Синкретизм и творчество в эллинистическую эпоху: обещание спасения

Религии мистерий

Как мы уже отмечали (§ 184), обещание спасения представляет собой нововведение и наихарактернейшую черту эллинистических религий. В первую очередь, речь идет, конечно, об индивидуальном спасении, однако сходную цель преследовали и династические культы.[525]Божества, известные тем, что они познали смерть и воскресение, были ближе к человеку, чем боги — покровители полиса. их культ включал в себя более или менее разработанную церемонию посвящения (катехизация, обряды, эзотерическое обучение), после которой неофит допускался в общину. Принадлежность к одному "мистериальному обществу" не возбраняло участия в других тайных братствах. Как и во всех духовных течениях того времени, упование на спасение развивалось под знаком синкретизма.

Религиозный синкретизм, бесспорно, задавал основной тон эпохе. Явление, существующее с незапамятных времен и широко засвидетельствованное, синкретизм сыграл важную роль в формировании хеттской, греческой и римской религий, в религии Израиля, буддизме махаяны и в даосизме. Однако синкретизм эллинистической и римской эпохи отличается своими масштабами и необыкновенной творческой силой. Чуждый старению или бесплодию, синкретизм вообще кажется условием всякого религиозного творчества. Мы увидели его значение в иудаизме эпохи после Плена (§ 202), сходный процесс будем наблюдать позже, в некоторых произведениях иранской религиозной мысли: (§ 212). Раннее христианство также развивалось в синкретической среде. Правда, в эпоху, которую мы рассматриваем, единый бог Серапис появился в результате слияния двух божеств, но греко-ориентальные мистерии, эсхатологические и апокалиптические построения, культ монарха — и это лишь несколько примеров — свидетельствуют о мощи: и важности синкретической мысли.

Можно сказать, что обещание спасения было попыткой умалить грозную власть богини Тихэ (Удача — лат. Fortuna). Капризная и непредсказуемая, Тихэ вслепую приносит счастье или несчастье; она проявляет себя как аnаngkё (необходимость) или hеimаrmеnё (судьба), ее власть особенно велика над жизнью самых великих, таких как Александр.[526]В конечном итоге, понятие Судьбы сливается с астральным фатализмом. Жизнь людей, так же как жизнь городов и государств, определяется звездами. Толчок развитию этого учения, вместе с астрологией, на практике применяющей его принципы, дали наблюдения вавилонян над обращением звезд. Без сомнения, теория микро- и макрокосмических соответствий уже давно была известна в Месопотамии (§ 24) и в других областях азиатского мира. Однако в данном случае человек не просто чувствует свою связь с космическим ритмом, но открывает, что его жизнь определена движением звезд.[527]

Такое пессимистическое представление может поколебать только убеждение, что есть некие божественные существа, которые не зависят от Судьбы и даже стоят выше нее. Бел провозглашается Хозяином Удачи, Fortuna rector. В мистериях Исиды богиня заверяет посвящаемого, что она может продлить срок жизни, определенный ему судьбой. В "Восхвалениях Исиде и Осирису" богиня провозглашает: "Я победила Судьбу, и Судьба повинуется мне". Более того, Тихэ (или Фортуна) становится символом Исиды.[528]В многочисленных мистериософских и герметических текстах утверждается, что посвященные более не подвластны судьбе.[529]

В отличие от элевсинских мистерий, где обряд посвящения мог совершаться только в телестерионе и в определенный день (ср. § 97), в остальных религиях спасения он мог происходить в любом месте и в любое время. Все эти посвятительные культы претендовали на принадлежность к глубокой древности, даже если со времени их формирования в некоторых случаях не прошло еще и века. Конечно, мы имеем дело с клише, характерным для Zeitgeist эллинистической и римской эпохи; однако мы увидим ниже, что религии спасения вбирали некоторые элементы архаических религий. За исключением дионисийства, все мистерии имеют восточное происхождение: фригийское (Кибела и Аттис), египетское (Исида и Осирис), финикийское (Адонис), иранское (Митра). Но в эллинистическую эпоху, а особенно под властью Империи, эти восточные культы более не носили этнический характер; их структура и сотериология свидетельствовали об универсалистских притязаниях. Нам известно главное об их общественных культах, в отношении же тайных обрядов, т. е. собственно инициации, наши сведения ограничиваются лишь суммарными и загадочными указаниями.

