Онтогенетические и эволюционно-биологические аспекты социальных связей

Социальные связи у человека в еще большей степени, чем у нижестоящих видов, предполагают постепенное знакомство с определенным индивидом. Не бывает близкой связи с другим человеком, которая устанавливалась бы заочно на основе одного лишь аванса доверия. Сначала необходимо завоевать право на близость и доверительные отношения друг с другом. Обращение к онтогенезу показывает, что на основе трех видов близости, выделяемых Бишофом (Bischof, 1985), можно вы­делить различные Мотивационные системы социальной связи. Бишоф выделяет три фазы развития, которые можно считать оензитивными периодами. В первич­ной, наиболее ранней, фазе у маленького ребенка развивается доверие к заботя­щимся о нем членам семьи, особенно к матери. Вторичная, юношеская, фаза раз­вития близости предполагает отделение от родителей, братьев и сестер, близость с которыми порой достигает стадии пресыщения. Эта фаза связана с направленно­стью на отдельных людей за пределами семьи, с которыми завязываются друже­ские отношения или интимное партнерство супружеского типа. Наконец, под третич­ной близостью понимаются отношения, которые возникают у матери — а в стабиль­ных семьях и у отца — с детьми. Очевидно, что для матери сензитивной ситуацией является уже сам процесс родов. Аналогичную последовательность социальных связей и значимых лиц (мать, отец, ровесники, партнер противоположного пола) выделяет — на основе многочисленных наблюдений приматов — исследователь­ская группа Харлоу и объединяет их под именем «любви» (Harlow, 1971).

Есть все основания предполагать, что в ходе развития человека из гоминидных протоформ существовало серьезное давление отбора в сторону возникновения трех видов близости (см.: Bischof, 1985; Eibl-Eibesfeldt, 1984). Сегодня представляется невероятным, что гоминиды и первые люди жили «первобытной ордой», где го­сподствовал сексуальный промискуитет и отсутствовали семейные связи. Похоже,

что уже в переходный период к возникновению человека длительная привязан­ность ребенка к матери, т. е. матрилинейная социальная связь, которую можно об­наружить уже у шимпанзе (Lawick-Goodall, 1975), в результате постепенного включения в семью мужчины нашла свое завершение в семейном союзе брачного типа (см.: Konner, 1981). Такого рода семейно организованный союз родителей и детей сделал возможным просоциальное инвестирование родителей (в смысле род­ственного отбора) в свое потомство. Это инвестирование, сочетавшееся с тесной и длительной привязанностью к родителям со стороны детей, создало предпосылки для более длительного периода детства и юности, в ходе которого осваиваются способности, отличающие homo sapiens от других видов, — такие, как способности к представлению и мышлению, речевому общению и представлению о времени.

Эйбл-Эйбесфельдт называет заботу о потомстве «ключевой находкой» эволюции поведения, с которой «в мир пришло дружелюбие» (Eibl-Eibesfeldt, 1984, S. 213). Ключевая находка в виде заботы о потомстве делалась в ходе эволюции многократ­но и независимо друг от друга, в частности насекомыми, затем птицами и, нако­нец, млекопитающими. В качестве второго «звездного часа» Эйбл-Эйбесфельдт рассматривает развитие «личных отношений» в рамках заботы о потомстве, с ко­торыми «в мир пришла любовь» (Eibl-Eibesfeldt, 1984, S. 213). Антрополог и эво­люционный биолог Лавджой (Lovejoy, 1981) считает возникновение нуклеарной семьи в смысле образования моногамных пар в сочетании с интенсивной заботой со стороны родителей и устойчивыми социальными отношениями решающим по-веденческо-биологическим источником эволюции человека. Такого рода семейные структуры (отчасти также с полигамными брачными связями) можно и сегодня наблюдать в первобытных культурах собирателей и охотников, например у бушме­нов (West, Konner, 1976).

