Зое, наркоманка от рождения 5 страница

Конец января. Сегодня Луи играет в полицейского. Он рисует звезду шерифа (два перевернутых треугольника) и говорит, что ему нужно оружие. Ему никак не удается нарисовать пистолет, и он просит меня помочь ему. Но когда он пытается его вырезать, у него снова не получается. И он сам рисует еще один пистолет.

— Ты знаешь полицейских? - спрашиваю я.

— В среду я пойду к отцу и увижу полицейских. Луи говорит, что хотел бы отнести отцу то, что он рисует, хотя явно предвидит мой отказ, который мне приходится повторить. Он просит дать ему конверт и кладет в него нарисованный им пистолет и звезду шерифа. Отдавая мне конверт в конце сеанса, Луи го-

ворит: «Все это я сделал для папы, чтобы он стал полицейским, когда выйдет из тюрьмы». Вспомнив Каина, которому Бог - после того как тот убил Авеля - поручил охранять город, я отвечаю Луи: «Твой папа наверняка мог бы стать очень хорошим полицейским».

Луи признал, как опасны внутренние импульсы, которые превратили его отца в убийцу. И мальчик стремится найти позитивный выход из этой ситуации: вместо того, чтобы подчиниться своим внутренним импульсам, которые подтолкнули отца к убийству, тот в будущем мог бы бороться с внешними опасностями и защищать от них других людей.

Кто сумел бы более тонко, чем Луи, проанализировать внутренние импульсы, движущие человеком и сложные пути их сублимации? Примечательно, что это сделал ребенок, который сумел одержать победу над собой и оказался способен относиться с уважением к запрету.

Март. «Сегодня я ходил к отцу», — сообщает Луи, играя в рыбака и держа в руках воображаемую удочку.

— Ты вспомнил отца, потому что ловишь рыбу?

—Нет.

— Может быть, когда ты видишь отца, то вспоминаешь мать? - я пытаюсь понять, что означает эта игра в рыбака.

Луи не отвечает и принимается вырезать нарисованную им полицейскую машину, захватывая ножницами и свой рисунок. Он рисует еще одну полицейскую машину и пытается ее аккуратно вырезать, но у него снова не получается.

— Когда разговор заходит об отце, ты думаешь о полиции и полицейской машине?

—Нет.

Я говорю Луи, что по моим наблюдениям, он становится неловким, когда мы говорим с ним об отце. Той порой он изо всех сил старается аккуратно вырезать свою полицейскую машину. У него не получается. Он снова рисует и снова вырезает. Состояние у него все более нервное и напряженное. Последний раз у него уже почти все получилось, но в последнюю минуту он срезает вращающийся фонарь на крыше машины и вся работа идет насмарку. Луи очень огорчен, в глазах слезы и пот течет градом, он с головой погружен в свое занятие. Он рисует еще большую по размеру машину, и ему удается вырезать ее совершенно правильно, включая фонарь на крыше. Он опять рисует машину, на этот раз еще большую, чем нарисовал только что, и снова аккуратно ее вырезает. Глаза у него наполнены слезами. Я говорю:

— Мне кажется, я понимаю, почему ты так стараешься. Тебя хочется, чтобы твоего отца воспринимали, как достойного человека, независимо оттого, как он повел себя в отношении тебя и общества.

Луи отсекает колеса у последней машины, которую он вырезает. После этого он встает и уходит вконец расстроенный.

У меня сохранилось чрезвычайно тягостное воспоминание об этом сеансе. Я видела, как у Луи все падало из рук после каждого визита в тюрьму, словно все его мечты о возвращении отца к нормальной жизни разбивались, когда он видел отца в реальности. Не стоило также забывать и о приближении возраста, когда возникает проблема «Эдипова комплекса»: можно связать все время увеличивающуюся в размерах машину, его собственный стремительный рост и трудности с вырезанием этой машины, которая теряет то вращающийся фонарь, то колеса. И я попыталась объяснить Луи то, что мне хотелось до него донести:

общество признало его отца виновным за то, что он убил мать Луи, но даже преступив закон, его отец остался достойным человеком благодаря тому, что он дал жизнь Луи. Мне было трудно находиться рядом с этим страдающим ребенком, чье горе я не могла и не должна была облегчать, потому что он приходил ко мне специально для того, чтобы символизировать, обозначать словами свою боль.

