Ii. о понятии парадигмы научного знания

III. Генеративная грамматика как особая парадигма лингвистического знания

Новое виденье языка

И задач теоретической лингвистики

В генеративной грамматике

(проблема хомскианской революции)

В истории гуманитарных наук можно привести немало примеров того, что комментарии к трудам великих ученых пре­вышают по своему объему созданное самим ученым. Достаточно вспомнить в этой связи о литературе, связанной с именем Ф. де Соссюра и соссюрианством. Но генеративная грамматика и в этом отношении занимает особое место, так как посвященная ей литература стала уже сейчас практически необозримой. Отра­зить в этом небольшом разделе все, что относилось к Н. Хомско-му и его последователям, представляется нереальным. Но подоб­ный обзор не является нашей целью. Задачу раздела мы видим лишь в том, чтобы осветить концептуальные основания генера­тивной грамматики, показать некоторые пути ее эволюции за 35 лет ее существования, а, главное, вклад этой парадигмы знания в те преобразования, которые характеризовали теоретическую лингвистику во второй половине XX века. В теории Н. Хомского нас интересуют, следовательно, те установки и принципы, кото­рые оказали наибольшее влияние на облик современной лингви­стики и отложили свой заметный отпечаток на общее направле­ние ее развития.

Уже примерно с середины 60-х гг. главными объектами де­батов вокруг содержания и целей теоретической лингвистики становятся появившиеся к тому времени первые работы Н. Хом­ского — его "Синтаксические структуры" (1957 г.), "Аспекты тео­рии синтаксиса" (1965 г.), рецензия на книгу Б. Скиннера о вер­бальном поведении (1959 г.), его выступление на IX международ­ном лингвистическом конгрессе (1962 г.).

И если даже не признавать того, что с обсуждением этих работ были далее связаны магистральные пути лингвистики, как это делают зарубежные исследователи (см., например, [Newmeyer 1986, 7 и сл.]), — то, что с этого времени начинается новый, пост­структуральный период в истории языкознания, сомнения не вы­зывает. Какова же была природа всех изменений и почему она связывалась с именем Хомского? Почему этот переход от струк­турализма к новой парадигме знания стал именоваться "хомски­анской революцией" и в чем именно она заключалась? Этот во­прос, до сих пор возникающий у зарубежных историографов и методологов науки и получающий разные ответы, предполагает не только разъяснение понятий научной парадигмы знания и на­учной революции, что уже было сделано в предыдущих разделах нашей работы, — он делает необходимым рассмотрение транс-формационно-генеративного направления на фоне господство­вавших в то время убеждений и тех приемов анализа, которые ха­рактеризовали тогда лингвистическую деятельность. Используя с этой целью понятия парадигмы и научной революции, освещен­ные выше, мы и сможем продемонстрировать, в каких конкрет­ных отношениях и моментах складывающаяся парадигма знания была резко противопоставлена тому, что ей предшествовало. Мы попытаемся также показать, что если с начала своего возникно­вения трансформационно-генеративная грамматика являла со­бой "парадигму разрыва" и была сознательно ориентирована на разрушение старых представлений о языке и о том, как надо "де­лать лингвистику", последующая эволюция этой парадигмы, хо­тя и связанная с отстаиваниями новых путей лингвистического анализа, привела тем не менее позднее — уже в 80-ые гг. — к из­вестному сближению позиций разных школ, а, возможно, и к их интеграции в рамках новой формирующейся на наших глазах па-радигмы, Экспликации этой точки зрения и посвящается даль­нейшее изложение материала: в этой, третьей части мы останав­ливаемся подробно на главных проблемах генеративной грамма­тики, а в последней, четвертой части пытаемся охарактеризовать некоторые общие установки лингвистических исследований, сло­жившиеся к настоящему времени и определяющие, на наш взгляд, облик современной лингвистики.

* * *

Термин "хомскианская революция" появился в начале 70-ых гг. в работах Дж. Серля [Searle 1972] и Ф. Ньюмейера [New-meyer 1986, 1], а затем был подхвачен и другими видными учены­ми и историографами, начавшими с этого же времени свои пуб­ликации о трансформационно-генеративной парадигме и теории Н. Хомского (см., например, [Koerner 1983, Кубрякова 1980 с библ.]). В то время все признавали, что если соглашаться с кунов-скими критериями научных революций, революция в лингвисти­ке, несомненно, совершилась. Некоторое время спустя, однако, стало преобладать довольно скептическое отношение к генерати-визму, и учение Хомского стало рассматриваться как демонстри­рующее нечто вроде "дворцового переворота" [Newmeyer 1986]. Трансформационно-генеративную грамматику стали расцени­вать как пост-блумфилдианский структурализм: ей находили предтечи и параллели в работах 3. Харриса, которому, действи­тельно, принадлежал сам термин "трансформация", а также идея членения всех комплексных единиц на их непосредственные со­ставляющие. Так, Дж. Катц, стремясь развенчать Хомского, от­мечает, что трансформационная грамматика «была придумана (invented) 3. Харрисом задолго до "хомскианской революции"» и что можно указать на целый ряд общих для них теоретических положений: различение ядерных или исходных структур предло­жения и их деривационных вариантов, введение сходных фор­мальных операций для их деривации (в частности, трансформа­ций) и определение сферы их действия созданием таких кон­струкций как пассив, вопрос, отрицание и т. п. [Katz 1984, 29-33]. В концепции Хомского усматривали продолжение идей формаль­ной структурной грамматики, отказывающейся от изучения кате­гории значения и семантики синтаксических структур.

