Часть III Комическая война 32 страница
Именно в процессе выполнения этого задания здравый рассудок Джо стал впадать в спячку. Он сделался так же неотделим от рации, как Шэнненхаус от своего «кондора». И, опять же как Шэнненхаус, Джо не смог заставить себя жить в помещениях, которые они раньше делили с двадцатью тогда еще живыми и более или менее здоровыми людьми. Взамен этого он сделал местом своего обитания радиорубку. Хотя еду Джо продолжал готовить в кают-компании, он всякий раз относил ее через тоннели в радиорубку, чтобы там съесть. Его радиопеленгационные наблюдения, а также перехваты коротковолновых передач с двух немецких подлодок, тогда весьма активных в том регионе, были точными и исчерпывающими. А в свое время, получив некоторые наставления от командования, Джо научился управляться с тонкой и заковыристой кодирующей машиной ВМФ не хуже покойного Гедмана.
Однако Джо настраивался не только на военные каналы и те, что были непосредственно связаны с торговыми перевозками. Посредством своего мощного многополосного приемного устройства с коническим сканированием «Маркони-9А», настроенного на все и вся посредством трех семидесятипятифутовых вышек с антеннами, он круглые сутки прослушивал все, что только мог вытянуть из эфира: амплитудную и частотную модуляцию, коротковолновый и радиолюбительский диапазоны частот. Получалась своего рода эфирная рыбалка. Джо забрасывал свою леску и смотрел, что ему удастся поймать, а также как долго удастся удержать пойманное: живое выступление оркестра, исполняющего танго с берегов Ла-Платы, суровую библейскую экзегезу в Африкаансе, полтора иннинга бейсбольного матча «Красных Носков» с «Белыми Носками», бразильскую мыльную оперу, двух одиноких радиолюбителей в Небраске и Суринаме, что-то такое зудящих про своих собак. Он часами прислушивался к тревожному SOS попавших в шквал рыбаков или купцов, осажденных сторожевыми судами. Как-то раз Джо даже поймал самую концовку радиопередачи про Эскаписта и тем самым узнал, что Трейси Бэкон уже не играет там главную роль. Активней всего он, впрочем, следил за военными действиями. В зависимости от времени суток, наклона планеты, угла солнца, космических лучей, полярного сияния и слоя Е стратосферы Джо мог получить от восемнадцати до тридцати шести разных ежедневных выпусков новостей по всей планете, хотя, понятное дело, как и большинство людей во всем мире, он предпочитал новости Би-би-си. Вторжение в Европу шло полным ходом, и Джо, подобно многим другим, внимательно следил за его прерывистым, но неуклонным продвижением при помощи карты, которую он прикрепил к обитой войлоком стене радиорубки и украшал разноцветными булавками побед и поражений. Джо прислушивался к Х. В. Кальтенборну, Уолтеру Уинчеллу, Эдварду Р. Марроу – и, с не меньшей увлеченностью, к их издевательским теням, к ехидным инсинуациям лорда Ха-Ха, Патрика Келли из японского Шанхая, мистера О. Кея, мистера Анука Отними, а также к хриплым намеками Мошки-на-Майке, которую он частенько подумывал поиметь. Джо сидел, омываемый жидким бульканьем из наушников, по десять-пятнадцать часов кряду, вставая от пульта лишь затем, чтобы сходить в гальюн или покормить себя и Моллюска.
