Глава 15. Границы дозволенного 5 страница
Когда Гермиона закончила свою маленькую бунтарскую речь, Северус наградил ее несколькими ленивыми хлопками в ладони, а затем ехидно заметил:
— Браво, мисс Грейнджер. Какая гордая и пылкая тирада.
— Это означает «нет»?
Она сердито поджала губы и на долю секунды стала похожа на своего декана. Какие же все-таки эти гриффиндорцы предсказуемые: прямолинейные, неспособные скрывать свои чувства. Снейп уже откровенно забавлялся, раздумывая, как скоро страстная львиная натура подавит рассудительную часть Гермионы, и она взорвется от возмущения.
— Я этого не говорил, — безразлично ответил Северус, удерживая ее взгляд холодным черным обсидианом своих глаз. — Просто меня поразило, как самоуверенно вы предложили свое общество, не забыв упомянуть об отвратительном характере, который, очевидно, даже не собираетесь усмирять.
— Почему сразу отвратительный? — оскорбилась она и хотела что-то добавить, когда Снейп ее перебил рассерженным шипением.
— Потому что вы упрямая всезнающая командирша, неспособная вовремя замолчать, мисс Грейнджер! Вы невыносимая зануда, болезненно зависящая от одобрения окружающих и пытающаяся доказать всему миру, что достойна занимать свое место!
«Потому что вы талантливая и самоотверженная, по-идиотски смелая, проклятая обостренным чувством справедливости и, наконец, порой просто слишком умная!» — хотелось добавить ему, но из опасения, что это испарит ее воинственной настрой и он пропустит интереснейшее представление, Снейп промолчал.
И вместо того, чтобы вспыхнуть, как спичка, Гермиона нарушила все планы и удивила его, мягко, слегка насмешливо улыбнувшись, будто прочитала его мысли и точно узнала, какие слова он не смог произнести вслух. Не испугавшись его колючего взгляда, Грейнджер положила узкую ладошку на грудь профессора, поглаживая ткань сюртука и, как будто между прочим, спросила:
— Раз я так ужасна, почему же ты еще не выставил меня за дверь, Северус?
С глухим рыком привлекая к себе девушку и усаживая ее на колени, Снейп недовольно бросил: «Потому что мне нравится!» — и с наслаждением прижался к губам невероятно довольной собой и своей победой гриффиндорской выскочки.
Это был самый сладкий, самый отчаянный поцелуй за все время, потому что каждый из них по отдельности умирал от одиночества, томился в ожидании этого символа примирения и взаимного прощения.
Оставшиеся несколько часов до рассвета они провели в подземельях, и сколь бы соблазнительной и желанной не казалась идея пропустить ко всем горгульям под хвост завтрак, обед и ужин, нежась в объятьях друг друга, шпион внутри Снейпа настоял на том, чтобы они появились в Большом зале намного раньше остальных обитателей замка.
* * *
Майское утро было удивительным. Кристальная голубизна разливалась от стены до стены, и лишь редкие клочки перистых облаков разбавляли это великолепие небрежными мазками. Чистый весенний воздух наполнял Большой зал до самых краев, словно родниковая вода прозрачный бокал, забытый под источником.
Перед лестницей, ведущей в вестибюль замка, Снейп отстал от Гермионы на несколько шагов и, удерживая на лице недовольное выражение, прошествовал по залу к преподавательскому столу мимо немногочисленных слизеринцев. И он знал, что Грейнджер не обернулась, не бросила на него заинтересованный взгляд, а лишь не более таинственная, чем обычно, вытащила из подмышки учебник по зельеварению и углубилась в чтение.
Северус украдкой наблюдал за ней на завтраке, пока Большой зал постепенно наполнялся сонными студентами. Не пожирал взглядом, как на пасхальных каникулах, не пытался пробраться к ней в душу, как в начале этой недели, а просто молча любовался. Солнечная девчонка с его подачи изучала основы хитрости и лжи: никто не должен был догадаться, где староста провела ночь, иначе их обоих ждали проблемы.
