Книга вторая Человекоубийство и кровопролитие 11 страница

Было уже больше десяти вечера, и солнце садилось под валом темных туч, отсвечивая золотом и заливая горизонт оранжевым, розовым и пурпурным светом. Несмотря на вредное воздействие на качество воздуха, торфяная пыль в атмосфере придавала красоту здешним закатам. Такое напряжение всегда существовало в жизни, красота шла рука об руку с опасностью.

– Как думаешь, что здесь будет жить, когда все болота исчезнут? – спросила она Кормака.

– Не знаю. Я напоминаю себе, что болотам свойственно регенерироваться. Мох не может не расти.

«Бездумное изобилие, – подумала Нора, – жизнь сама себя защищает, как всегда защищала, и как всегда будет защищать, если будет угодно Богу».

– Ладно, теперь тебе придется закрыть глаза, – сказал он. – Обещаю, я не дам тебе споткнуться.

Лишь на мгновение поколебавшись, Нора закрыла глаза и взяла Кормака за руку. Это было странное ощущение, идти через поле словно с завязанными глазами. Шли они, как ей показалось, по вершине холма, а затем по пологому спуску. Несколько раз она опасно пошатнулась, но Кормак, как и обещал, не позволил ей упасть. Наконец он остановился и встал сзади нее, положив руки ей на плечи.

– Мы пришли.

Нора открыла глаза. Прямо перед ней стоял небольшой куст боярышника, покрытый пестрой путаницей ленточек и лоскутков. Толстые лозы оплетали ствол, увядшие белые цветы выглядывали между потрепанными кусочками ткани. Открыв рот от изумления. Нора подошла рассмотреть странную рукодельную листву, ошеломленная безумным подбором привязанных к ветвям фетишеподобных предметов. Здесь были галстуки, старые перчатки и носки, множество четок, монашеский наплечник, несколько носовых платков, лента для волос, свадебная подвязка с оборками, три обруча для волос, медаль Девы Марии, сетка для волос, вязаная сумка, несколько пластиковых пакетов с лоскутками, крошечный мягкий медведь, закладка со

Святым Сердцем. Вокруг ствола куста висела черная лакированная дамская сумочка, словно боярышник сам пророс через ее ручки. Было невозможно поверить, что это работа одного сознания и одной пары рук. Несмотря на то, что эта своеобразная листва была создана из кучи безумного хлама и мусора, куст окружала аура святости. Это было что-то вроде молитвы.

Нора тихо стояла под кустом, впитывая его странную энергию, пока Кормак не подошел к ней сзади и не обнял за талию. Она слегка вздрогнула и прислонилась к нему, чувствуя, как колется его щетина.

– Поразительно, правда? Я сто лет ничего подобного не видел. Соседка моей бабушки, миссис Мигер, весь год хранила всякие вещи и вывешивала их на кусте боярышника за домом первого мая. Однажды я совершил ошибку, спросив, почему она делает это, и она ответила, что нечего мне лезть не в свое дело. Думаю, она и сама не знала. Думаю, она делала это всю жизнь, и прекратить ей и в голову не приходило. Моя бабушка говорила, что люди делали это для защиты от фей. В любом случае, я надеюсь, тебе это нравится – это мой подарок тебе.

– Мне нравится, Кормак.

Нора поцеловала его, словно вкладывая в этот поцелуй пылкую молитву о том, чтобы они могли навсегда спрятаться здесь, в убежище этого священного места. С востока подул ветерок, и все ленточки взволнованно затрепетали; у Норы появилось явное предчувствие, что этот обманчиво теплый вечер несет с собой злой умысел и недобрые дела. Она опять вздрогнула, и Кормак обнял ее еще крепче.

– Я видел здесь на днях Брону Скалли, – сказал он.

– Расскажи мне о Броне Скалли, Кормак. Кажется, я видела, как она наблюдала за нами сверху, когда мы шли к их дому прошлым вечером. – Ей вспомнилось внезапное странное движение девушки у окна. – Она… с ней все в порядке?

– В порядке с головой, ты имеешь в виду? Сложно сказать. В детстве она разговаривала, но потом вдруг перестала, лет десять или двенадцать назад, я точно не помню.