Начало апреля. Луи сопровождает теперь на сеансы новый воспитатель, который заменил свою уволившуюся предшественницу. Отец относится к нему как к мужчине более уважительно и менее агрессивно, чем к той. Приемная мать Луи наотрез отказывается от общения с его отцом, потому что боится за себя. Поначалу она прислушивалась к нему, поверив, что он совершил преступление не намеренно и что он раскаивается в содеянном. Убедившись, что на самом деле этот человек не испытывает ни малейшего сожаления, и услышав от него угрозы в собственный адрес, она очень испугалась и решила, что он смертельно ненавидит всех женщин.

Что касается Луи, то по телефону мне сообщили, что в школе он рэкитирует младших и всем хвастается, что его папа в тюрьме, и его поведение создает определенные проблемы для учительницы.

Сегодня Луи рисует безного пожарника (еще одна профессия, которая помогает сублимировать разрушительные импульсы), но зато он наделяет его машиной для инвалидов и огромным пупком. Я спрашиваю, что это такое. Показывая на пупок, Луи отвечает: «Бидон».

Я рассказываю ему, что пупок - это шрам от перерезанной пуповины, которая соединяла его с матерью. Тогда он спрашивает: «А как узнают, что это мальчик?»

Я объясняю. Во время этого сеанса он узнал кое-что новое для себя и, прощаясь со мной, полувопросительно говорит: «Если другие что-то знают, это можно взять», таким образом интерпретируя, видимо, свою склонность к рэкету. Я объясняю, что можно действительно учиться, заимствуя или «воруя» знания у преподавателей, но мне сообщили, что в школе он обворовывает младших, а это запрещено. Но, как я понимаю, единственное, чего он хочет - это набраться знаний.

После этого мне уже никто не жаловался на Луи, что он ворует в школе.

А вот то, что он с гордостью рассказывал всем, что его папа сидит в тюрьме, у многих вызывало беспокойство: дети с искренним восторгом рассказывали своим родителям, какой потрясающий папа у Луи, а те почему-то совсем не разделяли эти восторги. С другой стороны, было совершенно естественно, что шестилетний мальчик гордится своим отцом, тем более, что я постаралась ему внушить, что ему нечего краснеть за свое происхождение. Сам он не сообщал мне, что происходит в школе, об этом мне рассказывали взрослые и в его отсутствие. Я не стала говорить с Луи на эту тему. Но его воспитатель по собственной инициативе объяснил ему, какой эффект производят его рассказы об отце на других (в первую очередь взрослых) - так что пусть Луи сам решает, стоит ли ему хвастаться тем, что его папа в тюрьме, или нет.

Конец апреля. Последний раз свидание Луи с отцом не состоялось, потому что того перевели в центральную тюрьму, но не предупредили ни воспитателя, ни детей. Перед сеансом мне сообщил об этом по телефону воспитатель. Он сказал также, что, как ему показалось, Луи испытал облегчение. По мнению вос-

питателя, встречи детей с отцом проходят плохо. Отец не знает, о чем говорить и чем заняться со своими шумными детьми, которые ссорятся между собой. В итоге отец разговаривает только с воспитателем и с трудом переносит шумное присутствие сыновей.

Сегодня Луи сразу же объявляет: «Ходил к отцу, а его не было». И добавляет: «Знаешь, я не знаю, как писать тапа*. Я пишу для него это слово и он начинает перерисовывать: «па», бросает на полдороге и рисует под буквами рыбку, а затем дорисовывает недостающие буквы: «па». Я спрашиваю: «Что ты написал?» Он отвечает: «Луи, нет! Папа!» Я продолжаю: «Ты уже сам не знаешь, то ли ты - папа, то ли папа - это папа?» Он отвечает «да» и весело хохочет. Он берется вырезать картинку, которую начал вырезать еще до сеанса, в приемной. Это маска черепахи Ниньи. И вырезает сегодня очень ловко. Он сам это замечает и говорит:

«Как быстро вырезал!» И добавляет: «Нельзя унести с собой?» Тон у него при этом не столько вопросительный, сколько утвердительный. Я - в который раз -напоминаю ему существующее правило. Тут он говорит: «Я кое-что забыл»,- и стрелой мчится в приемную. Оттуда он прибегает уже с камушком.