Известно, что с миста бралась клятва хранить в тайне все, что он увидит или услышит во время церемонии. Затем ему рассказывали священную историю (hieros logos), передающую миф о происхождении культа. Возможно, миф уже был известен неофиту, но теперь ему сообщалось новое, эзотерическое, толкование, что приравнивалось к открытию истинного смысла божественной драмы. Посвящению предшествовал период поста и изнурения плоти, после чего новиций очищался через люстрации. В мистериях Митры и Аттиса совершалось жертвоприношение быков и баранов над рвом, покрытым решеткой: кровь капала на миста, находящегося во рву. Каким-то неясным для нас образом неофит принимал ритуальное участие в литургическом сценарии, вращающемся вокруг смерти и воскресения божества. Посвящение воспроизводило нечто вроде imitatio dei [подражание богу]. Большинство отрывочных указаний, которые имеются в нашем распоряжении, относятся к символической смерти и воскресению миста. Проходя посвящение в мистерии Исиды, Луций, герой «Метаморфоз» Апулея, перенес "добровольную смерть" и "достиг рубежей смерти", чтобы обрести "день своего духовного рождения" (XI, 21, 24). В мистериях Кибелы неофит считался moriturus, "умирающим".[530]За этой мистической смертью следовало новое рождение — духовное. Саллюстий пишет, что во фригийском обряде новопосвященных "кормили молоком, как будто они вновь родились" (De diis et mundo, 4). А в тексте, известном под названием "Литургия Митры", но пропитанном духом герметического гнозиса, можно прочесть: "Сегодня, вновь рожденный Тобою, из мириад соделанный бессмертным..", или "Вновь рожденный, чтобы возродиться в этом дающем жизнь рождении…".[531]

Во время церемоний неофит созерцал некие священные предметы или манипулировал ими, а ему в это время сообщалось толкование их символики; возможно, это было эзотерическое толкование, которое объясняло и доказывало их спасительное значение. В определенный момент посвящения мист участвовал в ритуальном пиршестве. В эпоху, которая нас интересует, эта древняя практика имела, главным образом, эсхатологический смысл.[532]В мистериях Митры хлеб и вино сообщали посвященным силу и мудрость в этой жизни и славное бессмертие в будущей.[533]Благодаря посвящению неофит становился равным богам. Апофеоз, обожествление, «обессмерчивание» (apathanansmos) — понятия, характерные для всех мистерий.[534]

Дионис мистический

В эллинистическую и римскую эпоху самым популярным богом Греции был Дионис. Его общественный культ был «очищен» и одухотворен устранением экстаза (который, однако, не полностью утратил свою роль в дионисийских мистериях).[535]Более того, мифология Диониса, как никакая другая, отличалась избытком жизни. Пластические искусства, особенно украшения саркофагов, обильно черпали вдохновение из известных мифических сюжетов, в первую очередь, о детстве Диониса (чудесное рождение, корзина-веялка) и об освобождении им Ариадны, за чем следовала иерогамия. Мифология, места совершения культа, памятники как нельзя лучше напоминали о двойной природе Диониса, рожденного от Зевса и смертной, гонимого и побеждающего, умерщвленного и воскресшего. В Дельфах показывали его гробницу, воскресение же его изображалось на многочисленных памятниках. Ему удалось поместить свою мать среди Олимпийцев; а главное, он вывел Ариадну из Преисподней и женился на ней. Поскольку в эллинистическую эпоху образ Ариадны символизировал человеческую душу, Дионис таким образом не только освобождал душу от смерти, но и сочетался с ней мистическим браком (Schneider. Oр. cit., II, р.802).

Популярность Диониса распространялась также обществами текнитов, или дионисийских артистов, о существовании которых в Афинах известно приблизительно с 300 года. Это были околорелигиозные братства,[536]не имевшие отношения к мистериям. Что касается дионисийских мистерий stricto sensu, то суть вопроса уже была изложена нами выше (§ 125). Напомним, что в «Вакханках» Дионис провозглашает мистериальный характер своего культа и объясняет необходимость посвятительной тайны: "Их тайну нельзя разглашать не вакхантам". "Какая от них польза для тех, кто их совершает?" — осведомляется Пенфей. "Тебе не дозволено знать об этом, но предметы сии достойны того, чтобы их узнать" (строфы 470–474). В итоге, посвятительная тайна осталась тщательно сокрытой. Почти все тексты, относящиеся к богослужению, за исключением нескольких поздних орфических гимнов, утрачены. Археологические памятники эллинской и римской эпохи довольно многочисленны, но интерпретация их символики, даже принятая большинством ученых, не проливает свет на посвящение в собственном смысле слова.