Снейп видел, как к Гермионе, полностью поглощенной книгой, подсели с обеих сторон Поттер и Уизли, и как она рассеяно кивнула на их приветствия. Это его вполне устраивало. Он вообще не понимал, почему Грейнджер так дорожила дружбой с этими недалекими гриффиндорскими баранами, но был рад, когда видел такое яркое различие между их интересами. Может, она однажды тоже это заметит и поймет, что в его подземельях ей гораздо интереснее, чем в компании этих олухов?
Прошли не меньше двадцати минут перед тем, как Поттер придвинулся к Гермионе («Гораздо ближе, чем позволяли приличия», — недовольно заметил Снейп) и стал что-то ей шептать на ухо. Резко очерченные брови старосты поползли вверх, а лицо приняло неожиданно надменное выражение, будто мальчишка выпрашивал у нее домашнюю работу, а она твердо вознамерилась его обидеть. Ответив ему что-то достаточно резкое, Гермиона захлопнула книгу и, гордо вздернув подбородок, вышла из Большого зала. По тому, как подозрительно косился на Северуса Поттер, можно было догадаться, что он что-то подозревает.
И угораздило же Снейпа связаться со студенткой! Во время войны! В то время, когда каждый день для талантливой магглорожденной ведьмы мог стать последним. В то время, когда Темный Лорд, едва узнав о любой привязанности Северуса, мог обратить ее против него самого.
И у Снейпа было только одно оправдание тому, что он поддался на провокацию собственного изнывающего от одиночества сердца: он мог не пережить эту войну, он мог никогда больше не увидеть девчонку с медовыми глазами и никогда больше не ощутить вкуса ее губ. Все это стоило риска. И ему было совершенно наплевать, если в своих полуночных свиданиях с Гермионой, Снейп будет напоминать себе подростка.
* * *
Тем воскресным утром Северус с Гермионой договорились встретиться после отбоя, и весь день зельевар мог посвятить колючему общению с Морган и отраве для Беллатрисы. Он тщетно бился над «четырьмя духами», о которых говорил Дамблдор, но никак не мог найти упоминаний об этой загадочной субстанции ни в одном из томов своей обширной библиотеки. Он листал хогвартсовские справочники по астрономии, забивая голову совершенно ненужной информацией о восточной элонгации Меркурия и положении этой планеты на горизонте. Он даже почти решился расспросить Кровавого Барона о духах, но в последний момент остановил себя. Это было бы слишком даже для Альбуса.
Чертов старый интриган Альбус Дамблдор!
Почему с ним всегда все так сложно?
Неужели ему, словно жирному черному пауку, доставляет удовольствие наблюдать за бесплодными попытками своей жертвы вырваться из паутины загадок? Мог ли Дамблдор знать, что Северус ищет способ уничтожить наследника Темного Лорда вместе с безумной несостоявшейся матерью? Мог ли он знать, что такой искусный зельевар, как Снейп, оказался бессилен перед необходимостью найти способ медленного и незаметного отравления?..
«Постой, — осадил себя Северус, — а с каких это пор Альбус разбирается в зельеварении?»
Дамблдор был настолько далек от этой тонкой науки, что едва ли смог бы без справочника сварить себе бодроперцовое зелье. Он мог по виду определить Оборотное зелье или некоторые яды по запаху — все, что имело хоть какое-нибудь значение в борьбе с темными силами, но подсказывать ключ к разгадке тайны в том, о чем даже не слышал… Это было слишком даже для всевидящего Дамблдора.
Если только…
Северус покосился на каменную чашу Омута памяти, отбрасывающую переливающиеся серебряные блики на стены.
