Памяти ученика Карла Линнея 1 страница

Мария Грипе

Навозный жук летает в сумерках…

Рассказ о событиях в смоландской деревне Рингарюд, дошедший до нас благодаря свидетельствам очевидцев Марии Гриппе и Кая Поллака, записанный Марией Гриппе.

У тебя в руках книга.

Ты открыл ее и переворачиваешь первые страницы.

Скажи, тебе никогда не приходило в голову, что разные люди читают разные книги?

Так почему же именно ты выбрал именно эту книгу, и именно сейчас?

Что это — простое совпадение, случайность?

Как ты думаешь?

Жизнь состоит из цепочки событий.

Некоторые события примечательнее других и называются происшествиями.

Другие тщательно спланированы нами или кем-то еще, ими управляет воля, и называют их поступками или затеями.

Но бывают такие события, которые не подчиняются воле или разуму, кажутся необычайными, неожиданными. Их мы называем совпадениями или случайностями, но не знаем о них ничего. Быть может, они неизбежны и предначертаны нам судьбой. Кто знает?

Но наверняка многим из вас доводилось видеть, как незначительные и вроде бы случайные события имели важные последствия.

Причиной того, что история, которую вы прочтете, наконец-то стала известной, явились два события — два, казалось бы, чистейших совпадения. Что за ними стояло — случай или судьба, можно только гадать.

А произошло следующее.

Случайность первая.

В 18.00 по рабочим дням с центральной железнодорожной станции в Мальме отходит скорый поезд на Стокгольм.

Вечером 27 июня поезд вышел без опоздания. Спустя один час и пятьдесят девять минут, то есть в 19. 59, поезд точно по расписанию остановился в Альвесте.

Незадолго до этого к станции на большой скорости ехал грузовик с багажом и другими грузами, предназначенными для поезда. До платформы оставалось совсем немного, когда водителю грузовика в левый глаз на всем лету врезалось довольно крупное насекомое, а именно навозный жук, и водителю пришлось остановиться. Глаз слезился, и шофер почти ничего не видел.

Из-за этого вечером 27 июня стокгольмский поезд отошел от платформы «Альвеста» на три минуты и двадцать восемь секунд позже.

Это происшествие нарушило обычный порядок вещей не только в Альвесте. Так, в деревне Рингарюд в Смоланде три минуты и двадцать восемь секунд сыграли важную роль в судьбе трех человек.

Благодаря этому, на первый взгляд, случайному событию на платформе «Альвеста» жители деревни Рингарюд, и не только они, открыли для себя много любопытных фактов.

Случайность вторая.

Люди не всегда понимают, что говорят.

Люди не всегда говорят правду.

Люди не всегда помнят свои слова.

Такие горькие выводы сделал Юнас Берглунд в свои двенадцать лет.

Чтобы записывать и анализировать, почему люди прибегают к правде или неправде, чтобы лучше понимать разницу между сознательной и неосознанной ложью в человеческой речи, — особенно же в словах родителей и учителей — Юнасу Берглунду очень хотелось иметь магнитофон.

Ни на Рождество, ни на Новый год магнитофона ему не подарили. Но на тринадцатый день рождения это желание неожиданно исполнилось — во многом благодаря его пятнадцатилетней сестре Аннике, замолвившей за него словечко.

Вот из-за этих двух случайностей, вроде бы никак друг с другом не связанных, — а именно из-за навозного жука в Альвесте и подарка, который Юнас получил на день рождения, — начали проясняться и в конце концов были разгаданы некоторые тайные и давным-давно забытые события, произошедшие в деревне Рингарюд в Смоланде.

СОН

Итак, на свой день рождения, 27 июня, Юнас Берглунд наконец-то получил магнитофон. И сразу же приступил к исследованиям.

Он решил подойти к делу серьезно и потому для начала стал записывать разные звуки, с помощью которых животные общаются друг с другом.

