Сентиментальные путешествия 3 страница

*****

… А под конец этого самого тренинга их американский начальник повёл нас в пиццерию. Сказал, что всех угощает. Сели мы за стол, ждём. Приносят пиццу… ну, я тебе передать не могу, каких размеров. Просто с мельничный жёрнов. Нет – с малое колесо обозрения в парке Горького. И чего на ней только нет – и грибы, и оливки всякие, и ветчина, и помидорки такие малю-усенькие, как виноградины. И уже на кусочки порезана, для удобства… а каждый кусочек – в отдельной бумажке. Ну, я и давай прыгать вокруг этой пиццы: мне вот этот кусочек.. и вот этот тоже, если можно. И пальцем тычу. А все на меня смотрят так интересно, американец этот даже рот открыл. Оказалось, что он эту пиццу только для себя заказывал. А наши ещё просто не принесли. Представляешь, какой конфуз? Ну, ладно. Разобрались кое-как, успокоились… сидим, едим, вином запиваем – благодать. Ещё музыка такая расслабляющая, как в магазине индийских палочек. Ну, я и расслабилась совсем. И забыла, что мне в четыре часа надо в метро встречаться с квартирной хозяйкой, деньги ей отдавать. Сижу, сижу… потом случайно на часы глянула… И вот представь себе: тишина, полумрак, лампы зелёные на столах, музыка эзотерическая, тихие разговоры… И посреди всего этого благолепия – вдруг мой вопль истошный: «Нет! Этого не может быть!» Все просто так и подскочили. А я срываюсь с места, как укушенная, опрокидываю все свои бокалы и салфетки и кидаюсь к выходу. А там такой полумрак, теснота.. столы сплошные. Короче, я заблудилась. В одну сторону кидаюсь – выхода нет. В другую кидаюсь – там тоже стена какая-то с канделябрами и никаких дверей. А все смотрят на меня так интересно. Американец этот даже пиццу до рта не донёс, так и застыл в немом восхищении. Одним словом, интересный тренинг получился.

***

Эта самая Луиза Хей, которая с крокодильской улыбкой всех учит психологической стабильности… ну, видела ты её книжки, наверняка… Она всё время пишет, какая она в детстве была невезучая, неуверенная в себе, как ей однажды на школьном пикнике не досталось ни одного куска торта. И везде она с этим куском торта, во всех книжках – вот он как ей в душу запал. А я тебе расскажу – хочешь? Как мы в студенческие годы с подругой один раз зашли в столовую, денег кот наплакал, а жрать хочется – сил нет. Кое-как по карманам насобирали мелочь на два винегрета и два компота. Поставили винегреты на стол, пошли к стойке за компотами. Оборачиваемся – и видим, как тётка, которая со столов остатки недоеденные убирала, хватает наши тарелки и на наших глазах вытряхивает в чан с объедками. Она решила, что это кто-то оставил и ушёл, не стал есть… Вот это, я понимаю, - невезение. А то – кусок торта. Подумаешь!.. Хотя на самом деле я везучая. Это я поняла, когда убегала от быка, у которого на шее висела табличка с перечнем тех людей, которых он в своей жизни убил. То есть, это я уже потом поняла, когда он всё-таки меня не догнал.

Дети

По щучьему велению

Забавно, что не одно поколение русских детей выросло на русских сказках, придуманных и экранизированных ирландцем.