Легко было бы себе представить, что эта способность Джо тянуться так далеко и широко за пределы своей полярной гробницы, когда его единственную компанию составляли полуслепой пес, тридцать семь трупов людей и животных, а также человек, крепко прихваченный навязчивой идеей, могла послужить средством спасения Джо, соединенного в его одиночестве и изоляции чуть ли не со всем миром. Однако на самом деле суммарный эффект от такого времяпрепровождения, когда Джо день за днем стаскивал с себя наушники, опуская негнущееся тело и гудящую голову на пол рядом с Моллюском, в конечном итоге лишь подчеркивал одиночество и дразнил его единственной связью, которую он мог наладить. Точно так же, как в его первые месяцы в Нью-Йорке, когда ни в одной из одиннадцати ежедневно приобретаемых Джо газет, ни на одном из трех языков, никогда не бывало никакого упоминания о благополучии или неблагополучии пражской семьи Кавалеров, теперь радио тоже не давало ему никаких указаний на то, как они поживают. Дело было не просто в том, что о них никогда не упоминали – даже в самых глубинах своей безнадежности Джо на такую возможность никогда всерьез не рассчитывал. Нет, все выглядело так, будто он вообще больше никогда не мог получить никакой информации о чешских евреях.
Время от времени поступали предупреждения и сообщения о беглецах из немецких концлагерей, о массовых убийствах в Польше, об облавах, депортациях и приговорах. Однако с весьма далекой и ограниченной точки зрения Джо все выглядело так, как будто евреи его страны, его евреи, его семья, незримо ускользнули в некую складку на ощетинившейся разноцветными булавками карте Европы. И пока зима ползла себе дальше, а тьма вокруг непрерывно сгущалась, Джо все больше и больше обо всем этом размышлял. И в процессе этих раздумий из той коррозии, что уже так давно разъедала его внутреннюю проводку ввиду неспособности Джо сделать хоть что-нибудь для своих матушки и дедушки, горькое разочарование и гнев, который он давно испытывал к флоту, пославшему его на этот долбаный Южный полюс, тогда как ему всего-навсего хотелось сбрасывать бомбы на немцев и контейнеры с одеждой и продуктами на чешских партизан, начало формироваться подлинное отчаяние.
А затем однажды «вечером» ближе к концу июля Джо удалось настроиться на коротковолновую радиостанцию Рейхсрундфунка, направленную на Родезию, Уганду и остальную Британскую Африку. Эта англоязычная документальная радиопередача в радостных подробностях описывала создание и процветание чудесного местечка в Чешском Протекторате, специально разработанного «заповедника» (как назвал его диктор) для евреев той части Рейха. Местечко называлось Терезинштадтским образцово-показательным гетто. Джо однажды бывал в городке под названием Терезин, во время экскурсионной поездки вместе со спортивной группой «Маккаби», членом которой он состоял. Очевидно, это тусклое богемское захолустье преобразилось в счастливый, развитой, культурный город с розовыми садами, профтехучилищами и полным симфоническим оркестром, составленным из тех, кого диктор (по манере похожий на Эмиля Дженнингса, пытающегося подражать манере Билла Роджерса) назвал «интернированными». Последовало описание типичного музыкального вечера в «заповеднике». И вдруг, в самой середине этого музыкального вечера, к ужасу и восторгу Джо, там стал плавать богатый, пусть и бестелесный тенор Франца Шонфельда, его дедушки по материнской линии. Никаких имен диктор не назвал, но Джо совершенно точно не мог ошибиться ни насчет тех чуть хрипловатых обертонов, ни, раз уж на то пошло, насчет выбранного произведения – «Der Erlkönig».
Джо отчаянно силился извлечь смысл из услышанного. Фальшивый тон передачи, скверный акцент диктора, очевидные эвфемизмы, непризнанная правда, лежащая под сущим вздором о скрипках и розах (что все эти люди были изгнаны из их домов и против их воли собраны в это место лишь в силу своего еврейского происхождения), – все это скорее склоняло его к ощущению ужаса. Радость, спонтанная и неразумная, что охватила Джо, когда он впервые за пять лет услышал тонкий голосок своего дедушки, быстро улеглась под растущей неловкостью при мысли о том, что старик поет Шуберта в тюремном городке для аудитории заключенных. Никакой даты радиопередаче присвоено не было, и, пока музыкальный вечер все продолжался, а Джо напряженно обдумывал информацию, он все больше и больше убеждался в том, что пастельная восторженность и обещанное профтехобразование маскируют некую жуткую реальность, избушку на курьих ножках, выстроенную из пряников с леденцами, дабы заманивать туда малых детей и откармливать их для стола Бабы Яги.
