Византийская историография
Становление византийской историографии было связано с прямым продолжением традиции античного историописания. Вместе с тем сама традиция в позднеримский и ранневизантийский период (IV–VII вв.) претерпела значительные трансформации в сравнении со временем классической античности. Параллельно с бытованием античной исторической традиции происходило формирование нового направления историописания – христианской церковной истории. Эти две традиции первоначально существовали независимо одна от другой, причем специфика отдельных сочинений, т. е. принадлежность их к жанрам светской или церковной историографии соответственно, не была прямо обусловлена религиозными пристрастиями и мировоззрением авторов. В дальнейшем сохранение навыков античной литературно-риторической практики и приёмов исторического труда наложилось на идеологические модели христианской теологии и церковной истории.
Первые столетия византийской истории были отмечены переплетением разнообразных факторов, повлиявших на культурную ситуацию в целом. В ряду этих факторов следует отметить конфессиональное многообразие, а именно сохранение наряду с христианством традиционных языческих религиозных верований, приверженцы которых были весьма многочисленны в среде социальной и интеллектуальной элиты. Превращение христианства в господствующую, а позднее и монопольную мировоззренческую и идеологическую систему предопределялось политикой имперских властей, придавших ему после эдикта 313 г. статус официальной, а затем и государственной религии. Однако этот процесс не был одномоментным.
Особенности культурного развития Византии, в том числе и в сфере исторического сознания, определялись тем, что в отличие от западных провинций Римской империи она не прошла через коренной слом политического устройства и крушение всей системы социальной организации. Влияние варварских народов на формирование византийской культуры и её институтов было незначительным, да и вообще на протяжении всей своей истории византийское общество оставалось в высшей степени закрытым и маловосприимчивым к влияниям извне. Примечательно, что сама Византия оказала существенное влияние на развитие культур и народов, находившихся с ней в отношениях политического и культурного взаимодействия.
В первую очередь речь идёт о членах так называемого Византийского сообщества – странах, принявших христианство константинопольского образца, в число которых входила и Древняя Русь, и усвоивших ряд византийских культурных моделей и форм. Кроме того, значительное влияние византийской традиции, выступавшей в роли сокровищницы аутентичного античного знания, испытали и развивавшиеся параллельно культуры латинской Европы и исламского Востока.
Византийская культура во многом была прямым продолжением культуры античной – римской, греческой, эллинистической. Вместе с тем её содержание и своеобразие определялись, прежде всего, влиянием христианства, ставшего мировоззренческой и идеологической парадигмой византийского общества. Представления о мире и людях облекались в образы, клише и понятия, почерпнутые из Библии и авторитетных религиозных сочинений, принадлежавших Отцам Церкви. Христианство оказало значительное влияние и на истолкование смысла исторических событий. Рациональное объяснение взаимосвязи явлений прошлого и мотивов человеческого поведения было потеснено историко-теологическим пониманием Божественного провидения как высшей и изначальной причины любой социальной реальности. Кроме того, христианство принесло и существенное изменение всей системы этических представлений: античный идеал мудрости, гражданских добродетелей и личной доблести был замещен христианской моделью религиозного подвижничества, основой которого были благочестие, смирение и стремление к личному спасению.
Характерной чертой византийской культуры был традиционализм. Он выражался, в частности, в глубокой убеждённости, что власть императора и само государство являются прямым продолжением Римской империи, а византийская учёная культура прямо наследует античной учености. Источником истинного знания считались учёная традиция и авторитетные сочинения, в то время как непосредственный опыт воспринимался лишь в качестве способа познания отдельных внешних и частных явлений. В развитии византийской культуры, как правило, выделяется несколько периодов. Первый (IV – первая половина VII в.) характеризуется как время перехода от собственно античной культуры к Византийской; второй (середина VII–XII в.) – это эпоха становления и расцвета византийской культуры как особого типа; третий (XIII – середина XV в.) завершает историю Византии и связанную с ней культурную традицию. Развитие Византийской историографии в целом укладывается в рамки этой периодизации.
