Глава 8. Искусственные рассуждения возможных миров

Я читаю примеры из словарей живого русского языка, и вдруг среди них налетаю на пример математического рассуждения:

Будем так рассуждать. Положим, нам нужно разделить семь восьмых не на две пятых, а на два, то есть только на числителя. Чехов.

Его использует русский писатель, очевидно, показывая человека, который способен на такие рассуждения. Сам он рассуждает совсем иначе, это — лишь литературный образ, так сказать, типаж. То есть узнаваемый тип или характер, как говорится. Причем, как я это ощущаю, резко узнаваемый.

Значит, математическое рассуждение узнается резко, очевидно, своей сильной отличностью от обычных рассуждений. В чем эта отличность?

Первое, что идет: в его полной бессмысленности!..

Мое воспитание тут же меня одергивает: ты ничего не понимаешь! Все как раз наоборот: математическое рассуждение узнается потому, что в нем больше смысла, чем в обычных рассуждениях. Смысл в нем, можно сказать, брызжет изо всех щелей. Только он недоступен всем подряд. Он только для очень умных людей!

Ну, да! Именно для Очень умных. Зачем какому-то придурку потребовалось делить не нечто, не вещь этого мира, а ее семь восьмых? Да еще не на двоих, не между нами, а на две пятых?

Как зачем?! А вдруг сложится такая ситуация! И что ты тогда будешь делать? Окажешься неготовым?!

А нужно быть готовым?

Нужно быть готовым к любой возможности? А готов ли математик к тому, что его сейчас остановят на дороге и ограбят малолетние бандиты? Конечно, он же знает, как кричать: милиция, на помощь! Это у него решено давно и навсегда. Все, что связано с защитой себя и своих близких, надо решать через общественное устроение.

А готов ли он к новой перестройке, к тому, что окажется без зарплаты?

Конечно, готов: деньги — это не главное в жизни. И он уже давно приучил к этому своих близких.

Э-э… я даже не знаю, что еще придумать. Математик действительно давно решил все жизненные вопросы, использовав опыт предшественников из своего сообщества. Он как-то устроил свое выживание за счет тех, кто избрал мучиться рядом с ним. И просто имеет на все случаи жизни готовые ответы, вроде того, что для настоящего ученого это несущественно! И живет в мире, где существенны лишь те вещи, которые не могут случиться в настоящей жизни…

При этом он еще и может сказать: вы делите яблоки между детишками, а я решаю задачи, благодаря которым летают ракеты. Вот зачем нужно делить несуществующие числа не между людьми, а между дробями.

И ведь верно: ракеты летают и падают ядерными бомбами на наши головы именно благодаря способности ученых рассуждать бесчеловечно, применительно к каким-то иным мирам, где нет живых душ, а есть лишь знаки, которые не плачут, а потому их и не жалко.

При этом, если вспомнить логику, именно математическое рассуждение для многих современных логиков является идеалом рассуждения как такового. Почему? Наверное, потому, что оно именно бездушно, то есть ведется в «чистом виде», очищенное от человечности.

И что же является сутью рассуждения, если приглядеться к математическому рассуждению?

Как это с очевидностью заметно на приведенном Чеховым примере, для этого рассуждения совершенно безразличны «переменные», то есть те самые математические знаки. Мы могли бы делить две пятых на семь восьмых, а не наоборот. А само рассуждение осталось бы прежним, скрытое в словесных выражениях: положим, допустим, если… то…

И все они двухчастные или двухходовые. В первой части мы допускаем нечто как условие, а во второй делаем вывод из этого допущения. По правилам. Математический вывод всегда делается строго по правилам, которые зазубриваются всеми еще со школьной скамьи. Отклонения от правила недопустимы, поэтому всё математическое рассуждение держится на памяти о том, что и как полагается соотносить с другим.

Чеховское «положим» обязано завершиться: тогда… и далее описание следствия из условия. Точно так же и математическое «допустим», будет иметь обязательное продолжение: тогда… и если… то…

Язык чувствует эти словосочетания как обязывающие к какому-то определенному продолжению. За этим — описанная философами и логиками принудительность рассуждения. Можно сказать, чуть ли не скрытый в речи Логос или Мировой разум.

