Барабинская степь (дорожный набросок)
I
Не забыть мне, как ранней весною,
Чуть растают снега на полях,
Я, бывало, родной Барабою
Проезжал по зарям на дружках. [1]
При волшебном румянце природы
Путь в степи чародейски хорош!
Как спросонок зардеются воды
Озерков. Точно бодрая дрожь
Пробежит по сухому бурьяну
От весеннего ветра, — а там
И уйму нет степному буяну, —
Он как вихорь несется к холмам,
Где задвигались странные тени:
Это ветряных мельниц ряды,
Пробудясь от его нападений,
Начинают дневные труды.
Так и ждешь, что сейчас Дон-Кихота
Привиденье мелькнет на холмах…
И дремать припадает охота,
Cозерцая лишь крыльев размах.
Но картины мгновенно не стало,
Унеслась и дремота за ней.
«Жги, малютки!» — кричит разудало
На проворных дружок лошадей.
Он к бичу не дает им повадки:
Не для красного молвить стишка,
Барабинские знают лошадки
Рукавицу да голос дружка.
Под дугой колокольчик обычный
Так и замер, не трогая слух, —
И во мне от езды непривычной
Замирает томительно дух.
Из-под ног лошадей, без оглядки,
В белых брючках мохнатых, гурьбой
Удирают в ковыль куропатки,
Точно школьницы резво домой.
II
И чем дальше, тем лучше картины…
Впереди — перелесок пошел.
На верхушке громадной лесины
Восседает, топорщась, орел.
А вдали, посредине дороги,
Как хозяева полные тут,
Косачи без малейшей тревоги
Совещанье о чем-то ведут.
«Глуповатая птица весною, —
Замечает дружок про себя. —
Уж была бы винтовка со мною,
Не видать бы тетерькам тебя!»
И, прикрикнув: «Держись, мол, левее!» —
Разгоняет он птиц. А заря
Так и пышет всё ярче, алее.
Вдруг — ее же лучами горя —
Развернулося озеро. Слышен
Где-то издали крик лебедей.
Вон плывут они парами!
Пышен, Розоватый теперь от лучей,
Их наряд белоснежный. И глухо,
Точно исповедь, слышится мне:
«Тоже бьют их немало… для пуху…
Вот уж это так птица вполне!»
И дружок, покраснев, как девица,
Продолжает, сдержавши коней:
«Королевна прямая — не птица!
Ишь, у нас полюбилося ей.
Здесь места — благодатное дело,
Не другим, не Рассей чета…
Аль тебе уж трястись надоело?
Погоди! — остается верста.
Не верста хоть — побольше немного,
Да ведь кто их здесь мерял? Допрежь
Тут была столбовая дорога,
А теперече — волк ее ешь! —
Попадаются, значит, гнилые
Верстовые столбы посейчас, —
Старики и толкуют седые:
Семисотные версты у нас!
Ну, малютки! вздохнули с натуги?» —
Речь заводит он с тройкой лихой,
И, прикрикнув: «Работайте, други!» —
Уж несется, как вихорь степной.
III
Вот и станция. Снова рядами
Возвышаются мельниц холмы.
Подъезжаем к пристанищу мы
В три окошка с резными ставнями.
Вся семья высыпает вперед
К растворившимся настежь воротам.
«Седока, мол, господь вам дает,
Так примайте-ка гостя с почетом», —
Говорит, поклонившись, дружок.
И пойдут по-сибирски приветы,
Да поклоны, да с солью ответы,
Точно здесь — твой родной уголок.
Но хоть он и чужой, а с охотой
За порог переступишь его:
Там всё дышит хозяйством, заботой,
Чистоплотностью прежде всего.
Входишь в горницу. Пахнет приятно
Лиственничного леса смолой;
Пол лоснящийся вымыт с дресвой,
И особенно как-то опрятно
Смотрят голые стены кругом.
А к стенам прислонились рядами,
Под накрышкой тюменским ковром,
Сундуки с дорогими вещами.