Нора вернулась мыслями к Чарли Брейзилу и к тому, как Урсула бессердечно помянула Хелен Келлер. «Эта твоя маленькая подружка», – сказала Урсула. Кого еще она могла иметь в виду, как не Брону, которая не разговаривала?

– Почему человек может вот так перестать говорить?

– Большинство людей, кажется, думает, что она получила какую-то душевную травму, но это только догадки, а она не может или не хочет сказать.

– Что за травму?

Кормак заколебался, потом посмотрел в сторону.

– Как раз тогда примерно умерла ее сестра. Кое-кто считает, что Брона могла видеть, как ее сестра утопилась.

– Как ужасно.

– Никто не знает, правда ли это, Нора. Это только предположение.

Она знала по опыту, сколь неуютно Кормак себя чувствовал в сфере предположений, и не удивилась, когда он сменил тему.

– Видишь тот гравийный хребет вон там? – он указал на травяной холмик, где земля резко поднималась, а ее скалистое подбрюшье рассыпалось понизу. – Это, скорее всего, частица Eiscir Riada, о которой упоминал Майкл Скалли, – Большая дорога. Во всяком случае то, что от нее осталось.

С тех пора как Нора начала встречаться с Кормаком, она стала видеть пейзажи иначе. Она хотела увидеть то, что видел он, знать, что он знал об этих местах, ей хотелось загля1гуть буквально под «кожу» ландшафта и увидеть его вплоть до костей.

– Я рад, что тебе понравился сюрприз, – сказал он, когда они были уже дома в постели. – Жаль, что у меня не каждый день бывают для тебя такие чудеса.

Нора немного помолчала, слушая ровное сердцебиение Кормака, собираясь с силами. Она никогда не будет готова, ей придется просто открыть рот и все сказать.

– Кормак, я хочу поговорить с тобой. Я не хочу делать этого – я все откладывала, но больше не могу. Это нечестно, – она остановилась, готовя себя к его справедливому гневу. – Я не могу больше здесь оставаться, – она задержала дыхание.

Кормак молчал, лежа рядом и не двигаясь. Она вовсе не хотела вот так это все выплеснуть, без предупреждения, без подготовки. Какая же она трусиха, если даже не может посмотреть ему в глаза.

Но ответил он не одним из того мириада способов, которые она себе представляла. Кормак лишь потянулся к ней и крепче прижал ее к себе, пока она не почувствовала, как тепло его тела согревает ее.

– Я знаю, – сказал он. – Я всегда знал, что тебе придется поехать домой. Мы оба избегали этой темы. Я просто надеялся, что это произойдет скорее позже, чем раньше.

Нора слегка отстранилась и повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, черные заводи в надвигающейся тьме.

– Как ты узнал?

– Ты не тот человек, который бросит незаконченное дело, Нора, – Кормак провел пальцем по краю ее подбородка и дальше по шее. – И я тоже.

Она посмотрела на него, ища в его глазах подтверждение того, что он и вправду не сдастся, даже когда она будет в тысячах километров отсюда и снова запутается в нитях темной паутины, которая не переставала плестись и не давала окончиться печали. Сколько бы Кормак ни уверял ее, и как бы она сама ни желала, такого доказательства не существовало.

– Не думай об этом сейчас, – сказал он. – Отдохни.

– Но ты понимаешь, почему мне придется уехать? Я хочу, чтобы ты понял. Это не из-за того, что я хочу покинуть тебя, Кормак. Нет. Это не просто ради Трионы, это ради моей племянницы, ради моих родителей…

– Я знаю, – сказал он, прижавшись своими губами к ее уху. – Ш-ш-ш…

Она почувствовала, как он обнимает ее, соединяя их двоих, по крайней мере, на эту ночь, и почувствовала себя защищенной, окруженной заботой и успокоенной. В конце концов она задремала, измотанная долгим днем, вином и избытком эмоций. Спала она глубоко и крепко, словно одурманенная.