На следующий вечер, обследуя частоты в районе пятнадцати мегагерц и рассчитывая на предельно дохлый шанс продолжения вчерашней программы, Джо вдруг наткнулся на радиопередачу на немецком, такую ясную и четкую, что он сразу же заподозрил в ней местное происхождение. Передача была аккуратно врезана в предельно тонкий промежуток частотной полосы между мощной азиатской службой Би-би-си и в равной мере мощной радиостанцией «АФРН-Юг». Если бы тебе только не случилось отчаянно разыскивать хоть какие-то вести о своих родственниках, ты бы наверняка проскочил мимо, даже не заметив этой немецкоязычной передачи. Голос со швабским акцентом и отчетливыми нотками едва сдерживаемой ярости принадлежал мужчине и звучал по-интеллигентски пискляво. Речь шла о том, что условия просто ужасны; все приборы либо вообще не работают, либо без конца ломаются; помещения для личного состава невыносимо тесны; а мораль упомянутого личного состава катастрофически низка. Джо взял в руку карандаш и принялся стенографировать филиппику мужчины. Он представить себе не мог, что могло побудить этого малого в столь открытой манере обнаружить свое присутствие. А затем, совершенно внезапно, с тяжким вздохом и усталым «Хайль Гитлер», мужчина закончил. Джо осталась только трескотня пустых радиоволн и единственное неизбежное заключение: на Льду были немцы.
Именно этого так страшились союзники еще со времен экспедиции Ритшера в 1938–39 годах, когда этот предельно основательный немецкий ученый, роскошно экипированный благодаря личным приказам Германа Геринга, прибыл на корабле-катапульте к побережью Земли Королевы Мод и принялся снова и снова запускать два превосходных гидросамолета «дорнье вал» в неисследованную внутреннюю территорию норвежской заявки, где они посредством аэрофотокамер занесли на карту свыше трехсот пятидесяти тысяч квадратных метров этой самой территории (тем самым впервые применив в Антарктике искусство фотограмметрии). Затем все эти земли были забросаны пятью тысячами стальных дротиков, специально разработанных для этой экспедиции, каждый с элегантной свастикой на конце. Таким образом данная территория была размечена, заявлена за Германией и переименована в Новую Швабию. Первоначальные сложности с Норвегией на предмет столь наглой самонадеянности были надлежащим образом улажены посредством завоевания этой страны в 1940 году.
Джо обул ботинки, напялил парку и пошел рассказать о своем открытии Шэнненхаусу. Ночь выдалась мягкой и безветренной; термометр показывал всего лишь минус шестнадцать градусов Цельсия. Звезды роились на небе в странных южных созвездиях, а вокруг низко висящей луны виднелось яркое голубовато-зеленое кольцо. Водянистый лунный свет лужицей переливался через Барьер, никак его, впрочем, не освещая. Если не считать радиовышек и дымовых труб, торчащих из снега подобно плавникам касаток, ни в одном направлении ничего видно не было. Горы в форме люпинов, выдавленные наружу гребни, похожие на груды гигантских костей, обширный палаточный городок остроконечных сугробов, что лежал к востоку, – ничего этого Джо не различал. Немецкая база могла лежать в каких-то десяти милях по ровному льду, сверкая как карнавал, и все же оставаться незримой. Уже на полпути к ангару Джо вдруг остановился. С прекращением его хрустящих шагов из этого мира словно бы ушел последний звук. Тишина была такой абсолютной, что всякие внутренние процессы в черепной коробке Джо сперва стали просто слышны, а потом сделались поистине оглушительными. Никаких сомнений, тайный немецкий снайпер даже в этом непроглядном мраке запросто смог бы снять Джо просто по реву ливнестока вен у него в ушах, гидравлическому щелканью клапанов в его слюнных железах. Пригибаясь пониже и поминутно спотыкаясь, Дню заспешил к люку ангара. Когда же он к нему приблизился, встречный ветерок принес с собой резкую вонь крови и паленой шерсти – столь сильную, что Джо аж задохнулся. Шэнненхаус не иначе как гальюн или гору ворвани запалил.