Тут же с грудой подушек кровать
Манит путника пышной периной
За цветистый свой полог старинный —
На лебяжьем пуху полежать.
И мигнуть не успеешь, раздевшись,
Как накроется в горнице стол;
А хозяйская дочка, зардевшись,
С устремленными взорами в пол,
Расстановит на скатерти чистой
Угощений обильный запас, —
И невольно разлакомят вас
Самый вид их и пар их душистый.
И чего-то, чего-то здесь нет!
За обилием яств и солений,
Как сибирского кушанья цвет,
Подаются ржаные пельмени.
Но когда из-под длинных ресниц
Любопытные выглянут очи
С глубиною и сумраком ночи,
Как у зорких встревоженных птиц,
И послышится звук мелодичный:
«На здоровье покушай-ка всласть», —
Так и дрогнет душа необычной
Симпатией, похожей на страсть.
О, степные красавицы наши!
На расцвете житейской весны
Навевали чудесные сны
Мне глаза темно-карие ваши…
Но довольно. Мечты о былом
Заковали в незримые цепи
Расходившийся стих мой — и в нем
Не осталось простора для степи.
Не порвать мне волшебную цепь,
Я не в силах разрушить былого…
Ты простишь мне бессилие слова,
Барабинская чудная степь!
Леонид Мартынов
Адмиральский час
Парад. Толпы нестройный гул. Бомонд вокруг премьер-министра. «Шеренги, смирно! На к’раул!..» Колчак идет, шагая быстро. И помнишь — рейд. Республиканцы. «Колчак, сдавай оружье нам!» Но адмирал спешит на шканцы Оружье подарить волнам. И море страшно голубое: «Жить, умереть, не всё ль равно? Лети, оружье золотое, Лети, блестящее, на дно!» А после — Омск. И пыльный май. Киргиз трясется, желт и глянцев. Его узорный малахай — Экзотика для иностранцев. Моторов шум, торговцев крик... Капризничают интервенты. Коверкать английский язык Пытаются интеллигенты. Самарцы в каждом кабаке Свой «шарабан» горланят хором. И о «великом» Колчаке Бормочет пьяный под забором. Над зданиями флаги ярки, Но город сер и немощен. За кладбищем, в воздушном парке, Французских аппаратов стон. Идут белогвардейцев взводы, Перекликаясь и шумя; Сторожевые пароходы Плывут по Иртышу, дымя. Вот к набережной мирный житель Спешит, сопутствуем женой, Смотреть, как черный истребитель, Шипя, вползает в Омь кормой. Стремительный автомобиль Сбегает с наплавного моста. Соленая степная пыль Покрыла город, как короста... И всюду — беженская тля. Сенсации ей надо громкой: «Вечерний выпуск! Близ Кремля Пристрелен Троцкий незнакомкой!» «Мсье Нулланс царскую семью Увез в автомобиле крытом» — Так уверяет интервью С архангельским митрополитом... А в общем — гниль. Эсерский вздор. Конец бы этому кагалу! И вот крадется, словно вор, Посол казачий к адмиралу. О том узнавшие — молчат. Лишь шепчут старые вояки, Что волк морской степных волчат Готовит к предстоящей драке. А в «Люкс», «Буффало» и «Казбек» И в залы дорогих гостиниц Глядит прохожий человек С таким же чувством, как в зверинец. Возможен ли народный гнев, Дерзнут ли выступить повстанцы, Когда туземок, опьянев, Взасос целуют иностранцы? Таков неписаный закон! И коль француз угоден даме, То русский хоть и возмущен, Но удаляется задами... Жара. И в дорогих мехах Сопят красотки, как зверухи. Делец хлопочет, впопыхах Жилет не застегнув на брюхе. Купить-продать он всё готов: Валюта, спирт, медикаменты, Не покупает лишь домов,— Спокойней есть апартаменты. Какие? — Например, экспресс. Вы помните судьбы уроки? В Самаре сел, а после