Несмотря на наличие доли истины в этих суждениях (см. также [Леонтьев 1976, 7-8], следует подчеркнуть, что подлинная новизна учения Хомского не была напрямую связана с указанны­ми выше деталями: оно явно не было простым повторением структуральных идей, а если и возвращало к какому-либо насле­дию прошлого, то скорее к здравому смыслу традиционных грамматик и рационализму картезианского направления. Неда­ром Р. Робинз ставит в заслугу Н. Хомскому возрождение инте-

реса к историческому прошлому 17-го и 18-го веков, к европей­ским традициям и их пересмотру у Л. Блумфилда [Robins 1976, 104]. Не только по своему духу, но и по всей предлагавшейся ис­следовательской программе трансформационная грамматика уже в первых своих версиях не просто опровергала основы дескрип-тивизма, — здесь уже содержались в зародыше те взгляды, кото­рым было суждено революционизировать существовавшие пред­ставления о языке и которые самым явным образом были напра­влены против американской версии структурализма.

Рассуждая о сложившейся тогда ситуации Ф. Ньюмейер правильно указывал на то, что революционный характер кон­цепции Хомского заключался не столько в выдвижении идей трансформационной грамматики, у которой, возможно, и были в прошлом некие аналоги, сколько в провозглашении новых уста­новок, прямо противоположных дескриптивным установкам в лингвистике и бихейвористским принципам анализа в психоло­гии. Если учесть, что именно установка и цели определенного на­правления образуют особый компонент парадигмы научного знания, сказанное означает, что эти принципы и положили, нача­ло новой, генеративной парадигмы знания.

Выделяя самые главные моменты в теории Хомского, мы считаем нужным рассмотреть, по крайней мере, следующие пять отличительных черт новой парадигмы знания (ср. также New­meyer 1986; Katz 1984; Anderson 1989), Beaugrande 1991):

1 — провозглашение приоритета гипотетико-дедуктивного подхода к языку взамен чисто эмпирического, индуктивного;

2 — помещение в центр грамматики уже не фонологии и морфологии, а синтаксиса и синтаксических отношений;

3 — положение о творческом, креативном характере дея­тельности с языком и необходимости изучать именно эту сторону деятельности говорящих;

4 — признание семантического компонента как неотъемле­мого компонента грамматики и грамматического описания язы­ка;

5 — рассмотрение языка как феномена ментального, фено­мена психики человека.

Очевидно, что каждое из этих положений нуждается в спе­циальном разъяснении, ибо начинает новое виденье языка и но­вое понимание задач лингвистики, что имеет, далеко идущие по­следствия для осознания ее роли в решении важнейших проблем современности, пересмотре ее собственного места в кругу других наук, изменения характера ее связей с этими другими науками.

До Хомского, — указывает Р. Карстон, — лингвистика бы­ла преимущественно таксономической наукой, ориентированной на получение и объективное описание данных, их классифика­цию; как подчеркивал Дж. Серль, она была чем-то вроде ботани­ки, занимающейся исключительно сбором фактов и их таксоно-микой (Carston 1989, 38. Ср. также Шахнарович, Лендел 1985, 175 и ел.).

Призыв Хомского к замене индуктивных выводов на гипо-тетико-дедуктивные построения знаменовал новую расстановку сил в противоборстве эмпиризма и рационализма, этих двух раз­ных направлений в теории познания. Классический рациона­лизм — в том его виде, в котором он развивался от Платона до Декарта — базировался на нескольких важных допущениях: во-первых, истинное знание может быть получено путем умозаклю­чений; во-вторых, такие умозаключения строятся по правилам логики; в-третьих, "первичные" или "элементарные" истины, из которых выводятся по законам логики все остальные, постига­ются рассудком, интуитивно, а не на основании чувственных данных, а потому они, раз они не выводятся эмпирически, долж­ны быть, в-четвертых, врожденными (см. [Paivio 1986, 41-42]). Не трудно видеть, что по всем этим критериям Хомский оказывает­ся истинным картезианцем и что постулируя преимущества раци­онализма перед эмпиризмом, он опирается на богатую философ­скую традицию, используя ее для уточнения своего подхода к языку. Достаточно предположить, что знания языка являются врожденными, как из этого вытекают многие следствия о том, как усваивается язык; достаточно предположить, что в основа­нии организации всех языков мира действуют универсальные принципы, как задачей лингвистики становится обнаружение этих самых общих свойств языка (действия всего только несколь­ких организационных структурных принципов). Эмпирические данные важны, но в качестве "свидетельств" (evidence) о языко-

