Первые моральные идеалы

Мыслители Шумера, в соответствии с их мировоззрением, не слишком верили в человека и его предназначение. Они были твердо убеждены, что человек вылеплен из глины и вообще создан богами только для того, чтобы приносить им еду и питье, строить для них святилища и всячески прислуживать им, дабы боги могли, ни о чем не заботясь, заниматься своими божественными делами. Жизнь, согласно такому мировоззрению, полна неопределенности и неожиданных опасностей, ибо человек не может знать заранее свою судьбу, которой распорядились боги в своей непостижимой премудрости. А когда человек умирает, его бесплотный дух спускается в темное и мрачное подземное царство, где влачит жалкое существование, являющееся лишь бледным отражением земной жизни.

Шумеров никогда не волновала сложная проблема свободы воли, одна из тех основных моральных проблем, которые больше всего занимают философов Запада. Совершенно убежденные в том, что боги создали человека только для собственного удовольствия, мыслители Шумера признавали подчиненную роль человека так же слепо, как и божественное предначертание, определившее, что конечным уделом людей является смерть, а уделом богов — бессмертие.

Шумеры считали, что все те высокие моральные качества и добродетели, которые, без сомнения, возникли в результате медленной и трудной эволюции на основе опыта общественного и культурного развития Шумера, были дарованы богами. По их мнению, всё предрешали боги, а человек лишь следовал божественным предначертаниям.

Согласно сохранившимся записям, шумеры высоко ценили истину и доброту, закон и порядок, справедливость и свободу, добродетель и откровенность, сочувствие и милосердие. И, естественно, они отвергали ложь и зло, беззакония и беспорядок, несправедливость и угнетение, порок и извращенность, жестокость и неумолимость. Цари и правители постоянно похвалялись тем, что они установили в стране законность и порядок, защитили слабого от сильного, бедного от богатого и положили конец злу и насилию. В уникальном документе, о котором уже шла речь в 7-й главе, правитель Лагаша Урукагина, живший в XXIV в. до н. э., гордо сообщает, что он вернул правосудие и свободу многострадальным гражданам, расправился с ненасытными и жестокими чиновниками, положил конец несправедливостям и угнетению и защитил сирот и вдов.

Не прошло и 400 лет, как основатель III династии Ура Ур-Намму издал свои законы (см. гл. 8) и в свою очередь поведал о некоторых достижениях этического порядка. Во вступительной части свода законов Ур-Намму говорится о том, что он избавил народ от многих наиболее распространенных злоупотреблений со стороны чиновников, урегулировал систему мер и весов, чтобы торговля шла честно, позаботился о вдовах, сиротах и бедняках, запретив обманывать и обижать их.

Еще лет через 200 правитель Исина Липит-Иштар издал новый свод законов, в котором похвалялся, что великие боги Ан и Энлиль поставили его на царство, «дабы он установил на земле правосудие, устранил всякий повод для жалоб, изгнал силой оружия всех врагов и бунтовщиков и принес жителям Шумера и Аккада благоденствие».

Помимо этого, сохранилось множество гимнов, восхваляющих других шумерских правителей, которым приписываются не менее высокие моральные и этические качества.

По убеждению шумерских мудрецов, боги всегда предпочитают высоконравственные поступки аморальным. В шумерских гимнах почти все главные божества прославляются за их приверженность к добру, справедливости, истине и добродетели. Многие из них, например бог солнца Уту, специально наблюдали за соблюдением этических норм. Другое божество — богиня Нанше, почитавшаяся в Лагаше, — упоминается в некоторых текстах как богиня, приверженная к истине, правосудию и милосердию. Но мы только сегодня начинаем догадываться о том, какую значительную роль играла эта богиня в определении этических и моральных устоев шумерского общества.

В 1951 г. из девятнадцати табличек и фрагментов, найденных в Ниппуре, был составлен шумерский гимн, насчитывающий около 250 строк. В нем содержатся наиболее полные этические и моральные заповеди, когда-либо обнаруженные в шумерских текстах.

Богиня Нанше описывается в этом гимне в таких выражениях:

Та, кто знает сироту, та, кто знает вдову,
Та, кто знает угнетение человека человеком,
та, кто мать сироте, Нанше, заботится о вдове,
Доживается (?) правосудия (?) для последнего бедняка (?).
Царица, привлекающая беженца к себе на лоно,
Дающая убежище слабому.