слез Ну, скажем, во Владивостоке... Ах, стала б Хлоя в этот час Беспутнее, чем Мессалина! Ведь плата страсти: первый класс От Омска прямо до Харбина. А те, кто, честью дорожа, Удобный пропускают случай, Пусть путешествуют, дрожа, В теплушке вшивой и вонючей. Вот юноша (неловок он В шинели длинной, офицерской), Насилует здоровый сон Он по ночам в таверне мерзкой. Но юноша идет туда Не пить и не забавы ради — Поэтов сонных череда Там проплывает по эстраде. И песенка у всех одна — Читают медленно и хмуро, Что к гибели присуждена Большевиками вся культура... Вот девушка, она мила. Из Мани превратилась в Мэри. Она присуждена была Чекой Московской к «высшей мере». За что? — Не всё равно ли вам! И тень на личике невинном: Она недоедала там И... торговала кокаином. Теперь: наряды, хлеб в избытке, Театр, купанье в Иртыше, Наикрепчайшие напитки И жуть какая на душе. Но алый пламень не погас,— Он в хижинах мерцал нередко. Угрюмых слов и дерзких глаз Не уследила контрразведка. И ночь была, и был мороз, Снега мерцали голубые, Внезапно крикнул паровоз, Ему ответили другие. На паровозные гудки Откликнулся гудком тревожным Завод на берегу реки В поселке железнодорожном. Центральный загудел острог. Был телефонов звон неистов: «Приказ: в наикратчайший срок Прикончить пленных коммунистов!» И быстро стих неравный бой. Погибла горсть нетерпеливых. И егеря трубят отбой. У победителей кичливых Банкеты, речи и вино. И дам, до ужасов охочих. Везет гусар в Куломзино Смотреть расстрелянных рабочих. |
Был день последний бестолков.
«Падет ли Омск?» — кипели споры
Пьянчуг, а внутрь особняков
Уж заглянули мародеры...
А вечером, часам к восьми,
Просторы степи стали мглисты,
И, чтоб под Омском лечь костьми,
Вооружились гимназисты.
Но мягким снегом замело
И боя не произошло.
Без боя отдали былое.
Киргиз-погонщик закричал,
Затерянный в лохмах метели.
И, потянувшись на вокзал,
Обозы четко заскрипели.
Бегут вассалы Колчака,
В звериные одеты шкуры,
И дезертир из кабака
Глядит на гибель диктатуры.
…………….
Морозным утром город пуст.
Свободно, не боясь засады,
Под острый, звонкий, снежный хруст
Вступают красные отряды.
Буржуй, из погреба вылазь!
С запасом калачей и крынок,
Большевиков слегка страшась,
Идут молочницы на рынок.
Обосновавшись у лотка,
Кричит одна, что посмелее:
— Эй, красный, выпей молока,
— Поди-кось нет его в Расее!
(Сибирские огни, №5, 1924 г).
Николай Михайлович Ядринцев
Родина
Я рожден в стране далекой,
К чьим гранитным берегам
Вечно хладною струею
Плещет грозный океан.
Я рожден в земле обширной,
Где границ пространствам нет,
Где от моря и до моря
Разостлался белый свет.
Я из той страны привольной,
Где начала нет рекам,
Где зелеными морями
Лес бушует по долам.
Я из той земли, где горы
Тонут в белых облаках
И извилисты, как змеи,
Расползаются в степях.
Все, кажись, в стране той диво,
Вся она полна чудес:
Горы с розами близ снега
И зимой зеленый лес.
Вверх стремящиеся реки,
В бездну бьющий водопад,
Рай, раскинутый в долине,
И ущелий темный ад.
Я из стран, в которых соболь
С давних пор ведет свой род,
Где лисица с горностаем
Драгоценный мех дает.
Где олень стадами бродит,
Где бобер родится сед;
Я из той страны, где краше
И пушистой белки нет.
Я оттуда, где роскошно
Расстилаются луга,
Что со временем поточат
Реки меда и млека.