вом устройстве надо принимать во внимание отнюдь не только корпус текстов на определенном языке и т. д. Лингвистика долж­на перестать являться чисто дескриптивной дисциплиной, — на­до смело выдвигать новые гипотезы о бытии языка.

Важно отметить, что такой подход как нельзя лучше отве­чал духу времени: рационализм легко связывался с созданием компьютеров, разработкой теории информации и методами ма­тематического моделирования, проведением аналогий между ра­ботой компьютера и деятельностью мозга. И хотя его недостат­ком являлось явно пренебрежение к тем познаниям, которые че­ловек получает опытным путем и к тем структурам знания, кото­рыми он овладевает в процессах обучения им (ср. [Paivio 1986, 84 и ел.]), достижение известного компромисса между крайним эм­пиризмом и радикальным рационализмом в лингвистике было, действительно, необходимо, как необходимым был выход из то­го тупикового состояния, в котором находилась американская дескриптивная школа.

Непримиримое противоречие между предтрансформацион-ной и трансформационной лингвистикой видели нередко в оппо­зиции "таксономия vs порождение" [Кибрик 1982, 11]. И хотя трактовка такой оппозиции могла принимать разные формы (ведь ее понимали и как противопоставление описания опреде­ленной деятельности, и как дихотомию статики и динамики, и как противопоставление наблюдаемого — ненаблюдаемому), осмысление ее требовало новых представлений в области теоре­тической лингвистики. Такими представлениями и оказались прежде всего представления о разграничении языковой компе­тенции и "производства" языка (см. ниже). Главным же было то, что Н. Хомский выступал против "поразительного спада в иссле­дованиях лингвистического метода", которые он связывал с при­верженностью к одному только "замкнутому набору технических приемов" и который "водил в уныние каждого, кто надеялся, что возможности человеческого ума гораздо глубже, чем можно об­наружить при помощи этих процедур и приемов" [Хомский 1972, 13]. этом именно смысле "система языковой компетенции каче­ственно отличается от всего того, что может быть описано в тер­минах таксономических методов структурной лингвистики" [Хомский 1972, 15].

Никакая дескрипция эмпирических данных не может сама по себе привести к пониманию сущности явлений, ибо эта сущ­ность не дана в непосредственном наблюдении. Обращение к не­посредственно не наблюдаемым явлениям и было серьезным ша­гом в теории Хомского к построению лингвистики как теорети­ческой дисциплины. Дескриптивисты утверждали первостепен­ную важность констатации того, что дано в объективном опыте. Генеративисты начали долгий путь отказа от чистого эмпириз­ма, путь построения догадок о самых важных чертах и свойствах языка, путь выдвижения новых гипотез и его организации. "Су­ществует довольно наивное мнение, — писал когда-то Б. А. Сере­бренников, — будто бы непосредственное наблюдение уже само по себе может обеспечить правильное, материалистическое пони­мание явлений языка. Но это, к сожалению, ложное понимание" [Серебренников 1983, 7].

Слишком долго, — утверждает Н. Хомский в одном из своих программных выступлений середины 80-ых гг.,— лингви­стика была занята изучением внешних проявлений языка, языка экстериоризированного (Э-языка). Наступило время приступить к решению гораздо более трудной проблемы — изучению языка "внутри нас", языка интериоризированного (И-языка), т. е. того, как он репрезентирован в голове человека [Chomsky 1986]. Имен­но такое исследование и связывает лингвистику с психологией, начинает рождение новой междисциплинарной науки, сперва по­лучающей название психолингвистики, а далее трансформируе­мой в новую теоретическую дисциплину — когнитивную науку. Подход к И-языку во всех основных своих характеристиках су­щественно отличается от подхода к Э-языку [Cook 1988, 56 и ел.; Tanenhaus 1989] и знаменует обязательность выхода лингвистики за пределы чисто эмпирических данных в другие науки и диктует необходимость обращения к ним в поисках новых объяснений су­ти языка.