Глава 14

В половине двенадцатого ночи Лайам Уард сидел и разбирал свои монеты в золотистом свете настольной лампы. Он не был серьезным коллекционером, в отличие от фанатичных дельцов, с которыми переписывался время от времени. Монеты в его коллекции были, конечно, старые – в основном английские монеты римского периода – но не такие уж редкие; ни одна из них не считалась чрезвычайно ценной. Уард любил их скорее из эстетических побуждений; он наслаждался мастерством и символизмом формы, ему нравилось ощущать вес монет в своих руках, поглаживать их поверхность, потерявшую свою рельефность от прикосновения ладоней многих поколений до него. Ему нравилось представлять себе их историю, воображать, сколько долгов уплачивалось каждой из них.

Им придется больше выяснить об участии Дэнни Брейзила в открытии Лугнабронского тайника. До всех дошли слухи, что в тайнике было больше того, что Брейзилы передали Национальному музею. Уард задавался вопросом, поделили ли Дэнни и его брат все поровну. Он почувствовал некое напряжение, когда Доминик Брейзил заговорил о ферме. Не в первый раз собственность становится яблоком раздора в семье и может стать мотивом убийства. Если Доминик заплатил брату за его долю фермы, куда исчезли деньги, когда Дэнни Брейзила засосало в болото? Но если деньги были мотивом, зачем столько возиться – разве проще было стукнуть его по голове, бросить где-нибудь его тело, и готово? Нет, метод убийства предполагал, что мотив был куда сложнее элементарной жадности. Тут были все признаки жертвоприношения, и Уард чуял в этом месть, стремление унизить.

По другой возможной – хотя и менее правдоподобной – теории, Дэнни Брейзил был павшим героем, чемпионом, чей взлет оборвался. Доктор Гейвин говорила о принесенных в жертву искалеченных или обезображенных людях, и Уарду это запомнилось. Он подумал о том, насколько серьезно некоторые здесь воспринимали хоккей. Можно было подумать, что их жизнь зависела от исхода матча. А что такое спорт по своей глубинной сути, как не род облагороженного, ритуального насилия? Увечье Дэнни Брейзила, вероятно, стоило команде победы в чемпионате, страстно желаемого кубка МакКарти… Уарда самого спорт никогда сильно не интересовал, но он думал о лицах, которые иногда видел в детстве – покрасневшие лица, обезображенные болью и гневом от того, что победа ускользнула. Спорт был более цивилизованным видом драк, которые он заменил, – ритуализированным насилием, кровавым развлечением.

Повсюду вокруг: в религии, в спорте, в политике и развлечениях – ежедневно встречались примеры того, насколько быстро можно перейти от того, чтобы тебя носили на плечах ликующей толпы – или приветствовали пальмовыми ветвями, как когда-то – к тому, чтобы тебя оскорбляли, распинали или буквально рвали на куски. Слишком уж знакома была эта модель. Жажду крови Уард понимал – человека можно было толкнуть слишком далеко за пределы разумного. Чего Лайам не понимал, так это заговора, позволившего осуществить и сокрыть зверство. Но история знала множество людей, способных все это разграничивать, совершать ужасные деяния и все же изображать из себя достойных членов общества и семьянинов.

Им придется вернуться к Брейзилам, копнуть чуть глубже. У Уарда было ощущение, что Тереза Брейзил и ее муж знали больше, чем рассказали ему, а болезнь мужа обеспечивала ему оправдание, когда он не хотел говорить. А завтра они с Морин могли заняться старыми товарищами Дэнни по хоккейной команде, чтобы посмотреть, смогут ли они пролить хоть какой-либо свет на это дело. Ферма, семья, хоккей, мастерская… где еще Дэнни Брейзил мог вляпаться в неприятности? Некоторые из недавних на вид ритуальных убийств оказались казнями, связанными с наркотиками. Но незаконное распространение наркотиков – по крайней мере, в том масштабе, который обычно необходим, чтобы совершилось убийство – было почти неизвестно в этом крае двадцать шесть лет тому назад.

Надо было пройти по многим следам – слишком многим. А за прошедшие со времени убийства годы на них наложилось много дополнительных слоев. Кто знает, что всплывет, когда они начнут копать? Уард закрыл свой монетный альбом, аккуратно убрал его в ящик стола и запер на ключ.