Нет сомнений в закрытом, а значит в ритуальном, т. е. посвятительном характере дионисийских тиасов.[537]Кумская надпись (начало V в.) доказывает, что у братств были свои кладбища, где хоронили только посвященных в мистерии Вакха.[538]Удалось доказать — вопреки мнению некоторых ученых, видевших в дионисийских пещерах лишь благодатное место для пиршеств и светских увеселений, — что это были культовые объекты. Самые древние изображения, восходящие к VI в., представляют Диониса, спящего в пещере, или танец менады перед огромной маской бога, помещенной внутри пещеры. Судя по намекам, содержащимся в текстах, у входа в дионисийские пещеры совершались священные танцы и ритуальные пиршества; с другой стороны, они уточняют, что церемонии проходили ночью, дабы сохранялась их тайна. В отношении же посвятительных ритуалов нам остаются только гипотезы. В своем очерке об аллегорических сценах Фридрих Мац, следуя, впрочем, примеру других ученых, заключает, что центральным актом посвящения было открытие фаллоса, спрятанного в корзине-веялке (liknon) .[539]Возможно, эта сцена, изображения которой весьма многочисленны, имела ритуальное значение, однако Буайянсе убедительно доказал, что слово liknon употребляется в текстах в связи с любыми посвятительными обрядами, а не только посвящениями Диониса.

С другой стороны, на гипсовом рельефе, хранящемся в музее Остии (F. Маtz, pl. ХХV), где Дионис и три других персонажа обозначаются по именам, на цисте есть указание: Mysteria. В корзине находились crepundia или signa, т. е. "мистические игрушки" (волчок, трещотка, бабки и зеркальце), о которых есть упоминание уже в III веке до н. э. в папирусах из Горуба. Именно этими игрушками Титанам удалось завлечь маленького Диониса-Загрея, после чего они убили его, а тело разрубили на части (ср. § 125). Этот миф донесли до нас только несколько христианских авторов, но он был известен двум посвященным в мистерии Апулею и Плутарху, а также орфическому братству из эллинистического Египта.[540]Судя по памятникам, явление фаллоса входило в число "тех жутковатых обрядов, после которых неофит допускался в присутствие бога".[541]Буайансе считает, что "породить в мисте веру в божественную помощь, способную даровать ему лучшую участь в потустороннем мире, не могло лицезрение такого предмета, как этот" (стр. 45). Вершиной инициации было ощущение божественного присутствия, получаемого через музыку и танец, — опыт, порождающий "веру в сокровенную связь, которая устанавливается с богом".[542]

Эти наблюдения вполне обоснованны, но они не умножают наших знаний о ритуале посвящения. Во всяком случае, следует уточнить, что явление фаллоса было религиозным актом, так как речь шла о детородном органе Диониса, одновременно бога и смертного, который победил смерть. В определенном культурном и религиозном контексте достаточно вспомнить сакральность лингама Шивы — детородный орган божества символизирует не только тайну его творческой силы, но и выражает его присутствие. В современном западном мире такой религиозный опыт, конечно, неприемлем, так как, в отличие от мистерий, христианство отвергает сакраментальное значение признаков пола. То же касается и ритуальных дионисийских трапез, когда инициаты, увенчанные цветами, предавались хмельному веселью, которое считалось божественной одержимостью. Нам трудно понять сакральность такого веселья, однако оно было предвкушением загробного блаженства, обещанного инициатам дионисийских мистерий.[543]

В поздних текстах, отражающих орфическую эсхатологию, Подчеркивается роль Диониса как царя новых времен. Несмотря на то, что он был ребенком, Зевс поставил его царствовать над всеми богами вселенной (ft. orph. 207). Эпифания божественного младенца возвещает новую молодость вселенной, космический палингенез[544](ребенок как знак возрождения и обновления продолжает религиозный символизм фаллоса). Упование на торжество Диониса, т. е. на периодическую регенерацию мира, означает веру в неизбежное возвращение Золотого Века. Этим объясняется популярность титула Новый Дионис, который давался различным персонажам (или который они сами себе давали) на рубеже нашей эры.[545]