В голосах животных и птиц, казалось Юнасу, звучит самая чистая правда, и ему хотелось сравнить эти искренние, прекрасные звуки с фальшивой и притворной речью людей.

Еще он хотел запечатлеть на пленке как можно больше механических звуков, возникающих в процессе всевозможной человеческой деятельности.

В тот вечер 27 июня Юнас, его сестра Анника и их друг Давид Стенфельдт, который был на год старше Анники, не торопясь шли по полю вдоль железной дороги, где должен был пройти стокгольмский ночной поезд. Юнас хотел записать стук колес.

Стояла чудесная погода. Все вокруг было свежо и зелено, как это бывает летом. Поднималась уже почти полная луна. Было безветренно, в траве стрекотали сверчки, а по камням в маленькой речке, выбегавшей из леса на другой стороне поля и пересекавшей всю деревню, журчала и тихонько пела вода.

Юнас записал стрекот сверчков и выключил магнитофон.

— А ты знала, Анника? — вдруг спросил Давид. Юнас снова включил магнитофон.

— Что? — не поняла Анника.

— Что когда стареешь, перестаешь слышать сверчков.

— Не может быть — ведь они так громко поют! — удивилась Анника.

— Вот-вот, именно поэтому! В старости человек перестает слышать громкие звуки, — ответил Давид, и Юнас снова выключил магнитофон.

— Кто-нибудь хочет «салмиак»? — спросил Юнас, достав из кармана коробочку с леденцами, которую всегда носил с собой.

Давид и Анника отказались, но Юнас не удивился. Они считали, что «салмиак» слишком острый и что обычная лакрица куда вкуснее.

Юнас жевал «салмиак» не ради вкуса, а ради эффекта. Он хотел, чтобы его мозг ни на секунду не расслаблялся, а «салмиак» помогал ему сосредоточиться. Правда, никто, кроме Юнаса, этого не понимал.

На часах было 21.23 — время, когда поезд обычно проезжал Рингарюд.

— Наверное, мы опоздали, — сказал Юнас.

— Вряд ли, — отозвался Давид, — мы бы обязательно его услышали.

— Я сбегаю к речке! — крикнул Юнас и спустился вниз. Он еще не записал, как шумит вода в рингарюдской речке. Давид и Анника пошли за ним. Пока они ждали поезд, Юнас записал журчание воды. Он хотел показать, как природа противостоит механическим звукам, сопутствующим передвижению людей.

Вдруг Анника зашептала:

— Тихо! Там кто-то гребет!

Они услышали легкие, осторожные всплески. Юнас тут же включил магнитофон:

— Добрый вечер! Говорит Юнас Берглунд. В данную минуту я со своей аудиоаппаратурой нахожусь на берегу спокойной реки Рингарюд. Здесь довольно темно. До меня доносятся звуки весел. По реке кто-то плывет. Интересно, кто это?

— Какой-то мужик, — прошептала Анника.

Юнас тихо, но отчетливо прокомментировал ее слова:

— Здесь прозвучало предположение, что в лодке — мужчина неопределенного возраста.

В ту же секунду мужчина громко закашлял. Юнас записал его кашель на пленку. Где-то закричал нырок. Получилось интересное сочетание звуков, а с криком нырка вдалеке вышло довольно правдоподобно.

Но потом стало тихо, было слышно только, как лодка проскользнула в камыши и причалила где-то рядом.

Юнас докладывал:

— Из-за камышовой растительности в данную минуту невозможно дать точные сведения о расположении лодки.

Вдруг до них донесся стук колес, и Анника закричала:

— Юнас, пошевеливайся, если хочешь записать поезд!

Они помчались к железной дороге, и когда добежали, поезд уже громыхал мимо них.

— Юнас, не стой так близко! — крикнула Анника, но ее голос утонул в грохоте. А Юнас вопил во всю глотку:

— Рискуя жизнью, я записываю звук стокгольмского скорого поезда! Время — 21. 26, расстояние от источника звука — примерно 1, 3 метра.