Этот вывод соответствует разработанной Боулби (Bowlby, 1958, 1969) теории биологической связи, которая была модифицирована Эмде и Гэнсбауэром (Emde, Gaensbauer, 1981) с точки зрения теории эволюции, Бишофом (Bischof, 1975) -с точки зрения психологии мотивации, а Айнсвортом — с точки зрения дифферен­циальной психологии (см.: Ainsworth, Blehar, Waters, Wall, 1978). Согласно Боул­би, мать и ребенок генетически предрасположены к тому, чтобы воспринимать определенные сигналы друг от друга, активно реагировать на них и, начиная со второй половины первого года жизни, постепенно устанавливать высокоиндиви-дуализированную связь друг с другом. При этом со стороны матери решающее зна­чение имеют не столько действия по уходу за малышом, сколько любовное и лас­ковое обращение к нему и обеспечение его безопасности. Ребенок демонстрирует своего рода «мочотропию», т. е. стремление вступать в личные отношения с од­ним определенным человеком, которым обычно является его мать. Одновременно с этой привязанностью к хорошо знакомому человеку существует недифференциро­ванный страх по отношению ко всем чужим, возникающий в возрасте 8-9 месяцев («страх восьми месяцев») и наблюдаемый вплоть до двухлетнего возраста. Вопре­ки некоторым теориям, находящим объяснение этого раннего страха перед чужи­ми (например, считающих его результатом переживания когнитивного рассогла­сования), едва ли следует пренебрегать допущением о его филогенетических кор­нях (Sroufe, 1977).

Понять развитие человека на протяжении первого года жизни можно лишь в том случае, если рассматривать взаимодействие между матерью и ребенком как социальную диаду и единицу действия (Кауе, 1982; Schaffer, 1977). Так, ребенок, еще до того, как он будет в состоянии убегать, благодаря близости матери ощущает себя в достаточной безопасности для того, чтобы с любопытством исследовать не­посредственно окружающий его мир, что благоприятствует его последующему раз­витию (Sroufe, 1979). На втором году жизни мать компенсирует еще сохраняющу­юся слабость способности ребенка к действию — задавая цели действия и, при не­обходимости, напоминая ребенку о них, разделяя действие на доступные ребенку шаги, помогая ему и давая обратную связь, — при этом она вводит ребенка в «зону его ближайшего развития» (Vigotsky, 1978), актуализируя его текущий потенциал развития (cm.:J. Heckhausen, 1987).

Итак, в первом приближении мы рассмотрели зволюционно-теоретические и онтогенетические аспекты социальной связи ребенка с родителями и родителей с ребенком — первичную и третичную близость по Бишофу. По-видимому, эта внут­рисемейная близость создает предпосылки для вторичной близости. Она является основой способности подрастающего ребенка устанавливать доверительные отно­шения и с незнакомыми ранее людьми, не являющимися членами семьи. Для Эрик-сона (Erikson, 1950) «доверие» является первой и основополагающей из восьми ценностей, определяющих цели восьми последовательных этапов жизни.

Однако способность устанавливать связи с ровесниками, причем ранее незна­комыми, имеет и свои собственные эволюционные и онтогенетические корни. При рассмотрении эволюционно-биологических основ агрессии (глава 10) мы уже ука­зывали на давление отбора в ранних культурах собирателей и охотников в сторону более низкой межгрупповой агрессии и высокой внутригрупповой кооперации.

Что касается онтогенеза, то Бишоф (Bischof, 1975,1985) обратил внимание на то, что у подростка постепенно развивается все большее «пресыщение» по отно­шению к хорошо знакомым членам семьи, родителям и братьям и сестрам, и со­ответственно он чувствует все большее притяжение к незнакомым ровесникам. В юности любопытство перевешивает прежний страх и недоверие по отношению к незнакомым. Возникает стремление к установлению отношений с незнакомыми людьми, в результате чего возникают устойчивые дружбы. Просыпающаяся в юно­сти сексуальность — и это тоже имеет свои эволюционные основания — возбужда­ется лишь ранее незнакомыми представителями противоположного пола, не яв­ляющимися членами семьи (экзогамия; см.: Bischof, 1985 и Westermarck, 1934). В отличие от дочеловеческих приматов сексуальная активность у человека уже не огра­ничена короткими периодами течки. Она освободилась от жесткой привязанности к одной лишь функции размножения и служит теперь еще и поддержанию устойчивой связи между сексуальными партнерами, особенно связи мужчины с семьей.

С помощью этих разъяснений мы примерно очертили рамки тех социальных связей, которыми до сих пор преимущественно занималась психология мотивации: мотивации аффилиации и мотивации близости. В обоих случаях речь идет о при­обретении, поддержании и углублении вторичной близости с прежде незнакомы­ми взрослыми людьми за пределами знакомой семьи. Обратимся сначала к так называемой мотивации аффилиации.

Мотивация аффилиации

Мюррей в 1938 г. описывал мотив аффилиации {needaffiliation) следующим образом:

«Заводить дружбу и испытывать привязанность. Радоваться другим людям и жить вместе с ними. Сотрудничать и общаться с ними. Любить. Присоединяться к груп­пам» (Murray, 1938, р. 83).

