Продуктивные биологические аналогии и биологический редукционизм

Развитие биологии в ХХ столетии не могло не оказать влияние на другие науки и сами процедуры научного познания. Если в начале столетия ряд направлений психологии (например, бихевиоризм, рефлексология), пытались именно на биологии обосновать свои научные построения, то во второй половине ХХ столетия аналогичные усилия предпринимают социологи, затем к концу столетия философы техники, а сегодня на ту же роль претендует, например, геномика. Хотя Л.С.Выготского трудно отнести к сторонникам биологического подхода в психологии, в 1927 году в принципиальной статье «Исторический смысл психологического кризиса», он пишет, что в будущем обществе психология будет биологической наукой о новом человеке («Когда говорят о переплавке человека, как о несомненной черте нового человечества, и об искусственном создании нового биологического типа, то это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст сам себя»)[407].

Кажется, что социобиологи более осторожны, они считают, что не только биологические механизмы (эволюции и естественного отбора) и гены определяют социальное поведение, но и «культура». Однако последнюю они опять редуцируют к биологической реальности. Создатель социобиологии Э.Уилсон выражает эту позицию вполне ясно: «Гены человека обусловливают способ, каким формируется человеческий разум, - какие стимулы воспринимаются, а какие нет, какая информация обрабатывается, какие виды памяти наиболее легко вызываются, какие эмоции пробуждаются и так далее. Процессы, которые создают такие следствия, названы эпигенетическими правилами. Эти правила коренятся в особенностях человеческой биологии, и они влияют на способы проявления культуры, формируют их»[408].

Современную геномику можно считать логическим завершением подобного взгляда на вещи. Исследование генома, - пишет Тарантул, - позволит лечить не только многие заболевания, но и «даст ключ к пониманию уникальности личности, роли наследственности в интеллектуальных способностях и чертах характера»[409]. Академик Е.Д.Свердлов в 1999 году писал, что с помощью генной инженерии можно будет не только исправлять «испорченные» гены (что делается уже сегодня), но и «убирать многие негативные черты характера, которые тоже определяются генами, такие, как трусость, жадность, эгоизм. И усилить задатки других черт – той же гениальности, ген которой был открыт в прошлом году»[410].

И каких только генов якобы не удалось открыть современной геномике: «ген лидерства», «ген самоубийства», «ген тревожности», «ген поиска новизны», «ген материнского инстинкта», «ген гомосексуализма», «ген продолжительности жизни» (сходный с геном червя p66SHC; в результате выключения этого гена продолжительность жизни подопытных мышей была увеличена на треть, а «человек, подвергшийся той же операции, что и червь, теоретически способен прожить лет пятьсот»)[411]. Я говорю «якобы», поскольку «данные одних ученых зачастую не подтверждаются другими «охотниками за генами»[412]. К тому же у самих психологов и философов нет согласия, что вообще считать «гениальностью», «лидерством», «самоубийством», «гомосексуальностью» и многими другими феноменами человеческого духа и жизни. Но если ученые не могут точно и однозначно очертить и выделить эти феномены, то как, спрашивается, их можно опознать, каким образом установить связи между данными сложными явлениями и определенными частями генома?

Очевидно, чувствуя это, молекулярные биологи говорят о необходимости изучения «молекулярных механизмов, осуществляющих тонкую регуляцию работы генов», о том, что «функционирование любого гена осуществляется на фоне работы множества других генов», о роли среды и других факторов, искажающих прямые эффекты генов, о том, что во многих случаях нарушения «затрагивают не структуру гена, а регуляцию его экспрессии, что не менее часто дело не в самих генах, а в «интегральных процессах», протекающих в клетках и тканях, что «в генах нет строгой программы, которую неукоснительно выполняет организм»[413]. Другими словами, желая спасти саму идею – объяснить с помощью генов все известные проявления человеческого поведения, биологи пытаются замаскировать невозможность этого предприятия, утверждая, что пока не проанализированы многие механизмы и другие факторы, влияющие на поведение человека.