Поезд промчался мимо, и Юнас выключил магнитофон.

— Юнас, ты с ума сошел! — простонала Анника. — Так близко!

— На такой работе приходится рисковать, — спокойно ответил Юнас, а поезд тем временем таял вдали, оставляя после себя бесконечную тишину.

— Интересно, куда это он направлялся? — вдруг спросил Юнас.

— Кто? — не понял Давид.

— Человек в лодке. Пойдем, посмотрим?

— Вообще-то пора домой, — напомнила Анника. Но Давид предложил сначала пройтись вдоль реки. В густых зарослях на берегу было темно. Никто из ребят не знал дороги. На каком-то камне Анника поскользнулась и, чтобы не упасть, схватилась за Давида.

— Смотрите! — Юнас остановился и указал на лодку, спрятанную в камышах. Она стояла так, что выбраться на берег было наверняка непросто. Но в нескольких метрах от нее в камышах виднелся проход, по которому лодка могла проскользнуть к берегу.

— Этот человек не хотел, чтобы его заметили! Как это подозрительно! — произнес Юнас и записал свое наблюдение на пленку.

— Юнас, хватит уже играть в репортера! — сказала Анника.

Неожиданно идти по берегу стало легче. Плакучие ивы купали свои ветки в воде, под ногами росла мягкая трава. Светила луна. Показались небольшие мостки, у которых в лунном свете качалась белая лодочка.

— Где-то здесь должна быть тропинка наверх, — произнес Давид.

— А ты разве был тут раньше? — спросила Анника. Давид сказал, что не был. Анника и Юнас уставились на него.

— Тогда откуда ты знаешь?..

Давид молчал. С ним будто что-то случилось: он шел как во сне, с широко открытыми глазами. Он прибавил шагу.

— Вот тропинка! — сказал он и завернул за кусты, указывая на извилистую тропку, бегущую наверх. — Она ведет к саду за домом.

— За каким домом? Ты же сказал, что не был здесь раньше, — удивилась Анника.

Чтобы догнать его, она пошла быстрее. Юнас за ней. Боясь отстать, они побежали.

— Давид! Ты же говорил, что не был здесь раньше! — чуть не плакала Анника.

Давид остановился и резко обернулся. В его широко раскрытых глазах застыли удивление и ужас.

— Нет, не был, — ответил он. — Но я узнаю это место.

— Это, наверное, Селандерское поместье, — предположил Юнас.

— Наверное, — ответила Анника. — Этот дом обычно видно с дороги.

Давид посмотрел на них отсутствующим взглядом, будто не понимая, о чем они говорят.

— Прекрати, Давид! Хватит притворяться! — прикрикнул на него Юнас. — Наверняка ты здесь был, только забыл об этом.

Давид промолчал. Он пошел наверх. Анника и Юнас за ним. Тропинка бежала между кустов и деревьев. Давид уверенно шагал вперед. Анника держалась поближе к Юнасу.

— Сколько комаров! — Анника замахала руками, и Юнасу пришла в голову мысль о том, что он еще не записал гудение комаров. Он включил магнитофон.

— Тоже мне, нашел, на что тратить пленку, — сказала Анника, почесывая руки.

Давид уже почти бежал. Заметив, что они сильно отстали, Анника тоже побежала.

— Куда ты так торопишься? Давид, подожди!

Он остановился.

— Давид, что с тобой?

— Точно! — перебил ее Давид. — Я узнаю каждый камень. Но я никогда раньше здесь не был!

Анника не знала, что на это ответить. Давид был сам не свой, это ее пугало.

— Слушай, пойдем назад, а? — предложила она. Но Давид не собирался возвращаться. Слишком поздно, сказал он. Он был возбужден, его лицо было абсолютно белым в лунном свете.

Анника обернулась и посмотрела на Юнаса, который стоял под горкой и записывал на магнитофон гудение комаров. Ей стало как-то не по себе.

