Цветик, цветик, синий цветик 3 страница

— Вот как?..

— Да, ведь это доказывает, что еще в девятнадцатом веке здесь существовала подлинная египетская статуя.

— Да что вы, вот как…

— Да-да, конечно, ведь без подлинной статуи не было бы и копии, ведь так, фру Берглунд?

— Да, да, разумеется.

Мама снова кашлянула, и Линдрот стал прощаться:

— Передайте им, что Давида я предупредил. И скажите, что у меня кое-что для них есть! Кое-что интересное! Передайте им, они наверняка обрадуются!

Мама повесила трубку и как следует прокашлялась. Кошмар, что за дурацкий кашель на нее напал. Юнас и Анника ждали. Но мама видела, что им не терпится поскорее все узнать.

— Да, как вы слышали, это Линдрот…

Нет, они ничего не слышали. Ни единого слова — Юнас невинно покачал головой — с чего она взяла?

— Юнас, не притворяйся! — мама едва заметно улыбнулась. — Ну ладно, звонил Линдрот и сказал, что узнал кое-что интересное.

Юнас прямо подпрыгнул от радости.

Ему сразу захотелось сделать маме что-нибудь приятное. Он посмотрел на нее преданными глазами. По ее руке ползла оса.

— Мама, осторожно! Осторожно! У тебя на руке оса! Подожди, я ее убью!

Но оса улетела до того, как Юнас успел с ней расправиться.

— Ну ладно, тогда я помогу тебе в магазине! — сказал он.

— И я! — сказала Анника.

НОВЫЙ СЛЕД

Линдрот вышел им навстречу с двумя большими красивыми грибами-зонтиками. Потом появился Давид с корзиной лисичек. Он пришел раньше времени, и они с пастором успели набрать грибов, пока ждали Юнаса с Анникой.

Они вошли в пасторскую контору. Линдрот осторожно положил грибы и стал расставлять стулья.

— Садись здесь, милая Анника, и ты тоже, Юнас, вот так… А ты Давид, я смотрю, уже нашел себе стул… Так…

Линдрот сел за стол. На секунду все смолки. Линдрот улыбался и был похож на Сайта Клауса. А Давид выглядел так, будто только что получил подарок и ждал продолжения.

— Ну что, Давид… Как ты думаешь, сразу расскажем … или немного подождем? — Линдрот заговорщицки весело посмотрел на Давида.

— Не знаю, — ответил Давид.

— Что такое? — в голосе Юнаса слышался укор. — Вы уже все рассказали Давиду?

— Ну что ты, нет, не все, — уклончиво ответил Линдрот. — Нет-нет, я еще много чего не рассказал…

Он достал большую тарелку со сливами — роскошными, желтыми, сочными сливами, и предложил детям. Линдрот нарочно не торопился, чтобы повысить интерес: он улыбался, болтал о пустяках, и глаза его сияли, когда он нежно смотрел на Юнаса и Аннику, которые сидели в полном неведении и нетерпеливо ждали, что же он скажет.

— А нет ли у тебя, Юнас, твоих горьких конфеток? Тогда мы могли бы начать.

Юнас с готовностью вытащил свой «салмиак» и предложил всем, но взял только Линдрот.

— Возьмите две, пастор, да возьмите больше!

— Спасибо, милый Юнас!

Наконец Линдрот сел, Юнас и Анника от напряжения затаили дыхание. Они понимали, что Линдрот хочет сообщить им что-то неожиданное. Но он снова встал. Сказал, что сперва надо выпустить собравшихся на окне ос.

— Кыш! Кыш! Пошли отсюда! Вот так!.. Ужас, сколько ос этим летом!

Потом он наконец-то спокойно уселся за письменный стол напротив детей, и по очереди посмотрел на них своими большими сияющими глазами.

— Ну, хорошо! А теперь слушайте внимательно, я вам такое расскажу! Удивительно, как все может неожиданно повернуться в этой жизни. Ведь нам всем было ужасно не по себе, когда в гробу вместо статуи оказался булыжник, притом, что приехало телевидение и так далее… Но, как всегда, оказалось, что во всем есть свой смысл, — издалека начал Линдрот, как бы смакуя каждое слово.