Этот сеанс нужно рассматривать в связи с последним свиданием, которое не состоялось в тюрьме:

отца неожиданно не оказалось на месте. И Луи хочет научиться писать слово «папа». Зачем это ему нужно? Возможно, он пытается символизировать таким образом физическое отсутствие отца или отцовскую функцию. Возможно, он представляет себе сцену своего зачатия, превращающую мужчину в отца, а себя рисует в виде рыбки-зародыша между двумя слогами слова «папа». Если только он не вообразил себя отцом своего отца - вспомните, как он рассмеялся, когда я высказала ему свое предположение.

Во время первого сеанса Луи попросил меня написать свое имя, но тогда не стал учиться его писать. Позже он научился писать его в школе. Но теперь он просит меня научить его писать слово «папа»: чтобы сотворить отца, ему нужна женщина...

Луи сам удивился, как ловко он вырезал маску животного (хотя и очень человечной черепахи Ниньи) - он ведь помнил, как трудно было ему вырезать полицейские машины. Он почти свыкся с правилом, не позволяющим ему уносить свои рисунки домой, и он довольствуется лишь тем, что мягко проверяет, уважаю ли я сама это правило. Какая разница с его прежним поведением, когда он приходил и объявлял, что заберет свой рисунок с собой! Когда во время последнего сеанса я напоминаю ему о своем правиле, он тут же вспоминает другое правило - символическую плату за лечение. Он сам ввел это правило и с самого начала неукоснительно его соблюдает: принося свой камушек, он дает понять, что только он и никто другой хочет проходить этот курс лечения.

На моих глазах безымянный и не способный держаться на ногах человечек превращается в мальчика, который в процессе анализа и переноса сможет воспроизвести (актуализировать) сцену убийства и смерти матери, с которой он, вероятно, навсегда распрощался. Но Луи все равно тоскует по матери и сердится на нее за то, что ее не стало: он рисует мать уже мертвой (в машине «скорой помощи», в земле) или в образе волшебницы. Он соглашается с тем, чтобы приемная мать заменила родную мать, и не скрывает, что нуждается в ее любви, но при этом очень досаждает ей своими выходками.

Узнав историю собственной жизни и происхождения, осознав принадлежность к мужскому полу (все

эти знания он считает своим «приобретением»), Луи горит желанием расширить багаж школьных и культурных познаний.

Несмотря на внешне холодные отношения с отцом, он любит его и ищет всевозможные решения, чтобы снова обрести отца. Он способен символизировать его отсутствие и выдержать испытание на уважительное отношение к запрету. И если в начале он всячески пытается отрицать и нарушать установленное правило, то есть закон, то затем находит удовольствие в том, что как самостоятельный субъект устанавливает обязательную символическую плату за сеансы и добросовестно соблюдает ее.

Сегодня никто не может сказать, что станет с этим мальчиком завтра. Но благодаря любви к отцу и не отрицая при этом смертельной опасности, которую таят в себе свойственные отцу разрушительные импульсы, Луи в свои шесть лет проделал огромный путь. Он смог осознать, что свои собственные импульсы не будет реализовывать, отрицая и преступая запреты. Он понял, что выразить себя можно и по-другому. Этот мальчик самостоятельно строит отношения с обществом, сам артикулирует свое прошлое и будущее.

Знает ли отец Луи, что люди не вправе творить свои собственные законы, а обязаны подчиняться установленным законам? Что каждый человек - это слуга Закона? Боюсь, что нет. Совершив преступление и отбывая наказание, к которому приговорило его общество, он по-прежнему твердит, что сделал это «ради детей». Преступив запрет, он до сих пор так ничего и не понял.