— Давид, пожалуйста… Уже поздно, Юнасу пора домой…

Но Давид ее не слушал. Он указывал наверх, на тропинку.

— Здесь, за следующим поворотом, за кустами, тропинка обрывается. Потом начинается крутая старая лестница с довольно истертыми ступенями. Если подняться по ней, то попадешь на цветочный луг, к каменной стене с белой калиткой между двумя колоннами. Перед калиткой лужайка, а слева — беседка, заросшая сиренью. В нескольких метрах от беседки — пруд. У пруда стоит белая скамейка, краска на ней уже слегка облупилась. За скамейкой цветет жасминовый куст. От пруда ведет выложенная камнем дорожка, по обе стороны которой растут кусты желтых роз…

Давид был как будто в трансе, Юнас подошел к нему и записал на магнитофон все, что он сказал. Давид замолчал и отсутствующе посмотрел на Юнаса.

— Продолжай, Давид! — попросил Юнас. — Не обращай на меня внимания! Продолжай!

Давид провел рукой по глазам.

— Нет, — ответил он, — пока что все.

Он повернулся к ним спиной и пошел вверх по тропинке. Теперь он шел уже не так быстро. Анника взяла Юнаса за руку.

— Боишься темноты? — спросил Юнас.

Анника покачала головой. Темно не было, все вокруг заливал лунный свет. Когда они обошли кусты, то оказались, как и говорил Давид, перед крутой каменной лестницей. Она была совсем старая, и ступеньки на ней потрескались. Сквозь трещины пробивалась трава, блестевшая в лунном свете. Анника немного озябла. Вечерний ветер слегка шевелил траву и листья на деревьях.

На земле перед собой ребята видели собственные тени, а воздух был наполнен светом. Поднимаясь по лестнице, Давид нагнулся, сорвал какую-то цветущую травку и протянул Аннике.

— Звездчатка, — прошептал он. — Stellaria Graminea.

На стебле росли маленькие белые цветочки.

Юнас и Анника тоже стали подниматься по лестнице. Они миновали луг, где в лунном свете спали полевые цветы, прошли через белую калитку, потом по лужайке мимо беседки, окруженной кустами сирени. Дойдя до облупившейся скамейки у пруда, они остановились и сели. Перед ними, между кустами желтых роз, бежала каменная дорожка. Точь-в-точь, как только что описал Давид.

— Похоже на сон, — прошептала Анника. Давид глубоко вздохнул.

— Да, — проговорил он, — это и в самом деле сон, но только наяву.

— То есть?

— Этот сад мне сегодня снился. Я пришел той же дорогой, что и сейчас. Поэтому мне все так знакомо. Мне приснилось, что я здесь был.

Он на секунду замолчал, затем произнес:

— Еще я был в доме… Тогда, во сне. — Он указал на белый дом, видневшийся между деревьями.

Он говорил очень тихо, почти шепотом. Магнитофон был включен, Юнас записывал каждое слово.

Давид встал и медленно пошел к дому, окруженному высокими липами. Юнас шел за ним по пятам, чтобы ничего не пропустить. Давид говорил тихо, голос был совсем глухой, как во сне.

— Я попал в прихожую с лестницей и прошел через много комнат, но все в этом доме мне было незнакомо. Я знал, где какие двери, хотя никогда не был здесь раньше. Я знал, где что стоит, — мебель, вещи, я знал все. Я прошел мимо окон с цветами, и мне казалось, я знаю, что это за цветы, но я не узнавал их. И все это время кто-то напевал какую-то песенку — очень необычную и красивую. В углу одной из комнат стояли часы, рядом на окне — какое-то растение, единственное в комнате, с голубыми цветами; я остановился перед ним. Часы пробили несколько раз, я не считал, сколько, но ударов было много. И тогда я увидел, как листья на цветке зашевелились, они приподнялись и, словно руки, медленно-медленно потянулись ко мне. Все это время кто-то пел — какая-то девочка, я не видел ее, не знал, где она и кто она, я только слышал голос, который звучал непрерывно…

Давид замолчал. Он все еще стоял, подняв руки, как те листья на цветке, о которых он только что рассказывал.