Тот, кто уже вырос, может себе позволить выпендриться и сказать, что он не любит фильмы Роу. Или, наоборот, любит. В детстве – во всяком случае, в моём детстве – этот вопрос даже не обсуждался. Фильмы Роу были объективной данностью, частью окружающей среды, и любить или не любить их было так же бессмысленно, как любить или не любить солнце или воздух. Первый фильм моего детства – «По щучьему велению» - был такой же частью моего повседневного бытия, как утренний чай с обливными баранками, полуденные игры во дворике за домом и вечернее сидение в кресле с ногами и с раздумьями - под шуршание маминых рукописей и привычную перебранку коммунальных соседей за стенкой. Не потому, что этот фильм часто показывали по телевизору. Мне это, собственно, было не особенно нужно. Я и так помнила в нём каждую реплику и каждый кадр. Несколько лет подряд Емеля ютился с нами в крошечной нашей комнате – где, кстати, тоже была печка, только очень маленькая, интеллигентная, которую нельзя было топить и уж тем более использовать в качестве транспортного средства. Я жила в такой Москве, где ещё были печи, дровяные сараи во дворе, старинные потолки с разноцветными картинками и лошадь, возившая по улице Валовой тележку с брякающими бутылками. Неудивительно, что Емеля легко у нас прижился и чувствовал себя если не как дома, то, во всяком случае, довольно уютно. А уж мне-то как с ним было хорошо, и сказать нельзя.

Что такого я, солидная четырёхлетняя барышня, находила в этом древнем, тридцать восьмого года, убогом и наивном фильме, я так и не могу объяснить. Но для меня он был праздником и счастьем от начала и до конца. Невыразимо интересной была эта чёрно-белая царь-гороховская страна, полная непролазных сугробов и необъезженных дорог, где «куда ни пойдёшь, всё в лес дремучий попадёшь», а по этому лесу ездят глашатаи и сообщают об очередной царской причуде встречным пням и медведям. Где гуси потешаются над людьми, а люди работают с утра до ночи и всё равно ничего не могут заработать, но, похоже, относятся к этому философски и не очень расстраиваются. Невыразимо хорош был толстогубый весёлый Емеля в залатанных полосатых штанах и широкополой шляпе, так же уместной на русском мужике, как цилиндр или английское кепи. Ничего не было удивительно в том, что он пел и гоготал, пока был беден, впустую работал с утра до вечера, бегал по морозу в рваных портках и хлебал с матушкой воду вместо щец. Но он не утратил своей блаженной доброты и дурацкой весёлости и после чудесного обретения всемогущества и богатства, – а это уже было удивительно. Он целовал в морду щуку и выпускал её ещё задолго до её волшебных посулов – просто потому, что без неё «затоскуют дети малые». Он братался в лесу с медведем и ради него одного и его медвежат в один миг заменял лютую зиму красным летом. Он по доброй воле ехал к царю, чтобы из-за его отказа не пострадали солдаты – как забыть эту развесёлую поездку под «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке», с гармоникой, присвистом и гиканьем наряженных в мешковатые кольчуги солдат и с паровозным гудением и пыхтением печки. А знаменитые реплики, так шикарно звучавшие в тридцать восьмом году! «Батюшка-царь прикажет – дураки найдутся». И особенно это – помните? - «Поезжай, Емелюшка. Не гневи царя-баюшку!» – «А его, матушка, хоть гневи, хоть не гневи – один чёрт!» Впрочем, царь-батюшка в фильме не столько тиран, сколько измученный дочкиным неврозом родитель, который от отчаяния то кудахчет курицей, то приглашает заморских целителей и шутов, то с горя принимается исследовать, каким глазом дочка плачет больше…

Разумеется, взрослые пытались испортить мне удовольствие от фильма.

— Смотри, - говорили они, - какая эта царевна противная, капризная… орёт с утра до вечера, совсем, как ты. Вот будешь капризничать, и тогда…

И тогда приедет Емеля, - думала я, замирая от сладостных надежд. – И увезёт меня на своей печке туда, где сказочный терем и тихое солнечное озеро с лебедями. Значит, надо капризничать. Так, как эта румяная царская дочка, которая день-деньской упоённо льёт весёлые клоунские слёзы из трубочек с водой, спрятанных под жемчужным кокошником - до тех пор, пока не является во всей красе Емеля и не начинает откалывать с ней дурацкую, немыслимую джигу, очевидно, в представлении ирландца похожую на русский народный танец. А потом – захватывающий побег верхом на печке, погоня, счастливое избавление.. и дальше – совсем уже несбыточная сказка. Свекровь целует в щёчку и зовёт красавицей, соседи поздравляют и кружатся в радостном хороводе, и рядом – муж, который может абсолютно всё. Хоть со щучьим велением, хоть без него. Мужья, они ведь на то и мужья, чтобы всё абсолютно уметь и понимать. Уж это-то я в свои четыре года знала твёрдо.