Так ли это, я не знаю, но прекрасно понимаю, что к такой жесткости следования вывода за условием или допущением нас приучает общество. И даже если это соответствует природе разума, принудительность вложена в рассуждение культурно-исторически. Просто с нас, если мы сказали «если», всегда требуют завершить начатое неким «то». Просто добиваются завершения, жестким принуждением: ну! Сказал — заверши! Назвался груздем, полезай в кузов! Начал говорить, заверши начатое!

Тот, кто этого не умеет, ощущается дураком. Быть подвергнутым такому осмеянию слишком болезненно, чтобы ему сопротивляться. И мы с детства привыкаем к тому, что наш мир — это мир жесткой причинности, в которой деяние обязательно вызывает следствие. В этом суть и взаимодействий с другими людьми: чтобы выжить в этом мире, нужно уметь взаимодействовать, поддерживая во всех окружающих уверенность, что они могут рассчитывать на твой обязательный ответ в случае их обращения.

Если ты человек, то на любое человеческое «если» ты откликнешься своим «то». Может быть, это будет отказ сделать то, что просят, но даже отказ лучше, чем пустота и тишина непонимания в ответ. Даже отказывая, ты человек, и значит, мы в мире людей, где все понятно, где я знаю, как жить.

Как ни странно это прозвучит, но жесткое и бесчеловечное рассуждение математики — это крайнее выражение человечности, доступное нам: в нем покой, который так важен для выживания. Покой такого же качества и рода, как заплаты над неведомым, которые мы ставим, делая многие вещи очевидностями. Нам нельзя видеть истинный мир в прорехи на поверхности его Образа. Сталкиваясь с неведомым, с тем, как оно просвечивает сквозь дыры в Образе мира, мы должны иметь некие заготовленные ответы, чтобы успокоить и усыпить самих себя. Лучшими ответами являются жесткие связки: если увидел нечто, то это то-то!

Человечество, возможно, невозможно.

Оно не может существовать в настоящем мире, поскольку не в силах соответствовать его яростности. Оно, как зелень, выращенная на зимнем окошке, блекло и безжизненно. И если настоящее прорвется в искусственные условия нашего мирка, мы тут же завянем и исчезнем, как исчезали целые государства и народы, стоило более дикому народу прорваться на его земли.

Угроза исчезновения постоянно висит над нами. Если ее видеть всегда, жить будет невозможно. И мы закрываем глаза, убеждая себя, что есть только тот мир, который мы себе придумали.

Очень похоже на испуганного ребенка, в чью комнату рвутся монстры из фильма ужасов, а он закрылся одеялом с головой и шепчет себе: никого нет, никого нет!.. Если бы они были, то мама мне обязательно бы об этом сказала!

Это и есть действительное, строгое математическое рассуждение. Оно совершенно искусственно и безжизненно. Но только оно обеспечивает нашу жизнь в этом мире. Не телесно. А именно с точки зрения разума.

Наш разум настолько слаб, что пока еще не смог бы думать в открытом мире. Вот поэтому его и загоняют в искусственные условия мирка, где правят жесткая причинность и принудительность рассуждения.

Это начало, это первый класс обучения разума, поэтому такое жесткое, математическое по своей сути, рассуждение должно быть изучено и освоено как основа рассудка. Но нельзя забывать, что жизнь шире этого искусственного мирка. И надо быть готовым к тому, что возможны и другие классы.

Глава 9. Рассуждение и дело

Живой русский язык связывает рассуждение с делом:

Долго рассуждай, да скоро делай.

Много рассуждает, да мало делает.

Как видите, поговорки эти, если их считать некими предписаниями, противоположны. Одна говорит о том, что, прежде чем приступить к делу, надо хорошенько подумать. Вторая о том, что многие оттягивают дело долгими рассуждениями.

Третья:

Нечего руками рассуждать, коли Бог ума не дал.

Она тоже о связи дела и рассуждения и прямо запрещает начинать дела, не обдумав их.

Что можно из них извлечь?

Рассуждение — не дело. Дело можно делать и не рассуждая. Однако…

Не вдаваясь в какие-то тонкости и глубины, попробую увязать эти понятия как психолог. Во-первых, очевидно, что рассуждение создает образ действия для того дела, которое ты собрался делать. Во-вторых, не менее очевидно, что и то дело, которое ты делаешь не рассуждая, имеет образ действия. Без него мы просто не можем двигать свое тело в соответствии с нуждами дела.