Аттис и Кибела

В культе Кибелы и «мистериях» Аттиса лучше, чем в других современных им религиозных формах, проявляется структурное разнообразие синкретических творений. Фригийская богиня, которой стали поклоняться в Риме ок. 205–204 гг. до н. э. С целью спасения Республики от угрожавшей ей карфагенской армии (§ 168), имеет за плечами многотысячную историю. Черный камень, в котором ритуально присутствовала Кибела, свидетельствует о древности культа: камень — один из наиболее древних символов Матери-Земли. И все тот же камень, иначе говоря, Великую Мать Кибелу, мы встречаем при рождении Аттиса и его культа. Согласно мифу, изложенному у Павсания (VII, 17: 10–12), из камня, оплодотворенного Зевсом, родилось двуполое чудовище гермафродит Агдитис.[546]Боги решили оскопить его и превратить в богиню Кибелу. Согласно другой версии, из крови гермафродита произросло миндальное дерево. Нана,[547]дочь реки Сангариос, отведав миндального плода, забеременела и родила ребенка Аттиса. Когда выросший Аттис праздновал свадьбу с дочерью царя, в зал, где проходило пиршество, проник Агдитис, любивший Аттиса. Присутствующими овладело безумие, царь отсек себе детородные члены, а Аттис бежал, оскопил себя под сосной и умер. В отчаянии Агдитис пытался воскресить его, но Зевс воспротивился этому; он позволил только, чтобы тело Аттиса оставалось нетленным. У него росли волосы и шевелился мизинец — единственные признаки жизни.[548]Так как Агдитис есть не что иное, как эпифания обоеполой Великой Матери, Аттис одновременно является и сыном, и любовником, и жертвой Кибелы. Богиня сожалеет о своей ревности, кается и оплакивает своего возлюбленного.

Эта архаическая мифология и кровавые обряды, к которым мы вернемся в скором времени, лежат в основании религии спасения, ставшей чрезвычайно популярной на всей территории Римской Империи в первые века христианской эры. Не подлежит сомнению, что мифо-ритуальный сценарий изображал «мистерию» произрастания (ср. § 12); коровьи половые органы, приносимые Кибеле, обеспечивали плодородие почвы. Но с течением времени этот древний культ получил новое религиозное наполнение: его кровавые обряды стали средствами искупления. Возможно, что сотериологическое значение культа было известно уже довольно долго. В Песинунте существовало закрытое братство по типу "мистериальных религий".[549]Задолго до введения культа Аттиса и Кибелы в Риме он распространился в Греции, где, вероятно, подвергся некоторым изменениям. В Греции, так же как и в Риме, по причине отвращения, которое вызывали кровавые обряды оскопления и жрецы-евнухи, Аттис занимал незначительное место. Долгое время у него не было публичного культа в Риме, хотя многочисленные статуэтки из обожженной глины, восходящие ко II веку до н. э., свидетельствуют о его присутствии. Только при Клавдии и его преемниках Аттис и его обряды были выведены на первый план — событие, важность которого мы не замедлим отметить.

Празднества отмечались в канун весеннего равноденствия 25, с 15 по 23 марта.[550]В первый день (саnnа intrat, "вхождение тростника"), братство каннофоров приносило в храм срезанный тростник: согласно легенде, Кибела нашла младенца Аттиса на берегу реки Сангариос. Спустя семь дней братство дендрофоров приносило из леса срубленную сосну (arbor intrat [вхождение дерева]). Ствол был обвязан лентами, как труп, а в центре было прикреплено изображение Аттиса. Дерево представляло мертвого бога. 24 марта, в "день крови" (dies sanguinis) жрецы (галлы) и неофиты под звуки флейт, кимвалов и тамбуринов предавались безумному танцу, бичевали себя до крови, ножами резали себе руки. Достигнув крайней степени исступления, некоторые неофиты отрезали себе мужские органы и приносили их в жертву богине.

За погребальным плачем в ночь с 24 на 25 марта следовала резкая вспышка веселья, когда утром возвещалось о воскресении бога.[551]Это был день «радости», Hilaria. 27 марта, после однодневного отдыха (requietio), совершалось великое шествие к реке, где купали статую Кибелы (lavatio). Согласно некоторым авторам, индивидуальные посвящения совершались 28 марта; неофит освящался кровью жертвенного быка или барана (taurobolium и criobolium). Вероятно, жертвоприношение заменяло самооскопление миста, так как последниii приносил богине гениталии жертвенных животных. Он допускался в "брачную спальню" (pastos, cubiculum) или "под балдахин" как мистический супруг Кибелы, подобно жрецу-галлу, который входил в этот санктуарий, чтобы самолично принести Матери свои отсеченные органы.[552]