В следующем далее отрывке, смысл которого все еще не вполне ясен, рассказывается о том, как Нанше судит род человеческий в первый день нового года. Рядом с нею восседают Нидаба, богиня письма и счета, муж Нидабы Хайа, а также многочисленные свидетели. Гнев богини вызывают люди неправедные:

Тот, кто идет путем порока, тяготеет к произволу….,
Тот, кто не выполняет установленные правила, нарушает договоры,
Тот, кто взирает благосклонно на места погибели……
Тот, кто подменяет тяжелую гирю легкой гирей,
Тот, кто подменяет большую меру малой мерой……
Тот, кто съев (нечто ему не принадлежащее), не говорит: «Я это съел».
Тот, кто выпил и не говорит: «Я это выпил»,
Тот, кто говорит: «Я хочу съесть запретное»,
Тот, кто говорит: «Я хочу выпить запретное».

Социальные обязанности Нанше определяются в таких выражениях:

Чтобы утешить сироту, чтобы не было больше вдов,
Чтобы подготовить место, где будут уничтожены сильные,
Чтобы отдать сильных в руки слабым,
Нанше проникает взором в сердца людей.

Итак, шумеры считали, что великие боги по природе своей добродетельны. Тем не менее они верили, что, создавая человеческую цивилизацию, эти же самые боги внесли в нее зло, угнетение, ложь, насилие, — короче, все пороки, свойственные человеческому обществу. Например, в списке «ме» — законов, установленных богами, дабы упорядочить ход мироздания, сделать его безостановочным и гармоничным, — фигурируют не только понятия «истина», «мир», «добро» и «справедливость», но также «ложь», «раздоры», «сетования» и «страх».

Для чего же боги сотворили грех, зло, страдания и несчастья? [Один шумерский мыслитель-пессимист (см. главу 16) даже сказал: «Ни одно дитя не рождается от женщины беспорочным»!] Судя по имеющимся в нашем распоряжении текстам, если шумеры и задавали себе такой вопрос, то ответа на него они не знали, да и не искали. Воля и замыслы богов зачастую оставались для них совершенно непостижимыми. Так, шумерский «Иов», вместо того чтобы роптать и жаловаться на незаслуженную кару, лишь стонет, проливает слезы и кается в грехах и прегрешениях, которые невольно совершил.

Но что же сами боги? Могли ли они обратить внимание на одинокого и ничем не замечательного смертного, когда он простирался перед ними и смиренно взывал к ним? Мыслители Шумера не очень-то в это верили. По их мнению, боги были подобны правителям земного мира, и, разумеется, у них находились дела поважнее. Имея дело с земными царями, необходимо было сначала обращаться к их приближенным; желая общаться с богами, простой смертный должен был прибегать к помощи особых посредников, к которым боги благоволили, только через них его мольба могла быть услышана. Отсюда у шумеров и возник культ «личных богов», своего рода ангела-хранителя, имевшегося у каждого человека и у каждого главы семьи и как бы давшего ему жизнь. Именно к ним, к своим личным божествам, обращались шумеры с мольбами и молитвами, и только через них надеялись получить помощь и спасение.

Как уже говорилось, в основе всех этических представлений шумеров лежало твердое убеждение в том, что человек был создан из глины для служения богам. Наиболее яркое свидетельство об этом содержится в двух древних мифах. Первый из них целиком посвящен сотворению человека. Второй повествует о споре двух низших божеств, но самому опору предшествует любопытное введение, в котором подробно объясняется, почему и для чего создан человек.