Начальный период византийской историографии характеризуется устойчивым сохранением традиций античных повествований об истории.
Приверженность им проявляется вне зависимости от религиозной принадлежности авторов. Влияние христианской теологической концепции истории, разработанной ранними христианскими теологами и церковными историками, отсутствует не только в сочинениях историков-язычников, приверженцев традиционной римской религии, но и у авторов-христиан. Крупнейшие византийские историки IV–VI вв., такие как Аммиан Марцеллин или Прокопий Кесарийский, рассматривают историю как результат человеческих усилий, видят в действиях людей отражение моральных добродетелей или пороков. В центре их повествований стоят фигуры правителей, политические акции которых становятся смысловым и сюжетным стержнем истории Римской империи. Современность оценивается историками в контексте представлений о величии и могуществе Империи, а смысл собственно политических действий описывается и оценивается в категориях моральных добродетелей и грехов. Доминирующие черты византийской историографии этого периода – исключительное внимание к светским и политическим событиям, наследию Римской империи, моральная риторика и дидактический пафос исторических сочинений, наконец, забота о литературной выразительности и драматизме повествования – делают ее прямым продолжением античной традиции. Не случайно Аммиана Марцеллина именуют одновременно последним античным и первым византийским историком.
Аммиан не был единственным апологетом древних римских традиций и языческого прошлого. Однако изображение исторических событий с точки зрения идеалов наследственной сенаторской аристократии, защита гражданских доблестей и моральных ценностей Древнего Рима были связаны не только с языческой оппозицией христианству, которое приобрело статус господствующей религии. Скептическая оценка современного состояния государства и его правителей, рассмотренных в перспективе сопоставления с идеализированным образом прошлого, была характерна и для христианских историков.
Если творчество Аммиана Марцеллина и ряда менее значительных историков-язычников скорее завершает античную историографическую традицию, то сочинения светских историков VI в. уже принадлежат собственно византийской историографии.
Крупнейшим историком этой эпохи признают ПРОКОПИЯ КЕСАРИЙСКОГО (500 – после 565), сирийского грека, получившего прекрасное светское образование и преуспевшего на дипломатической и политической службе при константинопольском дворе. Очевидец многих важнейших событий, хорошо знавший подоплеку византийской политики, Прокопий оставил ряд исторических сочинений, посвящённых периоду правления императора Юстиниана.
Два из них – «История войн Юстиниана с персами, вандалами и готами» (553) и «О постройках Юстиниана» (553 – 555) – носят официальный характер, подчинены прославлению императора, его военных акций и политической деятельности. Однако наиболее важным и поразительным произведением Прокопия считают «Тайную историю» (ок. 550), где автор излагает иной взгляд на состояние Империи, облик её правителей и политической элиты. Прокопий подвергает Юстиниана и его окружение критике и резкому моральному осуждению, изображая его правление как тиранию, а результаты его политики считает вредными и губительными для государства. Подобно Аммиану Прокопий не отделяет собственно политическую характеристику деяний правителей империи от их моральной оценки. Более того, морально-этические аспекты являются определяющими для всех сторон общественной и политической жизни: отрицательная характеристика Юстиниана и пессимистический взгляд на реальное состояние дел и перспективы государства прямо вытекают из упадка нравов и морального разложения правящей элиты во главе с императором. Пессимистическое и даже катастрофическое мироощущение Прокопия подчеркивается тем, что наблюдаемое им состояние общества он описывает в резком противопоставлении славному прошлому, идеализированному образу великого Рима.
