ТРЕПЛЕВ. Это может огорчить маму.

Как подумаешь — трудно найти более тихие слова для человека, который сейчас застрелится за кулисами.

Это последние слова героя. Но напрасно думать, будто он, как школьник, намерен огорчить маму своей смертью. Совсем наоборот.

НИНА. Нет, нет... Не провожайте, я сама дойду... (Обнимает порывисто Треплева и убегает.)

ТРЕПЛЕВ. Нехорошо, если кто-нибудь встретит ее в саду и потом скажет маме. Это может огорчить маму...

Его последние слова не о себе! Он вообще не говорит о своем самоубийстве. Он беспокоится о чувствах мамы, которая, конечно, огорчится, узнав, что где-то поблизости бегает соперница и может опять соблазнить Тригорина. А о своей смерти Костя — ни одного слова.

Мы даже не знаем, что это его последние слова. Не знаем, что он пошел стреляться.

Точнее: мы-то знаем, ибо читали (или смотрели, или где-то слышали). Но зрители на премьере 1896 года и представить не могли, что так внезапно всё оборвётся. Как обрыв ленты в кино — шок, гнев обманутых: “Деньги обратно!”.

ЧЕХОВ — СУВОРИНУ

Ноября, 1895. Мелихово

Ну-с, пьесу я уже кончил. Начал ее forte(сильно, итал.)и кончил pianissimo(еле слышно, итал.)— вопреки всем правилам драматического искусства.

“Вру против условий сцены” — скорее всего это признание касается именно стрельбы — оба суицида убраны с глаз. У доктора Чехова нет никакого любопытства к трупам. Он видел их сотни. Он их вскрывал. Возможно, острое желание почтенной публики видеть кровь и смерть Чехову известно, но потакать он не намерен.

Он упрям. После того как все объяснили ему ошибку (несценичность “Чайки”), он пишет “Три сестры”: дуэль за сценой, о смерти Тузенбаха сообщает старый врач.

ЧЕБУТЫКИН. Одним бароном больше, одним бароном меньше, все равно.

Но в “Трех сестрах” погибший хотя бы оплакан. А в “Чайке” последняя реплика предельно суха.

ДОРН (перелистывая журнал, Тригорину вполголоса). Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился...

Смерть героя в придаточном предложении. В греческой трагедии этот равнодушный предводитель хора называется Корифей.

“Страшно вру против условий сцены”…

Каких условий? Какой сцены?

Дездемону убивают на авансцене — то есть на глазах у публики. Отелло зарезался там же, чуть ли не на коленях у первого ряда. Гамлет, Лаэрт, Гертруда, Клавдий — все убивают и умирают на авансцене. Цезарь, Брут, Клеопатра, Антоний, Джульетта, Ромео, Тибальд, Меркуцио… И чеховский Иванов, соблюдая условия сцены, стреляется и падает (на будку суфлера).

Но есть другая традиция, другие “условия”. Пушкин, восхищаясь Шекспиром (и беря с него пример), действует совершенно иначе. О смертельной болезни Бориса мы узнаем от каких-то случайных безымянных бояр, от “Хора”. Бояр шестеро! А имён у них нет. У Пушкина они названы Один, Другой, Третий, Четвертый, Пятый, Шестой — номера обозначают их безликость; это, конечно, греческий Хор.

ПЯТЫЙ. Царь занемог! На троне он сидел и вдруг упал, кровь хлынула из уст и из ушей.

Куда лучше, если бы Борис вскрикнул, воздел руки и брызнул на партер литром клюквенного сока!.. В финале опять гибель за кулисами. Мы слышим только голоса.

(Кремль. Дом Борисов.)

НАРОД. Слышишь? визг! — это женской голос — взойдем! — Двери заперты — крики замолкли.

(Отворяются двери. Мосальский является на крыльце.)

МОСАЛЬСКИЙ. Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы.

Семья Бориса гибнет за сценой. Мы слышим рассказ о смерти, но не видим тел. И царевич Димитрий умер в рассказе Пимена, и в том же рассказе народ растерзал убийц царевича.

Это очень старый прием. Это, быть может, главный Закон Сцены. Он обращен к воображению! как книга, где мы видим буквы, а не выколотые глаза. Мы должны представить себе ужас, а не кто-то представлять нам ужас, смешной еще и тем, что мёртвое тело оживёт, прозреет, начнёт кланяться и принимать букеты.

Эдип за сценой убивает отца, спит с собственной матерью, за сценой ослепляет себя, за сценой вешается его мать.

Медея (Еврипид) убивает своих детей за сценой. Мы слышим только голоса.

ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Ай-ай… о, как от матери спасусь?

ДРУГОЙ. Не знаю, милый… Гибнем… Мы погибли…

В другой пьесе Еврипида героиня ослепляет своего врага и убивает его детей за сценой. Мы слышим только голоса.

ПОЛИМЕСТОР (за сценой). Ой-ой! Несчастному глаза мне вырывают!

КОРИФЕЙ. Вы слышите фракийца стон, подруги?

ПОЛИМЕСТОР (за сценой). Детей моих зарезали, детей…