Не трудно заметить, что дети, о которых я рассказывала, с точки зрения психики, не имеют между

собой ничего общего. Их сближает только реальная ситуация: кто-то из их родителей совершил преступление, и детям это несет разлуку с близкими и оплакивание утраты. Сама по себе эта ситуация не провоцирует и не объясняет психической структуры детей, даже если и вызывает у них некоторые нарушения. Ведь ко мне на консультацию направляют не всех детей, которые попадают в ясли и пережили очень тяжелую ситуацию. Ко мне посылают только тех детей, у которых замечены нарушения, свидетельствующие о том, как мучительно переживает ребенок свалившиеся на него события. Чаще всего представители Службы социальной помощи детям сами справляются со своей задачей и, по возможности, точно сообщают ребенку о том, что произошло в его семье, после чего обеспечивают ему наилучший уход и опеку.

Чем же отличается их информация от той, что я формулирую во время своих сеансов? Я анализирую факты только по мере того, как ребенок заново переживает их, общаясь со мной. Я делаю это с помощью трансфера (переноса) и тех эмоциональных состояний, которые ребенок испытал до, во время или после драмы. Во время сеанса ребенок сталкивает свой воображаемый мир с реальностью. И обращаясь к теории психоанализа, своему опыту работы с детьми, личному опыту самоанализа, я стараюсь придать смысл выделенным мною знакам. При этом я называю эти знаки и сближаю их с реальными фактами, пережитыми ребенком или известными ему, как если бы каждый из этих фактов являлся составной частью семейного романа.

Анализ переноса необходим при любом возрасте пациента. Но он особенно важен при работе с совсем маленькими детьми. Аналитик может подменять со-

бой одного из родителей только при переносе и только на словах.

В лучшем случае ребенок сможет выдержать правду и, при желании, пережитые им драматические события превратить в воспоминания, чтобы не страдать от этой незаживающей и постоянно напоминающей о себе раны.

ГЛАВА 3 МАТИАС, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ СТАТЬ КОТЕНКОМ

Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал. ..

Апостол Павел, «Первое послание к Коринфянам»

Не все дети, содержащиеся в яслях, страдают от такого грубого разрыва семейных связей, как дети, о которых я рассказала в предыдущих главах. Но бывает, что сами отношения «родители-ребенок» могут послужить причиной для изоляции ребенка от родителей (не говоря, естественно, об очевидных случаях жестокого обращения с детьми). В подобных случаях неизбежно встает деликатный вопрос: позитивно ли сказывается на ребенке переселение его в ясли?

Известны случаи, когда дети, живущие в семье, вдруг перестают расти, но стоит их переселить в ясли, как они снова начинают расти. Но даже в этих случаях педиатры не признают, что разлучение с родителями оказывает целебное воздействие. Семья практически всегда рассматривается как идеальное место для жизни ребенка.

Декларация ООН со всей определенностью признает семью основной и естественной средой для благополучного развития всех ее членов, включая детей.

Статья № 7 уточняет, что ребенок с момента своего рождения и в дальнейшем имеет право знать своих родителей и быть ими воспитанным.

Однако мы все чаще сталкиваемся с жестоким обращением с детьми, когда ребенку угрожает опасность в его родной семье. В таких случаях нам ничего не остается, как менять свой взгляд на семью как идеальное место для воспитания ребенка.

Наше общество, чтобы защитить ребенка, позволяет нарушать профессиональную тайну, если это требуется для его защиты. И если кто-то знает о жестоком обращении или опасности, которым подвергается другой человек, но не предпринимает никаких мер, чтобы защитить этого человека, закон признает его виновным. Если становится известен факт жестокого обращения с ребенком, изоляция ребенка от родителей - это одна из возможных, но зачастую необходимых мер, призванных защитить ребенка. Поэтому трудно утверждать, что изоляция ребенка от семьи в любых обстоятельствах сказывается болезненно на ребенке.

Тем не менее некоторые судьи по делам несовершеннолетних, часть психоаналитиков и педопсихи-атров продолжают придерживаться мнения, что изоляция от семьи во всех случаях негативно сказывается на ребенке. Такой же точки зрения придерживаются зачастую и люди, работающие в детских учреждениях. Это предопределяет и организационный принцип таких учреждений, которые рассматриваются как временные приюты для детей. Ребенок должен помещаться в них лишь на короткий срок, после чего его возвращают либо в родную семью, либо находят для него приемную, которая по своей структуре более похожа на «настоящую семью», чем приют или ясли. И надо сказать, такие приемные се-

мьи обходятся государству дешевле, чем учреждения. Однако на деле дети остаются в таких учреждениях гораздо дольше, чем хотелось бы их руководителям, да и хорошие приемные семьи найти почти невозможно, особенно в Париже и его пригородах.

