КонецформыначалоформыМентальное пространство и его измерения

В предыдущей главе были рассмотрены основные носители смыслов – знания, ценности, нормы. Было отмечено, что они образуют три своеобразных комплекса, обладающих сложной, многоуровневой структурой. Внутри каждого из этих комплексов есть элементы разной природы, разного диапазона действия. Одни из них охватывают более широкий спектр регулируемых действий журналиста, другие – более узкий, одни действуют на протяжении всей жизни, другие – возникают на короткое время и быстро исчезают.
Рассматривая регулятивно–смысловую сферу журналиста как сложноорганизованную систему смысловых конструктов, мы можем опереться на хорошо известные закономерности внешнего мира и предположить, что эта сфера внутреннего мира обладает специфической пространственно–временной организацией.1
Используя в качестве аналогии хорошо известную планетарную модель, регулятивно–смысловую сферу журналиста можно представить как многослойную систему, обладающую смысловым ядром, на разном расстоянии от которого "вращаются" отдельные смысловые конструкты или комплексы конструктов. Для обозначения совокупности смысловых образований, входящих в смысловое ядро личности, в настоящее время все активнее используется понятие "менталитет".
Размышляя о терминологическом аппарате, посредством которого общественные науки, развивавшиеся под знаком марксизма, описывали явления духовной жизни, М.Рожанский указывает на то, что понятия "образ мысли", "мироощущение", "классовое сознание", "национальное сознание", "мировоззрение" имеют предельно общий и предельно политизированный характер. Они описывают сознание как результат истории, не проникая в его живую ткань. Общественный отказ от идеологической унификации требовал соответствующих слов, обозначающих неполитические, доидеологические основы сознания. В 70–е годы распространилось понятие "духовность". Оно использовалось литературой и публицистикой, чтобы подчеркнуть необходимость гуманистического мышления, опоры на культурную, а не только политическую традицию. Теперь слово "духовность" воспринимается как эрзац–понятие. В этом же ряду стоит и понятие "новое мышление", которое ушло со сцены, едва успев на ней появиться.
Однако, несмотря на активное использование понятия "менталитет", отыскать в отечественной литературе не только сколько–нибудь полное и подробное разъяснение этого термина, но и простое его определение практически невозможно. Встречаются очень упрощенные толкования, наподобие следующего: "Что означает для меня иностранное слово "менталитет"? Говоря по–русски, это ответ на вечный вопрос: что есть благо для человека, что такое счастье? На мой взгляд, на такой вопрос (и на подобные ему) отвечает только религия, а человек не знает ответа на него и не может знать, а может только верить или не верить в определенный ответ."2
Из истории науки известно, что понятие "ментальность" ("менталитет") было предложено Леви–Брюлем, который использовал его для описания особого "пралогического мышления" дикарей. Люсьен Февр и Марк Блок, заимствовав это понятие у Леви–Брюля, применили его для обозначения общего умонастроения, склада ума, коллективной психологии, "умственного инструментария", "психологической оснастки" людей, принадлежащих к одной культуре, являющихся членами одного общества. Общий менталитет дает им возможность по–своему воспринимать и осознавать свое природное и социальное окружение и и самих себя.
В настоящее время это понятие утвердилось в интеллектуальной жизни Запада как поправка XX века к просветительскому отождествлению сознания с разумом. "Mentalite" означает нечто общее, лежащее в основе сознательного и бессознательного, логического и эмоционального, т.е. глубинный и поэтому труднофиксируемый источник мышления, идеологии и веры, чувств и эмоций. "Mentalite" связано с самими основаниями социальной жизни и в то же время своеобразно исторически и социально, имеет свою историю. В менталитете содержатся дополитические основы мышления, то, что обеспечивает суверенность мировоззрения индивида по отношению к идеологическим образованиям, общественному мнению, по отношению к политике.3
Один из исследователей, занимающихся этой проблемой, определяет понятие "ментальность" следующим образом: "Ментальность – уровень индивидуального и общественного сознания... вся живая, изменчивая и при всем том обнаруживающая поразительно устойчивые константы магма жизненных установок, моделей поведения, эмоций и настроений, которая опирается на глубинные зоны, присущие данному обществу и культурной традиции...".4
Этот же автор выдвигает утверждение, что существуют религиозные, национальные, номенклатурно–бюрократические, тоталитарные, сервилисткие, сциентистские и всякого рода иные ментальности, не детерминируемые в полной мере социальным строем и производственными отношениями.