Нужно сказать, что биологические аналогии (но не точные знания биологической науки) широко применялись еще в конце ХIХ, начале ХХ века в философии. Здесь можно, для примера, назвать два направления – философию жизни и философию техники. Одним из ярких представителей философии жизни этого времени является Георг Зиммель. Осмысляя развитие общества и отдельного человека, несовпадение социального индивида и личности, необходимость для развития человека социальных условий и институтов, при том что они постоянно действуют против человека, Зиммель в своих работах использует две основные категории – “жизнь” и “культура”.

В философии техники пионерами биологических интерпретаций, безусловно, выступают Э.Капп и П.Энгельмейер. В работе, "Учение об изобретении" Энгельмейер пишет, что если в формуле дарвинизма заменить везде "слово организм, словом изобретение, то получим точную картину истории техники»[414]. Этот ход мысли, вероятно, был обусловлен, с одной стороны, принципом "органопроекции", Э.Каппа, который Энгельмейер анализировал и критиковал в своей работе, с другой - сопоставлением организма и механизма (к такому сравнению прибегали в начале века многие философы), с третьей - поисками оснований для установления научных "законов" развития техники. Было соблазнительно обобщить теорию эволюции Дарвина, расширив ее до области артефактов. "Природа одна - пишет Энгельмейер, - она начинается в царстве минералов и оканчивается в духе гения"[415].

Для доказательства выдвинутой гипотезы Энгельмейер, во-первых, старается показать, что основные биологические феномены можно поставить в соответствие определенным техническим явлениям (например, биологическую особь - конкретному экземпляру изобретения, отбор - результатам испытания изобретения на деле и пр.), во-вторых, доказывает, что и в технике можно провести идею естественного отбора. "С одной стороны, нововведение должно отвечать и приспособляться к требованиям практики, с другой - оно вступает в единоборство с однородными конкурирующими вещами... Разумеется, говоря о борьбе изобретений между собой, мы не забываем, что борются не сами изобретения, а люди"[416].

В какой мере на техническую реальность можно перенести биологические закономерности и можно ли это сделать корректно? Известно, что, начиная с Э.Каппа и Энгельмейера, философы техники периодически пытались реализовать эту идею. Наиболее интересные современные исследования в этом направлении принадлежат С.Тулмину и нашему ученому Б.И.Кудрину.

«В статье "Инновация и проблема приложения" Тулмин делает попытку перенести разработанную им на основе дарвиновской теории естественного отбора методологическую модель эволюционных изменений в сферу технических изобретений (инновации в технике) и получает весьма сходную с результатами П.Энгельмейера схему. Тулмин выделяет три фазы: 1)фазу мутации, на которой создаются новые варианты; 2) фазу селекции, когда производится отбор вариантов для практического использования; 3) фазу экологической диффузии и доминирования, когда варианты, успешные внутри ограниченной среды (или ниши), распространяются на более широкую человеческую среду"[417].

Б.Кудрин, автор технетики, показывает, что если технику рассматривать как множество слабо связанных между собой изделий, определяемых документами, а также такими особенностями инновационной деятельности как диверсификация, вариофикация, ассортица, то техника может быть рассмотрена как естественное образование, напоминающее биологические цинозы.

«Таким образом, мы можем сравнить мир машин с животным миром (с крупными животными и птицами, соотносимыми по порядку с размерами человека: антропологическая оценка). Имеется в виду возможность выделения и перемещения каждой единицы оборудования, её локальная замена как особи на другую (в случае необходимости сохранения экологической ниши), то есть другую машину можно рассматривать как организм, фигурально выражаясь - отдельное животное... Первое принципиальное отличие изделия от техноценоза заключается уже в определении технического ценоза: это сообщество, образованное практически бесконечным (практически счетным) множеством слабо связанных и слабо взаимодействующих изделий, для целей познания выделяемых как единое целое»[418]. «Если положить, что особь-изделие играет в технетике ту же роль, что и особь-животное (растение) в биологии, то законы естественного и информационного отборов совпадают... техноэволюция - творческий процесс, основанный на вариофикации; наличие новшеств, путь проб и ошибок, специализация обязательны для техноэволюции; онтогенез совершается по документу, а техноэволюция в целом есть непрограммированное развитие, где преемственность проявляющаяся в документе, есть фундаментальное свойство»[419].