Защита дедуктивных построений оказалась сильной сторо­ной всего творчества Н. Хомского. Начав с отрицания информа­тивности поверхностных структур предложения и предлагая выя­вить для каждого реального предложения его глубинную струк­туру, его синтаксический остов или каркас, он видел централь­ную идею трансформационной грамматики в том, что "человек

способен проникать глубже поверхностных структур предложе­ния, трансформируя эти структуры в глубинные структуры, пере­дающие скрытые значения" [Слобин 1976, 32, 49-50]. Тенденция ставить акценты на анализ непосредственно не наблюдаемых яв­лений отражается у Хомского и в обращении к языку "внутри нас", и в повороте к проблеме языковой способности, и в выдви­жении на первое место по своей значимости синтаксиса — нена­блюдаемых напрямую синтаксических структур, синтаксических отношений, всего синтаксического процесса, понимаемого им прежде всего как комбинаторика небольшого количества исход­ных (ядерных) синтаксических структур по рекурсивным прави­лам.

Постулируя в качестве главных объектов синтаксиса про­цессы и переходы между глубинными и поверхностными структу­рами, он усматривал в самих этих глубинных структурах с их абстрактной организацией языковых форм мысль, "данную уму", а в трансформационных операциях — действительные мысли­тельные операции, выполняемые умом, когда предложение про­износится или понимается [Хомский 1972, 29-30]. Несмотря на то, что во многих более поздних версиях ГГ понятие глубинной структуры sui generis было отвергнуто, а понятию трансформа­ционного правила отводилась все меньшая роль, рефлексы поня­тия глубинной структуры сохранились вплоть до последнего ва­рианта ГГ Хомского — в теории управления и связывания, т. е. идея рассмотрения формирования предложения на нескольких уровнях (от ненаблюдаемого — к наблюдаемому) сохранилась, как сохранилась и любовь к предельно абстрактным единицам и процессам грамматики как самым важным объектам граммати­ческой теории.

Да и при всех переменах в интерпретации грамматики и отдельных ее составных частей в последующие десятилетия став­ка на анализ синтаксиса и ненаблюдаемых здесь непосредственно связей тоже была сохранена. Именно это изменило и практику описания языка через его минимальные единицы — фонемы и морфемы. Как правильно отмечает Ньюмейер, лингвистические школы, в которых главное внимание уделялось фонологии и морфологии, оставляли мало места для рассмотрения самых зна­чимых черт вербального поведения говорящих. Демонстрируя

собой замкнутые или преимущественно закрытые системы, сво­дящиеся к исчислимому количеству единиц, они не давали воз­можности обнаружить истоки способности человека создавать неограниченное множество новых высказываний из ограничен­ного числа средств, а также понимать никогда не слышанные до­толе предложения. Как указывает Р. де Богранд, — опора на ми­нимальные единицы, обнаруживаемые в корпусе данных индук­тивным путем, сегментацией готовых высказываний на их конеч­ные составляющие, сменилась интересом к абстрактным едини­цам, которые зачастую никак не соотносились непосредственно с реальными сегментами высказываний [Beaugrande 1991, 354]. До­статочно упомянуть в этой связи как такие семантические при­знаки, как Anim ±, Human ±, Common ±, выделяемые в составе механических единиц, или такие понятия, как следы (traces) пере­движения определенных составляющих предложения в следовой теории и т. д. Но постулирование подобных единиц отражало не только стремление докопаться до глубинной сути языковых явле­ний, — оно было связано прежде всего с надеждой понять истоки творческого характера деятельности с языком как основной чер­ты вербального поведения людей.

Известная книга Джудит Грин, посвященная роли Хомско-го в психологии ([Greene 1972], русский перевод [Грин 1976]), за­вершается разделом, которому дан примечательный заголовок: "Подводя итоги: до и после революции, вызванной теорией Хом-ского." В нем она перечисляет основные достоинства этой теории и на первое место по их значимости ставит поднятую Хомским проблему "языковой продуктивности", креативности, доказа­тельств того, что речь "гораздо более сложный вид поведения, чем это считалось прежде" [Грин 1976, 324].

Такой сложный вид человеческого поведения описывался как "порождение речи", а для описания этого сложного феномена ! и требовалось ввести новый аппарат понятий и приемов. Конеч­но, термины "генеративная", или, что то же самое, "порождаю­щая грамматика" не следовало понимать буквально. Под порож­дением речи понималось образование предложений, описывае­мое разверткой исходного символа S (англ. sentence) по прави лам переписи, фиксируемым знаком → , в другие символы, начи­ная с соединения NP (именной фразы) с глагольной, или VP, а

далее по правилам переписи этих фразовых маркеров в их более реальные синтаксические и лексические единицы (ср. [Moore 1988; Freidin 1992; Cook 1989 и др.]). Поскольку число таких фра­зовых маркеров было конечно, вся грамматика с ее правилами приобретала формальный характер. И хотя со временем понятие порождения речи приобретало все более смысл, приближающий его к реальному процессу протекания речевой деятельности (см. [Кубрякова 1991, 4 и ел.]), в самой ГГ идея формального пред­ставления грамматики в виде порождающего устройства базиро­валась на том, что человек в течение своей жизни сталкивается с бесконечным числом новых предложений, множество которых никак нельзя задать заранее списком или же перечислить иначе, чем как ставя ему в соответствие его единообразное структурное описание. Отталкиваясь от него, легко перейти к фонологическо­му его представлению, с одной стороны, и семантической интер­претации, с другой, т. е. весь механизм действия грамматических, рекурсивных правил (ср. [Droste, Joseph 1991]).