Как у Аммиана Марцеллина, так и у Прокопия образ Империи приобретает значение важнейшей категории, становится своего рода парадигмой исторического и политического сознания. Смысл этой категории определяется ими через ностальгическое обращение к идеализированному прошлому: они апеллируют к традиционным ценностям и нормам социальной и политической жизни, считая отступление от последних причиной бедствий и неизбежной гибели государства. Они не просто канонизируют великое прошлое, но, в сущности, мифологизируют и сам феномен империи как единственно возможной формы исторического и политического существования. Изменение пессимистического взгляда на судьбу Империи принесет с собой традиция церковной историографии, в которой концепт священного государства соединится с идеей его религиозного предназначения – защищать христианство и воплощать земной образ божественного мироустройства.
Живая и прочная связь с традициями античной историографии характерна и для младших современников Прокопия – историка и поэта АГАФИЯ МИРИНЕЙСКОГО (ок. 536 – ок. 582) и ФЕОФИЛАКТА СИМОКАТГА (конец VI – первая половина VII в.).
Преемственность творчества этих авторов античной традиции написания истории проявляется во многих аспектах: социальных, концептуальных, литературно-стилистических. По своему происхождению они были связаны с кругами традиционной провинциальной аристократии, получили блестящее светское образование, включавшее обучение риторике и праву, по роду профессиональной деятельности были связаны с политической и интеллектуальной элитой Константинополя. Мировоззрение историков определялось концептуальными построениями античной философии: это отражалось как в представлениях о времени, судьбе, культуре и варварстве, так и в совокупности моральных и этических категорий, которыми они пользовались для оценки общества и отдельных персонажей. Используемые ими приемы написания исторических сочинений основываются на традициях античной рациональности, проявляющейся как в логике, так и в риторике литературного дискурса. Выстраивая свои повествования, они следуют принципу установления причинно-следственных связей между отдельными событиями, объяснение смысла тех или иных действий или происшествий ищут в земных явлениях (целях, устремлениях, выгоде, моральных установках), а не во влиянии каких-либо сверхъестественных сил. Труд историка они воспринимают как разновидность литературной деятельности, своеобразие которой определяется задачами дидактического характера, с одной стороны, и целью сообщить достоверную правду о прошлом – с другой. Не случайно сочинения ранневизантийских историков сочетают интенсивную моральную риторику с широким использованием выразительных приемов собственно литературного характера. Это пристрастие к созданию портретов исторических персонажей, драматизм повествования, обилие вымышленных посланий и прямой речи. Агафий и Феофилакт придерживаются принципа авторского труда: описывают главным образом те события, современниками, свидетелями и участниками которых они были, не скрывают собственных оценок и личного отношения к излагаемому. К концу этого периода все более очевидным становится влияние христианства, прежде всего в сфере моральных и этических приоритетов и в оценке предназначения государственной власти, что наиболее явно отразилось в «Истории» Феофилакта Симокатты.
Традиция светской историографии не была единственной в этот период: параллельно с ней формируется церковная христианская историография, оперирующая библейскими и теологическими моделями описания исторического процесса. Расширение влияния христианства и церкви в идеологической и социальной жизни вызвало появление новых исторических жанров: к их числу относятся церковная история и всемирная хроника.
После того как христианство стало официальной, а затем и государственной религией Империи, а церковь заняла свое место в структуре административных и политических институтов, актуальной становится задача создания исторических произведений, основанных на христианской исторической мифологии и догматике. Как говорилось выше, создателями целостной христианской концепции истории были Аврелий Августин и Евсевий Кесарийский. «Церковная история» последнего сыграла важнейшую роль в развитии византийской историографии.
Сочинение Евсевия Кесарийского стало первым опытом написания истории христианской церкви как органической части универсального исторического процесса. Исследователи отмечают, что сочинение Евсевия покоится на двух религиозных и философско-мировоззренческих традициях: ближневосточной-библейской и неоплатонической. В отличие от Августина, Евсевий; Кесарийский воспринимает историю человечества как процесс последовательного совершенствования, объясняя реальное воплощение христианства в земной жизни его признанием имперскими властями. Религиозное просвещение, следование истинной вере и возможность спасения он связывал с тесным сотрудничеством церкви и государства – подобное единство сакрально-религиозного и политического порядков, определяемое как «симфония», стало одним из фундаментальных понятий византийской имперской идеологии и религиозной мысли. Если историко-религиозная концепция Августина основывалась на решительном разделении земного государства и мистического сообщества избранных, а путь к спасению лежал вне и над рамками политических образований и мог определяться только духовным руководством церкви, то византийская доктрина видела в христианском государстве земной образ божественного порядка и праведного устройства жизни. Священная империя, возглавляемая константинопольским государем, осознавалась не только как единственно возможная форма земного существования христианского сообщества, но и как прямое воплощение религиозного миропорядка.