Такой подход позволяет давать очень широкое толкование категории "менталитет" и использовать ее для обозначения любого более или менее устойчивого комплекса представлений о мире. Не случайно отождествляются понятия "ментальность" и "картина мира": "Человек способен ответить на вопрос о том, каковы идеи, которыми он руководствуется. Но правомерно ли спросить его: "Какова твоя картина мира?". Едва ли он сможет ответить на этот вопрос. Однако именно картина мира, включающая в себя представления о личности и ее отношении к социуму, о свободе, равенстве, чести, добре и зле, о праве и труде, о семье и сексуальных отношениях, о ходе истории и ценности времени, о соотношении нового и старого, о смерти и душе (картина мира в принципе неисчерпаема), именно эта картина мира, унаследованная от предшествующих поколений и непременно изменяющаяся в процессе общественной практики, лежит в основе человеческого поведения".5
В результате теряется какое–либо различие между идеологией, мировоззрением и собственно менталитетом. Поэтому мы считаем возможным закрепить понятие "менталитет" за наиболее фундаментальными структурами смысловой сферы. (Все другие структуры, представляющие собой по большей части рационализации менталитета, будут обозначаться понятием "мировоззрение" и "идеология" и их рассмотрению посвящены специальные разделы.)
В определенном смысле категория "менталитет" может быть отождествлена с категорией "подсознательная духовность", которой пользуется В.Франкл для обозначения неосознаваемой, неотрефлектированной и принципиально нерефлектируемой духовности, выступающей несущей основой всей сознательной духовности. В этих иррациональных глубинах духовного бессознательного коренятся, по В.Франклу, истоки этического (совесть), эротического (любовь) и эстетического (художественная совесть) поведения человека.6
Выступая в качестве ядра смысловой сферы индивида, менталитет одновременно есть система заложенных в основание культуры взаимосвязанных универсалий, которые являются формами хранения и трансляции фундаментальных представлений о мире и социального опыта жизни в этом мире. В своих сцеплениях эти универсалии образуют целостную и предельно общую картину человеческого мира, в котором пространство, время, космос, природа, человек, добро, зло, справедливость, свобода, труд и т.д. увязаны в некую структуру.7
Идентичность менталитета среди его носителей обусловливается в конечном счете общностью исторических условий, в которых формируется их регулятивно–смысловая сфера, и проявляется она в их способности наделять одним и тем же значением одни и те же явления внешнего и внутреннего мира, т.е. тождественным образом их интерпретировать и выражать в одних и тех же символах.8
Разумеется, понятие "индивидуальный менталитет" – не более чем метафора. Менталитет есть фундаментальный слой коллективного поведения, деятельности, эмоционального реагирования на различные ситуации, присущие данному этносу или устойчивой социальной группе.9
Индивид обладает более или менее своеобразной индивидуальной регулятивно–смысловой сферой, но ее основа – менталитет – является тем общим, что связывает его с соплеменниками, сородичами, братьями по классу и т.д. Именно поэтому менталитет не поддается сознательным усилиям по его изменению. И улыбку вызывают ведущиеся некоторыми публицистами и политиками разговоры о необходимости и возможности быстрого изменения "российского менталитета".
Ни этнос, ни общность, ни индивид не могут менять менталитет по своему усмотрению. Разумеется, это не значит, что менталитет нечто застывшее и неизменное. Менталитет меняется, но этот процесс не может регулироваться субьектом, а происходит спонтанно, под влиянием множества факторов, о которых мы имеем весьма смутное представление.