Стоит отметить, что представления о документе, вариофикации, новшествах, пробах предполагают не только естественный залог мышления, но и искусственный – все это культурные образования. Пытаясь разрешить это противоречие, Б.Кудрин вводит новое интересное представление о технике и технологии, внутри которых искусственные феномены выступают как естественные. Технику Б.Кудрин определяет как "часть технической реальности", а технологию - как процессуальную сторону техники.

«Таким образом, техника образует каркас, структуру техноценозов, а технология обеспечивает процессы (и заключается в них) функционирования и отдельных машин, агрегатов, и техноценоза в целом. Технология - материализующаяся душа техники. Основа ее - единичный документированный технологический процесс, акт движения»[420].

Но за бортом техноэволюции еще много чего остается: например, человек, семиозис (информация), природа, продукты и отходы технического производства. Нужно отдать должное Б.Кудрину: мысля последовательно, он включает природу (в качестве материалов технологического производства), информацию, технические изделия и отходы в состав технической реальности. А человека автор технетики истолковывает как необходимое субъективное условие становления технической реальности. Только после этого Б.Кудрин получает возможность непротиворечиво охарактеризовать техноэволюцию как естественный процесс.

«Философская сущность элементарного этапа (единичного цикла) техноэволюции: материал видоизменяется, отрицается, чтобы возродиться в новом изделии; технология как информационное отражение объективных природных (физических и биологических) и технических законов - сохраняется без изменения, старея, конечно, морально; техника - вырабатывает ресурс, изнашивается, физически (и морально) стареет; единичный продукт оценивается, исчезая в потреблении и порождая отбросы на всех стадиях от появления до ликвидации. Цикл за циклом реализуется информационный отбор - документальное оформление мнения "лучше-хуже" (далеко не обязательно экономическое)». А вот какими чертами в технетике наделяется человек. «Техническая реальность породила человека, ставшего мутационно способным: а) осознавать возможность орудий, изготовлявшихся им как животным; б) абстрагируясь, вычленить "идею" изделия и передать "образ" соплеменнику (начало информационной реальности); в) заставить работать на себя (биологическое человека, осознанное техническое и сохраняемое информационное привели к социальному). Эта способность отражает возможность мозга лишь у человека представлять "образ" в терминах Н-распределения»[421].

Несмотря на устрашающую антигуманистическую трактовку человека, с точки зрения поставленной Б.Кудриным задачи, - охарактеризовать техноэволюцию как естественный законосообразный процесс, все сделано вполне адекватно. Какие же возможности открывает технетика? Она позволяет устанавливать законы техноэволюции, рассчитывать параметры технических популяций, прогнозировать ход техноэволюции. Например, Б.Кудрин нимало-немного, а рассчитал (осторожно назвав этот расчет гипотезой) крах нашей цивилизации.

"Теперь, - пишет он, - перейдем к предельному общему количеству видов изделий, которое ежегодно смогут выпускать в мире. Это, на мой взгляд, предельно возможное число выпускаемого при дальнейшем движении цивилизации по технологическому пути. По аналогии может быть названо число технических (технетических) видов 10/16 (десять в шестнадцатой степени, - В.Р.). Тогда, собственно, и должен произойти крах нашей цивилизации, точнее, смена ее техноинтеллектуальным миром - технотронной цивилизацией"[422].

Правда, есть одно но: и технику можно рассмотреть в естественно-научном ключе, и законы техноэволюции, установленные Б.Кудриным, верны, и наша цивилизация закончится, при том, однако, условии, что ничто не изменится (окаменеют экономические, социальные и культурные условия), что все, как заведенные, будут действовать в пределах заданных ограничений, что человек по-прежнему не будет реагировать на опасности, будет следовать все тем же застывшим идеалам и ценностям современной цивилизации - короче, если социальная жизнь будет строго подчиняться биологически ориентированным законам Кудрина. Я не иронизирую, а просто довожу до логического конца суть дела.