Есть немало учреждений, где имеются все возможности, чтобы не разлучать мать с ребенком, особенно грудным ребенком, отчего выиграли бы и мать и ребенок. Но как это ни парадоксально, в большинстве детских больниц и некоторых роддомах легко «забывают» о том, что разлучение матери и ребенка может вызвать травму. У нас слишком мало детских учреждений, где родителям позволяют оставаться с детьми. Чаще всего даже в роддомах новорожденного разлучают с матерью не только на ночь, но и на день, и мать общается с ребенком лишь в часы кормления. А ведь если вдуматься, подобное разлучение матери с ребенком можно было бы расценить как неоказание помощи личности, находящейся в опасности, если знать о тех драматических последствиях, которые влечет иногда такое совершенно неоправданное разлучение.

Благодаря аналитической работе, которую проделали администрация и персонал яслей Антони, там выработали такую позицию: ясли не являются наилучшим местом для жизни ребенка и должны служить ему лишь временным убежищем. Общество должно заботиться о ребенке, и его обязанности не ограничиваются предоставлением ему приюта и удовлетворением его материальных потребностей. Но и у ребенка есть свой долг по отношению к обществу - противостоять всему, что может повлечь за собой его преждевременную физическую и психическую смерть. Если взрослое окружение ребенка неблагоприятно влияет на здоровье и развитие ребенка, очевидно, что в этом случае должны быть приняты меры,

необходимые для защиты ребенка. И не нужно избегать возможности хотя бы временно поместить ребенка в условия, которые окажут на него благотворное и даже терапевтическое воздействие и где к ребенку относятся как к заслуживающему уважения субъекту.

Если физическое разлучение ребенка с родителями хорошо подготовлено, объяснено (исходя из контекста) и при этом их контакты сохраняются, то вовсе необязательно рассматривать этот акт как драму. Напротив, он может дать возможность понять, выразить словами и изменить запутанную и опасную для ребенка ситуацию, когда сам он еще не в состоянии защитить себя.

Первый сеанс

Матиас не подвергался жестокому обращению, которое могло бы привлечь к нему внимание компетентных организаций. И не шаткое социальное положение родителей послужило причиной для помещения его в ясли. Причина была гораздо более тонкой и незаметной для постороннего глаза, однако, было принято решение изолировать Матиаса от родителей. Историю этого ребенка, в его присутствии, мне рассказала работница яслей.

Годовалого Матиаса поместили в ясли после того, как он два месяца пролежал в больнице с бронхио-литом. До этого он жил с родителями, в довольно трудных материальных условиях. В Центре защиты матери и ребенка, куда возили Матиаса на консультацию еще до его заболевания бронхиолитом, пришли к выводу, что в семье ребенка нарушаются элементарные правила гигиены. По утверждению матери, проблемы с дыханием начались у Матиаса несколько месяцев назад, когда Служба помощи

родителям помогла им поселиться в квартире, где они сейчас уже не живут.

Матиас - третий ребенок в семье, где всего три сына. Все дети появились на свет с помощью кесарева сечения, но при разных обстоятельствах. Старшего ждали «трое родителей» (отец, мать и бабушка с материнской стороны). Второго ребенка хотела уже только одна мать. Когда ждали Матиаса, отец и бабушка настаивали на аборте. Мать решила все-таки сохранить ребенка и родить его себе в подарок, что не мешало ей во время беременности часто думать о смерти. Отец, скрыв это от жены, попросил врачей перевязать ей трубы, что и было сделано во время родов, которые проходили под общим наркозом.

В настоящее время старший сын живет в специальном интернате. Родители говорят о нем: «Это настоящее животное» (позже я узнаю, что в этой семье это звучит как комплимент). У среднего, шестилетнего сына, большие трудности с речью и усвояемостью, но он живет с родителями.

