Виньетки из богемной жизни 5 страница

— Козетта, — прошептала потрясенная Иззи. Дикарка подняла залитое слезами лицо.

— Я... я знала, что так нельзя... даже когда это делала, я знала... Но я просто не могла остановиться, — произнесла она тихим, прерывающимся голосом.

Иззи почувствовала злость, но смущение и растерянность на лице Козетты погасили раздражение. Она молча посмотрела на свою гостью, а потом встала на четвереньки, залезла под стол и уселась рядышком. Иззи обняла дикарку и стала пальцами приглаживать ее рыжие вихры.

— Что случилось? — спросила она.

— Я пыталась... нарисовать картину, но ничего не получалось. Я очень старалась, но всё было так плохо, так ужасно. А я всё продолжала и продолжала, пока не почувствовала, что... начинаю задыхаться, и тогда смахнула со стола всё, что там было. Потом поняла, что поступаю неправильно, но слезы душили меня, и я продолжала разбрасывать вещи, хотя знала, что так нельзя. Я не хотела, но никак не могла остановиться.

— Я и сама нередко впадала в ярость, когда только училась рисовать, — сказала ей Иззи.

В глазах Козетты мелькнула благодарность.

— Я должна научиться, — сказала она. — Обязательно должна.

— Никто не может знать заранее, на что он способен. Чтобы достичь желаемого, приходится долго и напряженно трудиться.

— Но у меня ничего не получится, потому что внутри меня пустота. Я думала, что рисование заполнит ее, но для этого надо сначала стать настоящей. Как ты. Я хочу быть такой же, как ты.

— Тебе вовсе не обязательно быть похожей на меня, чтобы научиться рисовать, — ответила Иззи. — Все художники разные.

— Нет, я хочу быть такой же, как ты, — упрямо покачала головой Козетта.

— Но почему?

— Я хочу быть настоящей.

— Ты и так настоящая, — сказала Иззи.

— Нет, я такая же, как Серьезный Джон.

— Джон тоже настоящий. — Козетта снова замотала головой:

— Он говорит, что ты сама в это не веришь. А если ты не веришь, значит, так и есть, потому что это ты нас создала.

— Я вас не создавала, — возразила Иззи. — Я всего лишь открыла дверь, чтобы вы могли прийти.

— Тогда почему Джон так говорит? — Иззи вздохнула.

— Мы с Джоном никак не можем решить некоторые личные проблемы, — сказала она, что было явным преувеличением, поскольку они не виделись уже очень давно, но Иззи попыталась не заострять на этом внимание, главным сейчас было успокоить Козетту. — Поэтому не всегда его слова соответствуют действительности.

— И то, что он говорит о темном человеке, тоже? — спросила Козетта.

Иззи не сразу поняла, о ком идет речь.

— Ты имеешь в виду Рашкина? — спросила она и, увидев, что Козетта кивнула, попыталась ответить: — Джон недолюбливает его, поэтому подозревает в страшных преступлениях.

— Так он... он не питается нами?

Иззи не знала, что ответить. В голове пронеслись отрывки ужасного сновидения — снежная буря, Рашкин с арбалетом в руках, умирающая крылатая кошка, Пэддиджек, спасенный Джоном. Но потом она вспомнила слова Энни:

Я слышала, что во сне люди видят самые невероятные вещи, а когда просыпаются, то всё исчезает.

— Я так не думаю, — сказала она.

— И всё равно я хочу стать настоящей.

— Ты настоящая, поверь мне. Посмотри мне в глаза, Козетта. Неужели ты не видишь, что я в это верю?

— Кажется, вижу.

Иззи и Козетта еще некоторое время молча просидели под столом, потом девочка вздохнула:

— Ты сильно разозлилась на меня?

— Нет, — покачала головой Иззи. — Я поняла, что с тобой произошло. Ты поможешь мне навести порядок?

Козетта застенчиво кивнула.

— Ну, тогда давай начнем. Посмотрим, насколько быстро мы управимся.

Уже через полчаса студия приобрела свой обычный вид; нельзя сказать, чтобы в ней всё лежало на своих местах, но это был рабочий беспорядок, который вполне устраивал Иззи.

— Мне пора возвращаться на остров, — сказала Козетта, когда уборка была закончена. — Я не предупредила Розалинду, куда ухожу, и она будет волноваться.

— А как ты попадешь обратно?