Юнас то и дело издавал возгласы нетерпения, поторапливая его, но это было бесполезно. Линдрот наслаждался своим рассказом. Он любил поговорить и, раз уж выдался такой случай, не мог им не воспользоваться. Тем более что сама история того заслуживала.

— Конечно, неудивительно, что вскрытие склепа, которое люди увидели по телевидению, расшевелило их воображение. Многие стали звонить сюда, присылать письма, давать советы. Некоторые даже находили статуи, но ни одна из них не представляла никакого интереса… до некоторых пор!

Линдрот выдержал паузу. Он посмотрел на них и повторил: «До некоторых пор!», сделав значительное лицо.

Потом он продолжил и рассказал, что сегодня утром ему позвонили из Мариефреда. Звонил старый работник школы, бывший ректор. Увидев телепередачу, он вспомнил, что когда-то, еще подростком, он нашел старый дневник кого-то из своих предков. Там приводилась в высшей степени странная история, случившаяся с автором дневника. То есть с предком этого самого мариефредского ректора.

— И этот предок… Да, это просто невероятно, этот предок присутствовал при тайном захоронении какой-то статуи — темной ночью, где-то здесь, в Смоланде. Произошло это, вероятно, в самом начале девятнадцатого века.

— Да ладно! — сказал Юнас.

— Да-да, мой друг, — заверил его Линдрот.

— Но, пастор, этого не может быть! Ведь к тому времени Петрус Виик уже давно умер! А он говорит, что это было в начале девятнадцатого века. Ведь тогда получается, что статую захоронил кто-то другой? — произнесла Анника.

Юнас нетерпеливо взглянул на нее.

— Да ведь он мог ошибиться, — сказал он.

Но Линдрот особенно тщательно проверил дату. Дневник начали вести ровно в 1800 году. Случай со статуей произошел несколько лет спустя. Дневник вели примерно десять лет. Ближе к концу записи становятся все более редкими. Ректор предположил, что случай со статуей произошел около 1804 года. Тогда все сходится.

— Но это еще не все! Я не закончил, — сказал Линдрот. Он взял сливу, с аппетитом съел ее и продолжил.

Автором дневника был человек ученый, он общался с поэтами, художниками и сам писал стихи. Оказывается, он очень дружил с одним несчастным художником, которому принадлежала эта статуя. В молодости художник был веселым гулякой, но с годами стал чем-то озабочен и удручен. Особенно ректору запомнилось слово «удручен».

— Статуя была египетская? — нетерпеливо спросил Юнас.

Линдрот потер брови.

— Он ничего об этом не сказал, а я забыл спросить. Как глупо, — и как я не догадался?

Но, во всяком случае, этот ректор из Мариефреда рассказал, что в дневнике написано о проклятии, которое лежит на статуе. Поэтому владельца статуи без конца преследовали несчастья. Бедняга художник просто не мог больше держать статую у себя. Несмотря на то, что очень ею дорожил. Он сам был скульптором и не мог с ней расстаться. Несчастья сыпались на него одно за другим. Но когда, в довершение всего, умерли двое его детей-близнецов, совсем еще младенцы, он написал своему другу, умоляя приехать помочь ему. Он решил вернуть статую туда, откуда ее взял, но не хотел делать это один.

— «Откуда взял»! — подчеркнул Линдрот. — Да-да, именно так он и сказал. Мне это показалось любопытным, ведь получается, что один и тот же человек сначала взял, а потом положил статую обратно. Я спросил ректора, точно ли он запомнил эти слова, а он ответил, что обратил на них особое внимание. Ведь страшно подумать, что статую, которую однажды захоронили, снова выкопали, а потом закопали обратно.

— Выкопали и закопали обратно? Так, значит, она лежала в земле? Он так и сказал? — спросил Давид.