Труд Евсевия Кесарийского послужил толчком к развитию жанров церковной истории и всемирной хроники. Церковные истории создавались как в рамках официальной церкви, так и представителями религиозных христианских течений, отклонявшихся от ортодоксии. В IV–VI вв., ставших эпохой выработки официальной доктрины, идеологическая борьба в церковной среде приобрела характер интенсивной полемики. Приверженцы учений, признанных еретическими, таких, как арианство и монофизитство, защищали свою правоту не только в доктринальных спорах, но и с помощью исторических сочинений.
Жанр всемирной хроники получил широкое распространение в Византии и был воспринят в качестве историографической парадигмы в некоторых регионах византийского культурного влияния. Идеологически он основывался на представлении об истории человечества как целостном и универсальном процессе, начавшемся с момента Творения, центральным событием которого было воплощение Бога и принятие христианства народами. Изложение строилось строго в соответствии с хронологическим принципом и доводилось до современных хронисту событий. В сущности, всемирные хроники представляли собой более или менее примитивные компиляции библейских сведений и сообщений, почерпнутых из античных авторов. Целостность исторического процесса определялась не реальным установлением взаимосвязи событий и явлений, но их механическим объединением в едином повествовательном и временном ряду, а также декларацией основополагающих историко-религиозных идей. К тому же хроники играли роль своего рода просветительского дайджеста, призванного сохранить определённый набор исторических сведений и донести до читателя основы христианского вероучения. Одной из первых и наиболее популярных за пределами Византии стала хроника ИОАННА МАЛАЛЫ (VI в.). В сопоставлении с историографией светского направления хроники имеют упрощённые интеллектуальную и риторическую структуры, кроме того, они оказались в значительной степени открыты для влияния простонародной и массовой культуры.
Второй этап в развитии византийской историографии приходится на VII–XII вв. В этот период практически прекращается создание исторических сочинений светского характера, написанных образованными мирянами и отмеченных выраженной авторской позицией. Основным жанром становится всемирно-историческая хроника, ориентирующаяся на библейскую модель истории человечества, начиная с сотворения мира. С этого времени историческое сознание византийских авторов подчиняется системе общих мировоззренческих и исторических представлений, сформированных христианством. Большая часть исторической продукции создаётся в церковной и монашеской среде. Хроники этого времени компилятивны и, как правило, охватывают обширные исторические периоды. Хронисты по существу игнорируют задачу установления взаимосвязи событий и оценки степени их значимости. Они широко используют всевозможные легенды и баснословные рассказы, не отделяя их от достоверных сведений. Стилистически сочинения этого периода просты и далеко отходят от стандартов классической риторики.
В них отразились бурные события, всколыхнувшие церковную и религиозную жизнь Византии, прежде всего борьба против иконопочитания. Приверженность или негативное отношение авторов к практике почитания икон отражались во многих произведениях, придавая хроникам смысл полемического и политически ангажированного сочинения. Кроме того хроники оставались открыты для выражения взглядов различных церковных сообществ: монашества, провинциального духовенства, константинопольской патриархии.