Глава 15

Оуэн Кадоган приехал к заброшенному складскому сараю на краю Лугнабронской мастерской и припарковался среди деревьев. Он не сильно беспокоился о том, что его увидят. Никто больше не пользовался боковой дорогой с тех пор, как несколько лет назад закрылась фабрика труб. Тридцатью годами раньше, когда работа на болоте шла полным ходом, рядом с мастерской построили фабрику, чтобы делать цементные дренажные трубы для перекачивания воды из торфа. Фабрика закрылась, когда все канавы уложили. «В конце концов все это исчезнет», – подумал Оуэн, – и сам он тоже.

Он отпер складской сарай ключом с цепочки, на которой держал ключи и от офиса, и от машины. Здесь они с Урсулой встречались прошлым летом, спешно и тайно. Вкус этих недозволенных встреч все еще сохранился у него на языке. Оуэн знал, что она ощущала такое же возбуждение, но теперь она заявила, что все кончено, что она двинулась дальше, а в нем больше не нуждается и больше не хочет его. И это после того, как он, черт побери, целую зиму мечтал о ней, предвкушая их встречи.

Оуэн стал даже представлять, как уйдет от Полин, а потом оказалось, что все, что они делали, для Урсулы ничего не значило. Он увидел это в ее глазах, когда она приехала этим летом. Он был для нее временным развлечением, и ничем больше. Злость и ревность встали у Кадогана в горле, сдавливая его. Ничего не будет кончено, пока он не скажет, что все кончено. Он еще заставит Урсулу это понять.

Ни у кого больше не было ключа к этому зданию. Он осмотрел тесную комнату, пытаясь оживить в Памяти то, как он чувствовал себя здесь, глядя на блестящее лицо Урсулы, уверенный в том, что заставил ее что-то почувствовать. Ему нравилось обладать ею в этом месте, вовсе не похожем на удобную брачную постель, жестком, грубом и опасном. Здесь вполне можно было пораниться.

Лунный свет процеживался сквозь грязное стекло окна. Он опустил глаза и увидел свой собственный отпечаток руки на мешке с цементом в углу сарая, где несколькими месяцами раньше он стоял со спущенными брюками, охая и дергаясь от ее прикосновений. Он никогда не делал со своей женой то, что делал с Урсулой. Его даже испугало, с какой силой он тогда достиг завершения, почувствовав себя каким-то ненормальным. Но стоило однажды попробовать, и в нем родился голод, который не могло утолить ничто другое. А теперь Урсула еще больше унижала его, заставляя его молить об этом, используя его потребность для давления на него.

Он опять, как тысячу раз до того, прокрутил в памяти те первые моменты. Он подбросил Урсулу домой после какого-то официального приема в Бирр. «Карлтон армз отель». Сейчас он почти ничего не помнил из той поездки, все стерлось, сгладилось из-за того, что произошло потом, когда они приехали к ней. Это были, как он потом решил, последние минуты его обычной жизни. Когда Оуэн остановил машину на аллее перед домом, который Урсула снимала, она потянулась к нему и молча расстегнула молнию на его брюках. Они оба были пьяны, но еще не окончательно потеряли голову, и он не сказал «нет». Все могло бы быть совсем по-другому, если бы тогда он сказал «нет».

После той ночи они почти ежедневно встречались в этом старом складском сарае. Были и другие места – в рощице у канала, а однажды – лишь однажды, но это было невероятно – прямо посередине болота, под полной луной, на ароматной пружинистой поверхности свежей торфяной кучи. В тот раз все было так интенсивно, что он думал, у него будет сердечный приступ или удар, по меньшей мере.

Пытаясь воссоздать напряженность той ночи, он высыпал на пол дюжину мешков со мшистым торфом. На торф он постелил шерстяные одеяла. Он собрал их, отнес к двери и энергично вытряс, пока пыль не перестала сыпаться от каждого хлопка грубой материи. Когда он еще раз разложил одеяла, то отступил назад и осмотрел сцену. Получилось нечто, похожее на какое-то гнездо, логово животного. Наверное, именно поэтому он так и не смог еще раз пережить те мгновения экстаза под широкой мантией неба.