Достаточно распространено мнение, что на ранних этапах развития порождающей грамматики значение предложения не входило в компетенцию грамматики и что только с 1963 г. се­мантический компонент был объявлен ее составной частью. Од­нако это не совсем так: ведь использование формального аппара­та трансформационной грамматики уже преследовало цель уста­новить правила разрешения многозначности в случаях типа Fly­ing planes can be dangerous или же I found the boy studying in the lib­rary (см. подробнее [Соболева 1976, 59 и сл.]). С другой стороны, действительно, по мере выдвижения разных версий ГГ проблемы соотношения синтаксиса и семантики, семантического пред­ставления предложений и их семантической интерпретации, по­степенно получали все большее освещение, и для многих исследо­вателей центральными проблемами их творчества становились как раз проблемы семантики синтаксиса (ср. [Васильев 1983]).

Мы уже давно высказывали мысль о том, что подлинную революцию в современной лингвистике надо связать прежде все­го с ее поворотом к семантическим проблемам и к исследованию феномена значения во всей его сложности. Наиболее радикаль­ное отличие постструктурализма от структурализма коренится именно в отношении к проблеме значения. Стимулы такого но-

вого отношения исходили во многом и от ГГ, притом сдвиг в сторону семантики "наметился именно тогда, когда трансформа­ционная грамматика, привозгласив важность установления син­таксической многозначности одних предложений и семанти­ческой близости других, не могла предложить аппарата для объ­ективной оценки этих данных и их объяснения" [Кубрякова 1984, 15; Стрельцова 1988, 109-110]. Для возникающей тогда новой па­радигмы знания обращение к семантике сыграло, несомненно, решающую роль и, возможно, эта тема требовала бы и более полного освещения, не будь она достаточно обстоятельно разра­ботана в целой серии специальных работ (ср. помимо указанных выше также (Демьянков 1989; Кубрякова 1984; Бархударов 1976, 28 и ел.; Fodor 1980]). Во всяком случае синтаксис все более ста­новится теорией соотнесения звуков и значений (см. [Pasch, Zim-mermann 1983, 246 и сл.]).

Формализация грамматики*, являющаяся важнейшей чер­той генеративных грамматик, распространяется и на ее семанти­ческий компонент, в связи с чем надо подчеркнуть специально, что и семантические теории, рождающиеся в лоне генеративного направления (будь то генеративная семантика или же семантика интерпретативная) строятся как формальные (см. Кубрякова 1984, 31 и ел.). Эта черта порождающих грамматик, понимаемых в широком смысле, т. е. в совокупности фонологического, семан­тического и синтаксического компонентов, обеспечивает ей при­знание среди ученых, связанных с моделированием искусственно­го интеллекта, с разработкой компьютерной техники и организа­цией баз данных в вычислительных машинах, с развитием теории

_______________________________

* "Революционный шаг, сделанный Н.Хомским в области теоретической лингвистики, — указывает К. К. Жоль, — заключается в попытке применить к анализу естественных языков теорию конечных автоматов и теорию рекурсивных функций. По словам Дж. Лайонза, революционность этого шага особенно хорошо видна при сравнении с искусственными языками, создаваемыми логиками и теоретиками кибернетики. Вне всяких сомнений, Хомский сделал значительный вклад в исследование формальных систем с чисто математической точки зрения [Lyons 1970, 64-65]" [Жоль 1990, 84].

информации и методов математического моделирования и т. п. (ср. [Halvorsen 1988; Newmeyer 1988, 7]. Об этой черте говорят также как об "алгоритмизации" грамматики, т. е. о новом спосо­бе представления языковых данных как в виде формальных запи­сей, так и виде сетки правил, которые могли бы пошагово, после­довательно (так, как нужно машине), операциями с определен­ным набором исходных символов, отразить порождение и вос­приятие предложений [Droste, Joseph 1991, 2].

Хомскианская революция, — отмечает Дж. Катц, — была сопряжена с возникновением трех новых областей знания: семан­тики, синтаксиса, формальных свойств грамматики и когнитивно ориентированной психологии" [Katz 1984, 43]. Рассмотрев осо­бенности установочно-предпосылочного звена в генеративной парадигме знания, связанные с пониманием роли дедукции в лин­гвистической теории и с выдвижением на первый план таких об­ластей лингвистики, как синтаксис и семантика, а также фор­мальных аспектов этих уровней, мы можем перейти теперь к ана­лизу ключевого концепта всей этой новой парадигмы — концеп­ту языкового знания, и продолжить тем самым исследование ее главных целей.