В X в. происходит подъём временно подавленной традиции античной образованности и интеллектуальной культуры, что приводит уже в XI в. к возрождению университета в Константинополе, ставшего общеимперским центром светского образования. В дальнейшем высшие школы появляются и в других крупных городах Византии. Интерес к античности приобретает вполне очевидный и даже обострённый характер. Ведущими культурными тенденциями этого периода становятся преимущественно компилятивное использование античных произведений и соединение, нередко искусственное, элементов античного мировоззрения с идеологией христианства. В IX–X вв. создаются обширные компиляции, призванные сохранить и систематизировать литературную продукцию предшествовавшего периода. В «Мириобиблионе» («Множестве книг») собраны фрагменты нескольких сотен произведений как античных, так и ранневизантийских авторов. Создателем этой грандиозной компиляции был патриарх ФОТИЙ (IX в.), стремившийся сохранить тексты в интеллектуальном обращении и образовательной системе. Тенденция кодифицировать и обобщить сведения, накопленные предыдущей традицией, характерны и для энциклопедических сочинений императора КОНСТАНТИНА БАГРЯНОРОДНОГО (913–959), сочетающих исторические, этнографические и политико-идеологические сведения.
В XI–XII вв. византийская историография переживает подъём, что выражается в появлении ряда выдающихся авторов и создании значительного числа ярких произведений, выходящих за рамки канона всемирно-исторической хроники. Наиболее заметным явлением, свидетельствовавшим о возобновлении светской исторической традиции, стали произведения историко-мемуарного характера, оттеснившие на задний план всемирные хроники и иные церковно-исторические сочинения (прежде всего жития).
Один из наиболее заметных памятников исторической мысли эпохи – «Хронография» (ок. 1078) МИХАИЛА ПСЕЛЛА (1018 – ок. 1096), посвящённая столетнему периоду византийской истории (976–1077).
Пселл, известный знаток и ценитель античной философской и литературной культуры, в полной мере воспроизводит её стилистические и риторические приёмы: он создаёт многочисленные портреты императоров, правлению которых посвящено его сочинение, и людей из их окружения; автор субъективен и пристрастен в своих оценках, не боится морализаторства и назидательных заключений. Пселл, подобно значительному числу своих предшественников и последующих историков, сочетал занятия наукой, риторикой, политикой, что отразилось и в его «Хронографии».
В XI–XII вв. возобновляется и жанр историй, в которых основное внимание уделяется событиям, очевидцем которых был их создатель, авторской оценке персонажей и явлений. Примечательным и выдающимся примером этого типа произведений является «Алексиада» (ок. 1148) АННЫ КОМНИНОЙ (1083 – ок. 1155), посвящённая прославлению образа и деятельности её отца – императора Алексея I Комнина. Завершение этого периода, отмеченного интересом к античным образцам и подражанием им, связано с завоеванием Константинополя крестоносцами (1204), на несколько десятилетий (до 1261 г.) прервавшим политическую самостоятельность Империи и последовательное развитие византийской культуры.
Третий, завершающий период византийской истории (до 1453) отмечен развитием предшествующих тенденций, однако не породил новых оригинальных явлений. В целом историографическая продукция отражает сосуществование двух достаточно обособленных традиций: светской и церковной. Представители первой принадлежат к кругу эрудитов и приверженцев классической образованности, сочетающих в своем творчестве занятия различными видами литературной и интеллектуальной деятельности. В их сочинениях, например в «Ромейской истории» НИКИФОРА ГРИГОРЫ (ок. 1295 – ок. 1360), отразились весьма напряжённые отношения с ортодоксальным духовенством и между отдельными кружками византийских интеллектуалов. Особую остроту конфликт церковной и гуманистически-рациональной среды приобрёл в процессе развития исихазма [9] и его утверждения в качестве религиозно-мистического учения, совместимого с церковной доктриной. Вместе с тем в течение XIV–XV вв. складываются и приобретают достаточно устойчивый характер связи византийских эрудитов с деятелями итальянского Возрождения, которые черпали в византийской учёной традиции утерянные или забытые Западом знания об античной, прежде всего греческой, культуре. Последним аккордом византийской историографии стало создание ряда сочинений, посвященных истории завоевания Константинополя турками и падению Империи.