Текст мифа о сотворении человека сохранился на двух идентичных табличках. Одна из них обнаружена в Ниппуре и принадлежит Музею Пенсильванского университета в Филадельфии, а другая, приобретенная у какого-то торговца древностями, хранится в Лувре. Луврская табличка и большая часть филадельфийской были транскрибированы и опубликованы еще в 1934 г., однако содержание их долго оставалось неясным. Табличка Музея Пенсильванского университета, сохранившаяся лучше луврской, была доставлена в Филадельфию лет 40–50 назад, в виде четырех обломков. В 1919 г. два фрагмента удалось опознать и соединить; их транскрибировал и опубликовал Стефан Лэнгдон. В 1934 г. Эдуард Чиера опубликовал третий фрагмент, но не сумел определить, что его фрагмент примыкает к двум уже опубликованным в 1919 г. Лэнгдоном. Я обратил на это внимание лет десять спустя, когда пытался восстановить текст всего мифа для моей «Шумерской мифологии». Примерно в то же время я обнаружил в коллекции филадельфийского музея четвертый, еще не изданный фрагмент, дополняющий три первых. Только после этого стало, наконец, возможным расположить все четыре отрывка в должном порядке и попытаться хотя бы приблизительно восстановить содержание всего мифа, хотя текст все еще продолжал оставаться весьма трудным для понимания из-за многочисленных пропусков[20].

Поэма начинается с описания затруднений, которые по-видимому испытывали боги, добывая для себя пищу, — особенно после того, как на свет появились женские божества. Боги жалуются на эти трудности, однако бог воды Энки, который мог бы им помочь, будучи одновременно и богом мудрости, спит глубоким сном на дне моря и не слышит их жалоб. Тогда его мать Намму, первородный океан, «мать, давшая жизнь всем богам», доносит до Энки жалобы богов и говорит ему:

«О мой сын, встань со своего ложа, со своего…, сотвори то, что мудро,
Сотвори служителей для богов, дабы они производили себе подобных (?)».

Энки обдумывает слова матери, потом становится во главе множества «превосходных и царственных мастеров» и отвечает ей:

«О моя мать, существо, имя коего ты назвала, уже есть, —
Запечатлей в нем образ (?) богов!
Замеси сердце глины, что над бездной, —
Превосходные и царственные мастера сделают глину густой.
Ты же дай рождение конечностям,
Нинмах (мать-земля) потрудится перед тобой,
Богини (рождения)…. будут стоять подле тебя, пока ты лепишь.
О, моя мать, определи судьбу его (новорожденного)!
Нинмах запечатлит в нем образ (?) богов. Это — человек»

Здесь автор отвлекается от сотворения человека вообще и рассказывает о сотворении различных несовершенных человеческих типов, пытаясь объяснить существование уродов. Вот как это произошло. Энки устроил пир, очевидно в честь сотворения человека. На пиру Энки и Нинмах выпили лишнего и решили развлечься. Нинмах взяла немного глины и слепила шесть уродов, а Энки завершил ее труд: он определил их судьбы и «дал им вкусить хлеба». Что собой представляли первые четыре урода, трудно понять; пятой была бесплодная женщина, а шестым — существо, лишенное пола. Вот что о них говорится в тексте:

. .. Она (Нинмах) сделала женщину, неспособную рожать,
Энки увидев эту женщину, неспособную рожать,
Определил ее судьбу и решил, что она должна пребывать в «женском доме»…
. .. Она (Нинмах) сделала существо без мужских органов и без женских органов.
Энки, увидев это существо без мужских органов и без женских органов,
Определил его судьбу и решил, что оно должно предстать перед царем.

Затем, чтобы не отстать от Нинмах, сотворившей шесть уродов, Энки решает что-нибудь создать в свою очередь. Как и что он делает, не совсем ясно, однако в конечном счете его постигает неудача: он создает существо слабое, скорбное духом и немощное телом. Тогда Энки обращается к Нинмах с просьбой помочь этому несчастному созданию:

«Я определил судьбу того, кто был слеплен твоей рукой,
Я дал ему вкушать хлеб.
Определи теперь ты судьбу того, кто слеплен моей рукой,
Дай ему вкушать хлеб!»

Нинмах готова помочь несчастному, но у нее ничего не выходит. Она заговаривает с ним, однако не получает ответа. Она дает ему хлеб, но тот его не берет. Он не может ни сидеть, ни стоять, ни преклонить колени.

Далее следует длинный разговор, между Энки и Нинмах, но в этом отрывке столько пропусков, таблички так повреждены, что разобрать смысл невозможно. В конце концов Нинмах, очевидно, проклинает Энки за то, что тот создал такое слабое, нежизнеспособное существо, а Энки воспринимает ее проклятие как должное.

Второй миф можно назвать «Скот и зерно». Он очень интересен для выяснения взглядов шумеров на сотворение человека. Это произведение относится к жанру литературных споров, который был весьма популярен среди авторов древнего Шумера.