– Пшел вон, – рявкнул Шэнненхаус. – Исчезни. Держись отсюда подальше. Иди своего вонючего пса поеби, ублюдок, жидовская морда.
Этих любезных пожеланий Джо удостоился еще на полпути вниз по лестнице, недостаточно низко, чтобы увидеть нутро ангара. И всякий раз, как он пытался сунуться дальше. Шэнненхаус швырял ему что-нибудь в ноги – монтировку, коленчатый вал, сухую батарею.
– Что ты делаешь? – крикнул Джо. – Чем это так воняет?
Вездесущее амбре Шэнненхауса явно усилилось с тех пор, как Джо последний раз его видел. Теперь ко всему вышеперечисленному туда добавились горелые бобы, горелая обмотка проводов, аэролак. Впрочем, весь остальной смрад почти заглушала жуткая вонь свежевыдубленных тюленьих шкур.
– Весь мой брезент был ни к черту, – с легкой грустью и как бы себе в оправдание сказал Шэнненхаус. – Должно быть, он на спуске промок.
– Ты покрываешь самолет тюленьими шкурами?
– Вот дубина. Самолет как раз и есть тюлень. Тюлень, который по воздуху плавает.
– Да-да, конечно, – сказал Джо. Широко распространенным явлением было то, что Наполеонов психбольниц всего мира выводили из терпения собственные Аустерлицы и Маренго. – Я пришел сказать тебе только одно. Фрицы здесь. На Льду. Я их по радио слышал.
Последовала долгая, выразительная пауза, хотя какую эмоцию она выражала, Джо понятия не имел.
– Где? – наконец осведомился Шэнненхаус.
– Точно не знаю. Он что-то сказал про тридцатый меридиан, но… точно я не знаю.
– Там, значит. Где они раньше были.
Джо кивнул, хотя Шэнненхаус его не видел.
– Это сколько? Тысяча миль?
– По меньшей мере.
– Тогда насрать на них. Ты командованию доложил?
– Нет, Джонни. Нет. Еще нет.
– Ну так иди и доложи. Черт, что с тобой за херня? Ты что, с дуба рухнул?
Он был прав. Джо следовало связаться с командованием в тот самый момент, когда он закончил стенографировать перехваченное сообщение. А раз у него к тому же были некоторые соображения на предмет источника информации, то неспособность Джо это сделать являлась не просто нарушением установленной процедуры и неповиновением приказу (докладывать о всех попытках фашистского вторжения на континент), который поступил напрямую от самого президента, но к тому же ставила в непосредственную опасность их с Шэнненхаусом. Если Джо знал о немцах, они почти определенно знали о Джо. И все же, подобно тому, как он не донес на Карла Эблинга после первой бомбовой угрозы Эмпайр-стейт-билдинг, теперь некий импульс снова не позволил ему открыть канал на Кубу и дать отчет, который он по долгу службы обязан был дать.
– Не знаю, – сказал Джо. – Не знаю, что со мной за херня. Может, я с дуба рухнул. Извини.
– Вот и хорошо. А теперь выметайся.
Джо взобрался назад по лестнице и вышел в ртутно-синюю ночь. Когда он пустился обратно на север к люку радиорубки, что-то замерцало в самой середине неизвестности, так смутно, что Джо сперва принял это за некое оптическое явление, схожее с эффектом полной тишины в ушах, что-то биоэлектрическое, происходящее внутри его глазных яблок. Нет, что-то и впрямь там было – темный шов на горизонте, отороченный почти невидимой бледно-золотистой ленточкой. Видение было столь же смутным, что и мерцание идеи, которая начала в тот момент зарождаться в голове у Джо.