Итак, существует серьезная традиция представлять самые разные явления, начиная от человека и общества, кончая техникой, в качестве биологических феноменов – жизни вообще, биологической эволюции, биоценозов, биологических организмов, отдельных органов, наконец, различных элементов биологической реальности, например, генома. Что в этом плохого, в чем проблема? Не отрицая всех положительных моментов подобного представления (возможности перенести на небиологические явления биологические закономерности, создать интересные эвристики и новые понятия, уяснить единство жизни), нельзя не отметить и ряд проблем. Во-первых, подобный подход заставляет исследователей везде видеть одни биологические феномены. Конечно, в принципе, можно сформулировать такой тезис: все явления по своей сути – биологические. Но так ли это на самом деле, и согласятся ли с этим представители других научных дисциплин?

Во-вторых, сведение изучаемых явлений к биологическим, в том случае, если они таковыми не являются, рано или поздно приводит к противоречиям и другим проблемам. Можно ли, например, согласиться с тем, что мозг - это эволюционно сформированная «способность представлять "образ" в терминах Н-распределения", человек – всего лишь необходимая составляющая техноценоза, а наша цивилизация закончится, когда предельное количество технических видов изделий превысит 10/16?

Рассмотрим в связи с этим два основных способа мышления, в которых реализуется отношение «биологическое – небиологическое»: биологический подход (биологическое объяснение) и биологическую редукцию. Биологический подход – это способ анализа и объяснения явления, когда предполагается, что оно может быть охарактеризовано и осмыслено в биологической онтологии или метаязыке биологии. При этом в случае биологической редукции игнорируется своеобразие изучаемого явления. Пояснить различие этих мыслительных стратегий можно на примере анализа работы «Вызов познанию: стратегии развития науки в современном мире» (2004).

Анализ статей этой книги показывает, что в плане метода можно говорить о двух разных подходах. Один, назовем его «редукционистским», характерный, прежде всего, для идеологов синергетики и других авторов нового естествознания, состоит в том, что они конструируют новые идеальные объекты и стратегии познания (статьи Э.Морена, И.Пригожина, Е.Князевой, О.Баксанского и Е.Кучер, В.Аршинова и В.Буданова, А.Назаретяна) и затем описывают (объясняют) с их помощью те или иные явления, чтобы продемонстрировать эффективность своих построений. При этом осуществляется принципиальная редукция основных смыслов этих явлений к построенным конструкциям. Второй подход, демонстрируемый главным образом философами и методологами биологии и социальных наук, предполагает движение в двух плоскостях: один задается самим предметом (философией и методологией биологии и социальных наук), а другой – «лесами» тех построений, которые создаются в первом подходе или в других дисциплинах (назовем его условно «предметно-эвристическим») Здесь уже нельзя говорить о редукции, поскольку результатом исследования являются новые понятия, созданные на основе конфигурирования традиционных и новых интеллектуальных конструкций.

Чтобы пояснить сказанное, проанализируем один прием, к которому прибегают почти все авторы, а именно использование системных представлений. Но сначала два слова о системном подходе. Он формировался сначала в философии (Э.Б. де Кондильяк “Трактат о системах” и И. Кант “Критика чистого разума”), затем в химии, биологии и социологии. С одной стороны, понятия системо-структурного языка использовались как эвристические (методологические) схемы в задачах своеобразного проектирования теории изучаемого сложного явления, с другой - как средства связи (конфигурирования) разных предметов и уровней описания этого явления. При этом при построении системо-структурных понятий использовались отрефлектированные образцы исследований и мышления в соответствующих областях (философии, химии, биологии, социологии). Эти образцы описывались, конструктивизировались и операционализировались, то есть превращались в конструкции самостоятельных идеальных объектов, оторванных от исходных эмпирических ситуаций и отнесенных к новой особой реальности (ее и задавал системный подход).