Спорящими сторонами выступают бог скота Лахар и его сестра, богиня зерна Ашнан. Оба они, согласно мифу, были созданы в «зале созидания» богов для того, чтобы у великих богов Ануннаков, детей небесного бога Ана, было вдоволь еды, питья и одежд. Однако Ануннаки не знали, что делать со скотом и зерном, пока не был сотворен человек Об этом рассказывается во вступительной части мифа:

Когда на горе небес и земли
Ан породил Ануннаков,
Имя Ашнан еще не было рождено, не было создано,
Утту (богиня ткачества) еще не была создана,
Святилище для Утту еще не было воздвигнуто,
А потому еще не было овец, не рождались еще ягнята,
Не было еще коз, не рождались еще козлята,
Овца еще не родила своих двух ягнят,
Коза еще не родила своих трех козлят.

Великие боги Ануннаки еще не знали
Имени мудрой Ашнан и имени Лахара,
А потому тридцатидневного зерна «шеш» еще не было,
Сорокадневного зерна «шеш» еще не было,
Мелких зерен, горных зерен, зерен благородных,
живых созданий еще не было.
Утту еще не родилась, растительная (?) корона
еще не была создана, Повелитель… еще не родился,
Сумуган, бог равнины, еще не явился,
А потому, подобно роду человеческому в день его сотворения,
Они (Ануннаки) не вкушали хлеба,
Не прикрывались одеждой,
Жевали растения, как овцы,
И пили воду из канав.

В те дни в «зале созидания» богов
В их доме Дуку были созданы Лахар и Ашнан.
То, что давали Лахар и Ашнан,
Ануннаки из дома Дуку съедали, но не утоляли голода.
В своих превосходных овчарнях молоко «шум»
Ануннаки из дома Дуку выпивали, но не утоляли жажды.
И вот, чтобы следить за их превосходными овчарнями,
Человек получил дыхание жизни.

В следующем за введением отрывке повествуется о том, как Лахар и Ашнан спускаются с небес на землю и приносят человечеству дары цивилизации:

В те дни Энки сказал Энлилю:
«Отец Энлиль, пусть Лахар и Ашнан,
Созданные в доме Дуку,
Спустятся из дома Дуку!»

По священному повелению Энки и Энлиля
Лахар и Ашнан спустились из Дуку.
Для Лахара они (Энки и Энлиль) устроили овчарню,
Подарили ему растений и трав в изобилии.
Для Ашнан они построили дом,
Подарили ей плуг и ярмо.

Лахар в своей овчарне —
Это пастух, пекущийся об изобилии в овчарне.
Ашнан среди своих посевов —
Это дева приветливая и щедрая.

Изобилие, даруемое небесами,
Лахар и Ашнан являют (на земле).
Собранию (?) они приносят изобилие,
Стране они приносят дыхание жизни.
Они следят за выполнением божественных законов.
Они умножают содержимое хранилищ,
Они наполняют закрома доверху.
В дом бедняка, стоящий на прахе,
Они входят и приносят изобилие.
Всюду, где пребывают они вдвоем,
Они приносят в дом полновесную прибыль.
Место, где они пребывают, они насыщают, место, где они восседают, они снабжают пищей,
Они радуют сердца Ана и Энлиля.

Но вот Лахар и Ашнан выпивают слишком много вина и начинают ссориться. Каждый из них восхваляет свои дела и старается преуменьшить заслуги противника. Наконец в спор вмешиваются Энлиль и Энки и объявляют победительницей богиню зерна Ашнан.

Мыслители Шумера верили и утверждали, что все несчастья людей происходят из-за их грехов и проступков и что нет на земле ни одного безгрешного человека. Они учили, что все людские страдания обусловлены той или иной причиной, что во всем виноваты сами люди, но никоим образом не боги. Однако в трудную минуту многие несчастные, видимо, забывали об этом и готовы были усомниться в справедливости и милосердии богов. Очевидно, для того чтобы смирить подобное недовольство и пресечь разочарование божественным порядком, один из шумерских мудрецов и сочинил поучительное произведение, которому посвящена следующая глава. В нем мы встречаемся с наиболее древним вариантом темы библейского Иова.