– Весна, – вслух сказал Джо. Холодный воздух скомкал слово, точно целлофановую обертку от рыбы.
Вернувшись в радиорубку, Джо откопал сломанный коротковолновый радиоприемник, который радист первого класса Бернсайд все собирался починить, и воткнул паяльник в розетку. После нескольких часов работы ему удалось наладить приемник, который теперь можно было предназначить исключительно для нужд отслеживания передач немецкой радиостанции, которая, как выяснилось, находилась под прямым руководством канцелярии Германа Геринга и называлась станцией «Йотунхайм». Человек, который выдавал передачи в эфир, оказался достаточно осторожен в их сокрытии, и после первоначального выплеска эмоций, на который Джо случайно наткнулся, немец ограничил себя более скупыми и фактическими, хотя и не менее тревожными, оценками погоды и атмосферных условий. Тем не менее терпение и усердие позволили Джо, согласно его прикидке, записать около 85 процентов переговоров между «Йотунхаймом» и Берлином. Информации он накопил вполне достаточно, чтобы подтвердить нахождение станции на тридцатом меридиане, у побережья Земли Королевы Мод, а также заключить, что активность немцев (по крайней мере на данный момент) имела чисто наблюдательный и научный характер. За две недели тщательного отслеживания Джо также сумел накопить определенное число благоприятных заключений, а также проследить за разворачивающейся драмой.
Автор этих необычно эмоциональных радиопередач был геологом. Да, он проявлял интерес к вопросам облакообразования и характера ветров, так что он вполне мог также быть метеорологом, однако в первую очередь он был геологом. Ученый без конца надоедал Берлину подробностями своих планов на весну, аспидными сланцами и угольными жилами, которые он намеревался вскрыть. В «Йотунхайме» у него на данный момент было два компаньона. Кодовое имя одного было Бувар, другого – Пекюше. Сезон на Льду они начали точно в то же самое время, что и их американские двойники, о чьем присутствии немцы прекрасно сознавали. Однако они, похоже, не имели ни малейшего представления о той катастрофе, что поразила станцию «Кельвинатор». Число немцев также уменьшилось, но лишь на одного человека – радиста и оператора «энигмы», у которого случился нервный срыв, ввиду чего военная партия, отбывая на зиму, забрала его с собой. Несмотря на риск обнаружения при отправке незакодированных сообщений, военное министерство не увидело резона в том, чтобы насильно оставлять солдат на зимовку, когда у них не было ни шансов, ни необходимости нести свою солдатскую службу.
На одиннадцатый день после обнаружения Джо «Йотунхайма» там произошли весьма интересные события. По причинам, которые геолог отказался именовать иначе как «неуместными», «неприличными» и «имеющими личный характер», Пекюше застрелил Бувара, после чего застрелился сам. Сообщение, объявлявшее о смерти Бувара, последовавшей тремя днями позже, было полно намеков на неминуемый рок, которые Джо с тревожным ознобом узнал. Геолог тоже почуял, что та самая вуаль из поблескивающей пыли на границах его лагеря, на данный момент праздно там присутствующая, дожидается своего часа.
В течение двух недель Джо втайне складывал все это воедино и держал при себе. Всякий раз, подключаясь к тому, что он стал называть «Радио-Йотунхайм». он говорил себе, что еще немного послушает, прибавит еще один клочок информации, а потом передаст все накопленное командованию. И в самом деле – разве не так всегда поступали шпионы? Лучше собрать все, что только можно, а потом рискнуть быть обнаруженным при передаче исчерпывающей информации, чем дать Геологу и его приятелям намек до получения полной картины. Однако шокирующее убийство с последующим самоубийством, разметившее новую территорию для смерти на этом континенте, похоже, поставило здесь точку, и Джо напечатал аккуратный рапорт, который он, как всегда стыдясь своего английского, несколько раз отредактировал. Затем Джо уселся перед пультом. Хотя ничто не порадовало бы его больше возможности убить этого надменного, занудного Геолога выстрелом в голову, Джо уже так прочно стал идентифицировать себя с врагом, что, готовясь раскрыть существование этого человека командованию, испытывал странную неохоту, словно этим поступком он предавал самого себя.