Но при этом, и это тоже очевидно, не продуманное рассуждением дело будет сделано так, будто Бог ума не дал. А если окажется, что оно несколько сложнее, чем уже имеющиеся исходные образы или образцы, то и вовсе сделано не будет. Так что нечего руками рассуждать, если думать не умеешь.

Рассуждение явно нужно для того, чтобы либо сделать новое дело, либо сделать более сложное дело, чем ты делаешь привычно, либо чтобы сделать просто сложное дело. В сложном деле, даже если ты и не раз уже его делал, всегда есть возможность запутаться. Да и не может быть такого сложного дела, в котором бы не изменились какие-то условия. Особенно, если это взаимодействия с людьми.

Что же дает рассуждение?

Оно позволяет учесть условия. Условно говоря, простейшим бытовым рассуждением является: если условия будут прежними, тогда делаем, как всегда, быстро и не рассуждая. А вот если условия изменятся, придется посидеть, подумать.

Это исходное рассуждение можно сохранить в памяти, потому что оно не просто будет всегда повторяться в жизни, но оно еще и перекрывает собой целый пласт возможных рассуждений, которые бы исследовали те, кто изучает рассуждение ради рассуждения. Но если задача — научиться думать, а думать в том смысле, в каком разум обеспечивает выживание, тогда все эти случаи ничего не добавляют качественно. Изучай — не изучай, а действовать будешь по образцу, поскольку в нем хранится лучшее из найденных твоим разумом решений подобных задач.

Поэтомуобразцы надо принять как понятие, обеспечивающее основания для работы разума и рассудка. Сами образцы — это омертвелые образы, внутри слоя образцов, который мазыки называли мышлением, думать невозможно, потому что думать там не о чем. Все давно уже продумано, и разум просто отказывается о них думать. Если попытаться заставить разум улучшить работающий образец, он заскучает, и очень скоро вы заметите себя думающим о чем-то более жизненном.

Соответственно, не может работать внутри образцов и рассудок.

Зато и он, и разум сразу же включаются, когда появляется новина или новизна. То есть когда условия задачи хоть немного отличаются от тех, для которых созданы образцы. Первое рассуждение рассудка в таком случае так же можно запомнить навсегда: условия несколько изменились, а не попробовать ли пройти по образцу? Вдруг проскочит?!

Как вы понимаете, дело либо сладится по образцу, несмотря на изменение условий, либо кто-то получит по морде, извините за грубое слово. Оно здесь оправдано, как объясняли мазыки, тем, что на языке брани, на Огне, означало голову или «лицо» животного. И тем самым в живой речи показывало, что человек ведет себя соответствующе. То есть тупо лезет к тому, что ему захотелось получить, не учитывая ни людей, ни условий. Отворотить скотину от того, что она наметила сожрать, скажем, с огородной грядки, можно только дубиной.

Но разум — сын кулака, как говорили те же мазыки. Что означает: мы учимся только тогда, когда жизнь начинает нас бить. И это очень естественно, если вспомнить, что задача разума — обеспечивать наше выживание. Поэтому он вступает в работу именно тогда, когда появляется угроза жизни. Хоть отдаленная. И начинает совершенствовать те образы действия, которые у нас есть. А если для них нужно учитывать условия, он совершенствует и образ мира, изучая мир лучше.

И если по морде благополучно получено, разум просыпается и рождает третье рассуждение: Больно! Похоже, надо думать… А как не хочется!

Почему большинству людей не хочется думать, я не очень понимаю, хотя изучаю это уже много лет. Очевидно, это связано с личным целеустроением каждого. Люди постоянно отказываются думать и совершенствоваться, упорно пытаясь заставить измениться мир, а не себя. Просто насилуют его бесконечными попытками принять их образцы.

При этом ясно видно одно: сам разум вообще не может лениться или бездействовать. И ему совершенно все равно, о чем думать и в чем совершенствоваться. Не дает ему это делать исключительно наш выбор жизненного пути, то есть того, что ты хочешь делать, и того, что не хочешь. И если ты не хочешь чего-то делать, а нужно, ты много-много раз пытаешься применить все то же орудие, тыкая его разными концами, пока не поймешь, что этот ключик окончательно не подходит.

