Глубокое озеро. восемь километров пути. 16 страница

Осенний овес медведям был необходим: с него они жирели, набирали вес перед зимней берлогой; и случись медведю не попробовать овса да выпади в лесу неурожайный год на клюкву, пойдут по лесу звери-шатуны, что не запаслись на зиму жиром.

Это стремление зверей попасть на овсяное поле знали все таежные охотники и старались не упустить случая и поохотиться на овсах на медведей. Охота эта была не очень сложной - за медведем не надо было идти по лесным тропам, он приходил сам. И мое неожиданное открытие, что наступило время медвежьим овсам, не только объяснило мне пути неизвестного медведя, но и родило беспокойство: «А вдруг?» А вдруг Мой Мишка, Лесник, Хозяин, Мамаша - так я называл медведицу, которую встретил у Вологодского ручья, - Черепок и даже Дурной медведь, что обитал около Первого Сокольего болота, уйдут на овес, уйдут туда, где есть ружья?

Нет, это беспокойство посетило меня не оттого, что я не люблю охоту. Даже сейчас я могу вернуться домой за ружьем, опустить в стволы пулевые патроны и пойти в лес. Я могу пойти по звериным тропам днем, неслышно останусь ночевать под елкой без костра, чтобы не спугнуть зверя, буду выслушивать лесную тишину, обрезать следы, ждать. Дождусь и, наконец, выстрелю. Но сделаю это я только тогда, когда в лесу заявится обезумевший хищник. Я возьму ружье, чтобы предупредить несчастье и погасить возможное недоверие человека к другим медведям. А сейчас мне было жалко моих зверей, как бывает жалко друзей, которые могут попасть в беду.

Все эти дни я беспокойно бродил по лесу и искал следы своих медведей. Черепок оставался на месте. Он был цел и невредим. А вот Лесник и Дурной исчезли. Лесник, как и неизвестный медведь, заглянул сначала на Черепево, овса здесь не нашел и двинулся на юг к другой лесной деревушке, где люди пока, жили и где овес сеяли и в этом году. Следов Дурного я так и не нашел.

Я ходил по пустому лесу, собирал просто так осенние листья, которые падали мне на плечи, а вечерами, раскладывая эти листья на столе, восстанавливал свои дневные маршруты и с грустью отмечая, что Медвежье Государство опустело. У Вологодского ручья перестали мне встречаться следы Мамаши и ее детского сада. Реже находил я и следы Хозяина, Он, пожалуй, тоже посещал овсяные поля, но до овсов ему было гораздо ближе, и днем после ночных походов он возвращался в свое летнее хозяйство. А как с остальными медведями? Останутся ли живы, а если останутся, то заглянут ли обратно в свои «дома» перед тем, как уйти на зимние берлоги?

И мои медведи вернулись. Вернулись в конце сентября. Хозяин по-прежнему занял дорогу в лес. Мамаша снова показывалась у Вологодского ручья. Объявился и Лесник. Позже всех прикатил с овсов в лес Дурной. Все заняли свои прежние хозяйства, но ненадолго. Приближалась зима. Рядом был снег, мороз, крутые метели, слепые бураны, и медведи отправились на берлоги.

Первым на зиму ушел Мой Мишка. В своей последней дороге с Верхнего озера я не нашел следов Лесника и Дурного медведя. Перестал потрескивать по кустам Черепок. А последним исчез Хозяин - последними уходят на берлогу обычно самые большие медведи...

Но я еще оставался в лесу, собирался зимовать, и последний раз пошел за продуктами. В этот раз обратно в свою деревушку я особенно не торопился. Телят из леса давно угнали, вместе со стадом ушли из леса и пастухи. Я оставался в лесу один - в пустой деревушке меня никто не ждал, мне некуда было торопиться, я остановился, скинул рюкзак, присел на колоду и закурил. От частых осенних дождей лес вымок, почернели стволы елей, лес стал грустным, прощальным, и мне очень захотелось именно сейчас сказать моему Медвежьему Государству, Государству доброму и открытому для меня, простое «до свидания».