К Козетте вернулась ее обычная бравада.

— О, не стоит обо мне беспокоиться. Я частенько наведываюсь в город.

— Ну хорошо, — с сомнением произнесла Иззи. — Если ты пообещаешь быть осторожной...

— Я всегда веду себя осторожно, — начала Козетта, но потом оглянулась вокруг и добавила: — Ну, почти всегда.

Иззи не смогла удержаться от смеха. Она подошла к столу и выбрала чистый альбом и несколько карандашей.

— Вот возьми, — сказала она, протягивая всё это Козетте.

— А можно?

— Конечно. Я хочу, чтобы ты попрактиковалась в рисовании. Если потребуется помощь, приходи в любое время.

— Мне бы очень хотелось научиться, — сказала Козетта.

— Тогда продолжай свои попытки. Хочешь взять с собой краски?

— Нет, — ответила Козетта, прижимая альбом к груди. — Всё отлично. — Потом она нерешительно помолчала и добавила: — Ты ведь не станешь рассказывать Розалинде о моем поступке? Она очень расстроится из-за меня.

— Я не скажу ей, — заверила ее Иззи.

— Огромное спасибо! — Козетта стремительно повернулась и поцеловала Иззи в щеку. — А знаешь, ты совсем не такая, как говорит Джон.

С этими словами она завертелась на месте как дервиш, а потом выскочила из студии.

Иззи стояла посреди комнаты и смотрела на распахнутую Козеттой дверь. От резкого толчка створка некоторое время качалась взад и вперед, потом остановилась.

— Мне бы очень хотелось, чтобы и Джон понял это, — тихо произнесла она.

XVIII

Сентябрь 1978-го

В начале сентября во время выхода на эскизы в Нижний Кроуси Иззи встретила Розалинду. Всё утро она бродила по городу в поисках подходящих видов для серии «Камни Кроуси» и вдруг заметила ньюмена на противоположной стороне улицы. Розалинда тоже увидела ее и перешла через дорогу к скамье на автобусной остановке, где сидела Иззи.

— Жаль, что Козетте не хватает твоего упорства, — сказала Розалинда.

— Похоже, что она не утруждает себя рисованием.

— Она считает, что умение рисовать должно прийти к ней немедленно, а раз ничего не получается с первой попытки, то незачем и стараться.

— А я надеялась, что она придет показать мне свои рисунки. Я ведь предложила ей помощь.

— Я знала, что ты не откажешься помочь. Козетта была так взволнована, когда в прошлый раз пришла из города. — Розалинда вздохнула. — Но уже на следующий день она разорвала альбом, забросила карандаши и занялась устройством птичьих гнезд вместе с Пэддиджеком.

— Ну что ж, нельзя заставить человека рисовать, если он этого не хочет, — заметила Иззи. — Если нет стремления, ничего не выйдет.

— Согласна, — кивнула Розалинда. — Но мне очень жаль, я знаю, как сильно она хочет обрести способность писать картины.

— Не тревожься, — сказала Иззи, кладя руку на колено Розалинды. — Придет время, и она справится с этим.

— Я сомневаюсь.

— Может, мы с тобой отправимся в студию и я дам тебе другой альбом и карандаши, чтобы Козетта смогла продолжать занятия?

— Не стоит. Если она захочет, пусть сама придет и получит их из твоих рук.

Они некоторое время сидели молча, наслаждаясь прохладой сентябрьского воздуха и наблюдая за потоком проходящих мимо людей. Иззи стало интересно, видят ли прохожие Розалинду или только удивляются, что она вслух разговаривает сама с собой.

— Скажи, ты в последнее время не встречала Розвиндль? — спросила Розалинда спустя несколько минут.

— Я теперь редко вижу кого-либо из вас, — покачала головой Иззи. — Козетта была пару недель назад, а кроме нее меня навещает только Энни. Но сейчас я вспомнила, что Энни тоже спрашивала о ней. Почему ты решила ее разыскать?

— Я хотела предложить ей немного пожить вместе с нами на острове. Я знаю, что она любит город, но она с некоторых пор превратилась в настоящего отшельника, и меня это тревожит.

— Может, она встречается с другими горгульями? Кэти всегда утверждала, что каменные изваяния оживают после захода солнца. Она даже написала об этом в одной из своих историй.