Только после этого, вздохнув и пострадав, человек начинает сокрушенно думать, жалея о том, что вынужден будет украсть столько ценного времени от главных дел своей жизни. При этом дело оказывается крошечным и часто занимает времени гораздо меньше, чем было потрачено на перебор образцов. В итоге получается двойная трата жизни, а поскольку она происходит почти со всеми делами, то есть чуть не каждый день, мечта отходит в дальнюю часть сознания и вовсе забывается.

И вот рождается человек, который не делает ничего своего, но все, что ему поручают, делает так, будто его обворовали и намеренно мешают жить своим делом. Состояние это скотское, причем и в смысле упрямства, и в смысле бездумности, и в смысле злобности. Про плохие и все ухудшающиеся условия жизни я и не говорю.

Легкость перехода к думанию в делах, которые ты не хотел делать, но жизнь заставила, рождается из понимания, что эти дела все равно сделать придется. В таком случае, если ты осознал, что отвертеться от них невозможно, остается только одно решение: сделать их как можно быстрей и лучше. Лучше — это чтобы не пришлось переделывать. И тогда есть надежда, что дела однажды будут переделаны, и ты целиком посвятишь себя только делу своей души.

Многие могут сказать, что дела переделать невозможно. Они бесконечны.

Это ошибка рассуждения. Причем Большого Рассуждения, на уровне Скумы, то есть Задачи жизни. В рамках мелких рассуждений сегодняшнего дня это верно: если жить, как говорится, растительно, не думая вперед, то жизнь будет сама подыскивать для тебя дела по обеспечению выживания каждый день. И подыскивать она их будет нелениво.

Но если ты хоть смутно вспоминаешь о том, зачем пришел, и понимаешь, что эту задачу надо решить обязательно, ты проделаешь следующее, четвертое рассуждение: чтобы сделать главное дело, надо освободиться от помех. Помехи приходят из жизни, поэтому жизнь надо устроить так, чтобы помехи устранялись сами, до тебя. Тогда ты сможешь вложить всего себя в главное.

В современном мире такой способ устроения жизни называется предприятием. Ты создаешь предприятие и отлаживаешь его, и тогда оно берет на себя заботы о твоем выживании. Ты же, в отношении хорошо устроенного и отлаженного предприятия, занят только управлением, которое все ведется по образцам. Думать же ты будешь о том, зачем пришла твоя душа.

В старину этот способ называли хозяйством. В сущности, любое крестьянское хозяйство было семейным предприятием, обеспечивающим и выживание и лучшую жизнь. Понятно, что любое хозяйство, как современное, так и старинное, требует большого участия в нем хозяина. А в старину оно, порой, вообще не оставляло свободного времени, как нам сейчас кажется.

Но, во-первых, обеспечить выживание в тяжелые времена, когда люди умирали по всей Руси прямо на дорогах, это уже немалое движение к главному и, безусловно, обеспечивает возможность посвятить себя Скуме, что не может себе позволить заморенный голодом. Во-вторых же, при всех трудностях крестьянской жизни, на старой Руси было около полутора сотен праздников в году! Иначе говоря, то тяжелое крестьянское дело, о котором так много кричали большевики, обеспечивало возможность крестьянам быть праздными почти половину года!

Бедно же жили лентяи, как рассказывают старики, с которыми доводилось мне общаться по деревням.

Что это значит? А то же самое, что и поговорка о том, что кулак — этот тот, кто спит на кулаке. Иными словами, кто делал необходимые для выживания дела быстро, споро и хорошо, быстро освобождался от них и жил в достатке, имея время для праздников или других душевных дел. В основе настоящего крестьянства лежало именно это рассуждение: сделал дело, гуляй смело!

Четыре исходных рассуждения, которые я привел, подводят к тому, как начать думать и рассуждать о новом. Либо о целиком новом — Новине на языке мазыков, либо о новом в рамках изменившихся условий. Собственно говоря, тут и начинается действительное рассуждение и, так сказать, школа рассуждения.

Но об этом надо рассказывать особо.

Наши рекомендации