— Ну, да, - говорила мама, с прищуром глядя на эту идиллию, – что это он такое ей поёт? Как возьмёшься ты за дело, сразу станешь весела? Конечно, как запрягут в работу, так плакать уже некогда – знай, надрывайся.

Но я знала, что такой человек, как Емеля, не даст своей жене надрываться. Да и зачем, в самом деле, когда всю тяжёлую и неинтересную работу сделает щука? А царевна будет пришивать к его штанам новые заплаты, раз уж ему так по вкусу этот фасон, прясть в охотку какую-то таинственную «куделю», петь песни под лебединый гогот и скрип колодезного журавля, печь толстые решётчатые пироги с яблоками и ждать, когда муж придёт с работы. И на комоде у неё, рядом с часами и радиоприёмником, будет хохочущая Емелина фотография в резной дубовой рамке….

2006/10/01

Нет в мире зрелища более умиротворяющего и возвышающего душу, чем песчаная мышь, спящая в своём гнезде.

2006/10/03

Ранним утром меня разбудило моё подсознание.

Сидя на краешке кровати, оно вкрадчивым, захлёбывающимся шёпотом рассказывало мне, какая я жалкая, противная и заброшенная. Не разобравшись спросонок, я начала было поддакивать и всхлипывать, но потом опомнилась, встряхнулась и, схватив со стола второй том нового романа Акунина, принялась гоняться с ним за подсознанием по всей комнате. По опыту я знала, что нельзя загонять свои эмоции в подсознание. Лучше дать им выход и загнать само подсознание куда-нибудь подальше. Обычно я загоняю его под кровать. Оно сидит там, глотая пыль и нехорошо посверкивая на меня жёлтыми пятнистыми глазами, и время от времени принимается возбуждённо стучать хвостом по полу. Но я сохраняю твёрдость. Пока оно там, я его не боюсь.

Управившись с подсознанием, я поставила на плиту кастрюльку с яйцами и пошла в гостиную поливать цветы и искать точку внутреннего равновесия. Сквозь щели в занавесках просачивались солнечные лучи. Они пахли выхлопными газами и опавшей листвой. Чётки, развешенные на стенах, тихо позвякивали и вспыхивали алыми и зелёными искрами. Мышь доедала кедровый орех и хмурилась своим мыслям.

И как только я отыскала в себе вожделенную точку, на кухне раздался выстрел. Потом ещё один. И ещё. Это стреляли по стенам забытые мною на плите яйца…

Моя подруга

Диалоги

— Представляешь, такая досада… Целый день хожу сама не своя.

— А что случилось-то?

— Да сон приснился.. Как будто я выхожу мусор выносить… Уже необычно, да?

— Мусор выносить? Да, для тебя – необычно, правда.