— А потом я проснулся, и все, — сказал он.

— Мне такие сны никогда не снятся, — задумчиво проговорила Анника. — Интересно, что означает твой сон?

Давид пожал плечами.

— Наверное, ничего особенного… Не знаю.

Вдруг Юнас опрометью кинулся к дому.

— Что он задумал? — удивилась Анника и побежала за ним.

Они нашли Юнаса за кустом у стены дома. Свет нигде не горел, но два окна — на первом и на втором этаже — были открыты. Из темной комнаты наверху доносились шаги.

Не успели ребята и слова произнести, как Юнас вскарабкался на яблоню, которая росла возле дома. Анника схватила Юнаса за ногу и попыталась стащить с дерева, но осталась стоять с сандалией в руке.

В комнате наверху зажглась лампа. Из окна в сад падал слабый свет. Юнас был уже высоко, он прислонился к стволу, укрывшись за густой веткой.

Давид и Анника, едва дыша, притаились за кустом. Они слышали, как Юнас включил магнитофон и шепотом начал свой репортаж:

— Говорит Юнас Берглунд! Я нахожусь на месте происшествия у Селандерского поместья. Условия для записи не очень благоприятные, и я вынужден извиниться за качество звука. Я занял позицию на яблоне, прямо перед открытым окном на втором этаже. Окно на первом этаже тоже открыто. Но здесь, в комнате наверху, только что загорелся мерцающий свет. Кажется, я слышу… минуточку! Я должен ненадолго прерваться, чтобы записать звуки в комнате. Здесь явно что-то происходит! Одну минуту!

Вдруг Давид и Анника увидели, что Юнас пошевелился, сделал несколько движений и лег животом на другую ветку. Ветка качнулась, Анника впилась ногтями Давиду в ладонь. Какой кошмар вот так стоять и не иметь возможности вмешаться, сделать хоть что-нибудь! А Юнас тем временем медленно полз по ветке, подтягиваясь все ближе к окну. Ветка под ним трещала, но, к счастью, не ломалась.

Судя по всему, Юнас записал на пленку все, что хотел, и наконец пополз обратно. Анника и Давид ждали, затаив дыхание. Ветка качалась и трещала.

В конце концов Юнас занял безопасное положение и прислонился к стволу. Было слышно, как он бормочет в микрофон:

— Это снова я. Шаги, которые мы слышали, принадлежат пожилой тетеньке… то есть, простите, фру, женщине, даме… она показалась мне знакомой… минутку!

Юнас выключил магнитофон и наклонился к Давиду и Аннике.

— Как зовут тетеньку, которая содержит пансион? — прошептал он.

— Спускайся, Юнас!

— Сейчас, но как ее зовут?

— Можно подумать, ты сам не знаешь — фру Йорансон! Давай спускайся!

Но Юнас снова включил магнитофон и продолжил репортаж.

— … итак, дама по имени фру Густавсон…

— Йорансон! — донеслись снизу раздраженные голоса.

— … простите, Йорансон. У меня некоторые сложности с фамилиями. — Юнас прокашлялся — казалось, он забыл, о чем говорил, но нет — положив в рот «салмиак», продолжил:

— Итак, я нахожусь на расстоянии пятнадцати-двадцати метров от упомянутой тети, женщины, фру… которая время от времени, как тень, передвигается по комнате. Я с большим трудом заглядываю внутрь и вижу, что фру Йорансон несет в руках что-то, напоминающее пачку газет. Теперь она заворачивает в газеты какой-то продолговатый, довольно узкий сверток, прислоненный к стене. Он уже обернут в бумагу, но, кажется, фру Йорансон хочет упаковать его получше. Двигается она быстро и немного нервно. Сверток длиной примерно полтора метра. Может, это ковер?.. Но что я вижу!