Линдрот почесал свои брови и задумчиво посмотрел на него. Нет, в этом он не уверен. Возможно, ректор сказал «захоронили», или «достали», или… Нет, Линдрот не помнил, но речь точно шла о захоронении.

— А где ее захоронили? — поинтересовался Давид. — Он сказал?

Нет, не сказал к сожалению. Линдрот спрашивал, но у ректора плохая память на названия, и к тому же это было давно. С тех пор, как он прочел дневник, а это было в детстве, он больше его не видел.

— А почему он не может разыскать этот дневник? Мы обязательно должны его почитать, — сказал Юнас.

Ректор действительно пытался как-то его найти, но дневник пропал, его нигде не было, о чем ректор очень сожалел.

— А значит, придется довольствоваться тем, что ему удалось вспомнить, — произнес Линдрот. — Это, кстати, не так уж и мало.

— Вот именно! — сказала Анника. — И ведь, скорее всего, это та самая статуя! А копия? Наша подделка… Что все это значит?

— Да-а, милая Анника, поверь мне, я долго ломал над этим голову. — Линдрот положил в рот «салмиак», которым угостил его Юнас. — По-моему, есть только одно разумное объяснение. Ведь сказали же в Гётеборгском музее, что копия выполнена в начале девятнадцатого века неизвестным художником… А что, если — по крайней мере, мне так кажется — что, если этот неизвестный и есть наш несчастный художник, который был так привязан к статуе, что не хотел с ней расставаться? Он взял и сделал себе копию, безопасную копию, а статую захоронил.

— Да, звучит логично, — задумчиво произнес Давид. — Но… но… но?..

Линдрот вздохнул.

— Я с тобой согласен, Давид. В этой истории действительно много «но».

— Вот именно! — ответил Давид. — Во-первых: где лежала статуя, когда он ее достал? Во-вторых, как он о ней узнал? В-третьих, почему он ее достал? И наконец — кто этот человек?

Линдрот покачал головой. Слишком много вопросов сразу.

— Да-а, Давид… видишь ли, я об этом ничего не знаю… Единственное, что я могу сказать, это что у ректора в Мариефреде хранится старая картина, написанная, если верить дневнику, этим несчастным художником. Она досталась ему по наследству. Это смоландский пейзаж, и он подписан К. А. Ц. или Н. А. Ц. , первая буква видна нечетко.

— Значит, фамилия начинается на Ц, — сказала Анника. — Надо попытаться найти старого смоландского пейзажиста с фамилией на Ц.

— Да, возможно, — согласился Линдрот и, встав, направился к окну.

— Ужас, сколько ос! А сколько я уже выпустил сегодня… Кыш, вон отсюда! Кыш, кыш!

— А еще этим летом удивительно много навозных жуков, — сказал Давид.

— Правда? А я и не заметил.

— Зато я заметил, — ответил Давид. — Они мне всюду попадаются, в самых неожиданных местах…

ЕПИСКОП

Поезд в северном направлении только что прошел. Окна перестали звенеть, подвески в хрустальной люстре тоже, постепенно прекратилось все дребезжанье, и в комнате Селандерского дома, где стояли цветы, стало тихо. Все успокоилось…

— Тихо в поле, тихо в небе, тишина на белом свете, — прошептал Давид.

Селандриан до сих пор цвел, на нем распускались все новые и новые цветы, распространяя аромат по всей комнате.

Медленно тикали напольные часы.

— Пейзажист на Ц. Из Смоланда? — сказал Юнас. — А может, Йерпе…

— Ну уж нет! Попробуй только позвонить Йерпе! — Анника угрожающе посмотрела на Юнаса.

Да, нет, Юнас и не собирался ему звонить, он просто подумал, что на самом деле Йерпе довольно находчивый малый…

— Слишком находчивый! — язвительно ответила Анника. — И не думай, Юнас. Я серьезно. Никакого Йерпе!

— Ладно… только бы мы поскорее что-нибудь нашли, — вздохнул Юнас. — Так долго продолжаться не может!