Страдания и смирение

Первый «Иов»

29 декабря 1954 г. я прочитал в Обществе библейской литературы доклад, озаглавленный «Человек и его божество. Шумерский вариант темы Иова». Речь шла об одной шумерской поэме, насчитывающей 139 строк. Текст был составлен из шести глиняных табличек и фрагментов, обнаруженных первой экспедицией Пенсильванского университета в Ниппуре — в 150 километрах к югу от столицы Ирака, Багдада. Четыре из этих шести фрагментов находятся сейчас в Музее Пенсильванского университета в Филадельфии, а два — в Музее Древнего Востока в Стамбуле.

До моего доклада были опубликованы лишь два фрагмента из Музея Пенсильванского университета; часть поэмы не была найдена, часть оставалась нерасшифрованной. В 1951–1952 гг., работая в Стамбуле, я опознал в Музее Древнего Востока еще два фрагмента поэмы и скопировал их. По возвращении в Филадельфию мне удалось с помощью Эдмунда Гордона, научного сотрудника Месопотамского отдела музея, обнаружить в коллекции отдела еще два дополнительных фрагмента. Но когда мы уже готовили мой перевод поэмы к печати, нас вдруг осенило, что два стамбульских фрагмента дополняют два из четырех филадельфийских отрывков. Более того, мы увидели, что все шесть фрагментов являются осколками одних и тех же табличек, разобщенными либо в глубокой древности, либо в ходе раскопок, а потому и попавшими в два таких далеких друг от друга музея — в Стамбуле и в Филадельфии. Наше предположение я смог проверить и подтвердить в 1954 г., когда я снова посетил Стамбул.

Установление связи между табличками, разъединенными океаном, позволило мне собрать воедино и перевести большую часть поэмы. И тогда стало ясно, что перед нами — первое произведение о страданиях и смирении человека: тема, прославленная в мировой литературе и истории религиозной мысли благодаря библейской книге Иова. Правда, шумерскую поэму нельзя даже сравнить с библейским текстом, настолько она уступает последнему по широте кругозора, глубине проникновения и красоте слога. Вся суть в том, что эта древняя поэма является первым письменным свидетельством о попытке разрешить вековую — и вечную — проблему человеческих страданий. Ибо таблички с текстом нашей шумерской поэмы старше книги Иова более чем на тысячу лет.

Основная мысль поэмы заключается в том, что среди страданий и горестей, какими бы несправедливыми они ни казались человеку, у него остается лишь один разумный выход: постоянно восхвалять своего бога, взывать к нему, плача и стеная, пока он сам не захочет благосклонно внять мольбам несчастного. Кстати, бог, о котором идет речь, — это личный бог страдальца, то есть особое божество, которое, согласно шумерским представлениям, служило посредником и заступником человека перед собранием богов.

Чтобы подкрепить свою точку зрения, наш поэт не прибегает ни к философским рассуждениям, ни к богословским доказательствам. Вместо этого он с типичной для шумеров практичностью приводит конкретный пример.

Некий человек — имя его не названо — был богат и мудр, праведен или, по крайней мере, внешне благочестив, и было у него множество родни и друзей. Но вот однажды познал он страдание, поразила его болезнь. Он не взбунтовался против воли богов, не начал богохульствовать. Смиренно обратился он к своему богу со слезами и стенаниями и излил свою душу в мольбах и молитве. В результате бог, весьма довольный и растроганный, внял его мольбам, избавил человека от напастей и превратил его страдания в радость.

По своему построению поэма как бы делится на четыре части. Сначала идет краткое вступление, где утверждается, что человек должен восхвалять и славить своего бога и стараться умилостивить его смиренными сетованиями. Далее поэт вводит своего безымянного героя, который, будучи поражен болезнью и всяческими напастями, обращается к своему богу. Затем следуют мольбы страдальца, составляющие основную часть поэмы.

Они начинаются с описания несправедливостей, учиненных над героем как друзьями, так и врагами. Потом он жалуется на свою горькую судьбу, обращаясь к своим родственникам и профессиональным певцам с риторической просьбой поддержать его жалобу. И, наконец, страдалец признает свои грехи и возносит богу моления, прося облегчить его муки и спасти его.

Конец у поэмы счастливый. Поэт сообщает нам, что молитвы страдальца не остались неуслышанными, что его бог внял его мольбам и избавил его от всех напастей. Все это, конечно, приводит к новому восхвалению бога.