Юнас предпринял новый бесстрашный маневр и почти рухнул животом на нижнюю ветку. Ветка прогнулась и опасно закачалась, а Юнас все шептал:

— Да, я вижу тень на стене, большую темную тень, которая движется рядом с фру Йорансон. Тень, которая никак не может принадлежать самой фру Йорансон, — следовательно, в комнате есть кто-то еще, и… минуточку!

Юнас поднес микрофон к окну. Из комнаты доносился кашель!

Фру Йорансон очень отчетливо, так, что слышали даже Давид и Анника, произнесла:

— Во всяком случае, я хочу быть уверена, что все в порядке.

Юнас прошептал в микрофон:

— Итак, как мы видим, в комнате есть кто-то еще. Этот человек почему-то прячется и молчит, но, судя по всему, кашель именно у него. Кто он?.. Я вижу, как фру Йорансон отходит к двери, чья-то тень движется за ней по пятам, потом пригибается и исчезает. Сверток отодвигают от стены и кладут на пол. Свет гаснет, в комнате воцаряется тьма. Но зато теперь я вижу…

Юнас прервался и стал спускаться. Анника облегченно вздохнула, но слишком рано. В комнате на первом этаже зажегся свет. Юнас снова приготовился записывать. Дом был с высоким цоколем, и Анника с Давидом почти ничего не видели из того, что делалось в комнате. Зато они слышали, как Юнас бормочет в микрофон:

— Фру Йорансон только что вошла в комнату на первом этаже, она подходит к телефону, который стоит на столе у окна. Сейчас она значительно ближе ко мне, чем раньше, и я должен соблюдать крайнюю осторожность. Правда, тени мужчины я не вижу. Фру Йорансон листает небольшую книжку, вероятно, ищет какой-то номер телефона. И действительно! Вот она нашла его и набирает…

Юнас быстро протянул микрофон, чтобы записать, как фру Йорансон набирает номер.

Послышался гудок поезда, и мимо прогрохотал состав. К счастью, вагонов было немного. Когда снова стало тихо, из комнаты донесся голос фру Йорансон, которая говорила по телефону:

— Да… конечно, разумеется, я бы не стала так рисковать. Что вы хотите сказать? Нет, ничего не заметно, никому и в голову не придет. Да, один местный мужичок… Нет, а что? Нет, нет, разумеется, не первый встречный. А если он и проговорится, то ему никто не поверит. Нет, нет, я знаю, что делаю. Его никто не принимает всерьез… Да, спасибо, половину суммы я уже получила. А когда вы пришлете остальное? Да, хорошо, спасибо. Тогда на мой новый адрес. Замечательно! Большое спасибо. До свидания.

Фру Йорансон повесила трубку, и Юнас осторожно убрал микрофон. Наступила тишина. Фру Йорансон все стояла у окна и смотрела в темноту. Казалось, она смотрит прямо на Юнаса.

Давид и Анника затаили дыхание. Неужели заметила?

Фру Йорансон подошла к окну и перегнулась через подоконник. Было так тихо, что ребята почти слышали ее дыхание. Шли секунды, они казались вечностью. Фру Йорансон насторожилась. Неужели что-то услышала?

Но похоже, она просто решила подышать вечерним воздухом. В ее движениях не было никакой настороженности. Она посмотрела на небо и стала закрывать окно. Ребята услышали, как она крикнула кому-то в комнате:

— Ну и когда ты уезжаешь?

Окно захлопнулось, и Юнас забормотал в микрофон:

— Да, дорогие слушатели, нам помешал шум поезда, проследовавшего в южном направлении. Вы сами слышите, в каких сложных обстоятельствах нам приходится вести этот репортаж. Но окно закрыто, и скоро тьма и тишина снова окутают Селандерское поместье. Итак, наш репортаж подходит к концу, но некоторые вопросы так и остались без ответа. Узнаем ли мы когда-нибудь, что произошло сегодня вечером в стенах этого дома? Кому принадлежала загадочная тень? Не побоимся высказать небольшое предположение. А что, если это тот же самый человек, который совсем недавно плыл на лодке через речку Рингарюд? Простуженный лодочник.