Нельзя не подчеркнуть также, что обсуждаемая черта ГГ — ее формальный характер — имеет прямое отношение к та­кому важному компоненту парадигмы знания, как ее "техничес­кая часть". Таким образом, по всем трем критериям парадигмы (установочным, предметным и техническим, что равносильно вы­делению целей направления, областей его исследования и приме­няемых методик анализа) генеративизм представляет собой но­вую научную парадигму знания, отчетливо противопоставлен­ную по всем перечисленным параметрам тому, что было до это­го. В следующем параграфе, рассматривая влияние этой парадиг­мы на психологию и очерчивая более подробно круг ее собствен­ных исследовательских интересов, мы одновременно продолжим анализ генеративной парадигмы знания как парадигмы, во мно­гом определившей новые перспективы в изучении языка.

Литература

Апресян 1974 — Апресян Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974.

Бархударов 1976— Бархударов Л. С. Истоки, принципы и методология порождающей грамматики // Проблемы порождаю­щей грамматики и семантики: Реферат, сб. М: ИНИОН, 1976. С. 5-32.

Бондарко 1984 — Бондарко А. В. Функциональная грамма­тика. Л., 1984.

Ван Валин, Фоли 1982----Ван Валин Р., Фоли У. Референ-

циально-ролевая грамматика // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982. Вып. XI. С. 376-410.

Васильев 1983— Васильев Л. Г. Развитие синтаксической семантики в американском языкознании. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1983.

Гадамер 1991 — Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.Л991.

Герасимов, Петров 1988— Герасимов В. И., Петров В. В. На пути к когнитивной модели языка // Новое в зарубежной лин­гвистике. М., 1988. Вып. XXII. С. 5-11.

Гипотеза 1980 — Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980.

Грин 1976— Грин Дж. Психолингвистика: Хомский и пси­хология // Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976. С. 221-332.

Дейк 1989— Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуника­ция. М., 1989.

Демьянков 1989— Демьянков В. 3. Интерпретация, пони­мание и лингвистические аспекты их моделирования на ЭВМ. М., 1989.

Жолъ 1990— Жоль К. К. Язык как практическое сознание (философский анализ). Киев, 1990.

Звегинцев 1978 — Звегинцев В. А. Теоретическая лингви­стика на перепутье (о книге Дж. Лайонза "Введение в теоретичес­кую лингвистику"). М., 1978. С. 5-18.

Исследование 1985— Исследование речевого мышления в психолингвистике. М., 1985.

Караулов, Петров 1989 — Караулов Ю. Н., Петров В. В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. С. 5-11.

Кибрик 1982 — Кибрик А. Е. Проблема синтаксических от­ношений в универсальной грамматике // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982. Вып. XI. С. 5-36.

Кибрик 1987— Кибрик А, Е. Лингвистические предпосыл­ки моделирования языковой деятельности // Моделирование язы­ковой деятельности в интеллектуальных системах. М., 1987.

Кубрякова 1980— Кубрякова Е. С. Динамическое пред­ставление синхронной системы языка // Гипотеза в современной лингвистике. М.,1980. С. 217-261.

Кубрякова 1984— Кубрякова Е. С. Актуальные проблемы современной семантики. М., 1984.

Кубрякова 1985 — Кубрякова Е. С. Введение. Основные на­правления в современном развитии грамматической мысли // Со­временные зарубежные грамматические теории. Сб. научно-ана-литнч. обзоров. М.: ИНИОН, 1985. С. 5-29.

Кубрякова 1991 — Кубрякова Е. С. (ред.) Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи. М.: Наука, 1991.

Кубрякова, Соболева П. А. — 1979. Кубрякова Е. С, Собо­лева П. А. О понятии парадигмы в формообразовании и слово­образовании // Лингвистика и поэтика. - М., 1979.

Кун Т. 1977 — Кун Т. Структура научных революций. М., 1977.

Лайонз 1978 — Лайонз Дж. Введение в теоретическую лин­гвистику. М., 1978.

Леонтьев 1976— Леонтьев А. Н. От редактора [предисло­вие] //Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976. С. 5-16.

Лингвистика 1991 — Лингвистика: Взаимодействие кон­цепций и парадигм. Харьков, 1991. Вып. 1, ч. 1 — 2.

Макаев 1977— Макаев Э. А. Общая теория сравнительно­го языкознания. М., 1977.

Микулинский, Маркова /977 — Микулинский С. Р., Марко­ва Л. А. Чем интересна книга Т. Куна "Структура научных рево­люций" // Кун Т. Структура научных революций. М., 1977.

Поппер 1983— Поппер К. Логика и рост научного зна­ния. М., 1983.