Чтобы дать представление о поэме, я привожу здесь некоторые наиболее понятные отрывки. Однако читатель не должен забывать, что шумерский язык до сих пор еще не до конца разгадан и что перевод ряда текстов со временем будет пересмотрен и исправлен.

Итак, страждущий человек обращается с мольбой к своему богу:

«Я человек, человек знающий, однако те, кто меня уважают, не благоденствуют,
Мое справедливое слово обращают в ложь.
Человек неправедный опалил меня Южным Ветром, и я должен служить ему,
Те, кто меня не уважают, унижают меня перед тобой.

Ты насылаешь на меня все новые страдания,
Я вошел в дом с тяжелой душой,
Я, человек, вышел на улицу с удрученным сердцем,
Неустрашимый мой верный пастырь разгневался на меня, смотрит на меня враждебно.

Мой пастух напустил на меня злые силы, хотя я ему не враг,
Мой товарищ не говорит мне ни слова истины,
Мой друг называет ложью мои правдивые слова,
Человек неправедный замыслил зло против меня,
И ты, мой бог, не останавливаешь его!.. . .

Я, мудрец, почему я должен иметь дело с невежественными юнцами?
Я, знающий, почему причисляют меня к невеждам?
Пищи вокруг множество, а моя пища — голод,
В день, когда каждому выделяли его долю, на мою долю достались страдания.

Бог мой, (я хотел бы стать) перед тобой,
Я хотел бы сказать тебе, . . . ., слово мое — стон.
Я хотел бы рассказать тебе об этом, пожаловаться на горькую свою участь,
(Хотел бы оплакать) смятение. . .

О, не позволяй моей матери, меня родившей, мешать мне сетовать перед тобой!
Не позволяй моей сестре весело петь и возносить хвалы, —
Пусть она в слезах перечисляет тебе мои несчастья!
Пусть моя жена горестно повествует о моих страданиях,
Пусть искусный певец оплачет мою злосчастную судьбу!

Бог мой, над землею сияет яркий день, а для меня день черен.
День сияет, прекрасный день. . подобен. . .
Слезы, печаль, тоска и отчаяние поселились во мне,
Страдание завладело мной, как человеком, чей удел — одни слезы
Злая участь держит меня в своих руках, отнимает у меня дыхание жизни.
Коварный недуг завладел моим телом . . . . . . . .

Бог мой, мой отец, зачавший меня, дай мне поднять голову!
Подобно безвинной корове, жалобно. . стенание.
Доколе будешь ты меня презирать, оставлять без своей защиты?
Подобно быку,. . . .,
Доколе будешь оставлять меня без провожатого?

Они изрекают, бесстрашные мудрецы, слово истинное и прямое.
„Ни одно дитя не рождается от женщины беспорочным
. . . беспорочного подростка не бывало на свете“».

Так жалуется и молит своего бога человек. Поэма завершается счастливым концом:

Человек, — его бог склонил ухо к его плачу и горьким слезам,
Юноша, — его мольбы и жалобы смягчили сердце его бога.
Бог внял его правдивым словам, искренним словам, которые он произнес.
Слова, высказанные человеком, как молитва,
Были приятны…, плоть его бога, и его бог перестал быть орудием злой судьбы
. . который угнетает сердце,. .. . он обнимает,
Властного демона болезни, широко распростершего свои крылья, он прогнал прочь,
(Недуг), поразивший его, как…, он рассеял,
Злую участь, определенную его решением, он отвел,
Страдания человека он превратил в радость,
Назначил ему добрых духов хранителями и опекунами,
Дал. . ангелов, прекрасных обликом.

А теперь перейдем от возвышенного к обыденному, от проповедей к повседневной жизни, от поэтических молитв к прозаическим пословицам и поговоркам. Дух народа ярче всего проявляется в пословицах, ибо они открывают нам его истинные устремления и чаяния и те внутренние побуждения, которые лежат в основе повседневной человеческой деятельности и которые поэты стараются в своих литературных трудах принарядить и приукрасить. В настоящее время расшифровываются и переводятся сотни шумерских пословиц и поговорок, причем основная заслуга в этом принадлежит Эдмунду Гордону. С некоторыми из этих пословиц мы и познакомимся в следующей главе.

Мудрость древних