Я сказал это «до свидания» тихо, почти про себя. Но мне ответили. Ответили не близко, но ясно: «Чик-чик... чик-чик...» Так всегда случайно потрескивает неосторожный сучок под мягкой медвежьей лапой... Кто-то еще не заснул, кто-то ходил, что-то проверял, искал. Но совсем скоро это медвежье «чик-чик» в лесу уже не раздастся, его не будет до самой весны.

Спокойной вам зимы, друзья...

ГОД 1966

СМУТНОЕ ВРЕМЯ.

Зима начиналась трудно и долго, приходила несколько раз и всякий раз отступала. От кислого снега и поздних густых дождей лесные дороги вспухли и стали непроходимыми. Я давно собирался оставить свой лесной домик и выйти к людям. В Москве меня ждали дела, но выбираться из леса с грузом по тяжелой, непроходимой дороге я не решался и ждал крепких, верных морозов, которые, по моим расчетам, вот-вот должны были прийти и схватить, вымостить прочным льдом кислые, распухшие болота.

Наконец озеро укрылось первым льдом. Лед крепчал с каждым днем, но был не прозрачным, а мутным, седым – такой лед редко оставался лежать до весны. Это была первая примета того, что тепло еще вернется, что озеро снова откроется темной, дымящейся водой, - и эта примета подтвердилась. Мороз опять отступил, и лед на озере растащило, разбило теплым южным ветром. И снова я ждал, когда вернется зима, когда уляжется сырой ветер и когда вместо него потянет суровым холодом с севера, а на небе появятся, наконец, большие морозные звезды настоящей зимы.

Но южный ветер не стихал, сплошная мутная мгла, что висела над крышей моего дома, никак не уходила, и каждая новая ночь, как и предыдущая, слепо и тяжело опускалась на пустую лесную деревушку. В такие ночи я подолгу не спал, топил печь, записывал в дневник все, что осталось в памяти от недавних встреч в тайге, и неприятно, тревожно слышал за окном изводящий вой ветра.

Я жил тогда в пустой лесной деревушке один. Еще совсем недавно рядом со мной был мой Верный, который успел к зиме подрасти. Наверное, с собакой было бы куда проще, а может быть, и веселей. Но Верный погиб, не пройдя со мной до конца все лесные дороги 1965 года. Собака заболела, у меня не было для нее никаких лекарств, и я мог только как-то успокоить, согреть своего верного друга.

Я укладывал собаку рядом с собой на лавке у печи, укрывал ее одеялом. Утром я поднимался с лавки, шел к умывальнику, на озеро за водой, за дровами, а собака, потеряв в болезни все свои силы, оставалась неподвижно лежать на месте и только по оставшейся еще привычке - не потерять хозяина - чуть заметно поводила следом за мной полузакрытыми, тусклыми, догорающими глазами.

Верного я похоронил недалеко от своего дома, как хоронят обычно собаку-друга.

В Москву я вернулся только в декабре. Работа, встреча с друзьями, стопки непрочитанных журналов, что дожидались меня с самой весны, - все это сразу отодвинуло недавние лесные встречи, А память о тяжелой осени, о трудной зиме, память о собаке, оставшейся навсегда там, в лесу, казалось, никогда не вернет этим встречам их тепла, радости, а оставит только грусть и вряд ли так скоро позовет меня обратно в лес.

Но в конце января я получил письмо, простую, бесхитростную весточку от Петра, с которым летом мы вместе пасли на лесном пастбище телушек, ловили рыбу, пекли в русской печи хлеб. В письме говорилось о том, что в лесу по зиме был Василий, охотился, искал куницу, что с весны в лесную деревушку вряд ли отправят теперь стадо, так что на озере будет тихо, и что снега сейчас так много, что в лес не пробраться теперь, поди, и на охотничьих лыжах...

И что-то сразу изменилось во мне с этим письмом, что-то остановило разом всю мою городскую суету, и уже в конце января я стал снова собираться обратно в свой лес.