Рассматривая менталитет журналиста как глубинную структуру его регулятивно–смысловой сферы, воспринятую им на докритической фазе своего становления, мы можем вычленить в составе менталитета три генеральные программы, передаваемые индивиду от общества: программу сохранения и развития вида (человечества в целом), программу сохранения и развития своего рода (общины, племени) и программу самосохранения и саморазвития. Все эти три программы существуют в сознании и исторической практике людей как векторы специфического "ментального пространства".
Первый вектор провозглашает в качестве основы регулятивно–смысловой сферы принцип органичности, целостности и взаимосвязанности всего сущего в этом мире; принцип признания суверенности мельчайших элементов мироздания и уважения к правам этих элементов; принцип естественности роста, приращения всего сущего, неприятия революций, взрывных преобразований. Это – космоцентрический менталитет.
Космоцентрический менталитет (его можно назвать также теократическим, поскольку все сущее рассматривается либо как тело Бога, либо как творение Бога) прослеживается у разных народов на всех этапах человеческой истории. В частности, в работе К.Мяло "Оборванная нить" аргументировано доказывается, что российская деревня являлась не просто экономической категорией, определенным методом производства съестных продуктов. Эта была самостоятельная цивилизация, органично складывавшаяся многие тысячелетия, со своим экономическим укладом (и даже несколькими разными типами земледелия), своей моралью, эстетикой и искусством. Даже своей религией – православием, впитавшим гораздо более древние земледельческие культы.
Сущность присущего российскому крестьянству менталитета (или, пользуясь словами К.Мяло – "совокупности подлинно мировоззренческих и творческих принципов") определяется как "изощренная диалектика космоса, социума и единичной личности, когда, входя в общину (мир), человек через весь объем ее представлений одновременно как бы входил в "правильный" миропорядок. А только через связь с этим порядком он и мог обрести то, что согласно универсальной христианской идее здесь выступало также как высшиее благо – спасение души. ...Сутью этого мировоззрения была принципиальная космоцентричность, стремление любой новый порядок вещей и любое техническое нововведение приводить в соответствие с моделью идеального равновесия вселенной. Нам нужно было дожить до эпохи глобальных нарушений экологического равновесия и озоновой бреши, дабы понять, что интуиция наших предков, подсказывавшая им идею такого равновесия, была безупречна."10
В своеобразной форме космоцентрический менталитет проявился в христианстве. Апостол Павел пишет колоссянам: "Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного; но все и во всем Христос". Став христианином, человек не перестает быть рабом или свободным или, тем более, обрезанным или необрезанным. Но все эти земные различия (и национальные в том числе) ничто для христианина, их нет перед лицом единения людей во Христе.
Именно космоцентрический менталитет в наиболее полной мере реализует жизненную ориентацию, названную Э.Фроммом ориентацией на "бытие". В рамках западной культуры эта ориентация наиболее отчетливое выражение получила в работах средневековых европейских мыслителей. Среди авторов новейшего времени можно назвать В.Вернадского, А.Швейцера, Э.Фромма.11
Мощный "выброс" космоцентрического менталитета реализован в творчестве Даниила Андреева, автора книги "Роза Мира", в которой обоснованы необходимость и возможность объединения всего человечества вне зависимости от национальных, религиозных или политических различий под эгидой этической ассоциации "Роза мира".
Яркий представитель космоцентрического менталитета Ю.Лотман писал: "Эпоха мелких конфликтов и частных столкновений кончилась. Мир един, и то, что происходит в одном конце, неизбежно отзывается на другом. Спрятаться не удастся никому. Колокол звонит по каждому из нас."12
Что касается программ второго типа, обеспечивающих сохранение и развитие своего рода, то они формируют такую ментальность, в основу которой кладется образ–понятие "Мы" (мой народ, мой класс, мое племя, моя нация и т.д.). Это – социоцентрический менталитет(иногда его называют языческим).