— Не будем торопиться, — сказал Давид. — Думаю, мы приближаемся к разгадке — медленно, но верно. Все должно раскрыться само собой…

— Думаешь? — недоверчиво переспросила Анника. — А мне так совсем не кажется. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется этот художник — ведь это может быть кто угодно! По-моему, все только еще сильнее запутывается.

— Сегодня утром папа сыграл мне свою песню для хора, — сказал Давид, — и мне показалось, что я снова различил голос, который слышал во сне… Мне кажется, что это пела Эмилия… «Цветик, цветик, ты же знаешь… расскажи мне, нашепчи мне… дуновеньем укажи мне…»

— Она пела эти слова?

— Да, именно эти слова.

— Бедная, бедная Эмилия… — сказала Анника. — Она звала Андреаса, хотела, чтобы он дал ей знак, что жив. Но он этого не сделал.

— Ты-то откуда знаешь? — усомнился Давид.

— Он должен был писать, — ответила Анника. — Посылать письмо за письмом. Писать всем, кого знал в Шведской земле, и просить их передать Эмилии, что жив и любит ее. Раз уж он так неожиданно сорвался с места и уехал. Он же видел ее в слезах. Как он мог уехать, ничего не объяснив?

Но Давид сказал, что Анника просто не хочет понять Андреаса. Она ополчилась против него, приняв сторону Эмилии. Во-первых, нужно учитывать, как в то время работала почта. Ждать письма из Южной Америки в восемнадцатом веке — это все равно что сегодня ждать письма из космоса: Андреас мог написать тысячу писем, которые просто не дошли. Это то же самое, что бросать в море бутылку с запиской — вероятность, что письмо найдет адресата, так же мала. Если ты находишься далеко от побережья и не можешь сам найти корабль, идущий в Швецию, и передать письмо лично кому-нибудь в руки, то затея, считай, безнадежная. К тому же суда часто тонули. Давид был уверен, что Анника несправедлива к Андреасу.

— Тогда нечего было уезжать, если переправлять письма так сложно, — возразила Анника.

— Не забывай, — сказал Давид, — что, возможно, Эмилия в самом деле вела себя немного странно. Она была беременна, но почему-то ему об этом не сказала. Андреас мог заметить, что она что-то скрывает. Он знал, как Эмилия зависит от своего отца. И вполне мог подумать, что она все-таки решила не перечить ему и выйти замуж за Малькольма Браксе.

Но Анника считала, что Андреас знал Эмилию гораздо лучше. После стольких лет, проведенных вместе! Ведь все это время она была ему верна! И если даже ему показалось, что она что-то скрывает, то уехать, не выяснив, что с ней, непростительно. Нет, Анника была убеждена, что для Андреаса путешествие было важней, чем Эмилия.

— Зачем ты идеализируешь Андреаса? — сказала она.

— Не знаю, но если веришь в какое-то дело, веришь, что это важно, очень важно для многих людей, то, может быть, пожертвуешь ради него даже собственным счастьем, — спокойно произнес Давид.

— Не знаешь? — Анника серьезно посмотрела на него и повторила: — Ты уверен, что не знаешь?

— Я чувствую, что не могу до конца представить себя на месте Андреаса, хотя понимаю его, — ответил Давид, — потому и сказал, что не знаю.

Анника молча кивнула и задумалась над его словами.

— Да, — произнесла она чуть позже, — наверное, ты прав, это невозможно.

— Видимо, Эмилия тоже не могла поставить себя на его место, — сказал Давид.

— А может, наоборот, могла! — ответила Анника. — Ведь Эмилия так привыкла подчиняться, что легко становилась послушной жертвой близкого человека.

— Зачем ты идеализируешь Эмилию? — улыбаясь, сказал Давид.

— Ты считаешь, что я идеализирую? Вовсе нет. Я, напротив, считаю, что это ее недостаток. Но она, бедняжка, ничего не могла поделать. Такое было время.