— Крыса! Я же не о том совсем… Тебе лишь бы ехидничать. Я к тому, что необычно это во сне видеть. Иду я, значит, с ведром к мусоропроводу. И вдруг – лифт. Останавливается на нашем этаже и двери распахивает. Но никто оттуда не выходит. Я внутрь заглянула, а там – длинный такой зал, жутко красивый.. похоже на старинный богатый ресторан. Ну, вроде тех, где Станиславский и Немирович-Данченко… Скатерти белые, хрусталь, люстры до пола, лакеи с подносами. Короче, я обалдела. А лифт… нет, он не то чтобы вслух со мной разговаривает, но каким-то образом даёт мне понять, что меня приглашает. Ну, туда, в этот ресторан. А я стою перед ним в трениках и с мусорным ведром в руках и думаю: блин, да я ж не одета! А он мне даёт понять, что подождёт, сколько нужно, пока я переоденусь. Ну, тут я собралась с духом и сказала ему, что я порядочная женщина, и чтобы он отвалил. Ну, он закрылся и отвалил. А я теперь думаю: ну, какого чёрта отказалась? Он же в приличное место меня приглашал, не в бордель, не в стриптиз-бар… не в казино даже. Хороший ресторан, культурный… небось, кормят всякими расстегаями да стерлядью… блинами и икрой, пожарскими котлетами… что ещё там подавали во времена Станиславского? И я, как дура, отказалась! Тоже мне, кисейная барышня! Неприлично, видите ли… Хожу теперь и маюсь. Два раза лифт вызывала. Но он меня уже больше не приглашал и ничего такого не показывал. И правильно – любой бы на его месте обиделся!

****

Двое подвыпивших мужичков возле автобусной остановки.

— Ну, всё, пока. Я в магазин пошёл.

— Да куда ты пошёл-то? У тебя ж только рубль!

— Че-во-о у меня?

— Рубль только!

— Да иди ты на…! Нет у меня никакого рубля!

******

Денис (четыре с половиной года) и его мама

ДЕНИС. Мам, а кого ты больше любишь – девочек или мальчиков?

МАТЬ. Ты знаешь, не думала Наверное, всё-таки, мальчиков.

ДЕНИС (с удовлетворением). Поэтому ты меня родила, а не какую-нибудь Соньку?

МАТЬ. Вот погоди ещё пару годиков… может, тогда и Соньку рожу.

ДЕНИС (с тревогой). Ма-ам! Ну, зачем ещё Соньку? Не надо нам никаких Сонек.

МАТЬ. А разве ты не хочешь стать старшим братом? Заботиться о ней, заступаться….

ДЕНИС (неуверенно). Хо-чу-у… Только.. знаешь, что? Это же очень сейчас дорого – двух детей держать. Это же не каждый себе может позволить. Одни детские вещи… знаешь ведь, какие дорогие. Давай уж пусть она там так и останется.

МАТЬ. Кто?

ДЕНИС. Сонька эта.

МАТЬ. А где останется-то?

ДЕНИС. Ну.. я не знаю. Там, где она сейчас. Пусть там и остаётся.

Вся неправда об Уэльсе

По просьбе друзей собираю ассоциации, связанные у просвещённых россиян и прочих не-британцев со словом «Уэльс». Вот что удалось набрать.

Камни

Море

Снова камни.

Синие камни и розовая от вереска зелень

Шахты.

Шахтёры.

Абсолютно все мужчины в Уэльсе работают шахтёрами. А после работы моются, переодеваются и идут петь в любительском хоре. Потому что все валлийцы поют в хоре. Попробуйте поймать валлийца и заставить его спеть не-хором – он не сможет при всём желании. Зато хоры там божественные. Только в Уэльсе есть такие хоры. И ещё в Грузии. Больше нигде.

Камни и кресты.

У половины коренных жителей Уэльса фамилия Оуэн, а у другой половины – Гриффит. И всех мужчин без исключения зовут Дэвидами.

Красные драконы. Нет, не так. Очень много мелких красных драконов. Нет, не так. Много очень мелких и очень красных драконов. Они буквально повсюду. Летом от них просто нет спасенья. Но морить или как-то изничтожать их ни в коем случае нельзя, поскольку это национальный символ.

Валлийские пони.

Собачьи бега.

Как только валлийцы увидят поблизости англичанина, они тотчас поворачиваются к нему спиной и начинают говорить на своём языке, на котором никто, кроме валлийцев, говорить не может, потому что все слова там состоят из одних согласных и начинаются с четырёх букв “L”. Ну, по меньшей мере, с двух. Но валлийцы ухитряются говорить на нём так, что он кажется посторонним людям весьма изысканным и благозвучным – до такой степени, что толкинисты всего мира втихаря пытаются его выучить, полагая, что он произошёл от эльфийского. Или наоборот. Впрочем, неважно.