Я из той земли, где недра
Драгоценный держат клад –
Для дворцов порфир и мрамор,
Малахиты для палат.
Я из той страны, что людям
Дорогой металл дала,
Для царей венцы сковала
И в порфиры облекла.
К той стране сыздавна зависть
В людях жгучая живет.
К почве девственного края
День за днем маня народ.
И за дальними горами
Край пустынный и немой,
Постепенно оживляясь,
Блещет новой красотой,
………………………….
………………………….
И я слышу чутким сердцем,
Что великою судьбою
Начинает уже веять
Над моим далеким краем,
Над страной моей родною.
(«Сибирские мотивы», сборник, изданный М.А. Сибиряковым, СПб, 1886 г, стр. 14-16).
И. Ерошин
***
Светло, светло. В глаза до боли
Сияет шелковая синь.
Все тот же лес и то же поле
Качают пьяную теплынь.
И также тихо хаты дремлют
Обозом скученным вдали.
Благословляя, все приемлю,
Недолгий гость святой земли.
Душа полна восторгом нежным,
Исходит песней голубой.
Недавно здесь в бреду мятежном
Металась месть и пушек вой.
И будто сон… Под дымкой кроясь,
Ушли за дальний косогор –
Гречихи белопенный пояс,
Полос картофельных узор.
Встав от мук, ты вновь смиренно
Цветешь, израненная мать.
И я, как ты, цвету нетленно,
Хочу гореть и не сгорать.
(Власть труда, №7 (956).
Весеннее
Светлеет в глубине небесной,
Тревожится в лугах туман.
День резвый, громкий, день чудесный
Обрызнул темный океан.
И жизни золотое знамя
Взыграло над земным челом,
Лазурный ветерок волнами
Над синим росным хрусталем.
Как праздник дружбы, многозвучно
Растет весенний ранний гул.
Как радость в старом неразлучна,
Как мир, в сияньи потонул!
Сквозною зеленью душистой
При ветре серебрится лес,
Недавно гулкий, дымно-глистый,
Под легкой муровой воскрес.
День ото дня густеют тени,
Звучнее гам, прозрачней луч.
О, солнце! О, разгул весенний!
О, легкость волокнистных туч!
И слышу я земли зачатье,
И не хочу я ничего,
Когда весь мир в моих объятьях
И я в объятии его.
(Власть труда, 27/V, 1928, №121).
Николай Иванович Леонов
«Звон имен»
Звон имен – Туран, Иран!...
А много ль было в мире стран,
Где б человечий океан
Так бушевал как в Азии?
Нам видно, стоя на корме:
Еще ведь Запад тлел во мгле,
Но, словно солнце, Шах-Наме
Взошло над бурной Азией.
Душил кровавых битв угар,
И пусть безумным был Омар,
Но кто нам спас, презрев пожар,
Наследство греков? – Азия.
Эллада погрузилась в сон,
Италию топтал тевтон,
Но Аристотель и Платон
Сохранены нам Азией.
Европа тяжким сном спала,
Дым ел глаза, душила мгла,
Нам свет науки сберегла
И книги греков – Азия.
Пусть власяница и ремни
Врезались в тело, но в те дни
Вселенной тайны Бируни
Пытал в далёкой Азии.
И не забудется вовек,
Как не смыкал усталых век,
Блуждая в безднах Улугбек,
Сын древней мудрой Азии.
Звон имен – Туран, Иран!
А много ль было в мире стран,
Где б человечий океан
Богат был жемчугом, как в Азии?
Н. И. Леонов
Саяны. Тайга.
В небе тонут и тают вершины,
На вершинах снега,
В темной хвое деревьев долины.
Спуск. Подъем. Перевал.
На вершинах ковры из горящих цветов.
Луч блеснул, заиграл
По алмазным узорам хребтов.
Не колышет.
Извивается в чаще мой путь.
Жадно дышит
Истомленная городом грудь.