— А ты не думаешь, что то же самое можно сказать и про Андреаса? Его жизнь тоже не назовешь счастливой.

Да, это правда. Тут Анника была согласна с Давидом. Но все же… Андреас сам немного виноват. Он был слишком занят собой и своим делом. Поэтому он как бы предал Эмилию. Но она так не считала. Она верила в него беззаветно.

— Но ведь так, наверное, и бывает, — серьезно сказала Анника. — Если ты однажды кому-нибудь поверил всей душой, то уже вряд ли усомнишься в этом человеке. И становишься довольно беспомощным.

— Да? — тихо спросил Давид.

— А разве нет?

Оба замолчали, и, услышав в тишине голос Юнаса, вздрогнули. Они совсем забыли, что он рядом.

— Все эти рассуждения кажутся мне бессмысленными, — критически заявил Юнас. — Обвиняете меня, что я случайно упомянул Йерпе! А сами болтаете о чепухе! По-моему, это просто безобразие!

Давид и Анника не успели ничего ответить, так как зазвонил телефон.

— Это, конечно же, Юлия, — сказала Анника.

— «Цветик, цветик, синий цветик… ты скажи мне, ты ответь мне», — процитировал Давид и пошел к телефону.

Но это была не Юлия. Звонил Линдрот.

— Я был почти уверен, что вы там, — удовлетворенно сказал он. У него был возбужденный голос. Он кое-что придумал!

— Помнишь близнецов, тех несчастных малюток, детей художника… Я вдруг вспомнил, что у нас на кладбище есть могила близнецов.

— Что?

— Да-да, понимаешь ли, я часто останавливаюсь у этой могилы из-за надписи на камне. А написано там вот что: «Они искали друг друга. Они стремились к свету. Помилуй, Боже, того, кто разлучит близнецов». Ну разве не странные слова?

— Да, но я не совсем понимаю?..

— Я хочу сказать… смотри… эти два младенца… странно, что я до этого раньше не додумался… их зовут Якоб Андреас и Эмилия Магдалена Ульстадиус. Понимаешь!

— Ульстадиус? Не может…

— Да, представляешь! Выходит, мы знаем, чьи это дети! Это внуки Эмилии, то есть дети ее сына, Карла Андреаса, которого воспитала сестра Андреаса, Магдалена Ульстадиус, жена лиаредского пастора. Судя по всему, Карл Андреас носил их фамилию. Видишь, как интересно.

— Потрясающе!

— Да, и вот еще, Давид, я тут поискал в книгах и что, ты думаешь, я выяснил?

Линдрот таинственно замолчал и вздохнул.

— Что же вы выяснили?

— Представляешь, этот Карл Андреас Ульстадиус был по профессии художник. Он занимался живописью, скульптурой, гравюрой, настенной живописью — всем понемногу. Кроме прочего, он был известен тем, что писал смоландские сумерки, поскольку здесь такое характерное белое небо… так что я думаю, теперь довольно очевидно, с чем мы имеем дело…

— То есть вы хотите сказать… Но ведь на картине другая подпись. Фамилия должна начинаться на Ц!

— Тут-то, как говорится, и собака зарыта, — важно начал Линдрот. — Этот ректор из Мариефреда, он просто ошибся. Прописную У он принял за Ц, и в этом нет ничего удивительного, учитывая, какие закорючки писали в те времена.

— Потрясающе! Пастор, это просто великолепно!

— Да, теперь вам будет о чем подумать, а?

— Да, это точно!

Юнас и Анника слышали весь разговор, стоя у Давида за спиной. В самом начале разговора Давид подозвал их, чтобы они встали поближе. У Линдрота был звучный голос, который был слышен издалека.

— Так значит, несчастный художник, который похоронил статую, — это Карл Андреас, — сказала Анника, когда Давид повесил трубку.

— А потом ее выкопал! — добавил Давид. — Но пока мы еще не знаем, где она лежала. Зато становится понятно…

Тут снова зазвонил телефон. Наверное, Линдрот забыл сказать что-то важное, подумал Давид и, улыбнувшись, поднял трубку.