Завязывание и поддержание отношений с другими людьми может преследовать весьма различные цели, такие как «произвести впечатление», «властвовать над другими», «получать или оказывать-помощь». Под аффилиацией (контактом, об­щением) мы подразумеваем определенный класс социальных взаимодействий, имеющих каждодневный и в то же время фундаментальный характер. Содержание их заключается в общении с другими людьми (в том числе с людьми незнакомыми или малознакомыми) и таком его поддержании, которое приносит удовлетворение, привлекает и обогащает обе стороны.

Степень достижения этих целей зависит не только от человека, стремящегося к аффилиации, но также и от его партнера. Человек, стремящийся к аффилиации, должен добиться многого. Прежде всего он должен дать понять, что стремится вступить в контакт, сообщив этому контакту привлекательность в глазах предпо­лагаемого партнера. Он должен сделать очевидным для партнера, что рассматри­вает его как равного себе и предлагает ему полностью взаимные отношения, т. е. он не только «стремится к аффилиации», но и одновременно выступает партнером по аффилиации для соответствующей потребности человека, с которым он вступает в контакт. Несимметричность в распределении ролей или далеко идущие желания превратить партнера в средство удовлетворения своих потребностей (например, потребностей в независимости или зависимости, в превосходстве или уничижении, в силе или слабости, в предоставлении или получении помощи) наносят ущерб аффилиации как таковой или даже совсем разрушают ее. Наконец, человек, стре­мящийся к аффилиации, должен добиться определенного созвучия своих пережи­ваний переживаниям партнера, что побуждало бы обе стороны к взаимодействию и ощущалось бы ими как нечто приятное, приносящее удовлетворение и поддержи­вающее чувство собственной ценности.

Цель аффилиации с точки зрения стремящегося к ней можно было бы опреде­лить как поиск если не любви со стороны партнера по аффилиации, то, по крайней мере, приятия, желанности себя, дружеской поддержки и симпатии. Однако подоб­ное определение подчеркивает лишь одну сторону в отношениях аффилиации, а именно получение, и пренебрегает другой - отдачей. Вот почему гораздо более точным будет определить цель мотива аффилиации как взаимную и доверитель­ную связь, при наличии которой каждый из партнеров если и не любит другого, то относится к нему приязненно, принимает его, дружески поддерживает и симпати­зирует ему. Для достижения и сохранения такого рода отношений существует мно­го как вербальных, так и невербальных способов поведения; их можно наблюдать, в частности, при вступлении в контакт с незнакомыми людьми. О мотивированно­сти поведения стремлением к аффилиации можно судить по количеству и пози­тивному содержанию речевых высказываний, по дружелюбному выражению лица,

длительности контакта глаз, частоте кивании головой, по позе и жестикуляции и т. д. (о способах невербальной коммуникации см.: Mehrabian, 1972).

Прежде чем приступить к расмотрению некоторых из указанных выше целей мотива аффилиации, мы кратко остановимся на двух родственных социально-пси­хологических подходах, занимающихся изучением симпатии и социальной тре­вожности.

Симпатия

Существует целое исследовательское направление, представители которого пыта­ются выяснить, что делает человека привлекательным для других; они пытаются также ответить на вопрос о том, насколько похожими должны быть люди, чтобы их тянуло друг к другу (см.: Byrne, 1971; Huston, 1974). Для объяснения этого ра­нее привлекалась главным образом выработанная в русле теории научения пара­дигма привлекательности, согласно которой привлекательным человека делают первичные (например телесный контакт) и вторичные (например похвала) поощ­ряющие стимулы, тогда как тот, от кого исходят первичные (например боль) или вторичные (например порицание) наказания, кажется нам несимпатичным и мы стремимся его избежать (см.: Backman, Secord, 1959). Не довольствуясь этими до­вольно тривиальными объяснениями, исследователи все более убедительно демон­стрируют, что симпатию порождает сходство мнений, а также черт личности. Диа­пазон изучавшихся личностных переменных стал практически необозримым. Он простирается от интеллекта и темперамента через физическую привлекательность (Berscheid, Walster, 1974) и личностную открытость до мотивации достижения и погони за сенсациями. В качестве зависимых переменных, указывающих на сим­патию и притяжение, использовались решение вступить в контакт и поддерживать его или первые шаги к вступлению в контакт и его поддержанию.