Из-за стопки мешков с цементом Кадоган вытащил большой металлический ящик с инструментами. Щелкнув замками, он открыл его. Никто уже долгое время не касался этих вещей: наручников, бархатного капюшона, шелковых шарфов. Это были всего лишь игры, сказал он себе, всего лишь сложное представление. Абсолютно безвредно. И началось все весьма невинно – снятый им галстук сыграл роль веревки в игровом перетягивании каната. Это Урсула предложила зайти дальше, ей пришлось его уговаривать. Но теперь внутри него жило неутолимое желание, проникшее в его сознание как зловещая, разъедающая сила. Он стал животным, монстром.

Кадоган вытащил капюшон, потрогал кончиками пальцев бархатную ткань и натянул его на голову. Он вспомнил, как Урсула использовала капюшон, задразнив его чуть ли не до смерти. Возможно, она и рассталась с ним, но он-то точно не расстался с ней. Оуэн снял капюшон и положил его обратно в ящик, а затем пошел к двери и щелкнул выключателем. Сарай был хорошо освещен в Дневное время, но ему нужно было удостовериться, что у него будет свет и ночью. Он посчитал, сколько шагов от двери до самодельной постели. Сквозь кожаные наручники он продел прочную веревку. Тут она не сможет так легко вывернуться и ускользнуть от него. Он сможет говорить с ней столько, сколько хочет. И сперва он будет мягок, но даст ей почувствовать его гнев. Урсула много раз говорила ему, что заслуживает, чтобы ей причиняли боль, и теперь он был вполне готов ей это устроить.

Над одеялами висел шкафчик, через который были продеты пеньковые канаты и цепи, которые они закрепили для использования с наручниками. Все это отлично годилось для его целей. Не надо было бояться, что шкафчик упадет, он сам прикрепил его к бетонной стене шестидюймовыми болтами. Оуэн вытащил из ящика один из шелковых шарфов, потеребил его и натянул. Сначала это была всего лишь фантазия, но Оуэн погрузился в нее, и вот она обрела свою собственную жизнь и стала реальностью – или, по меньшей мере, возможностью, а затем и планом. Урсула ничего не заподозрит, они таким уже занимались. Оуэн ощутил вспышку возбуждения, думая о том, как она будет смотреть на него, когда осознает, что все идет не так, как прежде.

Кадоган смотал шелковый шарф и засунул его в карман. Все готово. Он медленно прошел к двери, тщательно обдумывая в последний раз все детали, затем выключил свет и закрыл за собой дверь. Никто не сможет быстро сюда забраться – или выбраться.

Несколько раз в его голове мелькала мысль, что она могла найти кого-то еще. Если так, то стоило предупредить того несчастного ублюдка, пока еще не было поздно. Для него-то было слишком поздно, Оуэн это знал – слишком поздно возвращаться к прежней невинности. Но что сделано, то сделано, а он никогда не любил копаться в неудачах. Когда что-то заканчивалось, он забывал об этом. Он забудет и об Урсуле тоже, как только закончит с ней.

Глава 16

Благодаря недавно установившейся сухой погоде костер было несложно разжечь. Чарли Брейзил наблюдал, как пламя прыгало все выше и выше, поглощая разбитые им рамы, части льнотрепалки, которые он приберег для этой ночи. Вол, которого он привязал к дереву поблизости, тихо замычал, встревоженный запахом дыма. Чарли наклонился, чтобы поднять с земли чашку, и полез в карман за перочинным ножиком. Он приблизился к напуганному животному, медленно двигаясь и тихо говоря, чтобы успокоить его страхи.

– Ну-ну, все в порядке. Скоро все закончится. Просто стой спокойно.

Нервный вол топнул ногой и подозрительно посмотрел на осторожно подходящего Чарли. Он сделал на левой передней ноге животного небольшой, но весьма глубокий разрез и подставил к ране чашку, чтобы собрать хлынувшую из него кровь. Когда чашка до половины наполнилась, он отвел ее в сторону; кровь продолжала струиться маленьким ручейком вниз по ноге вола. Чарли поставил чашку на землю и полез в карман за сложенным бумажным пакетом. Он открыл его, вытащил сплющенный клубок шелковых нитей и крепко прижал к ране. Темно-коричневые глаза вола светились в лунном свете.