Пока Джо силился принять решение на предмет того, что ему делать с рапортом, жажда мести, финального искупления вины и снятия с себя ответственности, которая была единственным движителем его существования с той роковой ночи 6 декабря 1941 года, получила последний импульс, необходимый для того, чтобы немецкий Геолог стал обречен.
С приходом весны наступил очередной китобойный сезон, а с ним началась и новая, усиленная кампания немецких подлодок. Субмарина У-1421 в особенности досаждала грузоперевозкам в проливе Дрейка, как союзным, так и нейтральным. И это происходило в тот момент, когда нехватка китового жира могла означать не иначе как разницу между победой и поражением в Европе для обеих сторон. Джо многие месяцы обеспечивал командование радиоперехватами с У-1421, а также поставлял информацию о направлении по сигналам субмарины. Однако южноатлантический блок радиопеленгаторов до самого последнего времени оставлял желать лучшего, и все усилия Джо никакой пользы не приносили. Однако сегодня вечером, когда он подцепил посредством высококачественного радиопеленгатора марки «СД» выплеск болтовни в эфире, который он, даже в нерасшифрованном виде, опознал как идущий от У-1421, вместе с Джо работали два других поста подслушивания, включившиеся в работу, пока он готовил свой отчет. И после того, как Джо передал свои данные на сигнал от блока высокочастотного радиопеленгатора станции «Кельвинатор» в его клетке на самом верху северной антенны, в Вашингтоне, в центре борьбы с подлодками, наконец-то была выполнена триангуляция. Полученное в результате положение подлодки, нужная ширина и долгота, было передано британскому флоту, и с Фолклендских островов на задание отправился штурмовой отряд. Эсминцы и «морские охотники» нашли У-1421, зафиксировали ее положение, после чего принялись долбать подлодку «дикобразами» и глубинными бомбами, пока от нее не осталось ничего, кроме маслянистого черного пятна в форме тильды, нацарапанной на поверхности воды.
Джо пришел в восторг от затопления У-1421, а также от той роли, которую он во всем этом сыграл. Он буквально купался в своем восторге, заходя даже так далеко, что воображал, будто эта самая лодка в 1941 году отправила на дно Атлантического океана «Ковчег Мириам».
Трусцой пробежавшись по тоннелю к кают-компании, Джо впервые за последние две недели наполнил и включил снегоплавильню, после чего принял душ. Затем он приготовил себе тарелку яичницы из яичного порошка с ветчиной, достал новую парку и пару маклаков. По пути к ангару ему пришлось миновать двери в Хилтон и тоннеля Собачьего городка. Крепко зажмурившись, Джо пробежал мимо. А потому не заметил, что все собачьи ниши пусты.
Солнце, весь его тускло-красный диск, висело в каком-то дюйме над горизонтом. Джо наблюдал за светилом, пока ему не стало казаться, будто он отморозил себе щеки. Солнце медленно тонуло за Барьером, и начался прелестный оранжево-розовато-лиловый закат. Затем, словно желая позаботиться, чтобы Джо не пропустил самого главного, солнце как бы еще раз приподнялось и опять опустилось в несколько выцветший, но по-прежнему чарующий наплыв розового и лавандового. Джо знал, что это всего лишь оптическая иллюзия, вызванная искажениями формы светила в морозном воздухе, но тем не менее увидел в этом некое знамение и наставление.