Зачем? Что собирался искать я дальше?.. Глухие таежные озера я уже нашел. Я видел и волков и лосей. Встречался с медведями. Отыскал в лесу все старые тропы, подновил на них стрелочки и тески, что указывали путь по тайге. Всего этого мне вполне хватало, чтобы сесть за письменный стол и начать работу над книгой. Что же еще собирался я открывать для себя в знакомом лесу, на берегах знакомых озер? Не знаю. Но с каждым днем все чаще и чаше вспоминал я теперь избушку на Долгом озере, которую отыскал только по осени и у которой подправил тогда крышу, вспоминал лодку, которую там починил и на всякий случай убрал подальше в кусты от полой воды. Я вспоминал свой котелок, оставленный в домике на берегу лесного озера, свой топор, свое повидавшее виды одеяло, которые тоже, наверное, ждали меня там, в лесу... По ночам мне снился огонь в печи, и как наяву, видел я во сне шнур перемета и слышал, как в глубине озера на этом шнуре тупыми толчками отзывается громадина-щука, попавшаяся на крючок.

В окно моей московской комнаты все еще бились городские метели-сквозняки, еще приходилось спускать от мороза уши лохматой шапки, но я уже знал, что зима уходит. Острое чувство приближающейся весны не могло меня обмануть. Это чувство обострялось, становилось беспокойней и нетерпеливей, когда слышал я за окном первую песенку-колокольчик большой желтогрудой синички. А потом первая капель, первая сосулька, первая лужица на дороге, первый клочок-проталина оттаявшей весенней земли и на этой дымящейся проталине первые, уставшие с дороги, весенние грачи.

Я уже собирал вещи, готовил снасть, снаряжал патроны, хотя и знал, что попасть в лес по весне с грузом почти невозможно. Не знаю, как бы дожидался я отъезда, если бы рядом со мной не было тогда Бурана.

Бурана я принес домой маленьким месячным щенком-кутенком. Буран был лайкой, и у него к месячному возрасту уже поднялись острые, чуткие ушки и веселым калачиком загнулся к спине хвостик-крючок. Я возился со щенком все свободное время. Носил его гулять, учил слушаться, а когда мой будущий пес крепко спал в корзинке, я старался представить, как мой Буран вырастет, как станет большой собакой и как вместе с ним мы будем мирно жить на берегу Долгого озера в небольшой лесной избушке, жить рядом с таежными птицами и зверями.

В дорогу мы отправились лишь в мае. Быстро добрались до реки Шильды, но здесь, где начинался наш лес, надолго остановились. Дороги в лес все еще не было. Шильда гудела весенним широким половодьем. В лесу в эту зиму было много снега, снег лежал в лесу долго, но на этот снег в середине мая упала по-летнему знойная жара, и за день-два эта жара высушила по деревне до пыли дорогу и разом растопила в лесу почти весь снег. Растаявший снег глубокой, широкой водой катил по лесным дорогам к реке, затопив все лесные болота. По такой весенней воде я с трудом добрался до края леса, но дальше пути не нашел.

Мне оставалось только ждать, когда вода спадет, и слушать еще и еще раз рассказы-известия, принесенные из леса по настам.

Насты в этом году были крепкие и долгие. В апреле чуть ли не каждый день пекло солнце. На солнце снег плавился сверху, раскисал, но после солнца уже к вечеру объявлялся крутой мороз и схватывал раскисший снег прочной ледяной коркой. По такой

морозной корке, по настам, в эту весну нередко разъезжали даже на лошадях. По таким прочным настам и ходил в лес, в брошенную деревушку Василий.

Василий ходил в лес за рыбой. К этому времени в озере пробуждались от зимнего сна-вялости косяки плотвы-сороги. Густые стаи этих рыб еще подо льдом шли к устью ручья, готовясь в путь-дорогу на нерест. Василий ломал пешней лед у ручья, ставил сети и ловил из-подо льда крупную, тяжелую плотву.