Дальше такие конструкции начинают жить по логике этой реальности, последнее означало, что системно-структурные понятия используются в двух указанных целях (как проектные эвристики и средства конфигурирования) и подчиняются онтологическим ограничениям, установленным в ходе конструктивизации и операционализации. Так, говоря о системе, связях, подсистемах и других системо-структурных представлениях, мы всегда пользуемся онтологическими образами-конструкциями. Характеристики их получены при снятии ряда свойств соответствующих исходных предметных областей, переведенных в свойства идеальных объектов системо-структурного языка.

Однако, что не менее принципиально, представления системо-структурного языка все время используются за пределами исходных предметных областей. Как, например, это происходит в синергетике или когнитологии. Вот здесь исследователь и может попасть в своеобразную “системную ловушку”, то есть считать, что понятие системы (аналогично, организации, нелинейности, становления, хаоса, порядка, карты и т. д.) задают изучаемый объект со всеми его свойствами. А ведь эти понятия задают лишь стратегии интеллектуального проектирования и конфигурирования знаний, причем представленные в конкретной форме системно-структурных образов-конструкций.

И вот мы видим, как синергетики, попавшие в системную ловушку, с одной стороны, начинают утверждать, что их объект является сложной системой, процессы в этой системе нелинейны, некто пребывает в точке бифуркации, является странным аттрактором и прочее и прочее, с другой - предметные свойства изучаемого сложного явления вместо того, чтобы выявляться и теоретически осмысляться, редуцируются к данным системно-синергетическим представлениям. Именно редуцируются в онтологической плоскости. Тогда и получается, что везде, где раньше были различные предметные феномены, теперь одни системы и аттракторы.

Здесь я слышу вопрос оппонента: так что же нужно отказаться от системного подхода и синергетики? Ну, конечно, нет, я сам использую системный подход и синергетические метафоры. Другое дело, что, во-первых, нужно понимать, что система - это не обычный объект изучения наподобие тех, которые изучаются в конкретных науках, а особая методология и стратегия мышления. Во-вторых, что философское и научное познание, использующее системный подход, всегда должны сохранять двухслойность: в одном слое исследователь движется в плоскости своего предмета (философского, естественнонаучного, гуманитарного, социального), стараясь не пропустить ни одной из необходимых для решения познавательных задач характеристик изучаемого явления, в другом слое - в плоскости системно-структурных представлений. В-третьих, он должен избегать редукции и следить, чтобы характеристики системо-структурных образов-конструкций не противоречили характеристикам изучаемого явления. Сравним в этом плане три статьи: В.Аршинова и Н.Савичева «Гражданское общество в синергетическом осмыслении», Питера А. Корнинга «Синергия и эволюция «супрорганизмов»: прошлое, настоящее и будущее» и Н.Удумян «Современные методы изучения молекулярной эволюции».

Первые две с полным основанием можно отнести к редукционисткому подходу, а третью – к предметно-эвристическому. Действительно, в статье В.Аршинова и Н.Савичева в синергетической онтологии характеризуется открытое общество, а также общность и солидарность социальных индивидов, что хорошо ложится на идеи синергийной самоорганизации, но совершенно не обсуждается опосредованная правом политическая деятельность граждан, что собственно характерно для гражданского общества[423]. То есть главные смыслы анализируемого явления были пропущены или принесены в жертву синергетическому подходу.

В статье П.Корнинга становление суперогранизмов объясняется, с одной стороны, эффектами синергизма, с другой – кибернетическими процессами. При этом, поскольку нет содержательного анализа понятий «суперорганизм» и других форм жизни, привычные для нас социальные представления просто замещаются синергетическими или кибернетическими понятиями. В результате не происходит обогащения представлений, зато обеднение смыслов налицо. Всего один пример.