– Шэнненхаус! – крикнул он, стремительно спускаясь по лестнице, чтобы пилот не успел забросать его всякими железяками. Выяснилось, однако, что Джо повезло застать Шэнненхауса в один из редких периодов сна. – Проснись, уже день! Уже весна! Вставай!
Шэнненхаус выбрался из самолета, который зловеще поблескивал в плотной, лоснящейся оболочке из тюленьих шкур.
– Что, уже солнце? – спросил он. – Ты уверен?
– Сейчас ты уже его пропустил, но через двадцать часов оно снова вернется.
В глазах Шэнненхауса появилась мягкость, знакомая Джо по первым их дням на Льду, целую вечность тому назад.
– Солнце, – сказал Шэнненхаус, а потом спросил: – Что ты задумал?
– Хочу пойти и убить фрица.
Шэнненхаус сжал губы. Борода пилота была уже в добрый фут длиной, а его запах сделался просто зубодробительным, глубинным, почти наделенным собственным разумом.
– Ладно, – сказал он.
– Так может этот самолет лететь или нет?
Джо пошел вокруг хвоста к правому борту машины – и тут вдруг заметил, что шкуры, покрывающие переднюю часть фюзеляжа, куда светлее и вообще совсем другие по сравнению с теми, что обтягивали левый борт.
А позади самолета, точно багаж, ожидающий погрузки на борт, стояла пирамида из семнадцати песьих черепов.
Бересклет Флир, их покойный командир, уже бывал в «Малой Америке» с Ричардом Бэрдом в 33-м и еще раз в 40-м году. Просмотрев его бумаги, Джо с Шэнненхаусом обнаружили там подробные планы и инструкции для внутриантарктических перелетов. В 1940 году сам командир Флир пролетел непосредственно над той территорией, которую им предстояло преодолеть, чтобы убить Геолога, – над горами Рокфеллера, над Эдзел-Фордс, к изломанно-величественной пустоте Земли Королевы Мод. И оставил аккуратно отпечатанные перечни вещей, которые требовалось захватить с собой человеку, отважившемуся на такой рейс.
1 ледоруб
1 пара снегоступов
рулон туалетной бумаги
носовых платка
Великой опасностью подобного перелета была возможность вынужденной посадки. Если Джо с Шэнненхаусом разобьются, то останутся одни в магнитном центре неизвестности без всякой надежды на спасение. Тогда им придется пешим порядком пробиваться назад к станции «Кельвинатор» или жать вперед до самого «Йотунхайма». Командир Флир предусмотрительно заготовил перечень того, что им в таком случае потребуется: палатки, примусы, ножи, пилы, топор, веревка, альпинистские кошки. Сани, которые им придется тянуть самим. Все снаряжение следовало рассмотреть на предмет веса, который оно добавит к полезному грузу.
Муфта мотора и паяльная лампа 4 фунта
2 спальных мешка из оленьего меха 18 фунтов
Ракетница с восемью патронами 5 фунтов
Точность и строгий порядок инструкций командира Флира оказали благотворное влияние на умы Джо и Шэнненхауса – как, впрочем, возвращение солнца и перспектива прикончить хотя бы одного врага. Оки снова стали друг с другом общаться. Шэнненхаус выбрался из ангара, а Джо переместил свою скатку в кают-компанию. О своем сползании в какое-то первобытное отчаяние в течение последних трех месяцев они даже не заикались. Вместе Джо с Шэнненхаусом обшарили стол Бересклета Флира. Там они нашли весьма интересное раскодированное сообщение командования, пришедшее прошлой осенью вместе с неподтвержденным рапортом о том, что на Льду предположительно может находиться немецкая станция под кодовым названием «Йотунхайм». Еще они нашли там экземпляр «Книги Мормона», а также письмо с пометкой «вскрыть в случае моей смерти». Оба чувствовали себя обязанными его вскрыть, но так и не сумели себя заставить.