Но это был не Линдрот. Звонила Юлия.

— Добрый вечер, Давид.

— Добрый вечер.

— Ну что, много ли на селандриане цветов?

— Да, он цветет вовсю.

— Хорошенько ухаживай за ним, Давид. Ну как, ты подумал? Какой сегодня будет ход?

— Насколько я понимаю, у меня нет выбора.

— Что ж, тогда ходи!

— Мой слон должен съесть вашу королеву.

В трубке на секунду воцарилась тишина. Давид взял с шахматной доски, стоявшей у телефона, слона. Потом снял королеву, и поставил слона на ее клетку.

— Так… значит, теперь слон стоит на месте королевы, — медленно и отчетливо проговорила Юлия, выделяя каждое слово.

— Да, верно.

— Слон на месте дамы, — повторила Юлия голосом, который вдруг как будто отдалился. — Хорошо, большое спасибо, Давид. Это была очень интересная партия.

— Но ведь она еще не кончилась?

— Нет, партия закончилась, Давид.

— Не понимаю… Вы прерываете игру. Вы слишком рано сдаетесь!

— Вовсе нет… Продолжить значило бы только внести путаницу. Спасибо тебе, Давид, спасибо! Это была очень поучительная игра.

Трубку на том конце повесили. Давида охватило странное чувство — смесь грусти и смятения.

— Алло! Алло! — закричал он в трубку. Но было поздно.

Давид повесил трубку. Юнас и Анника удивленно смотрели на него.

— Что случилось? Что это с тобой?

— Она прервала партию посередине игры. Смотрите!

Он указал на доску и объяснил расстановку фигур.

— Неужели она действительно такая умная, что может сразу понять, что игра окончена?

— Она наверняка позвонит еще, — успокоила его Анника.

— Нет, не похоже. В прошлый раз она «съела» мою королеву и поставила мне шах. Пришлось сделать размен! Ну я и съел слоном ее королеву!

Давид раздраженно продемонстрировал ходы, резко подняв фигуры и снова поставив их на место.

Юнас с интересом наблюдал за ним. Он ничего не понимал в шахматах.

— Вот этот епископ и есть слон? — спросил он. Давид уставился на него.

— Что ты сказал?

— Я говорю: этот епископ… Почему ты называешь его слоном?

Анника взяла фигуру и посмотрела на нее.

— И правда! Это же маленький епископ! — воскликнула она. — Посмотрите на шапочку. Это же колпак епископа!

Давид растерянно уставился на них.

— Действительно, — сказал он, — действительно… Я об этом не подумал, но должно быть, так и есть…

Он смотрел на Юнаса и Аннику, но не видел их и говорил скорее сам с собой, нежели с ними. Конечно, по-английски слон в шахматах называется епископом, как же он забыл? Но лучше поздно, чем никогда, подумал он, и, неожиданно очнувшись, оживленно заговорил:

— Помните голос на кассете Юнаса? Голос в церкви! Когда мы там были перед вскрытием склепа! Голос Эмилии…

— Да! Точно! Мне послышалось, она сказала «письма», а тебе — «епископ», — сказала Анника, побледнев.

Юнас смотрел широко раскрытыми глазами то на Аннику, то на Давида.

— Значит, Давид услышал правильно! — констатировал он.

— Епископ на клетке королевы, — повторила Анника. — Епископ…

Давид кивнул. Конечно. Надо сразу же пойти в церковь и проверить, что это может значить. Есть ли в этом какой-то смысл или это простая случайность.

Они потушили свет и вышли из дома.

На улице стемнело, было пасмурно, и на небе не было видно ни одной звезды. Но стоял теплый вечер, вдоль дороги пели сверчки, а в траве горели огоньки светлячков.

БЛИЗНЕЦЫ ИЩУТ ДРУГ ДРУГА

Когда они вошли в церковь, тихо звучал орган.