Фундаментальной особенностью социоцентрического менталитета является ориентированность его носителя на растворение своей личности в некоем "Мы", какой–либо общности, которая выступает по отношению к этому индивиду как высшая власть и высшая сила. Следует подчеркнуть, что речь идет о добровольном и зачастую самим индивидом не замечаемом усвоении принятых в данной общине шаблонов, схем и образцов мышления и поведения, которые рассматриваются как единственно возможные.
Такая ментальность позволяет человеку "... осознавать себя и других лишь в качестве членов племени, социальной или религиозной общин, а не в качестве самостоятельных человеческих существ."13 Это, с одной стороны, мешает человеку стать свободным творческим индивидом, самостоятельно определяющим собственную жизнь, а с другой – обеспечивает ему принадлежность к какой–то целостной структуре, позволяя занимать в ней определенное, бесспорное место. "Он может страдать от голода или угнетения, но ему не приходится страдать от наихудщего – от полного одиночества и сомнений."14 Принадлежность к "Мы" избавляет индивида от ответственности за поиск собственных решений, от мучительных сомнений, от тягостного бремени свободы. Одновременно причастность к "Мы" наделяет человека гордостью и чувством превосходства.
В дневниках Пришвина есть глубокое наблюдение: "Не веря ни во что хорошее каждый в отдельности, вместе они все еще с большей силой за что–то стоят – за что? За пустое место. И сила эта вовсе не от революции, а от тех времен, когда народ сообща убирает урожай и отражает неприятеля. Вместо дела – разбой, но раз они вместе, то нужно, как за настоящее дело, стоять и за разбой и выдавать это за священную правду."15
Носитель "Мы–менталитета" спокойно воспринимает, а иногда и не ощущает регламентацию личной, экономической и общественной жизни различными правилами и обязательствами, ограничение того, что принято называть правами человека: право жить где хочу, право носить что хочу, право перемещаться внутри социальной группы или даже мигрировать между социальными группами – все эти права рассматриваются носителем "Мы–менталитета" как несущественные или даже опасные.
Есть основания предполагать, что возникновение социоцентрического менталитета объективно связано с особенностями общинного способа производства, при котором между членами общины возникают не только чисто производственные, но и духовно–мистические отношения. В результате именно община становится некоторой духовной целостностью, "личностью" (за счет обезличивания входящих в ее состав людей). Носителем этой общинной личности, гарантом ее индивидуальности является специфическое общинное божество. "Существование общинного божества логически вытекает из устройства общин. Формально божество можно определить как личность самой этой общины. Ведь это так естественно: хозяином земли является не каждый отдельный человек, а вся община – мир, взятый как отдельная личность. Экономической реальностью оказывается не человек, а все тот же крестьянский мир. Он же – юридическое лицо перед общегосударственным законом, внутри же общины действует обычное право. Итак, реальна община, а каждый член ее достаточно призрачен. Он только слуга всенародной общинной личности, мирского божества".16
Другой важной особенностью социоцентрического менталитета является постоянное присутствие в сознании индивида ясного, отчетливого представления о неких других, неких "Они", которые являются врагами. Собственно говоря, ощущение "Мы" как раз и возникает на базе отталкивания от "Они". Именно этим социоцентрический менталитет отличается от космоцентрического. Сохраняя растворенность человека в общине, он саму эту общину резко обособляет и от всех других общин и от мира природы.
Чем могущественней, страшней, угрожающей выглядит монстр "Они", тем сильнее потребность сплотиться, раствориться в каком–нибудь "Мы".
