При нынешнем состоянии исследований было бы бесполезно обсуждать, могут ли эти перцептивные переживания (и в какой степе­ни) сами считаться источниками энергии. Во всяком случае, здесь могут произойти перемещения слоев, благодаря чему будет высвобождена энергия. Соответственно, могут возникнуть напряженные психические системы, которых, по крайней мере в этой форме, до сих пор не было. Несмотря на все это, многое говорит за то, что пси­хические процессы черпают свою энергию не из актуального восприятия.

2. Но это отнюдь не означает, что речь идет о функции высвобождения энер­гии наподобие функции искры при взрыве пороховой бочки или функции предохра­нительного клапана паровой машины.

а) Рассмотрим пример. Ребенок хочет достать какой-нибудь предмет, допус­тим, плитку шоколада. При наличии угрозы со стороны острых выступов находяще­гося перед ним предмета, злой собаки, или какого-либо другого препятствия, на­правление его деятельности изменится; в самом простом случае ребенок обойдет препятствие и устремится к предмету новой дорогой. Короче говоря, совокупность сил психологического поля (включая привлекающий его раздражитель) будет опреде­лять направление его деятельности, причем согласно законам, каждый из которых может быть выявлен. Таким образом, речь идет лишь о распространенном и считаю­щемся фундаментальным факте, — о том, что течением процесса управляют «силы».

При этом для психологии так же, как и для физики, важно то обстоятельство, что между величиною воздействующих сил и энергией процесса нет однозначного со­ответствия. Наоборот, сравнительно незначительные силы при адекватной структуре общего поля могут управлять относительно большим количеством энергии, а с дру­гой стороны, большие силы и напряжения могут идти рука об руку с незначитель­ными энергиями. Так, относительно ничтожные изменения в виде и направленности этих сил могут надолго направить течение процесса в другое русло (это играет, в ча­стности, очень большую роль в технике отношений социального управления).

Каждый процесс самим своим осуществлением сразу же изменяет силы во внеш­нем и внутреннем поле. Однако это изменение сил, управляющих течением процесса, может быть очень разным при различных процессах, так что в некоторых случаях эти изменения будут несущественны для течения самого процесса, а в других случаях окажут на течение процесса существенное влияние.

Психология чаще всего имеет дело с последним случаем, а именно с процес­сами, где всякое движение, запущенное восприятием известных предметов, сейчас же изменяет соотношение сил психологического поля, воздействующих на субъекта и управляющих его деятельностью, и может придать течению процесса совершенно другое направление. Например, ребенок, столкнувшийся с препятствием, вынужден отказаться от первоначального направления действия. Таким образом, перцептивное поле может регулировать течение процесса[32].

а) О непрерывном управлении течением процесса силами поля речь идет в том слу­чае, если деятельность не является (или является лишь в незначительной степени) автохтонной, то есть если сам процесс движим силами, которые по сравнению с силами поля очень невелики. Если ребенок, вместо того чтобы одним рывком про­биться сквозь неприятную и со всех сторон угрожающую ситуацию, будет лишь мед­ленно двигаться через силовое поле с положительными и отрицательными побудите­лями (и при этом ему не удается внутренне отстраняться от своих впечатлений), то управление течением процесса и каждой его отдельной фазой полностью перейдет к силам поля.

b) Однако процесс деятельности, как правило, нельзя рассматривать как такой непрерывный поток; наоборот, обычно он протекает как последовательность отдель­ных шагов-действий, представляющих собой автохтонные целостности, например: быстрое движение до первого препятствия, раздумье, попытка, рассердившись, дотя­нуться вытянутой рукой до шоколада, новый отказ от действий, обход препятствия. При такого рода протекании деятельности, имеющей отчетливо целостный характер, — если силы, присущие этой деятельности как автохтонному процессу, велики по отно­шению к силам поля, — отсутствует непрерывное управление каждой в отдельности несамостоятельной фазой этого целостного автохтонного действия со стороны сил окружающего поля. Но регуляция силами психологического поля имеет место и здесь — но только в целом, для всей последовательности целостных действий. Это обстоятель­ство имеет существенное значение для теории обходных действий.

Управляют ли силы поля процессом непрерывно или по только что описанному типу, зависит, с одной стороны, от прочности гештальта и сил, движущих процессом деятельности, а с другой — от величины сил психологического поля. Изменение лю­бого из этих двух факторов ведет к существенным изменениям в самом течении про­цесса. Но в любом случае процессы регуляции имеют фундаментальное значение как для импульсивной, так и для контролируемой деятельности.

(Понятие регуляции, впрочем, употребляется и в еще более узком смысле слова — для случаев, когда относительно самостоятельный процесс так непрерывно изменяет силы поля, что тем самым управляет другим одновременно протекающим процессом. Пример из физики: радиоусилители.)

b) Предметы, которые, как шоколадка в вышеприведенном примере, состав­ляют цель действия, также следует рассматривать прежде всего как образования, от которых исходит сила, управляющая течением процесса, — так же, как от острых краев, хрупкого предмета, или же от симметричного и асимметричного расположе­ния предметов по обеим сторонам избранного ребенком пути[33]. Сверх того, исходя­щая от предмета управляющая сила может быть еще и причиной актуализации тех по­требностей, из которых, как из резервуара энергии, этот процесс в конечном счете вытекает. (По отношению, например, к острым краям это уже не так.) Если бы ре­бенок был пресыщен сладостями, то весь процесс бы не возник вовсе. Так что шоко­лад выполняет здесь еще и вторую функцию.

Наличие или отсутствие подобных резервуаров энергии, например, тех или иных потребностей или подобных им напряженных систем в самых разнообразных формах играет все более заметную роль во всех областях психологии воли и влече­ний. Его существенная роль в том, что интерес или устремленность к цели исчеза­ет вместе с насыщением соответствующей психологической потребности; в том, что преднамеренная деятельность после ее реального или замещающего заверше­ния не воспроизводится вновь при возникновении нового подобного подходящего случая; в том, что укоренившееся привычное действие не начинается даже в ответ на привычный раздражитель, если к этому действию не побуждают определенные энергии. Этот факт имеет основополагающее значение и для психологии аффек­тивных процессов.

Несмотря на ту тесную связь, в которую, согласно вышеизложенной точке зре­ния (а), вступают перцептивное поле и течение процесса, мы не должны забывать, что силы, управляющие течением процесса, не оказывают влияния или же вообще не воз­никают, если отсутствует психическая энергия, отсутствует связь с напряженными психическими системами, которые запускают весь процесс.

Поводы, высвобождающие энергию потребностей, могут, как шоколадка в вышеприведенном примере, одновременно выступать и как силы, определяющие особенности протекания процесса. Именно эта двойная функция чаще всего реализовывалась в психологии. С этой функцией тесно связана группа особенно сильных преобразований поля в результате осуществления действия.

c) Овладение шоколадкой и ее съедение особенно значимо для изменения сил поля, так как овладение шоколадом и наступление процесса насыщения влечет за со­бой не просто изменение состояния силового поля, но вместе с этим и сильное из­менение психических напряжений, лежащих в основе действия.

Итак, восприятие предмета или события может повлечь за собой следующее:

1. Возникновение определенной напряженной психической системы, которая до сих пор — по крайней мере, в этой форме — не существовала: такое переживание непосредственно вызывает намерение или пробуждает потребность, которой до это­го момента не было.

2. Уже существующее состояние напряжения, коренящееся в намерении, потреб­ности или наполовину выполненной деятельности, направляется на определенный предмет или событ