— Надеюсь, что так и есть, — сказала Розалинда. — Она очень наивна, совсем как Пэддиджек. Не хотелось бы, чтобы она попала в дурную компанию.

— Ты ведешь себя совсем как их мама, — улыбнулась Иззи.

— Иногда я и в самом деле чувствую себя их матерью, — с улыбкой ответила Розалинда. — Но мне это нравится. Тогда я чувствую, что нужна им. — Розалинда встала со скамьи. — Мне пора идти, надо еще кое-что сделать.

— Если я встречу Розвиндль, то передам ей твои слова, — сказала Иззи на прощание.

Розалинда благодарно улыбнулась и присоединилась к потоку пешеходов, но с ее лица не исчезло непривычное выражение беспокойства. Иззи закрыла глаза и представила себе картину «Моя любимая Гулья», благодаря которой Розвиндль появилась в городе. Интересно, где она сейчас?

XIX

Ноябрь 1978-го

— Похоже, появился серьезный коллекционер, интересующийся твоими работами, — сказала Альбина через несколько дней после закрытия выставки «Камни Кроуси».

Иззи уже перестала беспокоиться о проведении выставок, и после напряженной работы перед открытием Детского фонда остаток лета и начало осени прошли для нее в безмятежном спокойствии. Она работала в своей студии иногда в компании Энни, иногда одна, выходила в город в поисках новых сюжетов, встречалась с Рашкиным, Томом Даунсом и остальными друзьями и проводила много времени с Кэти, когда та не была занята книгами или общественной работой. Иногда они вдвоем приходили в помещение фонда и занимались сортировкой подаренных вещей и другими хозяйственными делами, чтобы служащие могли полностью посвятить себя детям. Единственным, чего не хватало в жизни Иззи, были романтические отношения, но даже это не могло нарушить ее душевного спокойствия. Многие ее знакомые оставались одиночками, и никому не казалось странным, что Иззи вела себя так же. Образовавшуюся пустоту они заполняли творчеством и чаще всего утверждали, что больше им никто не нужен.

Успех выставки серии картин «Камни Кроуси» Иззи воспринимала всего лишь как одно из положительных событий этого года. Кэти иногда поддразнивала ее, но дело было вовсе не в том, что успех вскружил Иззи голову, просто она стала меньше обращать на него внимание. Поэтому после слов Альбины о серьезном коллекционере Иззи не почувствовала ничего, кроме легкого любопытства.

— Почему ты так думаешь? — спросила она между двумя глотками чаю, принесенного Альбиной в термосе в студию на Келли-стрит.

Они вдвоем расположились в одной из незанятых комнат в помещении фабрики, используя ее в качестве гостиной, поскольку в студии царил обычный творческий беспорядок. Отсюда открывался вид на аллею, с обеих сторон которой виднелись небольшие дворики, а кое-где поднимались современные здания многочисленных контор.

Альбина налила себе вторую чашку чаю из термоса и только потом ответила:

— Он покупает одну или две твои картины на каждой выставке, и всякий раз это самые дорогие полотна.

— Подожди, не продолжай, — сказала Иззи. — Я попробую угадать. Он врач?

Альбина покачала головой:

— На самом деле это адвокат, но я уверена, что он покупает картины для своего клиента, так что вполне возможно, что твой поклонник — доктор.

Но Иззи уже не слышала последних слов Альбины. При упоминании об адвокате сердце замерло у нее в груди.

— Как... как его имя? — спросила она дрогнувшим голосом.

Альбина не заметила перемены настроения Иззи и продолжала улыбаться.

— Ричард Сильва, — ответила она. — Из конторы «Ольсен, Сильва и Чизмар». Ты как-то спрашивала меня о них, и тогда я не могла сразу вспомнить имя, но с тех пор я получила так много чеков с их подписью, что теперь вряд ли забуду.

Напряжение в груди Иззи стало невыносимым.

— И какие полотна они приобрели? — спросила она.

Как только Альбина перечислила картины, все забытые страхи воскресли. Каждое из этих полотен вызвало ньюмена. В голове Иззи пронеслись обвинения Джона, и ей было ничего сказать в свое оправдание. «Как ты могла? — хотела она крикнуть Альбине. — Как ты позволила ему купить все эти полотна?»