Деление людей на "своих" и "чужих" непременно сопровождается идеей насилия. Эта идея выступает в разных вариантах. Самый примитивный связан со стремлением уничтожить "иных", "чужих", не "своих". Этому жестокому, но наивному взгляду на насилие противостоит другой, не менее жестокий, но уже менее наивный, "умудренный" пониманием бессмысленности прямолинейного уничтожения "иных". В его основе – желание не уничтожить врага, а сделать его неотличимым от "своих", одержать не внешнюю, а внутреннюю победу. Здесь во всей красе предстает оруэлловский О▓Брайен ("1984"), – изощренный интеллектуал, жаждущий власти над ближним.
Этот вид насилия, особенно на уровне встречи носителей интеллигентного сознания, приобретает форму убеждающе–внушающего общения, направленного не на выяснение истины, а на изменение (повреждение) чужого ("иного") сознания.17
Противопоставление "Мы" и Они" – один из древнейших социально–психологических механизмов консолидации людских общностей. Драматизация положения, в котором оказались "Мы" и объяснение всех бед указанием на виновника – "Они" почти неизбежно трансформирует негативные эмоции в агрессию, направленную вовне. Причем, чем больше проблем возникает в той или иной общности, спаянной социоцентрическим менталитетом, тем острей потребность в поиске "врага".18
Когда иные писатели и публицисты ищут в своей собственной среде и в обществе в целом "не наших" и винят их в ненависти, в русофобии, в преклонении перед западным образом жизни, то это очень напоминает и средневековую охоту на ведьм или поиск еретиков, и более близкие по времени тенденции поделить всех на "своих" и "чужих" ("Кто не с нами, тот против нас").
Разделение на "Мы" и "Они" может проходить по разным признакам. Самыми "популярными" в ХХ веке стали религиозный, классовый и национальный критерии. Ниже будут проанализированы вырастающие на этой основе идеологические системы.
Третья программа провозглашает приоритет прав и свобод индивида, целью жизни которого объявляется борьба за реализацию и расширение этих прав и свобод. Этот тип менталитета можно назвать антропоцентрическим или эгоцентрическим.
Эгоцентрический менталитет характеризуется стремлением к самоутверждению личности, к радости потребления и созидания, к власти над другими. Этот тип менталитета связан с представлением о том, что каждый человек – кузнец своего счастья, а счастье заключается в обладании. "Ты должен непрерывно идти вперед и испытать свое счастье" – вот первая заповедь носителя эгоцентрического менталитета. Все другие люди, занимающиеся тем же делом, что и данный индивид, рассматриваются им как конкуренты.19
Вместе с тем, будучи ориентированным на самого себя, стремясь к достижению своих личных целей, индивид с эгоцентрическим менталитетом должен постоянно помнить, что менталитет всех окружающих его людей точно такой же – они тоже думают только о себе. Поэтому, чтобы достигнуть своих целей, индивид должен учитывать и использовать интересы других. Это может происходить во вполне пристойных формах, теоретиком которых выступал Д.Карнеги; может приобретать более манипулятивный характер – суть отношений – услуга за услугу – от этого не меняется. Следствием такой эгоцентрической ориентации может стать потеря индивидом своей индивидуальности.20
Вместе с тем эгоцентрический менталитет стимулирует процесс индивидуализации, направленный на расширение свободы мысли, эмоций и действий. Но при этом возникает чувство одиночества и тревоги, теряется ощущение идентичности с другими людьми. Прогрессирующее отделение от "других" может привести к изоляции. Потеря первичных уз с "Мы" превращает свободу в невыносимое бремя: она становится источником сомнений. И тогда возникает сильная тенденция избавиться от такой свободы: уйти в подчинение или найти какой–то другой способ связываться с людьми и миром, чтобы спастись от неуверенности даже ценой свободы. Однако возможен и иной путь. Как полагает Э.Фромм, при условии, что человек окажется в состоянии развить в себе внутреннюю силу и творческую активность, он может прийти к принципиально новой близости, солидарности со всеми людьми. Другими словами, эгоцентрический менталитет имеет два пути своего развития: хищнический и гуманистический.21
Анализируя способы решения конфликта, возникающего в душе индивида из–за невозможности в силу внешних ограничений в полной мере реализовать свою человеческую сущность и невозможности сохранить естественные узы с какой–то общностью (принадлежность к которой автоматически снимает мучительные вопросы о цели и смысле жизни), Эрих Фромм выделяет три варианта того, что мы называем эгоцентрическим менталитетом: авторитарный, разрушительный и конформистский.