Вспомнил, как самозабвенно и непринужденно старик рисовал астрономический глиф, будто бесчисленное количество раз видел его перед глазами… Как легко скользило перо, выписывая в идеальных пропорциях сначала две перекрещивающиеся ровные линии, потом окружность, а чуть выше — полумесяц…
Уже вставая из-за стола и представляя перед мысленным взором нужную секцию в библиотеке, Северус понял, что Омут памяти ему не понадобится ни сейчас, ни в будущем. Потому что каждое слово Альбуса и каждый его жест отложились в памяти зельевара так ярко, будто были выжжены огнем. Потому что это оказалось не причудой чокнутого старика, а главным козырем в мести Снейпа.
Ведь Дамблдор не стал бы давать совет, если бы только не разбирался в этом вопросе лучше любого другого из ныне живущих волшебников.
* * *
Гермиона лежала в своей кровати и нервно теребила пальцами складки мантии. Как скоро гостиную покинет последний студент? Сколько еще часов она должна сверлить взглядом потолок, слушая ровное дыхание соседок по комнате? Ей совершенно не хотелось снова ждать полуночи, чтобы безмолвной трепещущей тенью скользить по коридорам замка.
Несмотря на нетерпение, охватившее ее перед встречей с Северусом, неуверенность и тревога жили и множились в ее сердце, когда она представляла, как ступит на порог спальни слизеринского декана. Она дважды была в его личных покоях, и дважды ее встречали там совершенно разные люди: нежный, заботливый Северус и холодный, бесстрастный профессор Снейп, готовый навсегда выгнать ее из своей жизни.
Но, как ни странно, даже недосягаемый профессор Снейп, пытавшийся избавить свою Гермиону от любого напоминания о львином факультете, не трансфигурировал и не взорвал собственную ванную, кричащую о неприкрытом вмешательстве гриффиндорца. И это говорило гораздо больше о его чувствах, нежели сухие слова или жаркие поцелуи.
Грейнджер рассеяно погладила Живоглота, который запрыгнул к ней на колени и затоптался на худых ногах, приминая лапами мантию и пытаясь удобнее устроиться. Все дни, пока Гермиона страдала от одиночества и тоски по Северусу, только полудикое животное дарило ей тепло и внимание.
Гарри переживал из-за воображаемых происков Малфоя, безрезультатных поисков крестражей директором и какой-то внутренней борьбы, которую вел с переменным успехом, и ни на миг не расставался с учебником Принца-Полукровки. Гермиона продолжала ворчать по этому поводу больше для вида, чем из опасения, что это какой-то темномагический артефакт вроде дневника Тома Реддла, как думала раньше, но ее причитания благополучно забывались в следующую же минуту, и все трое продолжали пользоваться заклинаниями Снейпа.
Рон страдал из-за собственной несостоятельности в квиддиче, то и дело срываясь на друзьях, а Джинни еще больше, чем раньше, пыталась вызвать ревность в Гарри. Один Невилл не казался погруженным в свой мир, но его интерес состоянием Гермионы ограничивался лишь тем, в настроении ли была староста помочь ему с домашними заданиями по чарам и защите от темных искусств. И только Живоглот терпеливо выслушивал ее жалобы и стенания, не делая попыток вырваться из хозяйских объятий, но и не пытаясь скрыть надменную бесстрастную морду.
Этим утром Поттер удивил Гермиону. Начав разговор в Большом зале с обеспокоенности ее усталым видом, он очень скоро перешел на намеки о том, что Патил не видела ее до завтрака. Пытаясь скрыть собственные подозрения, Гарри явно недооценивал аналитические способности Грейнджер: дуэт из карты Мародеров и мантии-невидимки делали Гарри потенциально самым осведомленным волшебником в замке. Кроме директора, конечно.
— Что мне делать, Глотик? — обратилась девушка, почесывая за ухом рыжую шерсть питомца. — Северус бы предложил закинуть карту в камин, пока Гарри не наломал дров из-за своих подозрений, но я не смогу так поступить с другом. Как мне быть?