Постовалова 1980— Постовалова В. И. Гипотеза как фор­ма научного знания // Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980.

Постовалова 1988— Постовалова В. И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. М., 1988.

Руденко 1990— Руденко Д. И. Имя в парадигмах "филосо­фии языка". Харьков, 1990.

Серебренников 1983— Серебренников Б. А. О материали­стическом подходе к явлениям языка. М., 1983.

Серио 1993 — Серио П. В поисках четвертой парадигмы // Философия языка: в границах и вне границ. Харьков., 1993.

Слобин 1976 — Слобин Д. Психолингвистика // Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976.

Слюсарева 1981— Слюсарева Н. А. Проблемы функцио­нального синтаксиса современного английского языка. М., 1981.

Слюсарева 1985 — Слюсарева Н. А. Функциональная грам­матика в Великобритании и Нидерландах // Современные зару­бежные грамматические теории. Сб. научно-аналит. обзоров. М: ИНИОН, 1985.

Соболева 1976— Соболева П. А. Место семантического компонента в трансформационной порождающей грамматике (Аналитический обзор) // Проблемы порождающей грамматики и семантики. М.: ИНИОН, 1976.

Соссюр 1977— Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.

Степанов 1975 - Ю. С. Степанов. Методы и принципы со­временной лингвистики. М., 1975.

Степанов 1980— Степанов Ю. С. Исторические законы и исторические объяснения // Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980.

Степанов 1985 — Степанов Ю. С. В трехмерном простран­стве языка. Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., 1985.

Степанов 1991 — Степанов Ю. С. Некоторые соображения проступающих контурах новой парадигмы // Лингвистика: вза-

имодействие концепций и парадигм. Харьков, 1991. Вып. 1, ч. 1. С. 9-10.

Степанов 1993— Степанов Ю. С, Проскурин С. Г. Смена "культурных парадигм" и ее внутренние механизмы // Философия языка: в границах и вне границ. Харьков, 1993. Вып. 1. С. 13-36.

Стрельцова 1988— Стрельцова Г. Д. К проблеме соотно­шения синтаксиса и семантики в современных зарубежных грам­матических исследованиях // Проблемы современного зарубеж­ного языкознания: (80-е годы). Сб. научно-аналитических обзо­ров. М.: ИНИОН, 1988. С. 109-127.

Тарасов, Уфимцева 1985— Тарасов Е. Ф., Уфимцева Н. В. Становление символической функции в онтогенезе // Исследова­ние речевого мышления в психолингвистике. М., 1985. С. 32-50.

Философия... 1993— Философия языка: в границах и вне границ. Международная серия монографий. Харьков, 1993. Т. I.

Фрумкина 1980— Фрумкина Р. М. Лингвистическая гипо­теза и эксперимент // Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980. С. 183-216.

Хомский 1972— Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972.

Хомский 1962— Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1962. Вып. II. С. 171-184.

Хомский 1972 — Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972.

Шахнарович, Лендел 1985 — Шахнарович А. М., Лендел Ж. "Естественное" и "социальное" в языковой способности челове­ка// Исследование речевого мышления в психолингвистике. М., 1985,.

Шахнарович, Юрьева 1993— Шахнарович A.M., Юрьева Н. М. Проблемы психолингвистики. М., 1993.

Швырев 1988— Швырев В. С. Анализ научного познания: основные направления, формы, проблемы. М., 1988.

Юдин 1984— Юдин Б. Г. Предисловие // Голдстейн М., Голдстейн И. Ф. Как мы познаем. М., 1984.

Anderson 1989— Anderson St. R. Rec. ad op.: Johnson-Laird Ph. N. The computer and the mind. An introduction to cognitive science. Cambridge (MA): Harv. Un. Press, 1988 // Language, 1989. Vol. 65, № 4. P. 800-801.

Aronoff 1980— Aronoff M. Contextuals // Hoekstra T. and oth. Lexical Grammar. Dordrecht: Folis Publ., 1980. P. 49-72.

Banner 1983 — Bahner W. "Paradigm" or "Current" in the history of Linguistics // Proceedings of the XIIIth International Congress of Lin­guists. Tokyo, 1983. P. 847-849.

Beaugrande 1991 — Beaugrande R. de. Linguistic Theory: The discourse of fundamental works. L.; N. Y.: Longman, 1991.

Bierwisch 1987— Bierwisch M. Linguistik als Kognitive Wissen-schaft: Erlauterungen zu einem Forschungsprogramm // Zeitschrift fur Germanistik, 1987. H. 6. S. 641-766.

Bierwisch 1988 — Bierwisch M. Rec. ad op.: Grewendorf G. et al. Sprachliches Wissen. Frankfurt a.M., 1987 // Linguistische Berichte. 1988. Bd. 117. S. 427-436.