Вообще эльфов в Уэльсе пруд-пруди, но фактически все они умалились, утратили былое достоинство, много пьют и пакостят по мелочам. Но на Рождество они все трезвые, принаряженные, и служат свою эльфийскую мессу в заброшенных угольных шахтах.

Опять камни. Много камней.

Козы. Козлы. Ослики.

А ещё я из достоверного источника узнала, что если парень хочет посвататься к девушке, то дарит ей не кольцо, а деревянную ложку собственного изготовления. Нет, кольцо тоже дарит. Но потом, если она согласится. А сначала – ложку. Если девушка не берёт ложку или берёт и стукает ею парню по темечку – тут всё ясно: не согласна. А если берёт, то это вовсе не значит, что она согласна. У некоторых девушек на кухне целая коллекция таких ложек. Чем больше ложек, тем девушка больше ценится как невеста.

Очень много камней, тумана и сырости.

Все валлийцы – маленькие, черноволосые, храбрые и сентиментальные

Четыре ветви Мабинноги. Точно четыре? Да, кажется, так.

В какой-то праздник валлийцы носят на шляпах лук-порей в честь какой-то эпохальной битвы, состоявшейся на огороде

Все валлийцы жутко умные. В Англии они все работают врачами или писателями.

Кимвры. Никто не смог мне объяснить, кто это. Или что это.

Каждый пятый англичанин гордится тем, что он наполовину валлиец. Зато если валлиец хочет побольнее обидеть другого валлийца, то говорит ему: «твой отец – англичанин».

На суровых утёсах бродит старая коза. Да, коза с серой губой. Лысая с серым хвостом… Или красная. Не суть.

А в лугах пасутся синие кони и бегают красные зайцы. Или нет. Пасутся синие зайцы и бегают красные кони. Нет. Не помню. Неважно.

И там прекрасны долины и журчание рек. Лучше не сыщешь вовек.

И ещё там божественные бараньи отбивные. И какие-то сложные фруктовые пироги с глубоко засекреченным рецептом.

И очень много камней.

Если у кого-то есть ещё какие-то произвольные ассоциации, связанные с Уэльсом, то милости прошу. Одна ассоциация, безусловно, запрещена. Это – ПРИНЦ УЭЛЬСКИЙ. Кто её приведёт, на того я обижусь. Или, может быть, не обижусь, но всё равно расстроюсь.

Вавилонская библиотека

Девушка с лихорадочно сияющими глазами ворвалась в зал и резко остановилась, всхрапывая, тряся гривой и диковато озираясь по углам.

— Мне.. это… - выговорила она, отдышавшись.

— Занято! – хором сказали я и десять студентов-лингвистов, сидящих за столом, рассчитанном на четыре посадочных места

— Что – все экземпляры? – горестно прохрипела девушка.

— Все! – хором сказала я и десять студентов-лингвистов.

— А что же мне?..

— Второй этаж, алфавитный каталог, - посоветовала я, укоризненно глядя на злорадно фыркающих студентов-лингвистов.

— Там стреляются? – спросила девушка.

— Нет. Там заказывают книги из хранилища. Один экземпляр в хранилище ещё есть. Торопись, а то и его не будет.

Девушка стремительно, со свистом, развернулась и галопом поскакала вниз по лестнице. За окном синели сумерки и скандалили засевшие в пробке машины. Лысый студент-историк, приткнувшийся сбоку от студентов-лингвистов, вдохновенно чесал ручкой бритую макушку и время от времени порывался делать пометки в учебнике Кареева. Но наталкивался на мой яростный взгляд, делал независимое лицо и начинал напевать себе под нос:

Франки, готы, саксы и тевтоны,

А где ваши жё-о!-о!-ны?