«Важное дополнительное следствие теории синергизма, - пишет Питер Корнинг, - которая обусловливает ее релевантность для социальных наук, заключается в том, что кибернетические процессы (целеполагание, принятие решений, коммуникация, управление и воздействие обратных связей) являются необходимыми компонентами функционирования организованных биологических сложных систем…Соответственно политическую систему можно определить как «кибернетический аспект, или «подсистему», любой социально организованной, целенаправленной группы или популяции. Политика в этих рамках является социальным процессом, нацеленным на создание кибернетической подсистемы или приобретения контроля над ней, а также процессом осуществления контроля»[424].

Спрашивается, что можно извлечь из такого понимание политики, кроме «торжества» кибернетического и синергетического истолкования?

Иной дискурс мы видим в статье Н.Удумян. Прежде всего, она дает свою интерпретацию синергетического подхода, адаптируя его к биологической реальности.

«Характерной особенностью этих систем, - пишет Удумян, - является непрерывная приспособляемость к меняющимся внутренним и внешним условиям существования и непрерывное совершенствование их поведения с учетом прошлого опыта…в основе всех этих явлений лежит некоторый универсальный механизм, придающий этим системам способность не растрачивать свою упорядоченность, но с течением времени даже повышать ее. И этот универсальный механизм основан на принципах самоорганизации»[425]. Используя подобные синергетические метафоры, Н.Удумян все время движется в плоскости проблематики и предмета «молекулярная эволюция», который она определяет так. «Под молекулярной эволюцией мы будем понимать происхождение и развитие молекулярных основ жизни, включая предбиологическую эволюцию, возникновение жизни, а также биологическую эволюцию, рассматриваемую на молекулярном уровне»[426].

Анализируя две основные концепции происхождения биологической жизни (В.И.Гольданского и М.Эйгана), Удумян показывает, что в обоих случаях помимо собственно физико-химических представлений приходится вводить «принципы со стороны», принадлежащие другим дисциплинам, подчиняющиеся совершенно другой логике. Так Гольданский вводит представление «о скачкообразном, бифуркационном, или фазовом, переходе из рацемического состояния в упорядоченное хирально-чистое

«Способность молекул существовать в двух зеркально-противоположных формах называется хиральностью. Живой природе присуща практически абсолютная хиральность: белки содержат только «левые» аминокислоты, а нуклеиновые кислоты – только «правые» сахара. Хиральная чистота живой природы означает, что на определенном этапе эволюции нарушилась, вернее, полностью разрушилась зеркальная симметрия предбиологической среды». В неживой природе наблюдается «тенденция к рацемизации, т.е. к установлению зеркальной симметрии». Этот переход совершается самопроизвольно в критических условиях, когда прежнее неустойчивое симметрическое состояние не может более существовать и скачком переходит в новое, устойчивое состояние с «разрушенной» симметрией»[427].

М.Эйган вводит другой принцип – «селекционной ценности», позволяющий объяснить не только отбор случайно возникающих комбинаций молекул, но возникновение информации. «Информация рассматривается в качестве свойства макромолекул и оценивается по их способности к авторепродукции»[428]. При этом Удумян делает характерное замечание: «Вероятно, можно говорить и о недостаточности исключительно синергетического подхода как к проблеме хиральности, так и в целом к проблеме молекулярной эволюции…Это не означает, что проблема не решена, однако концепция Эйгана выгодно отличается от других именно четкой формулировкой нерешенных проблем и плодотворными гипотезами»[429].

Почему все-таки нет решения проблемы? Думаю не в последнюю очередь потому, что идеология системного подхода и синергетики, отчасти, склоняет исследователей к редукционистской методологии, когда объяснение нового (новообразований) понимается в логике становления существующих систем. И даже представление о бифуркации, на мой взгляд, не спасает. Все равно, проходя точку бифуркации, феномены остаются в рамках той же самой системы, а, следовательно, нужно искать объяснение по логике этой системы. Однако наблюдения и интуиция подсказывают, что изменяется сама реальность, что возникающая реальность – новообразование, которое нельзя вывести из предшествующей реальности (системы). Поэтому и приходится вводить «принципы со стороны». Например, в весьма интересной статье А.П.Назаретяна «Универсальная перспектива творческого интеллекта в свете постнеклассической методологии» в качестве такого принципа со стороны автор вводит демона Максвелла, позволяющего «перекачивать энергию от более равновесных к менее равновесным зонам»[430]. Обобщая эту метафору, А.Назоретян вводит еще одно понятие «системы с демоном», высказывая далее интересное соображение, что в истории роль демонов играли вполне объективные социальные структуры и исторические ситуации[431].