Юнас выключил магнитофон и слез с дерева.

Анника молча протянула ему сандалию. Хотя воздух не был холодным, по спине у нее пробежали мурашки, и она вздрогнула.

— Как странно, — сказала она, — потянуло холодом…

Юнас и Давид ничего не ответили. Юнас снова занялся магнитофоном, а Давид стоял с отсутствующим видом. В его глазах появилось какое-то странное выражение.

— Что такое? Давид, что случилось?

Давид как-то поежился, но ответил, что все в порядке.

— Ты права, действительно похолодало.

Он, кажется, пришел в себя. Анника тоже успокоилась и напомнила Юнасу, что пора домой.

— Подожди секунду, — Юнас выключил магнитофон. Это был его первый репортаж, и он хотел записать все. День удался.

Они молча покинули Селандерское поместье.

ПРОКЛЯТИЕ

Давид не спешил домой. Ему хотелось побыть одному. Расставшись с Юнасом и Анникой, он пошел через лес.

Обычно, если он не успевал как следует разобраться в происходящем и привести в порядок собственные мысли, все шло наперекосяк. А ведь многие вполне без этого обходятся. Некоторые считали, что Давид выпендривается или слегка не в себе, но Юнас и Анника понимали, что он просто хочет побыть один.

Давид рассмеялся. Ну и Юнас! Ну и воображение! Придет же такое в голову! Какой-то мужичок в лодке, наверняка ничем не примечательный, вдруг превратился в самого подозрительного типа на свете, в «загадочного кашляющего человека». Правда, главное, наверное, что Юнас нашел применение своему магнитофону.

Какой чудесный вечер! Теплый, тихий и лунный. Давид вспомнил свой сон. Он не думал о нем ни днем, ни даже утром, когда проснулся. Вспомнил только у реки: в ту минуту он почему-то точно знал, что где-то здесь есть тропинка, хотя в тех местах был впервые. Раньше с ним такого никогда не случалось. Быть может, это все-таки вещий сон? Но что он означает?

Казалось, он увидел что-то запретное. Как будто во сне побывал там, где не следует. Пробрался туда, где висит табличка: «Посторонним вход запрещен».

Но кто может запретить ему видеть сны?

Давид шел куда глаза глядят. В такое время ночи лес был прекрасен — посеребренный, с блестящими полянами.

Отец, наверное, был еще в церкви. Он всегда возвращался поздно, когда работал с пастором Линдротом. Они обсуждали музыку для хоровой сюиты, которую сочинял отец. Конечно, Линдрот немного несобранный, но с ним всегда весело, потому что он всем интересуется и умеет думать. И не говорит ерунды, как некоторые священники.

Возвращаясь, Давид редко заставал отца дома, там всегда было тихо. Давида никто не ждал. Когда-то он из-за этого расстраивался, но теперь привык, и ему даже нравилось. Мать ушла от них очень давно. Давид про нее больше не спрашивал, а отец никогда о ней не вспоминал. Она как будто умерла. Но Давиду это было уже безразлично. Он больше не переживал. Хватит… Порой ему даже казалось, что мамы у него никогда и не было.

Как тихо в лесу! Давид шел осторожно, чтобы никого не спугнуть. Но вдруг впереди раздался какой-то треск. Давид в ужасе остановился. Неужели он разбудил лося?

Но ему навстречу шел человек. В лесу, посреди ночи. Сердце Давида тревожно застучало.

Лица человека Давид не видел, но вскоре догадался, что это старик Натте. Бояться было нечего, Натте, как всегда, был пьян, правда, обычно Давид все же старался его избегать — выпив, Натте имел обыкновение задираться.