С точки зрения психологии мотивации более интересным является относи­тельно новое направление исследований, опирающееся на теорию личностных конструктов Келли (Kelly, 1955). Люди, жизненные темы которых и связанная с ними структура социального восприятия близки друг другу, склонны к взаимно­му притяжению (Banikiotes,Neimeyer, 1981; Neimeyer, Neimeyer, 1981). Даки Спен­сер (Duck, Spencer, 1972) в лонгитюдном исследовании студенток показали, что их дружба основывается на концептуальном сходстве личностных конструктов, т. е. на подобии ценностных диспозиций и наиболее общих целей и намерений. Студентки, которые в момент знакомства обнаруживали больше сходных персо­нальных конструктов, через полгода были в более близких дружеских отношени­ях, чем те, конструкты которых были менее сходными. Чем дальше развивалась дружба, тем менее значимым становилось буквальное сходство по сравнению с кон­цептуальным.

Социальная тревожность

Этим словосочетанием принято обозначать по-разному мотивированные состоя­ния тревожности в социальных ситуациях и соответствующие им способы поведе­ния наподобие робости или застенчивости. Страх чужих, явно обусловленный ге­нетически и в разной мере выраженный у разных индивидов, следует отличать от

озабоченности тем, как произвести хорошее впечатление на окружающих и соста­вить у них выгодное впечатление о себе, нередко связанное с сомнениями в том, что это удастся. Такую тревожность, основанную на опасении получить критиче­скую оценку со стороны других людей, мы будем называть страхом перед чужой оценкой. Страх перед чужой оценкой по своему генезису не сводится к страху чу­жих, ибо он предполагает способность к принятию чужой перспективы (видеть себя глазами другого человека, на которого мы хотели бы произвести хорошее впе­чатление), которая в период раннего страха чужих в промежутке от шести месяцев до двух лет еще не сформирована.

Страх чужих, выражающийся в застенчивом поведении по отношению к незна­комым людям, является, по-видимому, генетически обусловленной характеристи­кой темперамента (Buss, Plomin, 1984). В пользу этого свидетельствуют данные близнецовых исследований и исследований приемных детей. Так, застенчивость биологических «матерей» коррелировала с застенчивостью их двухлетних детей, которые, начиная с самого рождения, были разлучены с матерями и усыновлены (Daniels, Plomin, 1985). Однояйцевые близнецы демонстрировали более сходное поведение по отношению к незнакомым людям (но не по отношению к матери), чем двухяйцевые близнецы того же возраста (Plomin, Roew, 1979). Генетическая уко­рененность индивидуальных различий в робости по отношению к незнакомым людям указывает то, что этот страх является частью нашего эволюционного насле­дия, и на то, что в эволюционно биологическом отношении-он дает определенные преимущества, по крайней мере в раннем онтогенезе.

Что касается страха перед чужой оценкой, то было сделано несколько довольно сходных попыток объяснить его, Во-первых, этот страх объясняется самооценоч­ной тревожностью (Schlenker, Leary, 1982), связанной с оцениванием своего пове­дения с точки зрения того, какое впечатление оно производит на людей, значимых для индивида, и коррекцией поведения, чтобы оно стало наиболее впечатляющим. Поскольку человеку, испытывающему тревожность в социальных ситуациях, при­суща потребность не произвести плохого впечатления на окружающих и одновре­менно он сомневается в том, что сможет показать себя в лучшем свете, самооценоч­ной тревожности близки такие личностные характеристики, как «застенчивость в пуб­личных ситуациях» (Buss, 1980) или «тревожная озабоченность собой» (Crozier, 1979). Это относится не только к озабоченности тем, что нас может недостаточно оценить потенциальный партнер по общению, но и к страху оказаться несостоя­тельным в глазах другого человека с точки зрения своих достижений, т. е. к хоро­шо исследованной области экзаменационной тревожности (см. обзор: Wine, 1982 и главу 7).

Страх перед чужой оценкой может возникать не только по отношению к незна­комым, но и по отношению к знакомым людям. С другой стороны, незнакомый человек может вызывать страх перед чужими, но в то же время не возбуждать стра­ха перед чужой оценкой. Эти два источника социальной тревожности следует от­личать друг от друга, поскольку они не всегда выступают в сочетании. Это было доказано Азендорпфом (Asendorpf, 1984) в серии по-разному построенных гипо­тетических и экспериментальных социальных ситуаций, в которых испытуемые встречались со знакомыми и незнакомыми людьми. Хотя социальная тревожность

в обоих случаях была примерно одинаковой, незнакомые люди вызывали меньше мыслей, связанных с производимым на них впечатлением, меньше страха перед негативной оценкой и меньше ощущений стыда, чем знакомые.