Живоглот лишь резко повел ухом, едва ли готовый посочувствовать хозяйке. «Такой же эгоист, как и все мужчины вокруг меня», — заметила Грейнджер, глядя, как кот поворачивает свою приплюснутую морду, чтобы она почесала ему теплую мохнатую шею.
Гермиона еще долго пролежала без движения, размышляя о своем профессоре и их отношениях, гадая о том, какое их ждет будущее и какую роль они сыграют в войне. Почему-то все мысли были раскрашены в мрачные тона.
Когда стрелки часов показали половину двенадцатого, староста пересадила Живоглота на кровать и наложила на себя дезиллюминационные и заглушающие чары. Холодные струи заклинания потекли по телу, и Грейнджер, толкнув дверь, вышла на винтовую лестницу, ведущую в общую гостиную факультета. Кот, с видом оскорбленного достоинства вильнув хвостом, тут же прошмыгнул между ее ног.
Гермиона даже не удивилась тому, что в полном одиночестве в красном глубоком кресле у камина сидел Поттер, устало подперев кулаком щеку и бросая скомканные клочки пергамента в огонь.
Рядом с ним на столе лежала сложенная карта Мародеров, а с подлокотника кресла свисала мантия-невидимка. Или он сам собирался на поиски проблем, или задумал устроить их Грейнджер. Почему-то, более реальным казался второй вариант.
Гермиона знала, что никакое, даже самое стойкое из хамелеоновых заклинаний, не обманет ни гомункуловы чары, ни подозрительного Гарри. Поттер не был способен остановить ее коротким «Петрификус Тоталус», как она Невилла на первом курсе, но все равно поджидал ее в гостиной. На что он надеялся? Он хотел убедить ее не уходить или невидимкой отправиться за ней и уличить в предательстве?
Но это было совершенно не важно, потому что Гермиона не собиралась тратить половину ночи на объяснения с другом.
Уже стоя у подножия лестницы, староста заметила, как, прижав уши к голове, к Гарри ползком подбирался Живоглот, словно охваченный азартом охоты. Он на мгновение повернул в ее сторону приплюснутую морду и нетерпеливо махнул хвостом, а потом в один прыжок достиг стола и схватил угол сложенного пергамента. За те пару секунд, которые Поттер потратил на то, чтобы вскочить с кресла и погнаться за котом, Гермиона преодолела несколько ярдов до портретного проема и выскочила из башни Гриффиндора.
Ей хотелось бежать по ночным коридорам и галереям замка, то появляясь в потоке света от горящих факелов, то бесстрашно ныряя в темные тоннели, и смеяться во весь голос, не боясь разбудить картины или привлечь внимание Филча. Потому что в школе магии и волшебства Хогвартс у нее был самый верный и преданный друг, покрывающий ее запретную любовь и новорожденную, но удивительно сильную тягу нарушать правила.
Улыбка осветила ее лицо солнечным зайчиком, и Гермиона заспешила в подземелья.
Глава опубликована: 06.04.2016
Глава 20. Следы
Гермиона добралась до подземелий за десять долгих минут; еще три разглядывала знакомый гобелен с единорогами, которые сосредоточенно пощипывали траву и трясли гривами, и пыталась понять, как ее счастливое и умиротворенное настроение снова трансформировалось в смущение и робость.
В первую ночь Грейнджер оказалась в спальне своего профессора случайно, во вторую — осознанно, но неожиданно. Ведь она приходила для разговора, а последние часы перед рассветом провела в его целомудренных объятьях. Но в этот раз все было иначе. Она шла к Северусу, точно зная, что ждет ее в покоях декана, и трепеща от предвкушения. Когда она стала настолько развратной, что перестала смущаться самой мысли о близости и стала ее желать?
Гермиона прошептала: «Драконье сердце», и прямо посредине гобелена возник разрез до самого пола, а края полотен, всколыхнувшись, налетели друг на друга. Протянув ладонь, чтобы убедиться, что пароль растворил стену, Гермиона натолкнулась на руку с той стороны, которая крепко переплела их пальцы и втянула в комнату.