Наши жёны – конские попоны – эх! – Вот кто на-аши жёны…

Десять студентов-лингвистов, обрадовавшись поводу не работать, начали постепенно прислушиваться к его мурлыканью и хихикать.

— А помнишь, помнишь? – как это?.. Фердинанд де Соссюр был большой бедокур…

— Че-го-о?

— Ничего. Не помню, как там дальше. Ты не помнишь?

— Да почём я знаю? Ерунду всякую запоминать… Это может кто хочешь сочинить, прямо с ходу.

— Ну, ну. Попробуй.

— Пожалуйста. А Роман Якобсон был большой фармазон…

— Да-а? – (Вкрадчиво) – А Эмиль Бенвенист?

— А Эмиль Бенвенист был… э-э-э… крутой фонетист!

— А он не был фонетистом.

— Ну, тогда – крутой грамматист.

— И грамматист был не так чтобы крутой…

— Тогда…хи-хи…

— Стоп! – вмешалась я. – Так вы чёрт знает до чего дойдёте! Немедленно прекратите касаться всуе великих имён, иначе я вас выставлю. Кто вам, вообще, сказал, что можно вслух импровизировать в читальном зале?

— Она не выставит, - шепчет подружке кудлатый юноша за дальним столом. – Вот тут одна бабушка есть во френче… наверно, в ГПУ ещё работала… так вот она – выставит с кандибобером, за милую душу.

— С кем выставит?

— Не знаю. С кандибобером. Это она так говорит, - я не знаю, что это такое. А эта – не выставит. Я иногда вечером нарочно до самого закрытия сижу, чтобы послушать, как она говорит: мне очень жаль вас огорчать, но зал закрывается… У неё так прикольно это получается.

Сволочи.

О Святом Егории и Змее

В детстве я очень любила летние грозы. Особенно если они случались ночью. Потому что прабабка моя, у которой я проводила летние месяцы, каждый раз в таких случаях поднимала меня с постели, заставляла одеваться, вставать коленками на дощатый пол и класть земные поклоны до тех пор, пока гроза не кончится. Разумеется, я нисколько не верила в действенность этой утомительной процедуры, но сама атмосфера грозовой ночи, с её ровным, клокочущим шумом, сполохами, тенями и громовыми раскатами, казалась мне восхитительно романтичной. Отчётливо помню пляшущие тени веток на чёрных, залитых дождём окнах, раздражённые всхлипывания кота под печкой и картинку со Святым Егорием и Змеем на стене, загоравшуюся ярким, дивным золотом при каждой вспышке молнии.

Я не знала тогда, что правильнее говорить – Святой Георгий. Для меня это был Егорий из старинного прабабушкиного стиха. В этом стихе был добрый, но безвольный царь Агей, который покорно повёл на смерть свою единственную дочь, когда ей выпал жребий быть съеденной морским чудовищем. У меня уже тогда хватало ума связать царя Агея с царём Эгеем из любимого мультфильма – тем самым царём Эгеем, который тоже отправил своего сына на съедение Минотавру; а Святого Егория, разумеется – с Персеем, вызволившим Андромеду. И всё это вместе сливалось для меня в единую, трогательную и захватывающую историю, которую я слушала и слушала, пока не запомнила наизусть. Прабабкин стих был, кстати, и впрямь хорош. Там не было ничего ни про мучения Егория в страшной яме, ни про отступников и «латыньскую веру», как в других вариантах этой баллады. Прабабкина история была проста и бесхитростна. В ней царь и царица обращались к взрослой дочери не иначе как «дитятко» и жалели её смертно, но не могли ничего поделать; сама же «дитя Лисафета» принимала свою судьбу на диво мужественно и благородно.

Ты ж наше милое дитятко,

Дитя милое, бесталанное

Собирайся, ступай, умывайся-ка,

В лучшие-то платья наряжайся-ка,

Подпояшься шёлковым поясом

И ступай с нами в церковь Божию,

— Мы ведь тебя, дитятко, просватали.