Неудивительно, что Рашкин совершенно не беспокоился по поводу ее самостоятельной работы; он нашел другой способ завладеть ее ньюменами. Иззи удержалась от вопросов, поскольку Альбина вряд ли поняла бы, о чем идет речь. Не могла же она проверять каждого покупателя на предмет связи с Рашкиным. Иззи оставалось только прекратить продавать картины-врата или перестать их писать.

Одним из перечисленных Альбиной полотен оказалась картина «Моя любимая Гулья», и Иззи чуть не застонала от боли. Как она могла быть настолько глупой? Как могла предать наивную горгулью? Неудивительно, что Джон не хотел с ней общаться. Она оказалась совершенно безответственной, несмотря на все его предупреждения.

— Что-то случилось? — спросила Альбина, заметив перемену ее настроения.

Иззи повернула голову, но ничего не могла произнести.

— Нет, — наконец пробормотала она. — Просто легкий приступ меланхолии. Наверно, близятся критические дни, — добавила она.

— Вот в чем преимущество менопаузы, — сказала Альбина. — Это единственное проявление преклонного возраста, которое не вызывает у меня сожаления.

Вежливая улыбка тронула губы Иззи, но глаза оставались грустными. Всё, чего она сейчас хотела, — это остаться наедине со своим горем и гневом. Последний был направлен как на саму себя, так и на Рашкина. Как она могла снова поддаться его чарам, хотя давно знала, что ему нельзя доверять?

Прошла целая вечность, прежде чем Альбина наконец отправилась обратно в галерею.

XX

— Это не твоя вина, — сказала Кэти вечером того же дня. — Ты не могла об этом знать.

Именно эти слова Иззи хотела услышать, но она прекрасно знала, что это неправда. Она сидела за кухонным столом, придерживая на груди вязаный жакет и глядя на Кэти сквозь пелену слез.

— В том-то всё и дело, — печально сказала она. — Я знала. Я давно должна была понять, что Рашкин представляет собой смертельную опасность для моих ньюменов и что он не сдастся так легко. Джон предупреждал меня, к тому же я сама видела, как он убил крылатую кошку. Я видела, как он охотился за Пэддиджеком.

— Но ты же говорила, что видела это во сне.

— Да, говорила, — сказала Иззи. — Но как бы я ни притворялась, что этого не было, сон оказался вещим. Я как будто смотрела фильм, но в то же время находилась в кадре.

Кэти нагнулась над столом и взяла ладонь Иззи в свои руки.

— Мне так плохо, — продолжала Иззи. — Как только я вспомню, каким он был приветливым, как я наслаждалась его обществом. А он в это время питался моими ньюменами за моей спиной...

— Подожди-ка, — прервала ее Кэти. — Мы ведь говорим о Рашкине, я не ошиблась?

Иззи кивнула.

— Но я считала, что ты его больше не видела.

— Я не собиралась. Даже не знаю, как всё произошло. Получилось так, что я снова стала с ним общаться. Я зашла в его студию, потом он пришел ко мне. Всё было так безобидно, по-дружески. Я многому у него научилась...

— И всё же ты не виновата, — снова сказала Кэти. — Ты не в силах контролировать поступки Рашкина.

Иззи понимала, что она заслуживает обвинений — она была виновна, — но испытывала благодарность к Кэти за поддержку и желание ее оправдать.

— Я должна была поверить Джону, — сказала она. — Я просто не хотела, чтобы Рашкин оказался таким, каким представлял его Джон.

— Если очень сильно хотеть, чтобы вещи были не такими, какие они есть, легко убедить себя в желаемом.

Иззи расстроенно кивнула:

— Но больше я не стану подвергать их риску. С этой минуты я буду изображать только пейзажи и портреты реальных людей.

— Ты не можешь так поступить, — возразила Кэти.

— А что мне остается делать? Как только я закончу очередную картину-переход, ньюмену будет угрожать опасность. Даже если запереть полотна в квартире или в студии, где гарантия, что он не доберется до них? Он же сумел лишить жизненной силы картины, которые я создавала в мастерской профессора Дейпла, хотя сам он там не был.

— Откуда ты знаешь?

— В ту ночь шел снег, и, если бы к дверям кто-то подходил, я бы заметила следы снаружи. Да и внутри не было ни единого признака вторжения.

— Да, риск существует, — сказала Кэти. — Но мы с тобой уже не раз беседовали на эту тему. В жизни всегда присутствует доля риска. Даже при переходе через улицу.