— Я уж думал, ты не придешь, — не давая опомниться и прижимая всем телом к стене, мгновенно появившейся за ее спиной, зашептал ей кто-то на ухо глубоким бархатным баритоном. — Ты заставила меня ждать. Как не стыдно, мисс Грейнджер?
Она знала, кто был этим неизвестным, и не знала одновременно.
Потому что этот горький запах трав и кедра мог принадлежать только Северусу Снейпу, как, впрочем, и сюртук, застегнутый на десяток мелких пуговиц, которые впивались в нежное девичье тело от слишком тесных объятий. И длинные чуткие пальцы зельевара могли принадлежать только одному мужчине на свете, а грудной голос, нашептывающий ей на ухо бессмысленные упреки, был абсолютно точно голосом Северуса Снейпа.
Но это был другой Снейп. Тот, которого она не знала, ведь раньше его руки не скользили так настойчиво по изгибам ее тела, ведь раньше его мягкие чувственные губы не ласкали ее шею так требовательно.
Он снял с Гермионы свитер и медленными, почти ленивыми движениями принялся расстегивать пуговицы на форменной рубашке.
— Каждое удовольствие оставляет свой след, мисс Грейнджер… И я сегодня понял…
На секунду оторвавшись от своего занятия, длинный ловкий палец проник за границу простого бюстгальтера, поглаживая и дразня нежную кожу, срывая с ее губ судорожный вдох, а потом вернулся к пуговицам.
— …что вы не познали всю прелесть нашей близости…
Не позволяя ей опомниться и ответить что-либо, сильные руки крепко обхватили ее талию, приподняли и прижали к шероховатой каменной кладке за спиной, вынуждая Гермиону схватиться за широкие плечи и обвить его торс ногами.
Туман в голове девушки сгущался, поглощая и сомнения, и стыд, и робость, выводя на первый план томительные ощущения и новые желания. Ее тело плавилось от медленных поцелуев, а кожа горела от прикосновения пылающего тела Снейпа. Руки по собственной воле начали борьбу с непослушными пуговицами на сюртуке Северуса, и вскоре на пол к ее свитеру полетел его черный шейный платок, обычно прикрывающий кипенно-белый воротник-стойку.
Снейп хрипло рассмеялся и едва склонил голову, задевая губами ее ключицу. Коснулся языком впадинки на шее и слегка прикусил кожу, тут же заглаживая вину ласковым поглаживанием. И лишь услышав ее тихий восхищенный вздох, пробормотал:
— О, я вижу, что тяга к новым знаниям сильнее вас самой, мисс Грейнджер. Ну что ж, я намерен запечатлеть сегодняшний урок в вашей памяти надолго…
Гольфы и туфли присоединились к остальным вещам на полу, а вскоре туда же отправился и черный сюртук.
Спальня Северуса освещалась лишь несколькими свечами, разгонявшими густую ночную тьму. Игра светотени не позволяла определить, какое выражение застыло в глазах Снейпа до тех пор, пока он не перенес и не уложил ее на кровать, нависнув сверху и опершись на вытянутые руки. Не теряя ни единой секунды, ладошки Гермионы проскользнули под его распахнутую рубашку и принялись гладить мужское тело. Оно не было по-юношески гибким, но, несмотря на кажущуюся худобу, в каждом его дюйме чувствовалась сила. Странно, что Грейнджер раньше не замечала, насколько широкие плечи скрывались под профессорской мантией, не обращала внимания на то, что под десятком пуговиц на сюртуке надежно запечатаны жилистая рельефная грудь и твердые мышцы живота, которые перекатывались под кожей от каждого движения. Он был привлекателен настоящей мужской красотой, той, о которой никогда бы не узнали куклы вроде Лаванды или Паркинсон, потому что их интерес не прошел бы испытания длинным носом и бледной кожей.