Лисафета скоро сдогадалася,

Говорит им в ответ таковы слова:

Ох, ты, батюшка мой родненький,

Ты матушка моя милая

Не в церковь вы меня собираете,

Не к венцу вы меня снаряжаете,

А на казнь да на мучение

Змею лютому на съедение

Царь Агей в ответ закручинился,

Залился слезьми горючими,

Ох ты, дитятко, Лисафетушка,

Не отдам я тебя на мучение,

Да на смертное потребление,

Лучше сам пойду к морю синему,

Буду ждать там змея окаянного.

Хоть сам умру – да тебя спасу

От смерти лютой да безвременной.

Отвечает ему Лисафетушка:

Двум смертям не бывати,

А одной никому не миновати,

Не ходи никуда, милый батюшка,

Оставайся во светлом тереме.

Я сама пойду ко синю-морю,

Встану-то там на крутом бережке,

На крутом бережке, на сыпучем песке,

Попрошу-то Господа о милости,

Как рассудит Господь, так тому и быть,

— Помилует – поклонюсь Ему,

Не помилует – покорюсь Ему.

И когда Егорий спускается с небес, чтобы помочь царевне Лисафете, лютый змей при виде его копья сам падает ниц на сыпучий песок, так что у Егория даже и нужды нет в том, чтобы пускать это копьё в дело. И он приказывает Лисафете повязать змею на шею шёлковый пояс и вести его через город. Не затем, чтобы пугать им «неверных», как в большинстве вариантов баллады – а просто так, чтобы показать всем, что змей укрощён и больше не опасен. И Лисафета повела змея через город, и

Люди кругом удивились,

А отец с матерью прослезились - Знать наше дитя Лисафета Истово Богу молилась!

Помню, что меня очень радовал такой исход дела. Разумеется, укрощённый дракон ещё долго жил в саду у царя Агея, качал на своей длинной шершавой шее его маленьких внуков и спал в зарослях астр и «золотых шаров», свернувшись и укрывшись хвостом. И Лисафета его любила и баловала, но на всякий случай никогда не снимала с его шеи шёлковый пояс…

Моя подруга

— Значит, позавчера черти всё-таки понесли меня на этот свой чёртов проспект. Это у них там называется проспектом. А на самом деле это узенькая такая улочка с кучей гаденьких переулков, каждый из которых упирается в абсолютно безнадёжный пустырь с помойками и собачьими бандами. И банды такие, знаешь, конкретные – отморозок на отморозке… Но это ладно. Я не о том. Это фиг с ним, что черти меня туда понесли… но зачем они перед этим внушили мне надеть туфли на вот такенных каблуках? Я их вообще-то не ношу никогда. Я понимаю, что черти поприкалывались всласть, пока глядели, как я на этих каблучищах шкондыбаю через ржавые трубы и мусорные кучи, но всё-таки надо хоть какую-то совесть иметь… Ладно. Не помню, сколько миль я прошла на этих каблуках, пока не нашла этот чёртов магазин цветочный. Нет, магазин, кстати, ничего себе. И продавцы такие милые. Сделали мне два букета из меленьких таких нежных розочек, как я просила. И смотрят на меня так ласково, с таким состраданием, прямо чуть не плачут. Думаю – чего это они? Неужели все тяготы моих странствий по этим пустырям так у меня на лице отразились? Ну, ладно. На следующий день, в День учителя, я потащила эти букеты в Гришкину школу. Один подарила его классной, другой – директрисе. И только дома уже сообразила, что каждый букет – из двадцати розочек. Представляешь – чётное число! Что теперь эти училки обо мне подумают – что я их в горбу видала? Но это же не так! Я просто забыла, что чётное нельзя… Вот в Америке, наоборот, только чётное дарят. А у нас.. Ну, как же я забыла-то? А всё они. Черти. Больше некому. Я это, вообще-то, давно поняла.