Это было в апреле. Медведь к этому времени уже поднялся из берлоги, пробудился и отправился по настам на поиски корма. Василий видел следы большого медведя на Черепове - зверь на широких махах гнал по насту лося. Лось проваливался, пробивал копытами наст, обдирал ноги о льдистую, острую кромку мерзлого снега. Медведь шел следом легко, наверное, все-таки догнал лося, но Василий по следам не пошел и, чем окончилась эта весенняя охота, не знал.

Видел Василий следы медведя и около самой деревни. Этот медведь был поменьше. Следы были свежие, и собака Василий, Копейка, ушла по этим следам и долго с лаем преследовала зверя...

Кто бы это мог быть? Кто из моих старых знакомых осмелился заглянуть в деревню? Кто охотился за лосем на Черепове, где обычно вертелся лишь небольшой медвежонок Черепок, который, конечно, не стал бы тягаться с лесным быком?.. На эти вопросы я мог ответить лишь там, в лесу, а не здесь, на берегу разлившейся реки.

Вода в реке пошла на убыль, пошла споро, почти на глазах. Я уложил в рюкзак все, что могло войти в него, и собрался в первую дорогу. Мне предстояло забросить в лес три таких рюкзака, каждый из которых потянул бы на весах не менее трех пудов.

В первую дорогу Бурана я не взял. Нести на руках его было трудно, а мучить маленького щенка на весенних гнилых дорогах я не хотел. Бурана я оставил Петру. Он как-то заманил его в кладовку, закрыл там, а я потихоньку выбрался из дома и тронулся в путь.

До Менева ручья я добрался без особых приключений и даже ни разу не зачерпнул сапогом весеннюю воду. Два километра весенней дороги оставались за плечами, впереди было еще двадцать с лишним километров пути, но мне почему-то верилось, что и дальше меня не ждут никакие особые преграды, кроме кислых весенних болот. Но у Менева ручья дорога в лес преподнесла мне первый сюрприз.

Неширокий по летнему времени ручей сейчас разлился. Вода приподняла бревна старого моста и растащила их вслед за собой по ручью. Дороги на ту сторону ручья не было...

Конечно, я не задумывался бы, как быть: возвращаться или переплывать весенний ручей, не будь со мной тяжелого рюкзака, - тогда бы я очень скоро форсировал водную преграду. Но рюкзак на себе с берега на берег через буйную полую воду не переправишь, и пришлось мне, вооружившись топором, наводить через Менев ручей первую в этом году переправу.

Рядом с ручьем не было подходящего леса, а из худосочной, ломкой ольхи ни плота, ни моста не сделать, и я принялся разыскивать по ручью бревна, унесенные полой водой.

Бревна по течению унесло далеко. По одному я вылавливал эти бревна, плавил их вверх по течению, собирал в плот, потом, забравшись по грудь в воду, разворачивал этот плот поперек ручья. И когда плот одним концом уперся в бугорок, оставшийся среди полой воды от противоположного берега, я, наконец, облегченно вздохнул, если так можно было назвать то, что получилось у меня вместо глубокого вздоха. Мокрый, грязный, в одних трусах стоял я около своего рукотворного моста с топором в руках, и этот топор судорожно трясся в закоченевшей руке. И все-таки на ту сторону Менева ручья я перешел победителем.

Наверное, после нескольких часов возни с мостом и полагалось бы мне немного передохнуть, но я напрочь отказался от отдыха, посчитав, что на ходу, да еще под рюкзаком, я скоро избавлюсь от леденящего изнутри холода. Шел я быстро. В лесу еще местами лежал снег, осевший, жесткий сверху, ноздреватый - зима еще оставалась в лесу под ельниками, в канавах, - а рядом со снегом, на местах повыше и посветлей, уже цвели первые фиалки. Черемуха только-только набирала лист и стояла будто в зеленом тумане. Вокруг пели птицы, пели неумолчно, громко. Я шел через туман ожившей черемухи, через бесконечные птичьи песни и тоже негромко пел. Долгая зима, ожидание встречи с лесом остались позади. И вот она, эта встреча. Вот он, лес! Вот эта дорога, знакомая до мелочей, старая, трудная, лесная дорога, которая в прошлом году увела меня, пожалуй, навсегда в тайгу...