Авторитарный вариант эгоцентрического менталитета ориентирован на поглощение, присвоение тех элементов внешнего мира (вещей, идей, людей, в конечном счете власти и силы), обладание которыми обеспечивает безопасность и могущество индивида. Носитель авторитарного менталитета с почтением относится к власти и силе, которые автоматически вызывают его любовь и готовность подчиниться независимо от того, кто их проявил. Сила привлекает не ради тех ценностей, которые за нею стоят, а сама по себе, потому что она – сила. И так же как сила автоматически вызывает любовь, бессильные люди или организации автоматически вызывают презрение. Авторитарная личность либо стремится подчиниться власти (слабый тип авторитарной личности), либо стать источником власти (сильный тип авторитарной личности). Разумеется, возможны различные смешанные, переходные типы.22
Для авторитарной личности нет понятия равенства. Человек с авторитарным характером может иногда воспользоваться словом "равенство" в обычном разговоре или ради своей выгоды, но для него это слово не имеет никакого реального смысла, поскольку относится к понятиям, которые он не в состоянии осмыслить. Мир для него состоит из людей, имеющих или не имеющих силу и власть, то есть из высших и низших.
Разрушительный вариант эгоцентрического менталитета отличается от авторитарного своей ориентированностью на уничтожение, устранение всего, что угрожает благополучию индивида. По мнению Э.Фромма, уровень разрушительности в индивиде пропорционален той степени, до которой ограничена его экспансивность. Если человеку не дают расти, проявлять себя, реализовать спонтанную активность, то энергия, направленная к жизни, подвергается распаду и превращается в энергию, направленную на разрушение. "Чем больше проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенденции; чем больше стремление к жизни подавляется, тем сильнее тяга к разрушению. Разрушительность – это результат непрожитой жизни" – констатирует Э.Фромм.23
Конформистский вариант эгоцентрического менталитета связан с шаблонизацией типа личности и реализацией такой стратегии жизненного поведения, при которой личность, будучи убеждена в том, что ее мысли, чувства и желания принадлежат ей, сохраняя иллюзию своей "самости", неповторимости, преврашается на самом деле в социальный автомат, полностью соответствующей анонимным общепринятыми требованиям.
Одна из центральных проблем индивида с эгоцентрическим менталитетом – проблема смерти. В культурах с господствующим космоцентрическим или социоцентрическим менталитетом с этой проблемой более или менее справляются, поскольку ценность индивидуального существования осознается не столь остро. По мере индивидуализации личности приходится что–то с этой проблемой делать. Христианство сделало смерть нереальной и пыталось утешить индивида обещанием жизни после смерти. Но мало кто верит в это всерьез. Поэтому страх смерти живет глубоко в душе большинства людей с эгоцентрическим менталитетом. "Этот страх смерти является одной из причин бедности наших переживаний, нашей безостановочной погони за жизнью и объясняет – беру на себя смелость это утверждать – невероятные суммы, которые платят наши люди за свои похороны."24
Вместе с тем не исключено, что именно этот страх смерти побуждает европейца стремиться к тому, чтобы оставить после себя некий след, то есть давать оценку деятельности по продукту: оставил человек после себя картины, написал книги, построил храм, сберег деньги для детей. Про такого скажут – он не зря прожил жизнь. (Дзен–буддистский подход к жизни – один из вариантов космоцентрического менталитета – вообще не включает в себя понятие "след". "Пройти, не оставив следов" – заповедь дзен–буддистов. Не важно, что человек сделал, важно, что ощутил, какие эмоции, чувства пережил.)