Чарли вернулся к костру, ощущая его жар на своем лице, груди и бедрах. Он опустил первые три пальца в кровь и прыснул теплой жидкостью в огонь, повторив это движение три раза. Капли шипели, соприкасаясь с пламенем. Чарли бормотал старый заговор:

Три через меня.

Три под меня.

Три в землю.

Три в воздух.

Три в небо.

Три в великое текучее море.

Затем он вылил оставшуюся жидкость в огонь и услышал, как он зашипел. Чарли сел, прижав колени к груди, в ожидании того, когда костер потухнет, и представил себе, что видит огни на других вершинах холмов вдали. Тем, что он сделал сегодня ночью, он обеспечит, что Урсула Даунз больше никогда не сможет причинить вред ни ему, ни кому-либо еще.

Глава 17

От грохота музыки в соседней комнате у Рейчел Бриско снова разболелась голова. Она посмотрела на часы; было еще рано. Лучше подождать до полуночи, тогда и вправду стемнеет. Она закрыла глаза и замерла, пытаясь успокоить мысли, цвета и формы, которые наводнили ее голову.

Ритм музыки возвращал ее к воспоминаниям о весне. Она тогда лежала в кровати в общежитии университета, первый раз в году с открытыми окнами. Проснулась она в темноте, услышав шум снаружи. Какой-то низкий гортанный звук раздался немного выше окна ее спальни. «Животное», – сначала подумала она. Затем крики стали раздаваться все чаще и чаще. Когда Рейчел поняла, что это были за крики – человеческие, а не животные – то почувствовала смущение и отвращение, а еще ее охватил озадаченный интерес. Прошло еще несколько секунд, и всё затихло. Все говорили, что это красиво, но как вообще могла быть красива вся эта борьба и вой, как у животных? У Рейчел свело живот, когда она вспомнила об испытанном тогда отвращении. Для нее так и осталось загадкой, что же заставляло мужчин и женщин желать заниматься сексом. Но хуже всего было притворство, объяснявшее все это любовью.

В восемь минут первого Рейчел встала и осмотрела комнату и все, что в ней находилось: кровать, стул, стол, сама она и рюкзак. Тут не было ничего, что могло бы кому-то что-то о ней сказать, – ни книг, ни музыки, ни картин. Только несколько предметов одежды, небольшие часы и кое-какие туалетные принадлежности, но все это влезло к ней в рюкзак. Каждую ночь ей приходилось покидать эту комнату с расчетом на то, что она никогда не вернется. И все же пока что она всегда возвращалась, не в состоянии позволить этой части своей жизни уйти, хотя, в конце концов, она должна будет это сделать.

Натянув куртку, она почувствовала в одном кармане вес бинокля, а в другом фонарика, будто чаши весов – две ее опоры во всем этом странном деле. Когда они бились ей о ноги, она ощущала себя в большей безопасности. Она проверила, нет ли кого в коридоре, а затем вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Она бы заперла ее, если бы только у нее был ключ. Она прошла через гостиную, где Триш и Сара целиком погрузились в какую-то тупую поп-музыкальную программу. Им было наплевать на то, что она делала. Это три парня из группы считали ее странной, не переставали оскорблять и, вероятно, были озадачены совершенным отсутствием с ее стороны интереса к ним. Им было неоткуда знать, что она здесь находилась по причинам, совершенно отличным от их собственных.

Она тихо сняла с вешалки свой водонепроницаемый костюм и вышла из дома через кухонную дверь, осторожно заперев ее за собой. Оказавшись снаружи, она пошла по узкой аллейке, держась поближе к краю, чтобы иметь возможность скрыться от фар любой едущей навстречу машины, хотя и была уверена, что тут никого не будет. Эта дорога ночью была абсолютно тиха. Пройдя немного по аллейке, Рейчел перелезла через большие металлические ворота, спустившись на мягкую землю, которую каждое утро и вечер взбивал копытами собиравшийся здесь скот. Она пошла по заросшей кустарником границе поля – короткая знакомая дорога через холм, пятьдесят ярдов сюда, потом тридцать ярдов туда – пока не дошла до бреши в живой изгороди. Рейчел проскользнула в нее, двигаясь уверенно, поскольку ходила по одной и той же тропе каждую ночь за последнюю пару недель.