У матери есть брат, у отца - много братьев и сестер. Бабушка со стороны матери занимает очень важное место в жизни этой семьи. Она единственная, кто в ней работает, иногда дает возможность подработать отцу. И она предоставляла дочери временное пристанище в своем частном домике. Однако их выставили оттуда из-за непригодности этого жилья, уже предназначенного на снос, но главной причиной были жалобы соседей, недовольных тем, что в доме жило много животных. После этого их переселили в квартиру, где Матиас и начал болеть. На время переезда все животные были пристроены, а затем поселились и в новой квартире. Отец уже несколько месяцев безработный. Мать тоже нигде не работает.

Мать сурово обходится со средним сыном и более отстраненно — с Матиасом. Родители очень часто навещают его в яслях. Во время его госпитализации социальные службы, с согласия родителей и не прибегая к юридическим формальностям, решили поместить мальчика в ясли на минимальный трехмесячный срок, чтобы он окреп и полностью избавился от легочного заболевания.

В день первой консультации Матиасу год и пять месяцев и в яслях он находится уже пять месяцев. Несмотря на лечение и уход, Матиас постоянно страдает нарушениями в дыхательной системе, которые в будущем могут привести к серьезным заболеваниям. Поскольку медикам никак не удается его вылечить, персонал яслей, с согласия родителей, решил обратиться ко мне.

Я смотрю на Матиаса. Это очень приятный внешне ребенок. И я не замечаю никаких отклонений, которые могли бы каким-то образом быть связаны с его постоянными легочными заболеваниями (я думаю, конечно, о муковисцидозе, который передается по наследству, но необходимые анализы наверняка уже сделаны). Для его возраста у него нормальный рост и вес, его можно даже назвать упитанным. Прежде всего Матиас направляется к единственному мужчине, присутствующему на моей консультации, а затем молча садится. Вид у него довольно невеселый. Он не двигается, не играет, а внимательно слушает взрослых, которые говорят о нем, и его живой взгляд контрастирует с полной неподвижностью. Невозможно не обратить внимание на то, как шумно он вдыхает и выдыхает воздух. Шум, производимый им при дыхании, кажется мне странным и одновременно знакомым. Слушая то, что мне рассказывают, я не смотрю

1 02

на Матиаса, но прислушиваюсь к его шумному дыханию. И вдруг я понимаю, что он мурлычет.

После того, как мы более часа говорили о Матиа-се, я, наконец, обращаюсь прямо к нему и говорю, что, как я поняла, его мать любит маленьких зверят больше, чем маленьких детей. Его шумное дыхание напоминает мне мурлыкание котят, которых очень любит его мама-кошка.

— Может быть, ты думаешь, что если бы ты был котенком, твоя мама любила бы тебя больше? Но ты родился человеческим детенышем и не сможешь стать котенком, даже если научишься мурлыкать,— говорю я Матиасу.

Второй сеамс

Случилось так, что по разным причинам второй сеанс состоялся лишь пять месяцев спустя после первого. А все последующие сеансы будут проходить с очередностью раз в две недели.

Сегодня на моей консультации помимо меня присутствуют еще четыре психоаналитика. Матиаса, которому уже год и десять месяцев, приводят ясельная нянечка и сотрудница социальной службы. Он отказывается входить и самостоятельно спускается по лестнице в зал ожидания. Разговаривая с сопровождающими его дамами, я оставляю дверь открытой, чтобы он мог вернуться.

Нянечка рассказывает, что Матиас часто падает и бьется головой об пол, изо рта у него выделяется обильная пена, легочные заболевания не прекращаются, он часто капризничает, когда ему дают рожок с питанием. А в остальном он развивается вполне нормально.

Родители навещают его каждый день, но, по наблюдениям ясельных нянечек, отношения с ребенком

складываются у них нелегко: мать то прижимает его, то отталкивает; отец играет с сыном, но быстро раздражается и начинает его шлепать. Известно, что соседи этой семьи жалуются, что у них живут пять кошек, две собаки и черепаха, так что им опять угрожает выселение из квартиры.

Во время нашего разговора Матиас лежит внизу под лестницей. Я иду к нему и предлагаю ему подняться. Он отказывается. Тогда я посылаю нянечку. Она приносит его на руках, и он не вырывается. Может быть, он хотел, чтобы его принесли? Как только нянечка ставит его на ноги, он укладывается на пол, а голову кладет между туфлями нянечки. Рукой он трогает ботинки психоаналитика, к которому направился во время первого сеанса (пять месяцев назад), после чего начинает тихо плакать и мурлыкать.