— Но мы рискуем лишь собственной жизнью. Я не могу взвалить на себя ответственность еще и за судьбы ньюменов. Если уж я не способна их защитить, лучше вообще не вызывать их в этот мир.

— Но это значит запереть их там, откуда они приходят.

Иззи недоуменно подняла глаза:

— О чем ты говоришь?

— Если судить по тем ньюменам, с которыми я встречалась, — начала Кэти, — нельзя сказать, что им здесь не нравится. Похоже, ты вызвала их из такого места, где не так приятно жить, как у нас; ты предоставила им возможность узнать другую жизнь.

— Мы не можем с уверенностью утверждать, что их мир так уж плох. Мы абсолютно ничего о нем не знаем. Они и сами не в состоянии его вспомнить.

— А может, они и не хотят помнить, — предположила Кэти. — Не смотри на меня так удивленно. Это вовсе не сюжет для новой истории. Некоторые люди теряют память в результате полученных травм, но еще большее количество людей просто изгоняют неприятные события из головы и делают вид, что ничего не случилось. Это избирательная амнезия. В половине случаев подсознание само делает выбор, и люди даже не подозревают, что забыли о каких-то ужасных случаях.

Выслушав предположение Кэти, Иззи ощутила странную неловкость, но не могла понять почему. Словно в то время, пока Кэти говорила, в ее душе шевельнулись неясные тени.

— Я считаю, что ты обязана по-прежнему вызывать ньюменов, — продолжила Кэти. — Они предпочитают наш мир. Согласна, он совсем не идеален, но идеальных мест не существует.

— Но всё же...

— И ты должна помнить, что они здесь не так уж несчастливы. Вспомни Джона. Без твоего творчества у них не будет никакой надежды.

— А если все они погибнут? Если я не сумею защитить их от посягательств Рашкина? Я не смогу вынести груз такой ответственности.

— Не продавай полотна, — посоветовала Кэти. — Не выставляй их на всеобщее обозрение. Держи под замком, здесь или в студии. Или арендуй специальное хранилище. Но тебе достался дар, та belle Иззи, и я не думаю, что это получилось случайно.

— Нет, этим даром наградил меня Рашкин специально для того, чтобы я обеспечивала его потребности.

Кэти покачала головой:

— Рашкин лишь научил тебя пользоваться тем, что у тебя уже было. Как ты думаешь, что привлекло его внимание? Ты и тогда уже могла вызывать ньюменов, он только показал тебе, как это делается.

«Да, показал, — подумала Иззи. — И притворился другом. А потом обманул мое доверие и бросил на растерзание угрызениям совести».

— Не знаю, смогу ли я, — сказала Иззи.

— Ты должна, — ответила Кэти. — Больше никто не может помочь им перейти границу миров.

— Кроме Рашкина. — Кэти кивнула:

— Но вспомни его собственные слова об ангелах и чудовищах. Нет сомнения, что такой человек, как он, способен вызвать только чудовищ. Кто-то должен позаботиться о равновесии и позволить ангелам попасть в наш мир.

— Почему он не может питаться собственными ньюменами?

Иззи сознавала, что сама эта мысль чудовищна, но не сумела сдержаться. Если бы Рашкин использовал своих ньюменов, то он отвечал бы за их гибель, а не она. И ее ньюмены были бы в безопасности.

— Вероятно, он просто не может, — предположила Кэти.

Иззи задумчиво кивнула. Конечно. Иначе зачем бы ему подбирать ее буквально на улице и учить живописи? Он должен был посеять семена для будущего урожая. От этой мысли Иззи почувствовала тошноту, из желудка ко рту поднялась едкая горечь.

— Боюсь, мне сейчас станет плохо, — сказала она.

— Я всегда буду с тобой, та belle Иззи, — подбодрила ее Кэти.

Иззи была уверена в правдивости этих слов. И даже не аргументы Кэти по поводу необходимости вызывать ньюменов, а именно эти слова позволили ей продолжить писать картины уже через несколько дней.

На этот раз она не стала выяснять отношения с Рашкиным, хотя и сама не могла объяснить почему. Как только она задумывалась о такой возможности, сразу чувствовала сильное напряжение и раздражение. Иззи просто перестала посещать его мастерскую и не приглашала его к себе. Тот факт, что Рашкин никак не отреагировал на такие перемены в их отношениях, только укрепил ее веру в его виновность.