Bugarski 1978— Bugarski R. Reflections on the Goals of Lin­guistics // Proceedings of the Twelfth International Congress of Linguists. Innsbruck, 1978. P. 249-252.

Carston 1989 — Carston R. Language and cognition // Linguistics: The Cambridge Survey. Cambridge (Mass.), 1989. Vol. III. P. 38-68.

Chomsky 1965 — Chomsky N. Aspects of the theory of syntax. Cambridge (Mass.), 1965.

Chomsky 1980 — Chomsky N. Rules and representations. N. Y., 1980.

Chomsky 1986— Chomsky N. Changing perspectives on know­ledge and use of language // Leuvense Bijdragen, 1986. Vol. 75. P. 1-71.

Chomsky 1986a— Chomsky N. Knowledge of language. New York: Praeger, 1986.

Chomsky 1988 — Chomsky N. Language and problems of know­ledge. The Managua lectures. N. Y., 1988.

Comrie 1984 — Comrie B. Form and function in explaining lan­guage universals // Explanations for Language Universals. Amsterdam: Mouton, 1984. P. 92-103.

Cook 1988 — Cook V. J. Chomsky's Universal grammar. An In­troduction. Oxford: Blackwell, 1988.

Danes 1987— Danes F. Cognition and emotion in discourse inter­action: A preliminary survey of the field // Vorabdruck der Plenarvor-trage. XIV International Congress of linguists. Berlin, 1987. P. 272-291.

Droste, Joseph 1991 — Droste F. G., Joseph J. E. (eds). Linguistic theory and grammatical description. Amsterdam ; Philadelphia: J. Benja­mins Publ., 1991.

Explanations 1984— Explanations for Language Universals. Amsterdam, Mouton, 1984.

Fodor 1980— Fodor J. D. Semantics. Theories of meaning in ge­nerative grammar. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1980.

Fodor 1984 — Fodor J. D. Constraints on gaps: is the parser a sig­nificant influence? // Explanations for language universals. Berlin: de Gruyter, 1984. P. 9-34.

Freidin 1992— Freidin R. Foundations of Generative Syntax. Cambridge (Mass.): The MIT Press, 1992.

Gethin 1990— Gethin A. Antilinguistics: A critical assessment of modern linguistic theory and practice. Oxford: Intellect, 1990.

Givon 1984— Givon T. Syntax. A functional-typological intro­duction. Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins Publ., 1984. Vol. 1.

Grewendorf 1987— Grewendorf G._t Hamm Fr., Sternfeld W. Sprachliches Wissen. Eine Einfuerung in moderne Theorien der gramma-tischen Beschreibung. Fr. a. M.: Suhrkampf Verlag, 1987.

Haiman J. — Natural syntax: iconicity and erosion. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1985.

Huddleston 1976— Huddleston R. An Introduction to English Transformational Syntax. L: Longman, 1976.

Jackendoff 1984 - Jackendoff R. Sense and Reference in a Psycho­logically Based Semantics // Talking minds: The study of Language in Cognitive Science. Cambridge (Mass.): The Mit Press, 1984.

Jakobson 1971 — Jakobson R. Selected writings. The Hague; Paris: Mouton. 1971.V. II. Word and language.

Johnson-Laird 1983 — Johnson-Laird Ph. N. Mental Models. To­wards a cognitive science of language, inference, and conscionsness. Cambridge (Mass.): Harward Univ Press, 1983.

Katz 1984 — Katz J. J. An outline of Platonist grammar // Talking minds: The study of Language in Cognitive Science. Cambridge (Mass.): The Mit Press, 1984.

Koerner 1983a— Koerner E. F. R. The Chomskian "Revolution" and its historiography // Language and Communication, 1983.

Koerner 19836— Koerner E. F. R. A critique of recent histories of linguistics // Proceedings of the XIII th International Congress of Lin­guists. Tokyo, 1983. P. 877-880.

Langacker 1987— Langacker R. W. Foundations of cognitive grammar. Stanford (Calif.): Stanf. Univ. Press, 1987. Vol. 1. Theoretical Prerequisites.

Lyons 1970 — Lyons J. Chomsky. Fontana: Collins, 1970.

McShane 1991 — McShane J. Cognitive development. An infor­mation processing approach. Cambridge (Mass.): Blackwell, 1991.

The Making of Cognitive Science... 1988 — The Making of Cogni­tive Science: Essays in Honor of George Miller / Ed. by W.Hirst. Cam­bridge: Cambridge Univ. Press, 1988.

Moor T. (ed.) — Cognitive development and the acquisition of lan­guage. N. Y.: Acad. Press, 1988.

Miller 1990 — Miller G. A. Linguists, psychologists and cognitive science // Language, 1990. Vol. 66, № 2. P. 317-322.

Newmeyer 1986 — Newmeyer F. J. Has there been a "Chomskyan revolution" in Linguistics? // Language, 1986. Vol.