Но не лучше ли сменить саму методологию? Признаем, что речь идет не о системах, а о явлениях, принадлежащих разным уровням реальности. Если явление уже сложилось, то мы может анализировать его развитие и усложнение. Но с какого-то момента оно начинает переживать кризис или умирает. Чтобы объяснить возникновение нового явления, необходимо выявить предпосылки, в число который войдет и предшествующее явление, переживающее кризис, и принципиально новая ситуация. Хотя возникновение нового явления невозможно без выявления предпосылок, тем не менее, из предпосылок новое явление не выводится. Новое явление конструируется исследователем принципиально как новообразование, то есть предполагается, что появляется новая реальность со своей логикой и закономерностями.

Да, здесь исследователь, действительно, выступает в роли своеобразного демона, но не мистического, а обусловленного широко понимаемым процессом познания (например, принадлежностью исследователя к той или иной научной школе, актуальными запросами современности, влиянием других ученых, сопротивлением «материала», ретроспективными знаниями и прочее). Вот пример того, как наш дискурс влияют ретроспективные знания.

«Гольданский отмечает, - пишет Удумян, - что появление не только живого, но и преджизни на ранних стадиях развития Вселенной – событие невероятное. Вместе с тем подобные расчеты относительно земных условий с высокой степенью точности указали, что «физические условия на объекте типа Земля наиболее адекватны формированию биоорганического мира на основе именно тех частиц», структур и взаимодействий, которые наблюдаются в действительности»[432].

С точки зрения такого подхода, «принципы со стороны» становятся моментами выявления новой реальности, и выдвигается требование смены реальности. Ей предшествует не только переход к использованию других дисциплин, но и отказ в определенных познавательных ситуациях строить объяснение в рамках все той же самой реальности (Примеры применения подобной методологии можно найти в культурологических и антропологических исследованиях автора). В менеджменте, по сути, те же самые принципы формулирует Р.Солман.

«В своих блестящих построениях, - пишет Солман, - уже ставших к настоящему времени классикой, французский математик Рене Том высказал ту идею, что любая организация, система или живой организм подчиняются в своем развитии определенной логике, следуя определенной кривой роста до тех пор, пока не достигнет некоторого потолка. В такой момент происходит слом (или «катастрофа»), предопределяющий исчезновение или распад рассматриваемого объекта, благодаря чему возникает новая форма, вид которой практически невозможно предугадать на основе наблюдаемых ранее условий. При этом новая форма самоорганизуется согласно новым принципам, демонстрируя совершенно новый способ развития…любая система причинных законов является достоверной только на каком-то определенном уровне, а создание условий для достижения некоего агрегатного состояния зависит от некоторых других, фундаментальных принципов и законов, причинно-следственных связей более высокого порядка, которые можно сформулировать только тогда, когда происходит качественный переход к новому состоянию…Следовательно, вселенную, мир можно охарактеризовать как открытую систему, некую последовательность миров в мирах, где непредсказуемое (то есть неизвестные законы более высокого порядка) и необходимость (то есть принцип последовательной, логичной организации) постоянно взаимодействуют друг с другом…Современная наука доказала, что мир нельзя воспринимать лишь как простую совокупность объектов твердого вещества или совокупность масс, обладающих энергией, а следует учитывать также информационную составляющую в смысле некоего генетического кода, коммуникационную составляющую, распространяющуюся между формами, элемент взаимодействия между наблюдателем и объектом, внутреннюю сплоченность (то есть глобальную взаимозависимость) всех фрагментов мозаики»[433].