Застенчивость является весьма широко распространенной характеристикой поведения, основанной на социальной тревожности того или иного вида. Однако поведение застенчивого человека побуждается не только страхом «не понравить­ся» другому человеку или быть отвергнутым им. Наряду со страхом им движет стремление к контакту (ср. также работу: Cheek, Buss, 1981, где было установлено, что застенчивость и общительность являются независимыми друг от друга факто­рами). Застенчивые люди не являются одиночками, подобно ярко выраженным интровертам, но переживают явный конфликт приближения и избегания в соци­альных ситуациях, вызывающих у них застенчивость. Таким образом, застенчи­вость представляет собой поведение в ситуации конфликта. Застенчивый человек, с одной стороны, страдает от ощущения своей неполноценности в ситуациях со­циального контакта, а с другой — стремится к большему признанию и более близ­ким отношениям с другими людьми. К таким результатам пришел Азендорпф (Asendorpf, 1984) в своем исследовании, в ходе которого студенты не только рас­сказывали о себе с использованием опросников, но и подвергались наблюдению в экспериментально создававшихся социальных ситуациях. Кроме того, они оцени­вали различные ситуации (например, встречу с партнером, в которого человек тай­но влюблен, или воображаемое объяснение в любви и предложение руки и сердца) с точки зрения того, насколько сильно они актуализируют их застенчивость. Эти оценки у застенчивых и не страдающих застенчивостью людей оказались одина­ковыми, что стало подтверждением того, что застенчивых отличает не побудитель­ность возможных последствий действий в социальных ситуациях, предполагаю­щих оценку со стороны других людей, но, скорее, невысокая уверенность в том, что они могут с честью справиться с такими ситуациями.

Мотив аффилиации

Последний вывод, к которому пришел в своем исследовании застенчивости Азен­дорпф, подразумевает, что индивидуальные различия — а следовательно, и мотив аффилиации — определяются не столько доминированием позитивных и негатив­ных аффилиативных стимулов, сколько приобретенными обобщенными ожида­ниями успеха своих аффилиативных усилий. К аналогичным выводам, сводящим модель ожидаемой ценности к компоненту обобщенного ожидания как важнейше­му детерминанту индивидуальных различий, пришел Бирн и его соавторы (Byrne, McDonald, Mikawa, 1963), а также Меграбян и Ксензки (Mehrabian, Ksionzky, 1974). Последние называют две тенденции мотива аффилиации (надежду на аффилиа-цию и страх отвержения) ожиданиями, но обозначают их как R\ и R2, что является сокращением от слова reinforcement (подкрепление), а не от слова expectancy (ожи­дание). Однако это относится лишь к тем случаям, когда стремящийся к аффили­ации человек еще не знаком с партнером достаточно близко. В противном случае решающую роль играют не обобщенные ожидания R1 и R2, а конкретные ожида­ния, которые авторы обозначают как конкретные побудительности Л и г2. В этой главе мы еще вернемся к этому вопросу.

Бирн и его соавторы предложили перекрестную классификацию мотива аффи-лиации, различая тенденции «надежды на аффилиацию» (НА) и «страха отверже­ния» (СО) и выделяя четыре типа мотива аффилиации. Эту классификацию за­имствовали у них Меграбян и Ксензки (Mehrabian, Ksionzky, 1974). Если разделить ожидания успеха и неудачи по степени их выраженности на высокие и низкие, то первый тип составят люди, стремящиеся к близости (высокая НА и низкий СО), второй тип — боящиеся отвержения (низкая НА и высокий СО), третий тип — кон­фликтно-мотивированные (высокая НА и высокий СО, что характерно для застен­чивых людей), и четвертый тип — люди со слабой мотивацией аффилиации (низкая НА и низкий СО). Хекхаузен (Heckhausen, 1980) пошел в своих исследованиях еще дальше и полагает, что существует ковариация между силой побудительности НА и СО, с одной стороны, и соответствующими ожиданиями, т. е. вероятностями аф­филиации и отвержения, — с другой. Предполагалось, что преимущественно пози­тивное или негативное ожидание, вытекающее из обобщенного ожидания, оказыва­ет влияние на серьезность или поверхностность аффилиативного поведения и его ре­зультаты — позитивные в случае надежды на успех и негативные в случае страха неудачи. В соответствии с этим должна увеличиваться сила позитивной побудитель­ности аффилиации или негативной побудительности отвержения. При этом остает­ся открытым вопрос о том, что при этом происходит с величиной, противоположной побудительности, — уменьшается ли она, возрастает или остается неизменной.