Это играл отец Давида. Линдрот тоже был наверху. Они только что репетировали вместе с хором, но уже закончили. Осталась только одна солистка. Она тоже сидела с ними, но не пела, потому что сейчас звучало ларго.

Давид, Юнас и Анника тихо прокрались в церковь. Они хотели остаться незамеченными, чтобы не объяснять, что они тут делают.

— Юнас, ты помнишь, где мы стояли? — шепотом спросил Давид. — Ну когда на пленке появился голос?

— Не-а, точно не помню… кажется, где-то здесь, у алтаря.

— Разве? — неуверенно сказала Анника. — А мне кажется, нет. Я шла за вами и, по-моему…

— Тихо! — прервал ее Давид. Он остановился и замер. Остальные тоже. Девушка на хорах запела.

Они прислушались. Это была песня Эмилии. Девушка пела очень нежно и с чувством.

— Как будто поет сама Эмилия, — взволнованно прошептал Давид. Ему казалось, он узнает голос из сна.

— А кто это? Ты не знаешь? — спросила Анника.

— Ее зовут Анн-Бритт Густавсон. Вообще-то обычно она поет совсем по-другому.

— Да?

— Да, папа сначала немного волновался. Он сомневался, сможет ли она солировать. Но она поет замечательно.

Песня закончилась, и теперь звучал только орган.

— Ну ладно, хватит восхищаться, у нас мало времени! — сказала Анника и пошла дальше.

Но Давид не двигался. Он стоял, уставившись в пол.

— Смотрите! Видите, на чем я стою? Видите, прямо подо мной!

Он стоял на старинном надгробии. Юнас опустился на колени.

— Епископский колпак! — Юнас так разволновался, что заговорил не своим голосом. — Давид, ты стоишь на епископском надгробии!

— То есть на «епископе», — серьезно проговорил Давид. — Я остановился из-за девушки, когда она запела.

Камень, на котором стоял Давид, был стерт подошвами прихожан за много сотен лет. Но на каменной плите в полу еще можно было различить контуры человеческой фигуры, вырезанные в ней давным-давно. Это был епископ, колпак вырисовывался довольно отчетливо. Давид стоял посередине плиты, на груди епископа, и его скрещенные руки оказались у Давида между подошв.

— Последняя деталь головоломки! — прошептал Давид. — Теперь я понимаю…

Остальные вопросительно на него посмотрели. Да, теперь он понимал, почему Юлия закончила шахматную партию. «Епископ на месте королевы!» Когда Давид сделал этот ход, Юлия прекратила партию. Она привела его, куда хотела. Египетская статуя — это фигура женщины, королева!

— Понимаете? — спросил Давид.

— Ты хочешь сказать?.. — хором прошептали Анника и Юнас.

— Да. Здесь… здесь, под епископом лежит статуя, египетская статуя, которой три тысячи лет! Вот что я хочу сказать! — торжественно произнес Давид.

В церкви стало совсем тихо. Орган на хорах смолк. Они стояли, уставившись на могильную плиту в полу. Плита была совсем истертая, и если бы Давид не остановился, они бы ее и не заметили.

— Юнас, голос на твоей пленке появился, когда мы проходили это место, — сказал Давид.

На хорах Линдрот и отец Давида что-то обсуждали с солисткой. Она отвечала односложно и тихо, так что слышалось только неразборчивое бормотание.

— Надо что-то делать! — прошептал Юнас. Он бегал между колоннами, что-то измеряя и считая шаги.

Что он задумал? Остальные недоуменно наблюдали за ним.

— Я знаю, где ключи! Они в сакристии, — прошептал он. — Давайте спустимся и все проверим.

— Надо сначала спросить Линдрота, — сказала Анника.

— Да, думаю, он тоже захочет посмотреть, — согласился Давид. — Придется подождать, когда уйдут папа с солисткой.

— Это может длиться вечность! — недовольно сказал Юнас. — Они наверняка будут еще раз репетировать. Ведь скоро премьера.