Рейчел ощутила, как по мере ее приближения к месту назначения напряжение у нее в груди ослабло. Она думала, что тайной жизнью жить сложно, но оказалось, это до смешного легко, и она привыкла лгать людям в лицо. Наверное, это было сложнее, когда тобой двигали низменные мотивы. Рейчел ощущала себя выше всего этого, ею все-таки двигала любовь. Этот еженощный маршрут был ее собственным служением, ее личным паломничеством. Рейчел всегда удостоверялась, что никто не видит, как она выходит, и всегда возвращалась в дом до рассвета. Но недосыпание начало на ней сказываться, и она поняла, что не сможет вечно этим заниматься. Это должно было закончиться, и скоро. Возможно, сегодня ночью у нее хватит мужества сделать это. Она пыталась представить себе, что она скажет, что скажет Урсула, что они обе сделают, но не могла вообразить себе такую сцену. Впереди, за точкой этого столкновения, за этим обрывом, маячило пустое будущее. Она никогда еще не загоняла себя в такую ситуацию, и это и пугало, и возбуждало ее. Она начала признавать крошечное пламя внутри нее, которое радовалось будущему, неизвестному, опасному месту, в которое она собиралась войти.

Работать каждый день с Урсулой, изучать ее – такого шанса она себе и представить никогда не могла. Она послала запрос в фирму, даже не надеясь на место на этих раскопках, по крайней мере, сразу. Но все сложилось удачно, сначала у одного из археологов случился аппендицит как раз перед началом работ, потом ее заявление оказалось на вершине пачки, когда должны были заполнить вакансию. Лучше она и спланировать не могла, даже если бы замышляла и проектировала многие годы. Наверняка это что-то да значило.

Рейчел достигла своего места у дома Урсулы. Она вспотела, подмышки и поясница под темной курткой уже казались липкими. Вытащив бинокль из кармана, она на короткое мгновение позволила себе представить, что бы сказала мать, если бы только сейчас ее видела. Рейчел видела ее лицо, бледное, сияющее и красивое – сама она такой никогда не была, и никогда теперь не будет. Она отбросила эту мысль прежде, чем на лице матери появился хотя бы намек на разочарование, прежде чем прекрасные губы успели произнести ее имя.

Место, на которое она пришла, было на холме сзади от дома Урсулы. Она прекрасно видела кухню и спальню, где спала Урсула. Окно ванной было закрыто прессованным стеклом с полупрозрачным узором, через которое порой виднелась замотанная в полотенце голова Урсулы после вечерней ванны. Рейчел опустилась на колени на ложе из листьев, которое она сложила, чтобы сделать место поудобнее. Ей повезло с погодой. Это лето было пока что невероятно сухим, она попала под дождь лишь однажды – настоящее маленькое чудо. Рейчел подняла бинокль и навела его на кухонный стол. Там была открытая бутылка красного вина, как обычно. Стакана не было; должно быть, она взяла его с собой. Рейчел водила биноклем из окна в окно, ища фигуру Урсулы или признак движения. Возможно, она была в ванной. Но обычно она брала бутылку с собой, если собиралась лежать там долго. Рейчел настроилась на бутылку на кухонном столе. Она была только открыта; наверное, Урсула только что ушла в спальню и скоро вернется на кухню. Рейчел решила устроиться поудобнее. Она так долго ждала этой возможности, и все шло хорошо, так, как она и планировала, так зачем же было спешить? Она могла и подождать еще несколько минут.

Она открыла рюкзак и стала копаться в нем, пока не нащупала плоский узел, который искала, застрявший с одного бока. Рейчел вытащила его и медленно развернула нож с длинным лезвием, восхищаясь тем, как металл тускло светился в лунном свете. Сидя спрятавшись в живой ограде, ощущая, как бьется пульс в висках, и слыша свое медленное дыхание, Рейчел вдруг осознала, что чувствует себя как никогда живой.