Почти сразу за Меневым ручьем на дороге лежали следы небольшой медведицы и двух крохотных медвежат. Медведица вышла на дорогу по сухой грядке и шла впереди меня в сторону Собольей пашни. След тянулся по дороге километра три. Медведица шла не спеша, обходила лужи, грязь. Медвежата топали рядом, то слева, то справа от матери, и тоже не лезли в воду, а выбирали место посуше, и только там, где маленькому зверенышу не удавалось удержаться на скате или на свале дороги, видел я скользнувшие к луже небольшие лапки-следы будущих хозяев тайги.

Медвежья семья добралась благополучно до Собольей пашни и свернула с дороги. В том году здесь я ни разу не встречал медвежьего следа. Откуда сейчас взялись здесь эти звери? Почему забрели к самому Меневу ручью и почему раньше, ни вчера, ни позавчера, не выходили на эту дорогу - других, прежних следов на дороге не было. Куда отправилась эта медвежья семья, что искала она здесь: пищу или присматривала для себя новый дом, осваивала новое хозяйство?

До Пашева ручья медвежьих следов я больше не встретил. У ручья я остановился отдохнуть. Здесь в прошлом году я всегда встречал следы Хозяина, здесь видел иногда этого большого сумрачного медведя. Хозяин тоже должен был давно подняться из берлоги, но ни старых, ни новых следов Хозяина у Пашева ручья я не обнаружил. Не было знакомых мне отпечатков лап и на Прямой дороге, хотя вода с дороги уже сошла, и след мог бы остаться на обветрившейся лесной грязи...

К вечеру добрался я до Вологодского ручья, где когда-то в первой своей дороге пережидал ночь у дымящегося сырого костра. Я спустился к ручью, умылся, достал из рюкзака хлеб, сало, сахар, а после ужина внимательно осмотрел всю поляну, перешел по мосту на другую сторону ручья, прошелся по дороге и опять не отыскал знакомых мне медвежьих следов. А ведь в прошлом году здесь бродила медведица с медвежатами. Я встретился однажды с этой серьезной мамашей, почти столкнулся с ней нос к носу, но мы мирно разошлись. Неужели и этот зверь покинул свое прежнее хозяйство и тоже куда-то ушел?

Ночевать у Вологодского ручья мне не хотелось. На тайгу опускались теперь каждый вечер белые светлые ночи, и, застань меня в пути такая ночь, я вряд ли бы заплутал в дороге. Сейчас, когда лесная деревушка и мое озеро были совсем близко, я не мог больше откладывать встречу. Звал меня тут же продолжить путь и тот небольшой медведь-медвежонок Черепок, которого в прошлом году угощал я рыбой и сухарями.

Неужели и он расстался со своим «домом» и тоже куда-то переселился?

К поляне, где встречались мы с Черепком, я подходил тихо. Оставил на дороге рюкзак и, будто шел на тайное свидание, все время останавливался и внимательно выслушивал вечернюю тайгу... Вот он, прошлогодний пенек, где оставлял я медведю угощения. Здесь, за кустами черемухи, я прятался и, осторожно выглядывая из кустов, наблюдал первый раз за своим будущим другом.

Нет, Черепок не покинул свою поляну, вспомнил ее после зимнего сна и вернулся в свой «дом» - вот его следы, недавние, не очень большие. Он снова крутился у муравейников, что-то искал на краю леса…Здравствуй! Ну, здравствуй, мой Черепок!

Как мне хотелось тогда остаться здесь до утра, подождать и, может быть, увидеть своего старого знакомого! Узнает ли он меня или нет? Не испугается ли?

А может, он уже так подрос и стал таким серьезным, что напрочь откажется от нашей прежней полудетской дружбы и встретит меня сердитым рыком?