Иззи разговаривала с каждым новым ньюменом, и все они выражали свою благодарность за предоставленную возможность перехода, но больше никогда не возвращались в студию. Даже Энни перестала ее навещать.

XXI

Февраль 197 9-го

Иззи узнала о смерти своего отца, но ничего не почувствовала. Она сидела на кухне с телефонной трубкой в руке и слушала рассказ матери о сердечном приступе, случившемся с отцом, когда тот занимался хозяйственными делами, и ей казалось, что мать говорит о смерти какого-то незнакомого человека. Иззи перестала ездить на остров три года назад и, хотя она время от времени общалась с матерью по телефону, с отцом больше ни разу не разговаривала.

Когда-то она считала, что ее успех в живописи заставит отца изменить мнение о дочери, что он будет гордиться ее достижениями, но в их отношениях ничего не менялось. Во время ее последней поездки к родителям они с отцом в очередной раз поругались, и тогда, несмотря на поздний вечер, Иззи собрала сумку, дошла до причала и переправилась на шлюпке через озеро. Она пешком добралась до шоссе и приехала в город на попутной машине.

Иззи появилась в квартире на Уотерхауз-стрит под утро, и Кэти очень рассердилась.

— Ты должна была позвонить мне или Алану, — отчитывала она Иззи. — Господи, тебя же могли ограбить или изнасиловать, даже убить. Кто-нибудь из нас встретил бы тебя.

— Я не могла оставаться там ни минуты, — оправдывалась Иззи. — И уж тем более не могла просить, чтобы кто-то из них проводил меня в город.

— Но ты...

— На шоссе нет телефонов, а о том, чтобы позвонить из дома, я даже не подумала.

Кэти хотела продолжить выговор, но несчастное выражение лица Иззи заставило ее унять свой гнев.

— Ну ладно, слава богу, ты благополучно добралась до дома, — только и сказала она, обнимая подругу.

На следующее утро мать позвонила и попыталась извиниться за отца, но Иззи не хотела мириться с таким отношением. Если отец любит свою дочь, пусть сам об этом скажет, она устала ждать. Матери она задала только один вопрос: «И как ты можешь с ним жить?»

Иззи продолжала поддерживать связь с матерью, но об отце они никогда не говорили до самой его смерти.

Теперь Иззи пришлось поехать на остров и остаться с матерью, и даже присутствовать на похоронах по ее просьбе, но в душе не возникло никаких чувств — ни во время отпевания, ни в тот момент, когда гроб с телом опускали в могилу. Только вечером, когда они с матерью вернулись в дом на острове, Иззи почувствовала утрату. Со дня смерти отца прошло уже три дня, и она лежала на своей кровати в родительском доме и рассматривала знакомые с детства трещины на потолке. Только тогда на глазах появились слезы.

Но Иззи плакала не по умершему отцу. Она тосковала по отцу, которого у нее никогда не было.

XXII

Апрель 1979-го

— Это не навсегда, — сказала Иззи.

Они вдвоем с Кэти сидели на ступеньках перед дверью своей квартиры и наслаждались теплым весенним вечером. С крыльца просматривался отрезок Ли-стрит и бесконечный поток машин. На Уотерхауз-стрит в этот вечер было тихо. С тех пор как несколько лет назад они переехали в эту квартиру, район претерпел значительные изменения. Маленькие магазинчики и кафе на первых этажах заменили супермаркеты и пиццерии, вместо представителей богемы в домах теперь селились молодые семейные пары и преуспевающие одинокие мужчины и женщины, рассматривавшие приобретение квартиры только как способ вложения денег.

— Однажды, — как-то сказал им Алан, — здесь останутся только призраки и наши воспоминания.

— И Алан, — позже добавила Кэти; она была уверена, что он ни за что не сменит квартиру.

Но большинство людей постепенно переезжали в другие районы, а теперь к ним присоединилась и Иззи.

Мать после похорон решила перебраться во Флориду и поселиться со своей сестрой. Она собиралась передать остров во владение Иззи, но только при условии, что дочь будет там жить. Мать не хотела, чтобы остров был продан и в старом доме поселились чужие люди. По крайней мере при ее жизни.

— Когда я умру, ты можешь поступать как хочешь, — сказала она Иззи, когда они обсуждали этот вопрос.