Но сейчас отступать было некуда. Натте заметил Давида. Он шел, шатаясь, прямо на него и злобно рычал:

— Кто тут шастает по лесу? А ну, поди сюда, дайка на тебя взглянуть!

— Здравствуйте, Натте, это я — Давид!

Натте остановился и потряс бутылкой, которую держал в руке, — проверить, не осталось ли чего.

— Это я, Давид, вы меня знаете, — повторил Давид и шагнул вперед.

— Нет, не знаю.

— Я живу на другом конце деревни… Давид Стенфельдт. Мы с вами несколько раз виделись…

— Заткнись! — перебил его Натте. — Из-за тебя мне не слышно, сколько осталось в бутылке.

Давид хотел побыстрее уйти.

— До свидания, Натте, я пошел спать.

— Только попробуй, сукин сын! Я с тобой буду говорить! Что ты тут делаешь?

— Просто гуляю…

Они стояли друг против друга. Натте открутил крышку, поднес бутылку ко рту и, пока пил, не сводил с Давида недоверчивого взгляда. Он еле держался на ногах и опустился на пень.

— И на Лобном месте не оставят в покое! — сказал он.

— Я не хотел вам мешать…

— А помешал. И сейчас я буду с тобой говорить!

Давид огляделся. Что ему надо?

— А правда, что раньше здесь была виселица? — поинтересовался он — просто так, чтобы что-то сказать.

Натте уставился на него.

— Так, по-твоему, мы знакомы? — с недоверием спросил он.

— Да, несколько раз виделись.

— Что-то не припомню.

— Ничего не поделаешь, — Давид начинал раздражаться. С какой стати он должен это выслушивать? Конечно, жаль старика, но разве он не сам виноват?

— Иди ты к черту! Придется тебе меня выслушать, потому что я буду с тобой говорить!

— Это срочно?

— Посмотрите, какой наглец! Если я сказал, что хочу с тобой говорить, значит, срочно! Понятно?

— Понятно.

— Где ты был сегодня вечером?

— Мы просто гуляли по деревне.

— Где это по деревне?

— Просто бродили.

— Кто это «мы»?

Прямо допрос какой-то. Давид не знал, как положить этому конец. Разговор совершенно бессмысленный, ну какое Натте до этого дело? Но лучше, наверное, все-таки ответить.

— Юнас, я и Анника. А что?

— И какого черта вы шатаетесь ночью по деревне?

— А что в этом такого? Мы просто гуляли и смотрели.

— Вот-вот, смотрели! И на что же вы смотрели?

— Так, по сторонам… Например, мы были у реки, а потом забрели в Селандерское поместье.

Натте встал и сильно покачнулся. Потом швырнул пустую бутылку о камень так, что она разлетелась вдребезги. Но затем он пришел в себя и впился в Давида взглядом:

— Мне послышалось, ты сказал: Селандерское поместье?

— Да, а что?

— Какого черта вас туда занесло?

— Просто так. Мы забрели туда случайно.

— Вот как… значит, случайно? И ты хочешь, чтобы я в это поверил?

— Да, конечно.

Натте на минуту замолчал и зашагал по траве — видимо, пытался думать. Давид осторожно сделал шаг назад — может, самое время…

Но тут Натте снова на него уставился. Только выражение его лица изменилось. Глаза наполнились слезами, и он запричитал:

— Не-ет… не-ет… я туда больше ни за что не пойду. Клянусь всем святым, туда я больше ни ногой! И никто меня не заставит! Ни за что на свете!

— И правильно, — Давид решил, что лучше согласиться.

— Проклятое Селандерское поместье, — всхлипнул Натте. Глядя перед собой, вздыхая и стеная, он покопался в карманах и извлек окурок сигары. Давид помог ему прикурить. Неожиданно Натте заговорил другим тоном — растроганным и доверительным.

— Обещай дяде Натте не ходить к Селандерскому поместью!