Древнерусские исторические сочинения (XI–XVII вв.)
Практика создания исторических сочинений была следствием принятия христианства и вписывается в контекст зарождения и последующего развития древнерусской письменной культуры. Вероятно, до этого существовала традиция сохранения памяти о прошлом в виде устных преданий, которые затем вошли в состав древнейших письменных сочинений. Основным типом древнерусских исторических произведений вплоть до середины XVI в. были летописи. Наряду с ними имели хождение и переводные исторические сочинения византийского происхождения – хронографы, которые не только были источником сведений для летописцев, но и послужили примером для собственных русских хронографов, ставших наиболее популярными в XVII в. Помимо летописей и хронографов, к группе исторических могут быть причислены, так же как и в средневековой Европе, сочинения иных жанров, сохранявших сведения об отдельных событиях или людях, – жития святых, повествования о князьях, сказания о битвах. Значительное число этих сочинений, созданных, видимо, в качестве самостоятельных памятников, включалось в состав летописей.
Летописание велось в русских землях с XI по XVIII в. и представляло собой погодные записи об отдельных событиях. Эти записи были, как правило, краткими, ограничивались формальной фиксацией произошедшего. Пространные нарративные фрагменты, посвященные отдельным лицам или излагавшие ход событии, были обычно результатом прямого или переработанного включения в состав летописи отдельных литературных повестей или сказаний. Дошедшие до наших дней рукописи не отражают исходного содержания отдельных летописей: они представляют собой летописные своды, составлением которых занимались авторы, продолжавшие их новыми записями. Понятие «летописный свод» адекватно определяет специфику работы древнерусских авторов. Свою деятельность они мыслили не как отдельную задачу письменной фиксации памяти о тех или иных событиях, но как продолжение труда, начатого их предшественниками. Вместе с тем материал предшественников зачастую не заимствовался механически, но подвергался редактированию – сокращению или, напротив, дополнению сведениями из иных источников. В качестве последних могли выступать не только другие летописные своды и хронографы, но и повествовательные или официальные памятники. Летописи составлялись и при дворах князей, и в церковных учреждениях – монастырях, митрополичьей канцелярии.
Составление летописей, насколько об этом позволяет судить их содержание, было не частной инициативой, но своего рода заказом со стороны церковной или политической элиты. Летописи нередко противоречили друг другу, как в изложении фактического содержания, так и в оценке отдельных событий, что, вероятно, отражает позицию заказчиков.
Несмотря на наличие обширной исследовательской литературы, посвящённой русскому летописанию, нерешённым остаётся ряд принципиальных вопросов относительно его происхождения, природы и социальных функций. Исследователи отмечают такие существенные признаки летописей, как жанровая неоднородность (гетерогенность), типичная для древнерусской литературы в целом, многообразие функций и литературная универсальность. Летописцы, включая в состав своих сочинений произведения самых разных типов (жития, проповеди, исторические повести, дипломатические документы), не делали различия между летописанием (сухими погодными записями) в собственном смысле слова и иными типами литературной продукции. Летописи, по существу, становились литературными сборниками, которые могли произвольно расширяться и дополняться за счёт текстов или устных преданий, доступных отдельным авторам или редакторам. Не случайно летописание называют основным и наиболее универсальным типом древнерусской литературы.
Летописи воспринимались как универсальные, всеохватывающие произведения, видимо, и самими авторами. Каждый летописец выступал лишь в роли продолжателя и редактора предшествовавшего сочинения. Записывая сведения о событиях и персонажах, представлявших локальный интерес, т. е. связанных с определенной территорией, церковной институцией или княжеским домом, летописцы неизменно вписывали их в контекст предшествовавшей «истории». Переделки ранних произведений, зачастую весьма значительные и тенденциозные, не выходили за рамки признания абсолютного авторитета традиции и не претендовали на создание отдельного сочинения, особого по своей тематике и взгляду на прошлое. В этом заключалось принципиальное отличие древнерусского летописания от античной или современных ему византийской и европейской практик историописания. В этих историографических традициях существовала, реализуясь в разных формах и с разной степенью осознанности, модель авторского исторического сочинения, в котором использование трудов предшественников и порой весьма высокая степень зависимости от них не препятствовали созданию собственной версии прошлого и интерпретации его связей с настоящим.