Северус издал тихий стон в ответ на несмелые поглаживая Гермионы, а затем несколько долгих мгновений разглядывал ее раскрасневшееся лицо, едва разомкнутые губы, затуманенные глаза под полуприкрытыми веками. В черных глазах не отражалось ни благоговения, ни трепета, ни того восхищения, которыми они светились в первую ночь. В их первую и пока единственную ночь, когда он был самым нежным и чутким мужчиной на свете, изучая ее и прислушиваясь к каждому вздоху.
В эту минуту его глаза передавали лишь бесконечную мглу и невыносимую жажду. Снейп оторвал руку от кровати и коснулся пальцами ее губ, поднимаясь выше по щеке и поглаживая ладонью ее лицо. И этот ласковый жест совершенно не сочетался с тем, как тяжело он дышал и стискивал в кулаке ткань простыни, словно всеми силами заставлял себя не торопиться.
— Ты такая юная… такая невинная… — мягко произнес он, очаровывая и гипнотизируя ее низким голосом, словно решил полностью подчинить Гермиону своей власти: — Но внутри тебя может пылать пламя, которое ты будешь не в силах погасить. Я покажу тебе…
Он резко коснулся ее шеи коротким, жалящим поцелуем.
Ладонь опустилась с лица ниже, обхватывая полушарие груди, прикрытое белой тканью, а потом еще ниже, поглаживая плоский девичий живот и аккуратную впадину пупка. Его настойчивость и сила прикосновений близились к грубости, но не пересекали черту, а лишь вызывали сладостное желание, тягучее, как патока — жажду запретного…
— Я проведу тебя через этот мучительный поток наслаждения, — голос обволакивал, ласкал, искушал. — Вот здесь, прямо под своей нежной кожей, ты будешь умирать от томного и сладострастного греха, Гермиона.
Но Гермиона его почти не слышала. В голове возникла блаженная пустота, словно от заклятья Империус, а все тело превратилось в натянутую струну под напряжением: только коснись — и посыплются искры. Снейп играл с нею, каждым прикосновением приближая к черной бездонной пропасти удовольствия, но не позволяя сорваться.
А он все продолжал околдовывать ее словами, соблазнять, заманивая в ловушку иллюзий:
— Ты ведь хочешь испытать это? Ты хочешь узнать, как далеко я смогу увести тебя за грань?
— Хочу, — прошептала она, словно в полузабытьи, без слов умоляя его прикоснуться, едва сознавая смысл его слов, и лишь трепеща каждой клеточкой тела от звука его голоса.
— Тогда скажи, что ты хочешь, — потребовал Снейп, и рука его зарылась в шелковистые локоны на ее затылке.
Зачем? Для чего? Он хотел утвердиться в своих правах? Он хотел научить ее переступать через свое смущение? Или он хотел признания своего мужского магнетизма? А может он хотел узнать, насколько сильна ее внутренняя тяга к запретному плоду? Все что угодно, лишь бы он не останавливался.
Гермиона облизнула пересохшие губы, не заметив, как хищно скользнул взгляд Северуса, провожая кончик розового языка между приоткрытых губ. Его волосы спутались, глаза горели опасным огнем, а на половину лица падали нелепые тени от длинного носа и растрепанных прядей. Но еще никогда Снейп не казался Гермионе красивее, чем сейчас. Хриплым, будто не своим, голосом она ответила:
— Я хочу, чтобы ты научил меня. Покажи мне это наслаждение.
И он низко зарычал, прикасаясь к ее губам, порывисто спускаясь ниже, где смог почти невесомо прикусить выступающий под тонкой тканью бюстгальтера напряженный сосок, и продолжить путь вниз. Северус потянул серую юбку вверх, задирая ее до самой талии и скрываясь за складками ткани, а когда приподнял ее бедра, чтобы стянуть оставшееся белье, девушка едва не задохнулась от острой смеси предвкушения и стыда.
— Северус… — едва слышно, не зная, то ли хочет его остановить, то ли поощрить на смелые действия.