Ответу на этот вопрос посвящено исследование Келлера (-Keller, 1985). Он пред­лагал студенткам фотографии молодых людей высокой, средней и низкой привле­кательности и внутри каждой группы варьировал (мнимую) вероятность успеха аффилиации (80, 50 и 20%). Оказалось, что студентки выбирали более привлека­тельных партнеров и — несколько менее решительно — партнеров с более высокой вероятностью успеха аффилиации. Поскольку выбор определялся и побудитель­ностью, и ожиданием, остался открытым вопрос о том, ковариируют ли индивиду­альные различия величины побудительности НА и СО с соответствующими раз­личиями относящихся к ним ожиданий. Эта ковариация оказалась слабой. С помощью опросника, измеряющего мотив аффилиации, была обнаружена кор­реляция компонента СО («стремление к контакту, неловкость, беспомощность») с уклонением от выбора высокопривлекательного партнера, тогда как компонент НА («аффилиация, желание быть вместе») позитивно коррелировал с выбором такого партнера. Эти данные не дают достаточных оснований для того, чтобы при­влекать независимые друг от друга комбинации выраженности ожиданий и цен­ности для объяснения индивидуальных различий в аффилиативном поведении.

Измерение мотива аффилиации

В 1952 г. Шипли и Верофф (Shipley, Veroff, 1952) опубликовали первую основан­ную на ТАТ методику измерения мотива аффилиации. Эти авторы несомненно находились в то время под влиянием соответствующих работ в области мотивации достижения, о чем свидетельствуют три момента. Прежде всего Шипли и Верофф также использовали перед написанием рассказов по ТАТ адекватные изучаемому мотиву способы побуждения мотивации различной силы. Кроме того, характер (но, разумеется, не содержание) ключевых категорий анализа и оценки рассказов со-

ответствовал ключевым категориям, разработанным для анализа мотива достиже­ния. Наконец (и это привело к самым разнообразным последствиям), в качестве теоретической основы авторы воспользовались депривационной моделью мотива­ции: неудачный или сомнительный по своему исходу акт достижения или аффи­лиации побуждает соответственно мотив достижения (см. главу 8) или мотив аф­филиации, подобно тому, как голод побуждает к поиску пищи.

Для достижения поставленной цели авторы исследования непосредственно перед проведением ТАТ провели социометрическое оценивание группы членов студенческого клуба, причем непосредственно в помещении этого клуба. Каждый из студентов по очереди вставал, и присутствующие оценивали его с точки зрения таких качеств, как приветливость, нетерпимость, робость, необщительность и т. д. В заключение каждый должен был назвать имена трех товарищей по клубу, с кото­рыми он хотел бы поддерживать дружеские отношения. Наряду с эксперименталь­ной группой в опыте участвовала контрольная группа, члены которой перед ТАТ должны были заполнить анкету о предпочитаемых ими блюдах. Вторая предложен­ная этими авторами методика состояла в сопоставлении двух групп, одна из кото­рых объединяла студентов, за месяц перед тем получивших отказ в ответ на заявление о вступлении в клуб (экспериментальная группа), другая же (контрольная) группа состояла из студентов, принятых в клуб. В обоих исследованиях экспериментальные группы, т. е. группы, находящиеся в условиях депривации, набрали (в соответствии с предварительно отобранными ключевыми категориями анализа содержания расска­зов по ТАТ) больше баллов, чем соответствующие им контрольные группы. (Однако результаты второго исследования не являются убедительными, поскольку обе груп­пы испытуемых не были уравнены по силе мотива аффилиации перед принятием в клуб или отказом в таком принятии. Вполне возможно, что испытуемые экспе­риментальной группы изначально имели более сильный мотив.) Использованные при анализе ключевые категории содержания позволяли приписывать каждому высказыванию (позитивному или негативному) определенное количество баллов в тех случаях, когда тематика рассказов вращалась вокруг отвержения, расстава­ния и одиночества. Авторы пришли к выводу, что их основанная на ТАТ методика измеряет страх отвержения. Однако они придерживались мнения, что эта Мотива­ционная тенденция (так же как и ее не обнаруженная противоположность — надеж­да на аффилиацию) ведет не к избеганию аффилиации, а к ее поиску.