Древнерусский летописец, напротив, всегда был лишь анонимным продолжателем предшественников, вносившим свой вклад в создание одного единственно возможного, универсального по смыслу и содержанию исторического текста.
По своим функциям древнерусское летописание далеко выходило за пределы прагматической задачи создания правдивого рассказа о прошлом и достоверной фиксации настоящего. Эта задача истории, осознанная античной традицией, подчиняла себе иные функции – моральные, дидактические, занимательные. Как говорилось выше, подобный взгляд на написание истории как на создание особого типа литературной продукции был воспринят и латинской Европой. Это позволяло более или менее точно соблюдать жанровые границы исторических сочинений и не смешивать их с произведениями религиозно-назидательного или литературно-занимательного типа, равно как и с официальными документами. Иную картину представляет собой система функций древнерусского летописания. Правдивое повествование о прошлом синкретически переплетается в нём с функциями религиозного, дидактического и прагматического характера.
Исторические сочинения, включая и компиляции, созданные на основе переводных византийских хроник, рассматривались как вероучительные. Они содержали очерк основных событий библейской истории, вводя читателя в проблематику эсхатологического процесса – движения человечества от дней Творения к Страшному суду. Начиная с первой русской летописи, получившей название «Повесть временных лет» (начало XII в.), в практику историописания вошло предварять повествование о реальных событиях кратким изложением библейской истории. Эти очерки ставили в общий ряд события, описанные в Ветхом и Новом Завете, с теми, что имели отношение к местной истории. История русских земель являлась, таким образом, продолжением и органической частью Священной истории, смысл которой заключался в создании образов народов, избранных или отвергнутых Богом. Идея избранного народа – инструмента и объекта. Божественного провидения и всемогущества – стала центральной для историко-религиозной идентификации Руси в древней литературе. Характеристика «Русской земли» и «народа русского» как избранных была сформулирована уже в первых оригинальных памятниках домонгольского периода (вторая половина XI – начало XII в.) – «Слове о законе и благодати» митрополита Иллариона, житиях Бориса и Глеба, «Повести временных лет».
В отличие от укоренившейся в латинской Европе практики последовательного различения собственно исторического, религиозно-мистического и морального смыслов библейской истории, древнерусская летописная традиция не фиксировала подобных смысловых расхождений.
Любое событие библейской истории было для неё сакральным актом, сходство с которым придавало священный смысл актуальным событиям отечественной истории. Для русских летописей характерен поразительный буквализм в уподоблении реальных персонажей или отдельных происшествий национальной истории библейским, главным образом ветхозаветным, героям и событиям. Прямые и косвенные цитаты из Библии или текстов, посвященных её толкованию, нередко замещали непосредственное изображение реальных событий. Последние воспринимались в качестве буквального воспроизведения библейских прототипов, что свидетельствует о мифологической парадигме исторического сознания древнерусской учёной традиции.
В связи со спецификой древнерусского летописания возникает вопрос о его происхождении, то есть о генетических связях с какой-либо предшествовавшей традицией, непосредственным продолжением которой оно и стало.
Едва ли летописание имело своим источником византийскую историографию, отдельные памятники которой были переведены в Болгарии на церковно-славянский язык ещё до становления древнерусской литературы и попали в Киевскую Русь в составе комплекса религиозных и литературных текстов. Возможно, что перевод некоторых византийских исторических сочинений был выполнен уже в XI в. на Руси. Эти произведения имели главным образом форму компиляций, излагавших всемирную историю. Возникновение летописей связано со становлением древнерусской письменной и литературной традиции, начало которой было положено переводами византийских памятников. Черпая сведения из хронографов, летописи не были прямым продолжением данной традиции, о чем свидетельствует длительное параллельное существование этих типов исторических сочинений. Упадок летописания, связанный с завершением в конце XVI в. практики исторических записей, совпал с превращением хронографов в основную форму исторических сочинений.