Шэнненхаус принял душ. Для этого эпохального события потребовалось расплавить сорок пять двухфунтовых снежных блоков, которые Джо, кряхтя и матерясь сразу на трех языках, вырезал и один за другим перенес на лопате в плавильню на крыше кают-компании, чья цинковая пасть, точно раструб граммофона, транслировала пронзительно-гнусавый голос пилота, вовсю распевавшего: «Ну а девушки? А девушки потом!» Разговаривали они мало, однако все беседы были дружелюбными, и за какую-то неделю Джо с Шэнненхаусом восстановили атмосферу товарищеской дурашливости, которая была универсальной среди обитателей «Кельвинатора» до катастрофы Уэйна. Оба словно бы забыли о том, что намерение на пару, без всякой поддержки, пролететь тысячу миль паковых льдов и глетчеров, чтобы пристрелить одинокого немецкого ученого, было их собственной идеей.
– Что бы ты сказал, если бы тебе предложили часиков так десять-двенадцать… э-э, снег лопатой покидать? – кричали они утром друг другу со своих коек, приведя предыдущие пять суток исключительно за этим занятием. Все выглядело так, как будто некий бестелесный начальник дал им наряд вне очереди заодно с парой лопат, а Джо с Шэнненхаусом были всего лишь парой несчастных козлов отпущения, которым предстояло отрыть из-под снега ангар и тракторное депо. По вечерам, возвращаясь обратно в тоннели с ноющими мышцами, опаленными холодом лицами и пальцами, они наполняли кают-компанию воплями «А ну по стакану виски!» и «Бифштексы настоящим мужчинам!».
Как только они отрыли трактор-снегоход, потребовался целый день возни и подогрева различных деталей упрямого мотора марки «Кайзер», чтобы снова его запустить. Еще один день они убили на то, чтобы отвести трактор на тридцать ярдов по ровному снегу от депо к ангару. И еще день, когда лебедка трактора вышла из строя, и «кондор», который они уже сумели отбуксировать на полпути вверх по специально устроенному ими снежному скату, оторвался и ускользнул обратно в ангар, оторвав себе по пути кончик левого нижнего крыла. Последовали еще три дня ремонта, а потом Шэнненхаус пришел в кают-компанию, где Джо как раз открыл руководство для королевской канадской горной полиции издания 1912 года на главе «Некоторые особенности техобслуживания саней» и силился разобраться в том, как правильно привязывать сани для перевозки людей. Фраза «УБЕДИТЕСЬ В ТОМ, ЧТО САНИ НАДЛЕЖАЩИМ ОБРАЗОМ ПРИВЯЗАНЫ» шла пунктом номер 14 в предполетном перечне командира Флира. Три известных Джо языка никак не могли удовлетворить его потребности в подходящих ругательствах.
– У меня все собаки вышли, – сообщил ему Шэнненхаус. Новый кончик, который он прирастил к крылу «кондора», требовалось покрыть аэролаком, чтобы он как следует присобачился (в прямом смысле) к остальной обшивке. Иначе самолет взлететь не мог.
Джо, недоуменно моргая и пытаясь уловить смысл, на него посмотрел. Сегодня было двенадцатое сентября. Еще несколько дней – и, очень может быть, корабль с солдатами и самолетами сумеет прорваться сквозь тающий паковый лед к «Йотунхайму». Если они к тому времени не смогут подняться в воздух, вся миссия будет сорвана. Вот что (частично) имел в виду Шэнненхаус.
– Можешь попробовать людей, – предложил Джо.
– Этого я не предлагал, – отозвался Шэнненхаус. – Хотя, Дурень, я бы солгал, сказав, что такая мысль мне в голову не приходила.
Пристально глядя на Джо, Шэнненхаус огладил пышные бакенбарды; свою медвежью рыжую бороду он так и не сбрил. Затем глаза его скосились на койку Джо, где мирно спал Моллюск.
– Есть еще Мозгляк, – сказал Шэнненхаус.