Наверное, я все-таки заночевал бы на Черепове, если бы тут же на краю поляны не встретил еще один медвежий след.

След лежал глубоко на сырой земле. Тяжелый, большой зверь быстро перешел дорогу на широком шаге.

Потом шаг сменился рысью, а рысь перешла в прыжки. И почти тут же я отыскал следы лосихи.

Острые следы лосихи глубоко врезались в сырой мох - лосиха уходила от медведя, а следом за ней тянулся совсем еще маленький теленок. Теленок появился на свет недавно, еще не научился резво бегать, но теперь ему приходилось спасаться от врагов.

Маленькие неуклюжие копытца лосенка неосторожно срывали на ходу мох. Наверное, теленок еще и спотыкался, прыгая следом за матерью. У реки под елями лежал снег, и на этом последнем снегу, как на листе бумаги карандашом, были четко оставлены следы лосихи, следы медведя и последние следы выбившегося из сил лосенка. Перед рекой лосенок ковылял впереди матери - лосиха, видимо, подталкивала его впереди себя носом. У самой реки, перед водой, мать и теленок замешкались, и медведь настиг их…

У реки на снегу осталось месиво медвежьих следов, остались пятна крови и оброненные шерстинки новорожденного лосенка. Лосиха, перескочив реку, ушла в лес. Медведь перетащил лосенка через завал и пошел куда-то вниз по реке. Дальше я не стал разбирать следы.

Недавняя лесная трагедия, прочитанная по следам, гибель несмышленыша-лосенка будто погасили во мне всю мою весеннюю радость. Я сразу почувствовал, что устал в дороге, и последние километры до лесной деревушке показались мне очень тяжелыми.

Знакомая деревушка открылась мне с холма сразу, будто кто-то долго скрывал ее от меня, а потом вдруг, сжалившись надо мной, открыл, наконец, занавес. Темный вечерний лес сразу отступил, и его сменили кустарник и редкие березки, что спускались вниз с холма к последнему ручью на моем пути.

Сейчас за поворотом я увижу мостик через этот ручей, а там останется мне преодолеть всего каких-то триста- четыреста метров, и я осторожно ступлю на ступеньки крыльца своего дома.

Мостик через ручей выглянул за поворотом, и тут мне показалось, что березка, стоявшая у ручья сразу за мостиком, покачивается без ветра.

Березка качнулась последний раз и замерла. Я не мог ошибиться: деревцо, видимо, кто-то задел и оно действительно только что качалось. И тут совсем неподалеку услышал я легкий треск сучка. Этот треск-щелчок был знаком мне, я не забыл его за долгую зиму, услышал этой весной первый раз здесь, у ручья, и точно знал, что от мостика по берегу ручья уходит сейчас от меня медведь.

Медведь был только что на дороге и только что ушел в кусты. Может быть, это тот самый зверь, который совсем недавно свалил лосенка? Нет, я не боялся медведя, хотя знал, что весенний голодный медведь обычно не расположен ни к каким шуткам - мне просто не хотелось тогда еще раз остро вспоминать, что те самые звери, которые так покладисто приняли меня в прошлом году в лесу и казались мне самыми мирными соседями, все-таки звери со своей природой и со своими законами, и что сейчас после берлоги, голодные, рыщут они по лесу в поисках пищи, охотятся за лосями, отбивают у лосих новорожденных лосят и жадно рвут клыками сваленную добычу.

Это была правда таежной жизни. Но в прошлом году по летнему времени, когда медведи бродили по ягодникам, эта правда не встретилась мне, не показалась так остро, как сейчас...

За мостиком, около березки, что покачивалась у меня на глазах, я увидел следы медведицы и медвежонка и немного успокоился, вспомнив, какими смешными и занятными бывают маленькие медвежата.

Медвежонок, который следом за матерью только что перешел мою дорогу, родился в этом году, выбрался по весне из своего темного зимнего жилища и первый раз увидел свет дня, свет солнца.

И теперь, семеня рядом с матерью, познавал он на каждом шагу новый для себя мир.