В работе Аткинсона, Хейнса и Вероффа (Atkinson, Heyns, Veroff, 1954) была предпринята попытка избавиться от одностороннего акцента на страхе отвержения и включить в круг анализируемых явлений тенденцию поиска (т. е. надежду на аффилиацию). По сравнению с предшествующим исследованием, авторы изменили эксперимент в трех отношениях. Во-первых, они использовали картинки ТАТ, со­держание которых могло возбуждать мысли не только об отвержении и расставании, но и об удачной аффилиации. Во-вторых, сохранив предложенную Шипли и Вероф-фом социометрическую ситуацию актуализации мотивации, они ввели в качестве контрольной нейтральную ситуацию. Место действия было перенесено из помеще­ния клуба (где уже сами стены могли возбуждать связанные с аффилиацией пози­тивные представления) в одну из учебных аудиторий университета, где испытуемым было предложено выполнить задание на решение анаграмм. В-третьих, они расши-

рили разработанные Шипли и Вероффом ключевые категории, которые использо­вались для анализа содержания, включив в них категории, соответствующие пози­тивным представлениям, и разграничив внутри большинства категорий позитивные и негативные высказывания. Основной критерий наличия тематики, релевантной мотиву аффилиации, они сформулировали следующим образом:

«Тема аффилиации... присутствует в тех случаях, когда один или несколько персо­нажей рассказа явно озабочены установлением, поддержанием или восстановлени­ем положительных аффективных отношений с другими людьми. Озабоченность та­кого рода непосредственно проявляется в случаях, когда само отношение описыва­ется как дружба» (Atkinson, Heyns, Veroff, 1954, p. 406).

Количество баллов, набранных экспериментальной группой, почти по всем ка­тегориям значительно превзошло показатели контрольной группы. Однако по от­дельным категориям различие было обнаружено только в позитивных, но не в не­гативных высказываниях (поэтому в суммарном показателе последние не учиты­вались). Авторы исследования не пытались сделать следующий шаг к различению внутри мотива аффилиации тенденций поиска и избегания (к тому же они не со­здали необходимых для этого противоположных условий актуализации мотива­ции). В общем, они пришли к тому же выводу, что Шипли и Верофф: мотив аффи­лиации состоит из одной только тенденции поиска, независимо от того, возбуж­дается ли эта тенденция через страх отвержения или через .надежду на общение. Подтверждением этого служит, с точки зрения авторов работы, корреляция моти­ва аффилиации с рядом социометрически выявленных личностных свойств — стремлением к одобрению, уверенностью и самоутверждением. Была обнаружена также корреляция с эгоизмом, которая плохо вписывается в общую картину.

Аткинсон и его соавторы оставили без внимания вопрос о том, не оказывают ли надежда на аффилиацию и страх отвержения — даже если и то и другое вносит свой вклад в тенденцию поиска — различное влияние на поведение. Результаты в целом не дают определенного ответа на этот вопрос. Мотив аффилиации актуализировал­ся в рассматриваемом исследовании только негативно (т. е. порождением сомне­ния в успехе аффилиации), но не позитивно. Увеличение (по сравнению с ней­тральной ситуацией) позитивных показателей в результате подобного рода не­гативной актуализации мотива может объясняться просто тем, что навязываемое испытуемым сомнение противоречит свойственным части из них обобщенным ожиданиям успеха и тем самым побуждает актуализацию содержаний, связанных с уверенностью в возможности аффилиации. Для проверки этой гипотетической зависимости представляется необходимым предварительное измерение изучаемо­го мотива в нейтральных условиях. Что касается применявшихся для анализа со­держания рассказов ТАТ ключевых категорий (они подробно описаны в работе: Heyns, Veroff, Atkinson, 1958), то они так и не были изменены, хотя требовали до­работки в соответствии с теоретически обоснованными критериями валидности, позволяющими развести избегание отвержения и стремление к аффилиации. На­конец, авторы дали столь широкое определение темы аффилиации, что оно охва­тывало весь неструктурированный конгломерат возможных социальных мотивов, в том числе таких, как стремление к одобрению, признанию или доминированию.