Я говорю ему: «Ты Матиас К. и ты не маленький зверек, из тех что так любит твоя мать. Ты - человеческий детеныш». При слове человеческий, на котором делаю я ударение, он совершенно отчетливо произносит: «ДА». И продолжает плакать. И вот он плачет, а я говорю: «Я понимаю, что ты очень сильно страдал. Тебе так хотелось стать маленьким зверьком, чтобы тебя больше любили». Матиас продолжает плакать, и я спрашиваю его: может быть, он хочет, чтобы нянечка утешила его? И тут, ко всеобщему удивлению, он очень твердо и спокойно говорит: «НЕТ». И продолжает тихо плакать, оставаясь на полу.

Я говорю Матиасу о его боли, но и о его силе. О том, что ему можно помочь, а он отказывается от помощи. Возможно, он старался стать котенком, чтобы утешить опечаленную маму, когда ей на время пришлось расстаться со своими животными? Ему не удалось ее утешить, а его собственную боль никто не смог понять.

Сеанс заканчивается. Нянечка берет его на руки, чтобы унести. Он не сопротивляется, тут же прекращает плакать и улыбается всем присутствующим: он весь преобразился.

Этот сеанс поразил всех присутствующих, а я от него ужасно устала! Всех потрясло, как этот ребенок вдруг мгновенно вспомнил средства выражения, которые он должен был усвоить в пяти-шести месячном возрасте - это говорит о том, что в то время в его истории произошел какой-то разрыв, никак не выраженный словами. Его поведение во время сеанса не имело ничего общего с обычным поведением в яслях, когда он, по словам нянечки, «ребячится» или «капризничает». Грудной Матиас стал идентифицировать себя с маленьким зверьком и начал мурлыкать. Но свою принадлежность к роду человеческому и свои страдания он выразит словами, своими «да» и «нет», отвечая на обращенные к нему слова, которые помогут ему возвратиться в ту сферу, из которой он выпал, стараясь угодить матери.

Свалившаяся на меня усталость сродни той, что испытываешь после непривычной физической работы. Стараясь услышать и понять этого ребенка, я мобилизовала все свои скрытые возможности, которые в обычной жизни не находят применения. И это впервые в жизни, столкнувшись с дыхательной недостаточностью у маленького ребенка, я объясняю ее стремлением идентифицировать себя с животным...

Третий сеанс

Нянечка приводит Матиаса и помогает ему сесть рядом со мной. Я говорю ему, что у него открыт рот и высунут язык - он тут же прячет его. Нянечка сообщает, что Матиас по-прежнему капризничает и бьется об пол. На Рождество мать заберет его к бабушке.

10.5

Матиас очень любит есть. Он ест чересчур много и все подряд, даже из помойного ведра.

Матиас берет весь имеющийся у меня пластилин и держит его в руках, не зная, что с ним делать. Затем отделяет два кусочка и соединяет их в один. Он весь сконцентрирован на работе и снова высунул язык, совсем как грудные дети, когда слушают, что им говорят. Показав на коробку, где лежал пластилин, он говорит: «Больше нет». Некоторые звуки он при этом глотает. Он берет еще два кусочка и склеивает их. В конце сеанса он собирает все кусочки пластилина и кладет их в корзинку, что напоминает мне известное выражение: «Все мы находимся в одной лодке!»

Четвертый сеанс

Матиас отказывается входить ко мне в кабинет, как и в начале второго сеанса (может быть, он боится волнений, которые вызывает у него перенос чувств). Проблемы с легкими у него продолжаются. Но по мнению нянечки, он чувствует себя лучше. Как было заранее договорено, Матиас провел Рождество у родителей. Дома его обласкали и задарили игрушками (одна из них — резиновый голыш). Когда отец привез Матиаса в ясли, тот плакал. Он стал немного лучше говорить и не просыпается по ночам.

Во время сеанса он ведет себя совершенно спокойно и лишь временами высовывает язык (почти не изгибая его). Он лепит уже более сложные вещи из пластилина, а потом говорит: «Нет больше». Сегодня он не мурлычет. Я говорю ему:

Наши рекомендации