Но он не слушал ее. Минуту за минутой доказывая, что раскаленная лава — это ничто по сравнению с бурлящей в ее жилах кровью, а то, что еще вчера она считала удовольствием — всего лишь краткое содержание фантастического романа, который рассказывал ей Снейп.
Его дыхание обжигало, волосы щекотали нежную кожу, а губы дарили неземное блаженство.
Северус коснулся какой-то невероятно чувствительной точки, и слабый разряд тока пробил Гермиону до основания, заставив содрогнуться и вскрикнуть. В голове не было иных мыслей, кроме требований, чтобы он сделал так еще раз, но девушка не могла вымолвить ни слова, словно язык ее отказывался произносить такие откровенные просьбы.
Но ему были не нужны подсказки. Заметив ее движение, Снейп повторил свой путь снова и снова, доводя ее до состояния, очень похожего на безумие: она замерла на мгновение, а после выгнулась дугой, прижимаясь к горячим губам и разрывая тишину подземелий низким стоном. И весь мир сжался до размеров маленького пульсирующего шара в ее животе, который рос и захватывал все новые и новые части тела, оставляя после себя блаженный трепет.
Она лежала на кровати с закрытыми глазами и медленно возвращалась в реальность. Сумасшедший стук сердца больше не звучал ударами молота в собственных ушах, а само оно больше не грозило разбиться о ребра. И по тому, что перед глазами перестали мелькать разноцветные огоньки, Гермиона поняла, что к ней вернулось зрение, но веки она не разомкнула, наслаждаясь проникающим сквозь них красноватым отсветом.
Матрац рядом с ней прогнулся от веса мужчины, поднявшегося к изголовью кровати. Она хотела повернуться к нему лицо, запечатлеть благодарный поцелуй на губах Северуса, но руки налились свинцовой тяжестью.
— Я справился на «Выше ожидаемого»? — поддразнил Снейп, а Гермиона задалась вопросом, неужели в ее устах эти слова звучали так же провокационно, как в его.
Но сил ответить ему в том же духе у нее не осталось. Девушке казалось, что ее покачивает на мягких волнах, затягивая в огромный водоворот сна. Она лишь издала невнятное: «Ммм…», надеясь, что он сам догадается о скрывающемся под ним «Превосходно».
* * *
Гермиона была прекрасна.
Ее густые спутанные волосы разметались по подушке, белая рубашка была приспущена с плеч, а плиссированная юбка так и осталась смятой на талии. Кто бы мог подумать, что его милую невинную заучку, лишит сил один-единственный взрыв удовольствия? И что же с ней будет, когда она узнает, что это далеко не предел? Когда она узнает, что там, за гранью, ее ждет так много сладости, томления и темного наслаждения?
Он остался лежать рядом с ней в тесных брюках, борясь с невыносимым желанием разбудить ее и не позволяя себе этого. Чтобы претворить свой коварный план в жизнь, он был вынужден дать Гермионе короткую передышку.
После этого у нее никогда не возникнет желания отказаться от удовольствия, которое он, Северус, будет способен ей подарить, у нее никогда не возникнет мысли стирать со своих губ его поцелуи в самом темном углу библиотеки. А значит, она станет настолько же зависима от самого Снейпа, как он от Гермионы. Она не решится умереть, больше ни разу не испробовав этого наслаждения.
Северус взмахнул волшебной палочкой, предусмотрительно оставленной на прикроватной тумбе поверх стопки книг, и избавил от лишней одежды их обоих, а потом призвал теплое одеяло.
Проснулся он раньше, чем ожидал, но даже не собирался возмущаться по этому поводу. По его груди прошлась холодная ладошка, к его боку прижалось стройное обнаженное тело, а шею и лицо защекотали длинные локоны.