Конкретно в плане отношений между биологическим и небиологическими планами можно сформулировать следующие положения.

Социальные и психологические явления нецелесообразно редуцировать к биологическим, но использовать в эвристических целях биологические аналогии, метафоры и способы рассмотрения действительности полезно; иногда без этого просто невозможно проанализировать и осмыслить интересующий исследователя феномен.

Нужно различать биологический подход и биологические аналогии в рамках философии жизни; философ, как правило, решает более сложные проблемы, например, конституирует такую реальность, где есть место и внешнему миру и его личности, кроме того, он более свободен, чем ученый в отношении биологических способов мышления.

- Сложившиеся биологические, психологические и социальные теории, конечно, не являются священными коровами, в том смысле, что их ни в коем случае нельзя реформировать, но они задают опробованные способы научного познания и осмысленные уровни реальности (биологической, психологической и социальной). Редукция этих способов и уровней в рамках какой-нибудь одной научной дисциплине, пусть даже под зонтиком системного подхода или синергетики, создает всего лишь видимость научного объяснения, одновременно порождая противоречия и другие затруднения.

- Появление «принципов со стороны» является одним из признаков (но только одним), что достигнута граница объяснения в рамках данного подхода и понятий и необходимо вводить новую реальность (переходить к другому уровню реальности). Как правило, эта новая реальность требует и построения новой научной теории (дисциплины).

- Задачи, требующие нового синтеза (конфигурирования) традиционных дисциплин и наук, не могут быть решены, если сохраняются неизменными сложившиеся понятия и способы мышления. Эти понятия и способы должны устанавливаться заново (в рамках нового подхода и задач) и переопределяться друг относительно друга. В результате выявляется и новая реальность (новый уровень реальности).

- Особого обсуждения требует подход, в котором утверждается единство (но на разных уровнях, в разных проекциях) биологической, психологической и социальной реальности. В этом случае, вероятно, возможны эвристика и методология, позволяющие распространить на психологическую и социальную реальность биологические представления (см. наше представление культуры как социального организма). Но и здесь важно понять границы подобного подхода.

- Сама биология сегодня переживает не только бурное развитие, но и кризис, не в последнюю очередь вызванный попытками основать биологию на физике и химии, то есть вместо объяснения осуществить редукцию.

Наиболее определенно о кризисе в биологии пишет К.Хайлов, который видит его не только в низкой методологической культуре, но также в неосознанности современных функций биологической науки и, как следствие, новой биологической реальности.

«Хотя локальные экологические кризисы, - пишет он, - прослеживаются даже в отдаленной истории, человечество не чувствовало явного приближения глобального кризиса почти до середины ХХ в. До этого времени структура биологии с преобладанием знаний об организмах и видах могла считаться нормальной. Но она становится безусловно ненормальной по мере усиления напряженности в биосфере. Теперь не организмы и виды, а несравненно более крупные и важные системы вплоть до глобальных находятся в угрожаемом состоянии, а сведения о них непропорционально малы, недостаточны для выполнения важнейшей прикладной функции науки - разработки режима управления природными процессами большого масштаба, а тем более глобальной антропогенной деятельностью. Живя в биосфере и сами будучи организмами, мы научились управлять структурой и функциями клетки, заниматься генной инженерией, но не сформулировали научных задач в области экологической инженерии. Она остро необходима и де-факто развивается, но стихийно, следуя больше практическому опыту, чем теории, не сопровождается серьезным осознанием своих перспектив и трудностей. Все это результат того, что биология отстала от потребностей своего времени; и структурно и функционально она все еще живет в чистой, незагрязненной, не разрегулированной биосфере". Заканчивает же свою статью Хайлов так: "Биология как система знаний до сих пор мало изучена... Это говорит о слабо выраженном самоосознании биологии. Может ли социальная роль науки осуществляться удовлетворительно (не говоря - оптимально!) без рефлексии, регулярного самомониторинга?.. Среди функций биологии ее описательная и даже объясняющая роль сегодня уже далеко не так ценны, как