****

— А помнишь, как вы с Вовкой, когда ещё не женаты были, а только влюблены друг в друга..

— Ой, не говори! Как вспомню весь этот ужас!..

*****

— А Мэтью у меня спрашивает: куда нужно это самое «блин» вставлять? В начало фразы или в конец? Или куда угодно? Я говорю: никуда лучше не вставлять, это дурной тон, это вульгарно. И вообще на самом деле это не «блин», а другое слово, неприличное. Он так оживился и давай приставать: какое да какое. Я говорю: ну, такое слово, которым обозначают женщин лёгкого поведения. А он весь просиял и говорит: а я знаю это слово! Ну, думаю, давай. Знаток русского языка, блин. А он ещё больше расплылся и с нежным таким акцентом мне выдаёт: «блюдни-и-ица». Вот, думаю, блин, хорошо всё-таки, когда человек русский язык по классической литературе учит.

****

Нет, он, вообще-то, способный к языкам, Мэтью. И схватывает быстро. Помню, в Киеве ему один таксист заломил какую-то цену несусветную… то ли сто долларов, то ли двести. Там пешком-то пройти триста метров, а он – двести баксов. Ну, видит, что американец. А этот американец поправил свою американскую бейсболку и так строго ему говорит: «Ты шо, здурэв?» Таксист только глаза вытаращил. Бесплатно потом довёз. Ой, это мы тогда же, в Киеве, стекло в ресторане высадили, я помню.

— Как это вы так?

— Да вроде и не очень пьяные были. Нет, ну, пьяные, конечно. Чего-то замешкались у входа. Там ещё темно, народу до чёрта, музыка гремит. И я вижу надпись на стеклянной двери: «для выхода нажмите здесь». Или что-то в этом роде. Ну, я нажимаю – не поддаётся. Говорю Мэтью: ну-ка давай, помоги. Он так удивился, но спорить не стал. Ну, мы с ним вместе это стекло и выдавили. Грохот, звон – народ, который танцевал, аж замер, как в детской игре «море волнуется», официанты вылупились на нас, рты пооткрывали… Оказывается, это вовсе и не дверь была, а пожарный выход. Там сверху было написано: «в экстренных случаях», а потом уже «нажмите здесь».

— Мне казалось, это с тобой не в Киеве произошло, а в Сан-Франциско.

— Не. В Сан-Франциско было другое. Только не в Сан-Франциско, а в Вашингтоне. Там я просто сквозь стеклянные двери прошла, навылет. В гостинице. На самолёт опаздывала, как всегда. Бегу, от сумок вся перекосилась на все стороны, язык на плече, глаза навыкате… А я привыкла, что там двери автоматически открываются, ну и пру напролом, не глядя. И с налёту – насквозь, через стекло. И, знаешь, так удачно прошла… только лоб слегка поцарапала, и всё. Я даже сперва не очень поняла, что натворила. А потом смотрю – за мной сотрудники из гостиницы бегут и орут что-то. Ну, я, натурально, - от них. Потому что, во-первых, я на самолёт же опаздывала, а во-вторых, я подумала, что они с меня деньги за стекло содрать хотят. А у меня в кармане – шесть долларов и девять центов. Потому что перед этим я в магазине была. И ещё меня негр ограбил в подворотне. Стольник забрал, а шесть долларов оставил… Конечно, я припустилась от этих ребят со всех ног. Но они меня догнали. Оказалось, они мне первую помощь оказать хотели. Не бывает же такого – чтобы человек через стекло прошёл и цел остался… Я вот думаю – как так получилось? Ангелы мне помогли тогда или черти? Я всё-таки, знаешь, склоняюсь к тому, что черти. У них там тоже, наверное, есть начальство, постарше и посолиднее, которое держит под контролем молодёжь и не разрешает ей зарываться. Чтобы раньше времени человека не угробить. А то молодым – им лишь бы развлекаться. Разве они думают о последствиях?

Наши рекомендации