Наверное, этот зверек еще не знал, что у него тоже есть враги, что врагом может быть человек такой же, как я. Наверное, на этот раз он даже не ухватил запах человека.

О близости человека, узнала, пожалуй, только его мать, а медвежонок по-своему верил матери и теперь поспешно улепетывал следом за ней подальше от опасного места.

Медведица и медвежонок подошли к ручью - это все я узнал по следам, чуть выждав и чуть отпустив вперед напуганное медвежье семейство. У ручья медведица остановилась и осторожно вошла, в воду. Наверное, медвежонок был еще слишком мал, чтобы самостоятельно преодолеть водную преграду, и матери пришлось переносить его через ручей, ухватив зубами за шиворот - следы медвежонка оборвались на берегу ручья, не спустились к воде и появились на другой стороне тоже не у самой воды.

Перебравшись через ручей, медведица быстро пошла к лесу, малыш несся впереди матери, и я то и дело видел, как следы медвежонка накрывала лапа медведицы.

Семейство направилось к Могову болоту, на север, где в прошлом году я не встретил ни разу медвежьих следов. Неужели эти звери обоснуются там и мне представится тогда случай познакомиться с еще одним хозяйством Медвежьего Государства?

Уже в деревне у самого своего дома, чуть ли не рядом с крыльцом, встретил я следы еще одного медведя. Медведь пришел в деревню оттуда, где в прошлом году обитал доверчивый и сговорчивый зверь, которому я сразу дал имя Мой Мишка.

Зверь обошел пустую деревню по задам, ничего интересного для себя там не нашел, прошел степенным шагом по улице под окнами домов, разгреб кучу рыбных отбросов, оставленных по весне Василием, и отправился обратно в ту же сторону, откуда явился. Я разбирал медвежьи следы, оставшиеся в деревне, сравнивал их со следами знакомых мне по прошлому году медведей и совсем точно мог сказать, что на разведку в деревню приходил именно Мой Мишка.

Значит, ты жив, Мой Мишка. Значит, благополучно перезимовал, дождался весны и не забыл свои прежние владения.

Ночью я сушил у печки одежду. В доме было сыро и пахло после зимы мышами и какой-то прелью.

Я долго топил печь, пил чай, слушал за окном бульканье и чуфыканье тетеревов, что расположились широким весенним током прямо напротив моего дома, вспоминал всю сегодняшнюю дорогу по лесу и разгадывал новые загадки моих соседей по тайге, моих старых знакомых - бурых медведей.

Я пытался представить себе, как выходили медведи из берлог, как, голодные, отправлялись они на поиски пищи, как забывались на это время старые «дома» и прежние незыблемые границы летних хозяйств. Может быть, до сих пор где-то бродят по тайге и Хозяин и Мамаша со своими подросшими медвежатами, разыскивая корм - вероятно, поэтому я и не отыскал их следов на старой лесной дороге. Но скоро медведи должны набраться сил, откормиться - ведь скоро совсем у них начнется гон. Что произойдет в лесу тогда?

ГОН

Пожалуй, до конца своих не всегда спокойных дней я буду помнить 30 мая 1966 года. 29 мая я занес в лесную деревушку свой второй рюкзак. По пути в лес я снова не встретил следов Хозяина, не отыскал и следов Мамаши - звери еще не вернулись в свои прежние владения. Ночью я спал плохо, торопился вернуться обратно за последним рюкзаком. Еще только-только взошло солнце, а я уже миновал Черепово и быстро вышагивал к Вологодскому ручью. И там, где в прошлом году бродила знакомая мне семья, потянулись передо мной ходкие следы зверя. След был большой, но узкий, и я мог достаточно точно определить, что впереди меня по дороге, где-то совсем недалеко шла медведица.

Животное вышло на дорогу сразу за Череповым. След на глазах затекал водой, вода была мутная: муть, поднятая медвежьей лапой, еще не успела осесть. Я прибавил шаг и на прямом отрезке дороги увидел зверя. Он, не оглядываясь и не поднимая головы от дороги, ходко шел впереди меня. Я мог бы его догнать. У меня на плече было ружье. Ружье мешало перепрыгивать через лужи, и я снял его с плеча и взял в руку.