Конечно, Юнас был прав. Зная Линдрота, можно было не сомневаться, что репетиция затянется. И отец Давида мог запросто просидеть здесь всю ночь. Может, лучше взять все в свои руки?

— Хорошо, как же мы тогда поступим? — Давид повернулся к Юнасу.

Юнас просиял. Судя по всему, Давид хочет, чтобы Юнас взял командование на себя, чему он был только рад.

— Я только принесу фонарики, лом, гвоздодер и кое-какие мелочи, — сказал он. — А вы пока не высовывайтесь и следите за обстановкой. Я скоро вернусь.

И он пулей вылетел из церкви. Давид и Анника спрятались за колонной. Репетиция действительно продолжилась, и девушка снова запела.

Давид и Анника сидели молча и слушали.

— Сейчас она вовсе не так хорошо поет, — прошептала Анника.

— Да, сейчас она поет как обычно, — согласился Давид.

Странно. Ее голос теперь совсем не был похож на голос Эмилии. Сходство длилось совсем недолго, только пока они стояли у могильной плиты.

— И все-таки меня остановил именно ее голос, — сказал Давид. — Она запела ровно в ту минуту, когда я шел по этой плите. Но я вполне допускаю, что у папы могут быть с ней проблемы. И наверное, Юнас прав, репетиция может затянуться.

Юнас мгновенно раздобыл все необходимое. Через десять минут он вернулся и был доволен, что репетиция все еще продолжается.

Он принес ключи из сакристии. Правда, взять штормовой фонарь Линдрота он не решился, придется им обойтись обычными. Юнас принес каждому по карманному фонарику.

— Остается только отворить дверь и шагнуть в подземелье! — сказал он.

Тяжелая железная дверь заскрипела, но на хорах этого слышно не было. Ребята прикрыли ее, чтобы их не обнаружили.

— Осторожно, смотри, не захлопни! — испуганно предупредила их Анника.

Но Юнас ответил, что это невозможно. Он шел впереди, остальные на ощупь спускались по ступенькам, вниз под пол церкви, к гробам. Юнас переживал, что забыл магнитофон, но по привычке комментировал:

— Только что преодолено последнее препятствие, и мы спускаемся в царство мертвых. Воздух неподвижен. По стенам стекают капли влаги. Наконец-то мы приближаемся к цели! Египетская статуя возрастом в три тысячи лет ждет воскрешения.

— Юнас, хватит! — прошептала Анника. — И так страшно!

Юнас посветил на нее фонариком.

— Наконец-то мама нам поверит! — сказал он.

— Надеюсь, — ответила Анника.

Давид остановился и посветил по сторонам.

— Осталось только найти, где это!

Но Юнас еще наверху измерил шагами расстояние от епископского камня до стен.

— Это будет совсем несложно, — сказал он и начал считать шаги.

Вокруг них раздавалось какое-то шуршание. Анника слышала чьи-то быстрые шаги и видела светящиеся глаза в темноте.

— Это просто крысы! — успокоил ее Юнас. — Съешь «салмиак»!

Но Аннике от этого было ничуть не легче. Ей уже хотелось вернуться наверх.

Давид взял ее за руку и сказал, что бояться нечего.

— Я же с тобой, — сказал он.

— Ты? Можно, тогда я буду за тебя держаться?

— Думаю, да, — ответил Давид и крепче сжал ее руку.

Анника почувствовала, что страх отступает.

— Сколько гробов! — прошептала она и тоже слегка сжала руку Давида.

— Надо только понять, какой из них нам нужен? — сказал Давид. Он почувствовал движение Анники и еще крепче сжал свою руку.

— Это должно быть под этими сводами, — сказал Юнас. — Двенадцать шагов от угла. Раз… два… три…

Он стал шагать, измеряя расстояние, а Давид и Анника послушно ждали, держась за руки.

— Надо же… — сказала Анника. Она была счастлива, ей казалось, что теперь ей уже ничего не страшно.

— В общем, один из тех гробов! — указал Юнас. — Над ними находится епископское надгробие. Попробуем этот!