Иззи заверила мать, что не собирается продавать остров ни сейчас, ни в будущем. Как бы ни относилась она к своему отцу, остров всё равно оставался для нее волшебным местом. И по ее мнению, так будет всегда.

— Я перееду только на время, — продолжала Иззи начатый разговор. — Посмотрю, насколько мне там понравится.

— Я понимаю, — ответила Кэти. — Тебе не надо ничего объяснять.

— Я люблю этот остров, и там прекрасные условия для работы.

Кэти кивнула:

— И еще там безопасно — для твоих ньюменов.

— Я даже не знаю, кто из них там живет, — сказала Иззи.

Она знала, что некоторые ньюмены предпочли жить на острове, но ни они, ни те, которые остались в городе, больше не общались с Иззи. И она знала причину. Она бросила их на произвол судьбы. Позволила им умирать. И от этого боль в ее сердце только усиливалась.

— Я надеялась, что мы будем там вдвоем, Кэти, — продолжила Иззи. — Дом слишком большой, и одна я там просто потеряюсь.

Они с Кэти так долго прожили вместе, что мысль о расставании казалась невыносимой. У Иззи было много друзей, и она знала, что будет скучать без них, но без Кэти она не представляла своей жизни. Они были не просто лучшими подругами. Они составляли две половинки магического союза. И каждая из них при разделении потеряла бы слишком много.

— Я не смогу жить так далеко от города, — возразила Кэти. — И это не из-за книг. Мое вдохновение останется со мной в любом месте.

— Это из-за фонда.

— Верно. Мне еще предстоит слишком много дел, и я не могу их оставить, пока организация окончательно не встанет на ноги.

— Я буду ужасно скучать по тебе, — сказала Иззи. Тогда зачем она уезжает? С островом Рен были связаны самые лучшие воспоминания детства, но и самые ужасные тоже. Годы, проведенные в Ньюфорде, значили для нее намного больше. И всё же Иззи ощущала потребность выполнить какое-то давно забытое обещание, как рыцарь времен короля Артура, давший обет. Иззи должна была переехать на остров не по настоянию матери, а ради выполнения обязательств, неизвестно когда принятых ею на себя. Единственное, что могло ее остановить, — это просьба Кэти. Но она ее не услышала.

— Я тоже буду по тебе скучать, та belle Иззи, — только и сказала она.

XXIII

Остров Рен, июнь 1979-го

Давным-давно, еще до того, как Иззи покинула остров Рен ради обучения в университете, она поняла, что имена обладают собственной силой. Они влекут за собой своих владельцев точно так же, как сновидения. Так, пробудившись ото сна, вы верите, что приснившиеся события происходили на самом деле. Даже позже, осознав собственное заблуждение, вы не можете отказаться от этой мысли. К примеру, вы абсолютно уверены, что ваш приятель ни с кем вам не изменяет, но наяву смотрите на него с подозрением. Или вы точно знаете, что не писали никакой картины, но тем не менее продолжаете искать ее взглядом.

Если уж сны оказывают такое влияние, то имена, особенно выбранные самими людьми, тем более. Вследствие привычки человек срастается с именем, данным ему при рождении, но только выбранное имя указывает на особенности своего обладателя с точностью стенографического знака.

Семь лет назад, покидая остров Рен, она оставила и свое имя. Изабель были присущи кроткий нрав и невозмутимый характер. Она избегала ссор и лучше чувствовала себя среди полей с альбомом в руках, чем в гуще толпы людей. Изабель унаследовала упрямство своего отца, но избежала его ограниченности, Она предпочитала уклоняться от споров, но шла вперед и делала то, что считала нужным, лишь изредка проявляя беспокойство о последствиях.

Кэти была первой, кто назвал ее Иззи, добавив сочетание «ma belle» для созвучия с Изабель. Иззи приняла это имя и с ним начала новую жизнь. Новое имя — это не роль и не пальто, накинутое на плечи, чтобы защититься от холода. Все эти годы в Ньюфорде она действительно была Иззи. Это позволило ей освоиться в шумной толпе студентов университета и занять свое место среди представителей богемы в Нижнем Кроуси. Новое имя позволяло ей открывать двери, к которым Изабель не осмеливалась бы даже подойти близко. По настоянию Рашкина она продолжала подписывать картины полным именем, поскольку не хотела спорить с учителем по поводу уместности использования уменьшительного прозвища на произведениях искусства.