Что заставило меня прибавить шаг? Не знаю... Помню только что в каком-то тревожном тумане, на ходу, будто по привычке, я открыл патронташ и опустил в патронник ружья тяжелые пулевые патроны. Нет, я не собирался стрелять - меня вел вперед лишь интерес. И даже ружье, скинутое с плеча и подхваченное правой рукой, было не для охоты: нести ружье в руке было удобнее, висевшее на плече ружье мешало быстро идти.

Перед Вологодским ружьем я снова увидел медведицу. До нее оставалось всего метров сто, но она по-прежнему не обращала на меня внимания.

Уже потом я понял, что это был тот самый гон, который я в своих немудрых рассуждениях причислял к тем крайним случаям, когда мирный и сговорчивый зверь терял голову. В дневнике от 30 мая 1966 года осталась моя короткая запись:

«Гон медведей. Зачем-то побежал за медведицей – наверное, хотелось поближе посмотреть. Попал в тиски. Куда-то стрелял. Жидкая кровь на дороге. Кажется, потом долго курил. В гон на дорогах хозяином медведь...»

Позже по следам я восстановил всю картину события... Медведица вышла на дорогу и не очень быстро шла, оставляя за собой «горячие» следы. Я хотел догнать зверя, поближе посмотреть на него и несся следом по краю дороги, по бровке, оставшейся от тракторных саней. Я увлекся и, конечно, не узнал заранее, что вслед медведицы вышел позади меня медведь-самец. Медведь, как и медведица, шел посреди дороги, подминая, закрывая своими широкими лапами следы только что прошедшей самки.

Знал ли зверь, идущий сзади меня, что впереди него человек? Думая, что нет, иначе бы обошел, рыкнул или просто сгреб бы меня лапой и в лучшем для меня случае отшвырнул в сторону... Но медведь не сделал этого, не слышал и не видел меня до тех пор, пока чуть не уперся носом в мою спину.

В самый последний момент я почувствовал, как что-то темное и большое надвинулось на меня сзади. Я отшатнулся, со страха рывком взвел курки и куда-то выстрелил. А потом наступила тишина.

Я успел спустить только один курок. Ружье грохнуло с пояса, не дойдя до плеча...

Следа пули по кустам и деревьям я не нашел. Наверное, сначала я курил - там, где я спустил курок ружья, валялась пережеванная мной папироса. Папироса была не выкурена до конца, спалена неверной спичкой по всей бумаге - спичка в моих руках тогда дрожала. На дороге валялось несколько спичек: пожалуй, с одной спички мне не удалось прикурить.

Потом я помню все точно... Я раскрыл стволы, выкинул стреляную гильзу, опустил в патронник новый патрон и взвел оба курка... Лес молчал. Я достал новую папиросу, прикурил ее сразу. И осмотрел дорогу. След медведя-самца был очень большим. Рядом со мной на дороге остались отпечатки его лап. С этого места зверь кинулся в кусты, подмял их и содрал на ходу мох с упавшего дерева. Дальше я не пошел. На дороге, там, где медведь стоял последний раз, я обнаружил кровь. Крови было мало - всего одна капля, жидкая, наверное, от воды, на которую она упала. Как эта кровь могла сказаться на дороге, когда она успела упасть на землю: неужели медведь еще постоял после выстрела? А ведь, казалось, прошло всего мгновение...

Куда попала пуля? След пули я нашел на дороге, у канавы,- от пули на дороге осталось то же самое, что остается от неразорвавшейся бомбы: затекшая водой воронка и свежие выбросы грязи, только все это было, конечно, куда миниатюрней, чем при настоящем бомбометании. Копаться в земле я не стал. Прояснилось, откуда взялась кровь: пуля чиркнула по боку медведя и обронила, красную каплю сукровицы.

Наши рекомендации