Что касается собственно инициации, то в нашем распоряжении имеется лишь один источник — формула, служившая паролем для посвященных, которая приводится у Климента Александрийского: "Я ел под тамбурин; я пил под кимвалы; я носил кернос; я входил под балдахин" (protrepticus, II, 15). Аналогия с элевсинской synthema [пароль] очевидна (ср. § 98): ее, можно объяснить либо заимствованием с той или с другой стороны, либо развитием общей формулы, использовавшейся в разных мистериях эллинистической эпохи. Формула, безусловно, относится к обрядам посвящения. Тамбурин и кимвалы — любимые инструменты Кибелы. Так как Аттис звался "колос, сжатый зеленым" (Philsophoumena, V, 8), вполне вероятно, что ритуальная пища состояла главным образом из хлеба и вина; Фирмик Матерн, например (De errore, 18), интерпретировал ее как дьявольскую, зловещую имитацию христианской тайной вечери. Что касается керноса, то, возможно, в культе посвящения Аттиса эта глиняная ваза использовалась не для жертвоприношения пищи, а для того, чтобы приносить Матери половые органы быка или барана "под балдахин".[553]

Как мы увидим ниже, мистерии Аттиса и Кибелы, по крайней мере, начиная с какого-то времени, обещали инициатам «бессмертие». На данном этапе для нас важно внимательнее рассмотреть значение обрядовых основ, т. е. пищевых запретов и самооскопления жрецов-галлов. В эллинистических религиях мистерии, несмотря на их «спиритуализацию», сохранилось много архаических элементов. Впрочем, это характерно для религиозных движений, включавших в себя индивидуальное посвящение. Омофагия, по преимуществу дионисийский обряд, вероятно, воспроизводила специфический религиозный опыт первобытных охотников (§ 124). А через посвящения в элевсинские мистерии достигался анамнез, воспоминание древних таинств, в первую очередь, сакраментального значения пшеницы и хлеба (§ 99). В целом можно сказать, что церемонии инициатического типа открывают заново архаические ритуальные действия и забытые ритуальные предметы. Вспомним кремневые ножи для посвятительного обрезания или роль трещотки в орфической мифологии и инициации, или религиозную функцию «тайны» (§ 99).

К архаическим ритуальным действиям — дикая музыка, исступленные танцы, татуировка, галлюциногенные травы — эллинистические мистерии обращаются с тем, чтобы усилить близость божества или даже достичь с ним unio mystica [мистическое единение]. В мистериях Аттиса пост, налагавшийся на неофита, заключался, главным образом, в воздержании от хлеба,[554]так как бог есть "колос, сжатый зеленым". Первая трапеза в обряде посвящения сводилась, в целом, к переживанию сакраментального значения хлеба и вина — опыт, едва ли доступный городским жителям. Что же касается самооскопления жрецов-галлов и верующих в состоянии экстатического транса, то это было залогом их совершенного целомудрия, иначе говоря, полной преданности богине.[555]Подобный опыт с трудом поддается анализу. Помимо более или менее бессознательных импульсов, которые движут неофитом, надо иметь в виду тягу к ритуальной андрогинности, желание увеличить свой запас "священной силы" через необычное, вызывающее увечье или даже желание чувствовать себя изгоем в традиционно устроенном обществе — через полное imitatio dei [подражание богу]. В конечном счете, культ Аттиса и Кибелы возвращал религиозную ценность тайне пола, физическим страданиям и крови. Транс освобождал верных из-под власти норм и условностей; в некотором смысле, это было открытие свободы.

Тенденция к восстановлению древних практик уравновешивалась усилием «возвысить» божественную пару Аттис-Кибела и переосмыслить их культы. Здесь мы снова имеем дело с явлением, характерным для религиозных синкретических течений того времени, — с желанием восстановить обычаи далекого прошлого и, одновременно, превознести самые недавние установления. Аллегорическое толкование, которое усердно применяли богословы и философы первых веков христианской эры, отождествляло Аттиса с самой первоосновой творения и диалектической цепочкой жизнь-смерть-воскресение. Парадоксальным образом Аттис был, в конце концов, уподоблен солнцу и стал центром солярной теологии, столь популярной на закате язычества. Первоначальный смысл посвящения — мистическое уподобление богу — обогатилось новым смыслом. Римская надпись 376 г. провозглашает "возрожденным для вечности" того, кто совершил тауроболиум и криоболиум.[556]Вероятно, тут мы имеем дело с христианским влиянием. Однако обещание воскресения или возрождения очевидно в мифо-ритуальном сценарии дня Hilaria. Возможно, столкнувшись с успехом христианской миссии, теологи мистерий с настойчивостью стали подчеркивать идею бессмертия — следствия искупления, совершенного Аттисом. Как бы то ни было, нет сомнений в том, что римские императоры, в особенности последние Антонины, усердно содействовали распространению фригийского культа в надежде пресечь расцвет христианства.