Впоследствии были предприняты попытки углубить экспериментальный ана­лиз в двух направлениях: во-первых, путем создания для каждой из тенденций мотива особой ситуации актуализации и, во-вторых, путем их раздельной фикса­ции при анализе содержания результатов проективных тестов. В рамках первого направления Френч и Чэдвик (French, Chadwick, 1956) попробовали разделить «социометрическую ситуацию» на позитивную (субъект пользуется популярно­стью в группе) и негативную (субъект не пользуется популярностью в группе). Однако испытуемые (ими были служащие одной из военно-воздушных баз США) восприняли данные социометрии (фиктивные) как недостоверные. Поэтому авто­ры смогли говорить лишь о неспецифической ситуации актуализации. В этом ис­следовании мотив аффилиации был измерен с помощью так называемого теста на интуицию (одной из разработанных Френчем методик): вместо картинок испыту­емому дается ряд предложений типа «Том всегда позволяет выигрывать другим», которые надо развернуть в рассказ; анализ самих рассказов в основном осуществ­ляется по категориям, предложенным Аткинсоном с соавторами. Была также за­мерена популярность испытуемых в своих подразделениях, что позволило урав­нять экспериментальную и контрольную группы по обеим переменным. Месяцем позже у испытуемых вновь была измерена мотивация аффилиации, на этот раз после ее искусственной актуализации. Результаты оказались вполне однозначны­ми: в случае актуализации мотивация возрастает, причем независимо от направле­ния актуализации (следует, однако, отметить, что специфичную по направлению актуализацию в эксперименте создать не удалось), и тем в большей степени, чем выше изначально зафиксированный мотив аффилиации. Эти не связанные с на­правлением актуализации Мотивационные эффекты зависели от установленного социометрически статуса испытуемых: у популярных испытуемых росло число категорий содержания, связанного с НА, у непопулярных — с СО.

Последний результат хорошо согласуется с нашими общими соображениями, поскольку популярность среди членов группы до некоторой степени должна совпа­дать с ожиданиями (применительно к данной группе) каждого члена группы. От­сюда можно сделать следующий вывод: ситуация социометрии актуализирует мо­тив аффилиации, однако направленность возникающей мотивации зависит от ожи­даний, которые (уже существующие в специфической форме) субъект привносит в ситуацию эксперимента.

Это предположение подтвердилось в двух последующих исследованиях. Пер­вое из них — опыт Розенфельдта и Франклина (Rosenfeldt, Franklin, 1966) — само по себе не является убедительным. В качестве испытуемых выступали студентки, жившие в одном общежитии, Они были разделены на четыре группы — одну кон­трольную и три экспериментальных, членов которых перед ТАТ просили заполнить социометрический опросник. Испытуемым первой экспериментальной группы между заполнением опросника и ТАТ сообщалось о положительных результатах социометрии, испытуемым второй группы — об отрицательных, испытуемым тре­тьей группы результаты не сообщались. Во всех экспериментальных группах по­казатели мотивации были выше, чем в контрольной группе, однако значимым это отличие от контрольной группы оказалось только во второй (здесь различие мак­симально) и третьей группах. Заключительный вывод авторов о том, что аффи-

лиация является мотивом избегания (т. е. что мотивация аффилиации может наблю­даться только в ситуации, угрожающей аффилиации), представляется преждевре­менным, как и выводы рассмотренной выше работы Аткинсона и его соавторов (Atkinson, Heyns, Veroff, 1954). По всей вероятности, сообщаемые испытуемым не­гативные результаты гораздо сильнее, чем позитивные, противоречат их реалисти­ческим ожиданиям. На самом деле рассказы ТАТ испытуемых второй группы содер­жали также очень много позитивных высказываний. Для доказательства влияния обобщенных ожиданий опять-таки не хватает предварительного проведения ТАТ.

Автором второго исследования был Фишман (Fishman, 1966), который отказал­ся от всяких манипуляций по актуализации мотивации и был первым ученым, кто наблюдал реальное аффилиативное поведение в условиях, мало-мальски прибли­женных к жизненным. В этом исследовании искусственное возбуждение мотивации было заменено действительными отношениями приязни и дружбы, выявленными в ходе ответов совместно проживающих студенток на специальный опросник. На основе этих ответов был составлен список специфических ожиданий, связанных с отдельными членами группы. Непосредственно перед заполнением опросника (а не после него!) был проведен ТАТ, результаты которого обрабатывались в соот­ветствии с ключевыми категориями анализа содержания, разработанными Хейн-сом и его соавторами (Heyns, Veroff, Atkinson, 1958). Наряду с суммарным показа­телем мотива

Наши рекомендации