Нахалка Грейнджер, потянувшись к прикроватной тумбе, снова пыталась колдовать его палочкой, но в этот раз у нее это плохо получалось. Вместо того чтобы зажечь свечи, она сначала выпустила сноп искр, потом едва не спалила тонкий жесткий ковер в спальне, и лишь с третьей попытки смогла разбавить кромешную тьму подземелий единственным трепещущим огоньком. Северус сделал себе мысленную заметку отчитать девчонку позже. Намного позже, когда она перестанет скользить обнаженной грудью по его телу!
Справившись со своей задачей, Гермиона опасливо вернула палочку на тумбу и стала внимательно рассматривать Снейпа. Наблюдать за ее действиями сквозь узкие щелки глаз было совершенно неудобно, но до безумия любопытно. Даже если гриффиндорка и заметила, что Северус не спит, то вида не подала, приняв его молчание за поощрение дальнейших действий. Как, впрочем, и было.
Она изучала каждый дюйм его тела, лаская руками и пробуя кожу на вкус, а Северус все силы направлял на то, чтобы дышать ровно. И это было чертовски — Ооо! — невыносимо тяжело! Особенно тогда, когда любопытная девчонка спустилась гораздо ниже груди, чтобы выжать максимум пользы из урока.
Горячее тяжелое дыхание касалось его кожи, едва заметная дрожь в руках выдавала волнение Гермионы, а юные полнокровные губы медленно, но верно лишали его остатков разума. Что она с ним творила! Она не кидала на него лукавые взгляды снизу вверх, не пыталась играть или кокетничать, и Северус был несказанно рад, что даже в такой необычной для себя ситуации, она оставалась самой собой.
Снейп и сам не заметил, как перестал скрываться и начал поощрять несмелые действия Гермионы. Она была восхитительной ученицей. Она впитывала знания о каждом движении, вырывающем у Северуса из груди самые откровенные вдохи и стоны. Жарко, влажно, тесно.
И сколь бы не было велико желание направлять ее движения, он ничего не делал. Потому что в этот момент Северус позволял Гермионе быть главной и диктовать условия. Все как она любит. И поэтому он лишь мягко перебирал пряди ее волос, отводил от лица ее непослушные и мешающиеся кудри, избегая любого давления. Только ее инициатива, ее желание, ее воля. Все, чтобы она полюбила эту власть над ним.
И когда последние узы самоконтроля затрещали по швам, Снейп потянул Гермиону вверх, возвращая себе лидерство. И снова поцелуи, снова объятья. Кожа к коже, тело к телу, душа к душе. Он брал, он отдавал всю страсть, на которую они только были способны, приближая обоих к той грани, за которой проходило забытье.
Грейнджер отвечала ему с не меньшим пылом. И весь его коварный план летел к черту. Весь мир вокруг них мог взорваться и исчезнуть, а Снейп бы этого даже не заметил. Потому что он видел только глаза Гермионы, только то, как она закусывала нижнюю губу от его медленных размеренных движений, только то, как она, сама того не осознавая, шептала: «Да» в ответ на его глубокие толчки. И он знал, что все его сердце оказалось исполосовано шрамами этого запретного удовольствия. Оно было выжжено в его памяти, его мыслях, его душе. Теперь это навсегда.
Чуть позже холод подземелий остужал разгоряченных любовников. Они лежали на влажных простынях и наслаждались тишиной. Тихо потрескивала единственная парившая в воздухе свеча, объятия друг друга успокаивали и заставляли их снова уснуть. На этот раз до рассвета.
Утром Снейп проводил Гермиону до холла с лестницами, а затем вернулся в свою холодную пустую спальню. Подушка еще хранила запах ее волос, одеяло валялось на полу, смятые простыни воскрешали воспоминания о прошедшей ночи. И, несмотря на то, что его сердце наполнялось самодовольством от вида удовлетворенной и разомлевшей старосты Гриффиндора, от осознания того, что это именно он, Северус Снейп, доставил ей столько наслаждения за одну ночь, внутри него было что-то еще. Что-то, подозрительно напоминавшее ликование от счастья Гермионы. Что-то, подозрительно напоминавшее любовь.