Социальный контекст возникновения демократии

Одним из наиболее удивительных фактов мировой истории является возникновение достаточно развитых демократических институтов в греческих полисах где-то на рубеже VIII-VII вв. до н.э. Достаточно традиционной является попытка представить этот тип устройства общества в качестве прямых предшественников современных демократических обществ. Две версии возникновения греческого полиса являются, пожалуй, наиболее распространенными. Одна, “романтическая”, в определенной степени следуя собственно греческой традиции приписывать установление демократических порядков мудрым законодателям, считает социальное устройство полиса интеллектуальным порождением “греческого гения”1.

Другая, “социально-экономическая” версия исходит в основном из особенностей характера социального и экономического развития греческого общества и, прежде всего, из “революции гоплитов”, процесса колонизации, широкого распространения морской торговли, усматривая глубинную связь между ростом экономической независимости и благосостояния граждан и интенциями к установлению демократической власти2.

На мой взгляд, ни одна из этих объяснительных схем не в состоянии в полной мере показать реальную социальную динамику процесса становления демократических практик. В самом деле, если дело только в мудром законодателе и “национальном духе”, то почему не привели к успеху реформы Солона, за которыми последовала тирания Писистрата, и чем вообще объяснить калейдоскопическую смену олигархических, демократических и тиранических режимов во многих греческих полисах? Непродуманным законодательством? Но тогда и идея “греческого гения” теряет свою силу.

Эта проблема волновала многих греческих мыслителей, в том числе Платона, предложившего и пытавшегося реализовать на практике (с крайне негативными для себя результатами) меритократическую версию организации полиса, заимствовав и доведя до крайности некоторые принципы организации государства в Спарте.

Вообще Спарта была образцом для тех мыслителей (и не только в период античности), которые видели в государственном строе прежде всего рациональный порядок, сознательно спроектированный и установленный законодателем. Между тем археологические исследования показывают, что тот строй в Спарте, которым так восхищался Платон, был, по-видимому, создан не Ликургом, а является скорее всего реакцией на трудности, возникшие в связи с завоеванием Спартой Мессении3. Он был реально установлен примерно на 100-150 лет позднее, чем приписываемое Ликургу законодательство. Постоянная борьба за контроль над значительной территорией с враждебным населением и создала тот образец уравнительного и крайне милитаризированного общества, который восхищал многих ориентированных на социальную инженерию европейских политических мыслителей. Близкий по типу политический строй критских городов также, по всей вероятности, обязан своему существованию необходимости постоянного контроля над зависимым от дорийских завоевателей негреческим по происхождению населением острова.

“Мудрые законодатели” вряд ли в действительности установили те политические формы правления, которые известны по данным классического периода и в действительности эти формы правления возникли, вероятно, под воздействием иных факторов. Были ли эти факторы экономическими или существовало ли хотя бы доминирование экономических факторов в этом процессе? Пример Спарты и Крита говорит скорее об обратном - в этих полисах экономическая жизнь (по крайней мере в классическое время) сознательно подавлялась (достаточно вспомнить железные деньги в Спарте). Сам аргумент об экономической природе греческой демократии вызывает серьезные сомнения и потому, что эффективная торговля приводила к концентрации огромных средств в руках относительно небольшого числа семей, способных скорее породить олигархический режим, чем демократию, свидетельством чему - многочисленные олигархические режимы в наиболее процветавших в экономическом отношении греческих полисах и постоянная борьба между олигархией, демократией и тиранией на протяжении VII-V вв. до н.э.

Вообще говоря, необходимо достаточно внимательно исследовать вопрос о том, в какой мере тот эталон демократии, который был установлен в Афинах времен Перикла и активно внедрялся Афинами в союзнических городах, может рассматриваться как демократия в современном ее понимании, как “правление народа”4.

К сожалению, количество источников, которыми в настоящее время можно воспользоваться, чтобы реконструировать социальные институты греческих полисов архаического периода, т.е. того времени, когда возникали демократические практики, весьма ограничено5. В основном - это тексты значительно более позднего времени. В текстах Геродота, Фукидида, Платона, Аристотеля, Плутарха, Полибия можно найти свидетельства о политическом устройстве греческих городов государств классического времени, сведения о реформах Солона и Ликурга, но это мало что дает для понимания той внутренней борьбы и той креативной способности архаических сообществ Греции, которая привела к возникновению демократии и тех причин, по которым этот процесс вместо создания устойчивых политических форм приводил в большинстве случаев к смене режимов: социальным революциям, войнам, переворотам и контрпереворотам.

Для реконструкции исходных стимулов и мотивов появления демократии приходится изучать косвенные свидетельства - и прежде всего те странные, труднообъяснимые особенности полисной демократии, которые не укладываются в естественные для современного понимания модели “рационального выбора”. Мне представляется, что для того, чтобы понять внутренний мир греческой демократии, надо обращаться не к изучению тех институтов, которые можно объяснить с точки зрения их “универсальной” функциональной полезности, а к тем ее практикам, которые с универсалистских позиций объяснить трудно.

Наши рекомендации