Истоки русского летописания следует искать, скорее всего, в местной письменной традиции. Таковой, с одной стороны, могла быть практика сухих деловых записей, практиковавшихся церковными институциями – монастырями и епископскими кафедрами. С другой стороны, летописание могло развиться в продолжение традиции составления монотематических повествований о начальных событиях русской истории. В частности, высказывались предположения, что первая русская летопись возникла на основании подобного сказания (созданного в первой половине XI в.), которое условно называют то «Древнейшим сводом» (А. А. Шахматов), то «Повестью о начале Русской земли» (М. Н. Тихомиров), то «Сказанием о первоначальном распространении христианства на Руси» (Д. С. Лихачев).
Этот древний рассказ интерпретируется либо как запись устных преданий о возникновении Киева и первых русских князьях, либо как целостное повествование о введении христианства, ядро которого составляют рассказы о первых христианских князьях, от Ольги до Ярослава. Гипотеза о таком изначальном повествовательном ядре не объясняет механизмов формирования на его основе летописания как особой формы фиксации исторической памяти.
В истории летописания можно выделить несколько периодов. Первый из них – период киевского летописания – был связан с составлением первой летописи в Киеве в конце XI в. переработанной в начале XII в. в первое устойчивое летописной сочинение – «Повесть временных лет», которым начинается большинство дошедших до нас сводов. Второй период начинается во второй половине XII в., когда происходит становление местного летописания, связанного с отдельными городами и землями Киевской Руси. Составлявшиеся тогда летописи отличались повышенным интересом к событиям и персонажам местного значения, чем определяется специфика, полнота и достоверность содержащейся в них информации. Вместе с тем они сохраняли характер общерусского летописания, поскольку местная история не осознавалась в них в своей собственной специфике и не была обособлена по отношению к прошлому и настоящему всего древнерусского культурного и политического пространства. Точно так же, как Киевская Русь, распадаясь на бесчисленное множество отдельных политических образований, была плохо структурирована как совокупность отдельных политических единиц и продолжала осознавать себя как органическое единство, русское летописание мыслило себя только в системе единой и общей исторической памяти. Третий период отмечен усилением великокняжеской власти в Москве и началом формирования московского политического и государственного мира, что привело к превращению московского летописания в официальное повествование о русской истории. Москва и ее правители изображались прямыми преемниками киевских князей, а созданное ими государство – органическим продолжением древней Киевской Руси. Важнейшими памятниками официальной истории Московского царства являются созданные при Иване Грозном многотомный летописный «Лицевой свод» и «Степенная книга» – династическая история московских правителей, возводимая к первым киевским князьям.
Монументальным произведением московской и общерусской летописной традиции стал «Лицевой свод», созданный в 1568 – 1576 гг. по повелению Ивана Грозного.
Он представлял собой грандиозную компиляцию, содержавшую рассказ о всеобщей истории от Сотворения мира до XV в. и изложение истории русской от её начала до времени правления Ивана Грозного. «Лицевой свод» вобрал в себя (в извлечениях или в буквальном воспроизведении) важнейшие бытовавшие на Руси переводные исторические сочинения (от исторических книг Библии до многочисленных хронографов), механически соединив их в последовательном развертывании исторической картины с материалами русских летописей. Осознание истории как источника укрепления власти – инструмента политической и государственной идеологии – отразилось в факте прямого участия Ивана Грозного в редактировании повествования о его царствовании.
«Лицевой свод» фактически подвёл черту под историей общерусского летописания, которое уступило место хронографам и продолжило своё угасающее существование в форме местного провинциального летописания.